Подонки Ромула. Роман. Книга первая. Глава 2

                ГЛАВА II

    Пальцы преторианца1 постукивают по рукоятке меча. На среднем - золотое кольцо, массивное, чтобы сразу в глаза бросалось. Не деревенщина, мол, какая-нибудь - римский всадник2.
   - В Город повезете?
     Вскинул глаза, хотел ответить, но промолчал, еще  внимательней в лицо мое всматриваясь. И, все же, отрезал:               
     - Объяснять не уполномочен.
     «Значит, не здесь, не сию минуту… Откладывается смерть. Но та же тяжесть на сердце - не отлегло. Потому, что не только свободе моей теперь конец - венценосная богиня Либертас3 всем нам давно улыбнулась, вместе со слепой Фортуной4. А мне, отныне, и простое, бесконвойное перемещение в пространстве недоступно. Зверь любой может  себе позволить, но не я - гражданин Рима. И видеть смогу лишь то, что позволят - камни темницы до последнего вздоха или глухой какой-нибудь частокол. Даже воздух, которым предстоит еще некоторое время дышать будет таким как им заблагорассудится - вонью эргастула5, затхлостью подземелья -  не проще ли умереть?
   И сразу Марк Порций вспомнился - потертая тога на голом плече, подбородок небрит…
   «Мы ведь всегда можем взломать дверь и уйти. И ни боги, ни обстоятельства, никакие цепи не остановят!»
   И запах нарциссов… Фонтан ласково журчит, солнечные  блики в  листве – перистиль6 нового нашего дома на Палатине7 - тихий, утонувший в зелени островок посреди грохочущей, пыльной столицы.
   Хозяин в экседре8 любимой укрылся. Мрачен, губы сухие покусывал - уже сгущались над ним тучи, нависал дамокловым мечом9 трибунат Клодия Пульхра10, бывшего почитателя восторженного и друга. Так что, спорить ему совсем не хотелось, болела душа предчувствием неминуемой близкой беды, предчувствием потери…
    - А ты оглянись вокруг… Не жаль со всем этим расставаться?
   - Жаль. - легко согласился Катон. - Но афинские твои академики11 – Карнеад*, Филон из Ларисы* - штукари, фокусники площадные! - он ударял кулаком по ладони, словно впечатывая в нее свои убеждения. - Никогда не соглашусь с тем, что к истине приводит внешняя убедительность, а не доказательность доводов!
     Вскочив, зашагал по саду и мелкие камешки постукивали, разлетаясь из под босых ступней.
    - Остынь, Марк! - взмолился Хозяин. - Я ведь не о личном достоянии, не об удобствах! О вечном, друг мой… О красоте!..
    - Всегда об одном и том же! - отмахнулся Катон. - Только от собственной единственной и неповторимой личности поешь и танцуешь! - сорвал на ходу цветок трифолиума12, приостановился, разглядывая алые, прозрачные почти лепестки.
    - Красота? Совершенство, сохранить которое можно лишь в памяти? - сжал цветок в кулаке и протянул остатки Хозяину. - Тлен. А ты  - о вечном. - ткнул пальцем в сторону ларария13. - Лары, хранители очага с рогами изобилия. А в центре, в сущности, то есть, - что? Жертвоприношение! И в глубине, в основе всего, змей извивается… Мудрость, скажешь? Да. Но и угроза! Трепет священный и страх. Чего? Нарушения традиций - вечных законов нравственности! Духовной, следовательно, а не физической смерти. Потому, что честь и внутреннее достоинство, страждущая наша душа - божественней, прекрасней видимой красоты, дороже всей этой заманчивой жизни! А ты?.. окинул Хозяина критическим взглядом. - Со всеми явными и тайными своими предпочтениями… Как и Аттик твой, просто… Эпикуреец.
    - И ты говоришь это мне? - задетый за живое Цицерон даже приподнялся в своем кресле. - Тому, кто ради спасения граждан не поколебался встретить грудью сильнейшие бури!., Прямые, можно сказать, удары молний и, подвергаясь смертельной опасности, принес спокойствие всем? Ты же первый тогда отцом отечества меня назвал!
    - Меч перед тогой14 склонись, империй15, пади перед словом! - насмешливо провозгласил Катон. - Все я помню! Спас ты нас тогда от Катилины*, спас! И гуси капитолийские Рим от галлов спасли16. С перепугу. Но если бы они постоянно о том трубили… - шагнув к Хозяину, опустил руку ему на плечо, оправдывая свою резкость. - Стоит ли так превозносить свою доблесть, если это врожденное душевное твое свойство? И в нужный момент ты его проявил. Выполнил свой долг, действуя по совести. Ты же не Ватиний*, не Бальб* какой-нибудь! Для них это была бы величайшая, немыслимая, я бы сказал, заслуга… - и заговорил тихо, увещевающе, как с больным. - Сам пишешь, что ценность человека определяется собственной нравственной его силой, а не слабостью других. Что всем нам следует не казаться, но быть людьми!..
   И, как бы исчерпав доводы, отошел к фонтану, где мраморный дельфин, запряженный в колесницу, доставлял прелестную Амфитриту17 в объятия вожделеющего Нептуна18. И сам дельфин, и сопровождающие сестру обнаженные красотки-нереиды19 и даже колесница хлестала в воздух тугими водяными струями. Больше всех старались тритоны. Их струи взлетали, образуя серебристые арки, от которых рассеивалось, зависая над садом радужное облако мелкой водяной пыли.
   Глядя на юную невесту с вьющимися по ветру длинными, мраморными прядями, на плотоядно воззрившегося на нее из под косматых бровей жениха, хотя и бессмертного, но достигшего уже весьма преклонных лет, Катон задумался о чем-то своем, загрустил. Проглотив вставший в горле ком, зачерпнул воды, бьющей из ближайшего тритона, ладонью, выпил, провел мокрой ладонью по лбу, зачерпнул снова…
    - Родниковая, прямо из Марциева водопровода20! - не сдержался, похвастал Цицерон.
   Катон окинул кзглядом фонтан, качнул головой укоризненно:
   - Сколько же общественной воды21 ты изводишь?!
   - Согласно специальному постановлению сената. - развел руками Цицерон, в знак полной своей непричастности к сомнительной этой, мягко говоря, привилегии.
    - Вот-вот!.. - горько усмехнулся Катон. - Простым гражданином быть - не по тебе. Орел мух не ловит. Разве не так? А пуще всего, о славе в глазах благодарных потомков печешься… К бессмертью прицениваешься? Но знаешь, Марк, ни деньги, ни имущество не сделают тебя равным богу - у бога ничего нет. И тога тарентской шерсти не сделает - бог наг. Не сделает ни молва, ни умение показать себя, ни имя, ни красноречие твое известное всему Риму - бог никому не ведом. Многие думают о нем дурно и - безнаказанно. Не сделает небожителем и толпа рабов, таская носилки твои по всем дорогам - бог сам все движет! А ценить следует лишь то, что не подпадает день ото дня под власть, не знающую преград, - и указав на землю под ногами, напомнил: - Душу, Марк! Но душу высокую22, чистую, непреклонную. Можно ли назвать ее иначе, как богом, нашедшим временное пристанище в нашем теле?
  - Ну, прямо - с кафедры23! - сбросив сандалии, Хозяин протянул их Катону. - Котурны24 не забыл? Что же ты перед учениками не ораторствуешь? Трактатов философских не издаешь?
   - Шут гороховый25! -не сдержал улыбки Катон.
   - А ты – варвар! Зачем цветок загубил? - беззлобно ворчал Хозяин, вставляя ноги в сандалии. - Вот пойдем в термы26, оплачу тебе фригидарий27 авансом. На год вперед! Чтобы как следует поостыл… Я тоже истины жажду, но не до такой же степени! Уж очень она пламенная, эта твоя страсть. Не ровен час, испепелит она тебя, Марк! Кто же тогда нас, вепрей эпикурейских, усовестит? А, с другой стороны, как нам вообще жить, бедолагам, когда вы, стоики, утверждаете, что все, кроме истинных мудрецов, - рабы, разбойники и безумцы, а истинных мудрецов в мире не существует?!»
   - Командир! - могучий центурион вновь возник на пороге. - Там книжек этих - невпроворот! Тысяча, может и больше… А куда грузить?
    - Грузить? - озадаченно переспросил трибун. И тут же нашелся. – Рощу оливковую проезжали? Справа от дороги… Значит, где-то поблизости масло жмут. А где товар, там и повозки.
    Он отвлекся, а на столе, под свитками - новый, только заточенный стиль28. Ни разу еще не пользовался - кому теперь писать?.. Не меч, конечно, но если прямо в висок ударить… Никогда еще правота Катона не осознавалась с пронзительной такой ясностью - взломать дверь и уйти! Кто остановит?
    Сбросив лампу на пол, выхватил из под свитков стиль, замахнулся… Но ударить себя не успел.
    Наверное, трибун этот видел в темноте и был готов ко всему в любую минуту. В невероятном, зверином прыжке перелетел таблин, опрокинул стол и, навалившись сверху, стиснул железной хваткой кисть арестанта, чуть приподнял и с силой ударил ею о каменный пол. Жалобно скрежетнув, стиль выпал из онемевших, не повинующихся от боли, пальцев.
    «Значит, и уйти можно только когда позволят? Мудрость Катона больше не работает?» - саднил, разбитый при падении затылок.
    - А ты опаснее, чем кажешься!.. - горячо, прямо в ухо, выдохнул трибун. Не ослабляя хватки, оттолкнул плечом мешавший ему стол и добавил, скорее деловито, чем угрожающе - совершенно беззлобно:
   - Ну, это мы уладим! - нащупал на полу так и не пригодившийся стиль, отшвырнул его подальше, слегка приподнялся и приказал. - Неси оковы, Лигурий! И Постума зови! С инструментом…

                *         *
                *
     Прогрохотал по мрамору, звякнул шпорами разгоряченный скачкой, пропахший конским потом, кавалерист. Отсалютовав Меценату, как хозяину, выкрикнул хрипло:
    - Марку Випсанию Агриппе - радоваться!  - и, склонившись почтительно, протянул командующему запечатанную табличку.
    Тот шагнул поближе к светильнику, глянул на печать, сорвал ее, сунул раздраженно в складки туники29. Пробежав табличку взглядом, помрачнел и, не закрывая, молча, передал ее Меценату.
    - Ответа дожидаться? - гонец сглотнул слюну,  не в силах оторвать взгляд от пестревшего яствами, золотисто лучившегося стола
    - Кому, как не мне, за все безобразия ваши отвечать? - отмахнулся Агриппа. - Соберусь - сам на место выеду. Свободен!
    Кавалерист отсалютовал размашисто, бросил последний алчный взгляд в сторону стола и, стараясь не шуметь, вышел.
    - Опять Девятый! - вздохнул Меценат, вчитываясь в табличку, и вдруг вскинулся возмущенно, не веря глазам. – Легата в претории30 заперли?! Ну, Козероги31!..
    - Вконец обнаглели! - проворчал, возвращаясь к своему ложу, Агриппа. - Кампанию32 им подавай! А не хотите?!.. - сложив три пальца, взмахнул увесистым кулаком в воздухе. - Клянусь Геркулесом, разгоню весь легион к харонам33! Они у меня не то, что кампанских цветущих полей - болот Пиценских34, как ушей своих не
увидят! Неустрашимые35! - голос его дрогнул от негодования. - В Африку! А там!.. Пусть хоть колонию римскую, хоть страусов мавританских выводят! - подняв кубок, опрокинул его так резко, что по подбородку потекла вязкая, темная струйка. Мотнул головой, не глядя, схватил со стола стручок лука, куснул, брезгливо поморщился, отшвырнул, вскинул заслезившийся, злой взгляд на киликийца:
    - Почему вино не разбавлено36? Вода где?
    - Не слышит он, Марк! - напомнил сострадательный Аттик.
    - Он у меня все услышит! - рычал Агриппа, тыча пальцем в кратер с водой и в свой кубок. - Воду! Воду давай! В пропорции смешивай. Не время сейчас напиваться…
    Раб понял, наконец, чего от него хотят, принялся торопливо разбавлять водой темный, многолетней выдержки, фалерн37.
    - А говоришь  - не слышит! - ворчал, успокаиваясь Агриппа.
    - Не зверь, все же, повидал застолий на своем веку. И римских, и греческих… Да и разбойники, надо полагать, вино иногда разбавляют. Не говоря уж о Помпеевом семействе… - Аттик помолчал и, как бы в задумчивости, добавил. - А что напиваться не следует… Ты, дорогой мой, прав. Не с чего радоваться. В смутное время живем. Кому теперь верить?
   Агриппа бросил на тестя быстрый, сверкнувший беспокойством взгляд, покосился на благосклонно внимающего Мецената. Видно, готовясь к этой беседе, они заранее ее обговаривали и не во всем были согласны.
    - А когда доверие есть, и дышится легче. - продолжал Аттик. - Если вместе держаться, раз уж мы заодно и принцепсу нашему38 верно служим. - поправил подушку под локтем и улыбнулся, лучась простодушием - это он умел. - А случись что - никаких шагов опрометчивых в одиночку не предпринимать. Собраться, вот как сейчас… Все, как следует, обсудить, взвесить…
    - Да ты, никак, новый триумвират39 сколачиваешь? - изумленно глянул Меценат.
     Агриппа невольно кивнул, как будто предвидел, будто вопросом этим Меценат сразу ставил себя на его сторону, объединяясь с ним против докучливого тестя. Даже от чего-то спасал.
    - В мои-то годы? -  увильнул Аттик. - После всех битв, в потоках крови, которые я видел повсюду. Но… Со стороны, сиятельные мои. Только со стороны. Ни разу в безумные игры не ввязываясь.
    - Что верно, то верно. - кивнул Меценат. - Бруту* ты не помог. А получи он деньги в нужный момент… Для него с Кассием* нужный – уточнил он,  на всякий случай. - При Филлипах40 могло совсем по-иному  обернуться… Как говорил Цезарь: «Деньги плодят солдат, солдаты плодят власть, а власть плодит деньги.» Еще большие деньги, если я правильно его понял. И так без конца…
   Снял с пальца кольцо, сверкнувшее  крупными  изумрудами  и метнул на подушку, прямо под руку Аттика. - Как уроборос - змейка, кусающая себя за хвост.
    Аттик осмотрел кольцо, а камни - глаза змеи - даже на просвет проверил, подбросил змейку на ладони и с явным сожалением, протянул хозяину:
   - Этруски41. Лет за двести до основания Города. Платина.
   - Все верно. - подтвердил Меценат, поражаясь точностью оценки, и решительно отвел от себя руку Аттика с кольцом. – Прими скромный сей дар в знак взаимной нашей приязни!
    - Скромный? - попытался возразить Аттик. - Но позволь, Гай!..
    - Нет, друг мой, это ты позволь! Не нарушай законы гостеприимства! - строго потребовал Меценат.
     - По древним нашим законам, и супруги не вправе обмениваться такими дарами. - смущенно напомнил Аттик.
     - Законы мы сами теперь устанавливаем. - утешил его Меценат. - А такие вещицы… - и, кивнув на змейку, слегка подмигнул. - Должны тебе нравиться.
     - Какая работа искусная! - залюбовавшись кольцом, Аттик не расслышал подвоха. - Да ему цены нет!..
      - Но ты же не думаешь, что, лишившись этой вещицы, я  вконец обнищаю? -  как бы оскорбился Меценат.
     - Нет, клянусь Геркулесом! Вот это уж нет1 - рассмеялся Аттик.
    - Так носи на здоровье и не спорь с арбитром стола42.  Сами избрали. Вот назначу по пять штрафных киафов неразбавленного! – шутливо пригрозил Меценат.
    - Что ж… - Аттик примерил кольцо на один, на другой палец, глянул растроганно на хозяина. - Душевно признателен!
    - Чего уж там!.. - скромно отмахнулся Меценат. - Это мы должны  благодарить. Вечно! Если бы не ты, нам, возможно, до сих пор из такого же… - он указал на змейку на пальце Аттика. - Порочного круга…  Было не выбраться. Так бы сами себя за хвост и кусали!.. Но вся их могучая акция по сбору средств для спасения обветшалых понятий, заслонявших от них реальный, живой Рим, захлебнулась лишь потому, что ты, Цецилий Помпониан, лично ты, денег Бруту не дал. А, вслед за тобой и все прочие… Уклонились.
   - Не дал! - любуясь кольцом,  подтвердил Аттик. - Ни асса43!
   - А почему? - без тени улыбки, заглянул ему в глаза  Меценат. - Ты ведь Божественного Юлия… Как бы это помягче обозначить?.. Не слишком… Боготворил
   - Отнюдь. – не моргнув глазом, признал Аттик - хладнокровия ему было не занимать - все так же добродушно улыбался. - Но это естественно! На то я и «Аттик» 44. Большую часть жизни с греками прожил. Какой из меня патриот? Самый никудышний. - тут в нем словно плотина прорвалась, слова потекли плавно, стремительно впадая в привычное русло. - Я ведь - космополит45.  В меру образованный, в меру состоятельный, ни на что чужое не зарящийся житель всего огромного этого мира. И мне одинаково дороги Юпитер на Капитолии и Акрополь афинский. Да что угодно!.. Хоть руины Колосса Родосского. Но, если уж быть до конца откровенным, чисто эстетически, Акрополь, пожалуй, чуть подороже.
    - Но все же, Тит! – не поддался словесному этому напору Меценат. - Почему ты Бруту денег не дал? Никак не пойму!..
    -  Что ж непонятного? - Аттик расслабился, вальяжно возлежал на пурпурных подушках. - Как другу, я бы ему ни в чем не отказал. Любую сумму. Беспроцентно! Но дать деньги Бруту-политику или полководцу, то есть, встать на его сторону во всей этой… Мясорубке. Ни за что! Я ведь известной вам философии придерживаюсь. Только к покою душевному, к независимости от всего внешнего, к свободе духа  стремлюсь. А к неестественным и не существенным для жизни благам ни малейших пристрастий не питаю. О статуях своих на форуме  никогда, даже во сне не мечтал!
   - Постой! - вскинул руку Меценат. - При всем уважении. Ведь не о статуях, не о пустых амбициях речь!  Брут в помощи твоей нуждался. И зная тебя, именно, как человека свободолюбивого, пусть и не во всем с ним согласного, но друга, как ты только что сам признал, мог вполне  справедливо рассчитывать…
    Аттик не дал ему договорить, качнул головой непримиримо:
   - Справедливость, Гай, идущая от природы, есть простой договор о полезном, с целью не вредить и не терпеть вреда. А величайший плод справедливости - безмятежность. -  он вкрадчиво улыбнулся. - Ты со мной не согласен?
   - Да стоит у меня в таблине Эпикур, стоит! - воскликнул Меценат, задетый его непрошибаемостью. - Полное собрание трудов. И вся его переписка, отдельно. Переведенная по моему, между прочим, заказу на латынь для просвещения любознательного  нашего юношества. Читал и обдумывал. Неоднократно! И знаешь, что мне у него больше всего нравится?  Марк, - он кивнул на Агриппу. - Даже угадать может. Хотя мы с ним, слово чести, никогда этого не обсуждали и не сговаривались. Вот, ставлю десять тысяч сестерциев против твоей тысячи, Тит!..
     - Погоди! - вмешался Агриппа. - Мы с Титом родственники. Из одного, можно сказать, сундука черпаем! А что тебе у Эпикура нравится? Тут и сомнений нет. То же, что и мне: «Дружба  обходит с пляской вселенную, объявляя нам всем, чтобы мы пробуждались к прославлению счастья этой жизни!»
    - Угадал? – растерянно как-то спросил Аттик.
    - А ты сомневался? - просиял улыбкой Меценат, обрадованный таким единодушием с Агриппой.
    - Как будто и не Эпикур вовсе… - призадумался Аттик. – Скорей, вакхическое что-то…
    Меценат удивился:
    - Ты разве текста этого не знал?
    - Знал, конечно. Из письма к Клеону*. - безучастно как-то откликнулся Аттик.
    - Может, значения не придал? Не проникся? - весело допытывался Меценат.
     - Поздно мне плясать. Да и друзей не осталось. - тихо признался, уже как бы  и не эстет блистательный, а проглянувший в нем вдруг, усталый, одинокий старик.
     - А мы как же? - обиделся хозяин. - Или ты… Старых друзей своих вспомнил? Квинта Гортензия, рыжего Домиция, доблестного Катона Утического, красноречивейшего мужа Туллия Цицерона?
    - И их тоже. – печально кивнул Аттик.
    - Но тогда и Брута не забывай! - безжалостно напомнил Меценат. - И Кассия… И то, что денег тогда не дал? А говоришь, когда доверие есть, дышать легче…
   Аттик смотрел молча, словно видел его впервые. А когда опустил взгляд - серебристая змейка с изумрудными глазками, обвившись вокруг его пальца, алчно кусала себя за хвост…