Подонки Ромула. Роман. Книга первая. Глава 3

                ГЛАВА III.

    «Я снова раб. Хотя, если по совести, никогда состояния этого не испытывал, только со стороны наблюдал. А то, что в жизни моей происходило - какое же  рабство? Это счастье было!
    Рабов бьют, они несвободны. А я всегда делал то, что хотел. Помогал Хозяину, спасал его, как мог, от непродуманных выводов, сомнительных аргументов, неверных цитат и собственных его шуток, всегда забавных, но таких острых и опасных, прежде всего для него самого.
    А посетители? Назойливый, темный сброд, с раннего утра обивавший пороги - от прелюбодеев до отцеубийц. И всем только его защита в суде требовалась - просто на части рвали! А заимодавцы безжалостные?.. Осада повседневная и… Штурм каждые календы1! Притом, что он даже простые проценты толком сосчитать не мог - на все соглашался… А вор тот закоренелый Эрот*? Управляющий!.. Да не проверяй я все его счета, давно бы по миру пустил!.. Что, в конце-концов, и случилось, пока Хозяин Киликию от ростовщиков римских отстаивал, готовился к отражению парфян. Ровно за девять месяцев созрел плод - ничего в доме не осталось! Тут, правда, и госпожа Теренция поучаствовала, но… Не мне ее судить. Иной раз, конечно, тяжко бывало. Столько забот наваливалось!.. С утра кредиторов уламываешь, к вечеру - гостей распределяешь, чтобы никого не обидеть, заклятых врагов рядом не уложить. Уставал… Порой едва до постели добирался. Но никто ведь не принуждал. Сколько раз Марк уговаривал, даже бранил: «Зачем же так надрываться? Хватит с тебя письмоводительства и библиотеки.»
    Но они же, как дети малые - что в финансах, что в обустройстве хозяйства. И ведь не чужие! Ребенком я их родителями считал, а Туллию - сестрой. Они и не разубеждали. Особенно, Хозяин… Голову набок склонит, улыбается, волосы мои гладит: «Молодец, мальчик мой, учись!»
   Но на кухне мне быстро объяснили, что Туллия не сестра мне вовсе - младшая госпожа, а я - раб сопливый. Я тогда в подвал убежал, за чан для нагрева воды забился, плакал. Хозяин сам меня отыскал, принес на руках в таблин, дал грушу. Никогда голос его не забыть: «Не плачь, дитя, успокойся! И не слушай никогда о чем повара с посудомойками языками чешут. Жизнь у них такая - руки вечно заняты, а в головах пусто. Все у тебя славно, главное, - человеком будь! Грушу съешь, ручки помоешь – книжки новые посмотри.»
    Греческому нес с Туллией обучал, риторике2… Это и было мое рабство. А теперь? Хорошо, хоть клеймо на лбу не выжгли! Впрочем, и Платон* в рабах побывал. Если дух свободен - цепями его не сковать. Но разве поспоришь с роком. Все в мире взаимосвязано и предопределено, а судьба неотвратима. Остается принимать ее мужественно. Мудрец и в самых тяжких обстоятельствах - счастлив,
    Хочется, конечно, избежать беды. Особенно, если душа, как иные полагают, из тонких частиц состоит, рассеянных по всему телу, подобно легкому ветру с примесью тепла, что без следа исчезает после смерти, лишая любые помыслы наши о вечности всякого смысла. Но… Руки в оковах затекли, шея железом зажата. Но не душа, тело мое страдает. Душа совсем по-другому болит.
    И Она, когда приходит… Разве с рассеянными во мне частицами говорит? Хотя сама на легкий, теплый этот ветерок больше всего и похожа. Обвевает едва заметно со всех сторон. Но сила - на ногах не устоять! И не почувствуешь как подхватывает тебя с земли и уносит!
   А как бы Аттик отнесся, если бы узнал? Пиявки посоветовал бы, чтобы прилив крови сдержать? Для него ведь и богов никаких нет.  Витают бессмысленно среди звезд, ни во что не вникая. Далекие, ко всему равнодушные… Как камни. Видел бы он Ее глаза! Или волосы - невесомые, золотые, с легким запахом гиацинта. Прохладные, когда коснутся лица… А как из-за нас страдает!.. Но, чтобы вмешаться?.. Если душой мы с ними - сами должны... Соответствовать. А если -нет… Как повлиять на того, кто даже всевышних не признает? Судьбой злосчастной? Нет. Никого Она не карает, сочувствует только. И утешает. Как и меня всегда…
    Разбитый при падении затылок саднил, но короткая ржавая цепь, сочлененная с опоясывающим его железным обручем, не позволяла дотянуться до раны, как он не изгибался. Отталкиваясь скованными руками от пола, как-то прижался спиной к стене,  потерся затылком о камень…
   Сидевший в кресле над опрокинутым столом преторианец встал, подозвал жестом солдата с фонарем, приблизился:
   - Да свети же, дубина! Сюда! - повелел солдату, отгибая голову
пленника от стены. Коснулся краешка раны на затылке, поднес ладонь ко лбу, проверяя нет ли жара, кивнул ободряюще. – Сейчас подлечим! - крикнул в сторону атрия. -  Ювентий! - и снова склонился к узнику. - Сам виноват. У меня приказ: доставить тебя в целости. Значит, и ты никакого вреда чинить себя не должен! А что железки тесноваты - придется потерпеть. Не тюремщики мы. Оков в ассортименте не запасаем.
     Явившийся на его зов корникулярий3, по совместительству, исполнявший в команде обязанности лекаря, развернул пленника затылком к свету. Особо к ране не приглядываясь, отложил на пол шлем с рожками, добыл из сумы на поясе застиранный, бывший уже в ходу, бинт, провел им по ране, и как бы очистив ее, бросил бинт в шлем.
     Заскучав от этой процедуры, трибун поднял с пола развернутый
свиток с золочеными амфалами4, приблизил его к свету и, явно чему-то поразившись, стал читать - прямо с середины…
    Ювентий, между тем, достал из сумы баночку с темной, отдающей болотом, густой мазью, щедро зачерпнул ее пальцем и, надавив ладонью на затылок пленника, заставляя нагнуть голову пониже, принялся смазывать рану. Грубовато, но мази своей целительной он не жалел.
   - Надо же! – радостно воскликнул трибун, зачитывая вслух надпись на, приклеенном к краю свитка, красном ярлычке - «Галльская война». Книга пятая!.. Знал, что он «Комментарии» писал, но… Не попадались. И, как раз, об экспедиции в Британию!.. Меня тогда только призвали… Седьмой легион, шестая центурия, пятой когорты. Ну, и звери, эти британцы! Волосатые, в шкурах, рожи синим чем-то размалеваны. Рычат всем стадом по-своему - страх! И колесницы!.. Вот, где навострились! Спрыгивают, заскакивают на полном ходу. Над самым обрывом коней сдерживают, разворачиваются и - в бой! С разбегу на дышло запрыгнут, с него - на ярмо, оттуда - опять в колесницу!
   - Нормально.- кивнул Ювентий, никак не заинтересовавшись. Достал из шлема бинт и стал им обматывать голову арестанта.
   - Что же император5 наш пишет? - растроганно бормотал трибун, чуть отодвигая лекаря от фонаря и вчитываясь в свиток.
   Отхватив ножом остаток бинта, Ювентий ткнул его в суму, про запас. Одним умелым взмахом рассек конец, свисавший с головы Тирона, точно посередине, затянул узелком потуже.
    - Вы только послушайте! - трибун был в таком восторге, что призывал разделить его не только своих, но и пленника.
    «Поняв план врагов, Цезарь двинулся с войском к реке Тамесис6, в страну Кассивеллауна*. Реку ту можно перейти вброд лишь в одном месте, и то с трудом. Когда Цезарь пришел туда, он увидел, что на другом берегу стоят в боевом порядке большие неприятельские силы. А сам берег укреплен острыми кольями; колья были вбиты в воде и ею маскировались…» - оторвав сияющий взгляд от свитка, он ухватил корникулярия за плечо и, от избытка чувств, тряхнул так мощно, что тот выронил шлем, который собирался водрузить на голову.
   - Ну, точно, Ювентий! Один к одному! Так и было! - радовался трибун, не замечая, едва скрываемого недовольства лекаря. - Свети! - и, дернув к себе солдата с фонарем, снова склонился к свитку.
   - Боюсь, командир! - Ювентий смекнул, как избежать нудных описаний давних каких-то чужих битв. - Как бы они  погреб винный не унюхали…
   - А с ним - что? - с трудом вынырнув из  славных воспоминаний, трибун кивнул на повязку узника.
   - Ссадина. До свадьбы заживет. - насмешливо откликнулся лекарь.
   - Иди, Ювентий. Бди! И, чтобы… Никаких запоев! - строго предупредил трибун, неохотно расставаясь со слушателем.
   Лекарь скрылся в  полумраке атрия, солдат приоткрыл фонарь, поправил кинжалом фитиль и свет стал поярче. Тирон звякнул оковами, устраиваясь у стены поудобней, подумал с грустью:
   «Как мало нужно человеку, чтобы счастливым себя почувствовать!.. Молодость вспомнил. А там… Острые колья в грудь уперлись, рев неприятеля дикий … В чужой стране. На краю света. А он радуется!»
   Медленно разворачивая свиток, трибун читал молча. Только губы чуть шевелились... И вдруг вскинул глаза в недоумении, встретился взглядом с пленником и, за отсутствием других собеседников, тихо
пожаловался:
   - Но, что же он пишет? Я сам его тогда на пригорке видел, рядом с Квинтом Туллием, братом Цицерона 7. А тут!.. - он кивнул на свиток. - Будто с чужих слов! - и вяло, без всякого уже восторга прочел:
«Узнав об этом от пленных и перебежчиков, Цезарь выслал вперед конницу и приказал легионам спешно идти за ней. И, хотя воины были по шею в воде, они пошли с такой быстротой и стремительностью, что враги не смогли выдержать атаки конницы и пехоты, оставили берег и пустились бежать».
     Вскинул растерянный взгляд на пленника:
     - Да никуда они не пустились. Так и стояли вдоль края обрыва на том берегу, орали что-то несусветное и голые задницы свои прямо с колесниц напоказ выставляли, пока мы не шлепнули по ним из скорпионов8. Тут они спешились, стали в три ряда  и такими тучами стрел нас угостили - небо померкло. Пехота, после первых потерь щитами прикрылась, сомкнулась в «черепахи» 9 , а коннице пришлось отойти, за спинами нашими укрыться…
    Он разглядывал свиток, как будто тот был написан каким-то неведомым ему языком - парфянским ли, серским…
   - Атаки? Как же это, спрашивается, в полной походной выкладке, со щитом и шанцевым инструментом за спиной, идти по грудь в воде с быстротой и стремительностью? Да и куда? Когда, за кольями, которые, без всяких перебежчиков у всех на виду из воды торчали -  лишь узкая полоска песка перед отвесными скалами? Когорте не уместиться - сплошной белый обрыв, чуть не до небес! И на том обрыве, до горизонта - демоны синие, британцы!
  - И что же он предпринял? - невольно заинтересовался Тирон.
  Трибун глянул молча, как бы что-то в нем оценивая… Предпочел прямо не отвечать:
   - Простояли в «черепахах» до темноты, побольше костров разожгли, чтобы головы варварам заморочить и во вторую стражу10 начали скрытно, центуриями, отходить… Не помогло. Только к морю вышли - Кассивеллаун, как из под земли, возник. Колесниц… Сотни! И от лагеря, и от кораблей отрезали. Вот где кирки да лопаты пригодились - Цицерон приказал окапыватья. Ну, окопались, насыпали вал с четырех сторон,.. А толку? С двухдневным запасом жратвы! Тут, думали, и конец. Цезарь даже из палатки не выходил, все совещался…
   Полутемный таблин, раскатившиеся по полу свитки. Затылок ныл, оковы давили, в дальнем углу тускло поблескивал недосягаемый теперь стиль… А я представил себе нашего Квинта - в палатке, на чужом берегу. Бедняга!  Он ведь в Галлию от кредиторов бежал. Резко разбогатеть надеялся, возвести, как Мамурра* мраморный дворец. И с Помпонией* не ладилось, как Аттик с Хозяином их не мирили. Сгоряча, Меркурия11 в таблине его на пол швырнула. А Квинт пришел пьяный и, криков не выдержав, яблоком в лоб ей запустил. Даже сознание потеряла! И все из-за долгов, проклятых!.. А тут - вопли варварские, ржание со всех сторон, колесницы… И вдали - частокол лагерный, башни, сигнальные огни, триремы12 в волнах покачиваются,.. Только никогда уж до них не добраться…
    - А здесь!.. - изумлялся трибун. - «Во время этих происшествий Кассивеллаун отправил послов в Кантий13, лежавший у моря, к четырем царям – Кингеторигу, Карвилию,Такимагулу и Сеговаку - с приказом собрать все боевые силы и двинуться на штурм стоянки римских кораблей»… Это - правда, но дальше! «Когда они подошли к лагерю, наши, сделав вылазку, перебили много врагов, взяли в плен знатного вождя Луторига и вернулись без потерь.» Отец Небесный! Попробовали бы мы сунуться!  Вмиг колесницами бы смели, да просто передавили! А Луториг - сопляк малолетний так обнаглел, к укреплениям нашим подскакивая - вместе с конем в ров свалился. Вытащили его полуживого, обменяли на бочонок воды - и вся вылазка! А тут?.. - он потряс свитком. - «При известии об этом сражении, Кассивеллаун, ввиду стольких поражений и опустошения страны…» Какого опустошения? Только до Тамесиса дошли, а река та от места высадки всего в двух дневных переходах. Ну, сожгли по дороге пару дворов, засеку какую-то в лесу раскатали… И так все обернуть! «Кассивеллаун отправил через атребата Коммия* послов к Цезарю с предложением сдачи».  Он и потребовал, чтобы мы сдались без боя, сложили оружие и всем войском под ярмом прошли. Этого он бы не дождался, но и мы… Все полегли бы, кабы не тот атребат. Не знаю, как уж он с дикарями сговорился, но они отвели колесницы в сторону и стояли, молча, весь день, пока мы на триремы грузились
    - Квинт о погрузке той рассказывал… - звякнул цепями Тирон.
    - Какой еще Квинт? - не понял трибун.
    - Туллий Цицерон, легат ваш… - забыв о цепях, пленник снова потянулся к саднящему затылку. Не дотянувшись, вспылил. - Не знаешь разве, что дом этот, где вы все разгромили, племяннику его, Марку Туллию Цицерону-младшему принадлежит?!
    - Я приказ выполняю. - невозмутимо напомнил трибун. - А командующий наш, Випсаний Агриппа, с младшим Цицероном, если трезвым его отыщет, уж как-нибудь.. - обвел взглядом разгромленный таблин. - Утрясет. Но… Ты мне скажи! Как же вот так писать? Нам, в полном окружении, сдаться велели, а он… - трибун снова заглянул в свиток: «Ввиду неожиданных восстаний в Галлии, Цезарь решил провести зиму на материке. Лето подходило к концу, и остаток его мог пройти без пользы. Он потребовал заложников и определил размер дани, которую Британия должна ежегодно платить римскому народу.» Да с какой радости стали бы они платить?!!
    - Они и не платили. - со вздохом подтвердил Тирон. - Коммий помог Цезарю заключить мир на условиях почти унизительных.
   Преторианец смотрел то на него, то на свиток в своей руке:
    -  Не вижу логики!
    - Логика в том, что он…- Тирон горько усмехнулся. - Лгал постоянно и в комментариях этих, и в донесениях сенату. Даже в письмах к друзьям. Более того, пять лет вносил в казну эту самую «британскую дань» из собственных средств. А сколько рабов, в битвах, якобы, захваченных, он оттуда вывез? Тысячи! Тайком купив их у того же Кассивеллауна, просто озолотив британца! Что и было главным условием мира, который он через атребата Коммия тогда  заключил. На все готов был, лишь бы удержать в руках провинцию и легионы.
       Трибун слушал подавленно, не перебивая. Тирон помолчал, вздохнул и с грустью добавил:
     - Единственное, что огорчало - жемчуга в Британии не оказалось. А он так надеялся…

                *         *
                *

     Киликиец сервировал вторую перемену, разделывал, запеченную в тесте, лопатку газели, наполняя воздух триклиния пьянящим, терпким ароматом африканских степей.
    Аттику не лежалось - все перекладывал, поправлял подушки. Агриппа теребил бородку, сохранившуюся у него, единственного из друзей Октавиана, в память бурной их молодости, не знавшей ни таберн Велабра14, ни потаенных погребков Субуры, как принято у подающих надежды, римских юношей… Прогремев в битвах по всей Италии, юность их плеснулась тревожными трубами, тяжкой поступью легионов к заснеженным альпийским вершинам, гулким эхом побед встряхнула греческие мертвые камни у самого Олимпа, а им - не то, что побриться… Выспаться толком не доволилось!..
    Префект, скучая, украдкой позевывал. Серьезного разговора, какого он ожидал не складывалось - флейтисток, что ли, кликнуть? И, чтобы поддержать беседу, поинтересовался:
    - А позволь спросить, почтеннейший Тит. Как Феликс Сулла* в жизни выглядел? Статуи не всегда оригиналу соответствуют. Зачастую льстят.
    - Признаться, пугающе. - с готовностью отозвался Аттик. - На
узкой дорожке такого лучше не встречать. Лицо красное, будто кожу с него содрали, взгляд  гнетущий, как небо перед грозой. Голос сиплый - еще в Африке, в битвах с Югуртой* сорвал. Там, в пустынях, как ветры задуют - центурионам команд не слышно… Там же, в легионах и стишок про него пустили:
       «Сулла, смоквы плод багровый, чуть присыпанный мукой».
   - Но дамам он нравился. - насмешливо заметил  хозяин. Большой, сказывают, ценитель прекрасного был! Как и Божественный Юлий…
   - Деньги его нравились. И власть. Последнюю его любовь, сестрицу мою единоутробную я ведь не понаслышке знал. Впрочем, у дам странные вкусы. - Аттик оживился. - Пасифая15 быком увлеклась, Леда16 предпочитала пернатых… Да что далеко ходить? Если к залысинам его ранним не придираться, Цезарю, и в самом деле, равных в Риме не было. Ни в обходительности, ни в харизме, ни в изяществе манер. Не на форуме, конечно. Там-то он с плебсом17 братался, своим прикидывался. Но и в этом… Какой же был артист!
Все эти Эзопы* и Росции*!.. Им бы уроки у него брать, учиться и учиться настоящему лицедейству!.. А Помпея, вторая его женушка? Ну, стройненькая, личико приятное - не более того. И кого же она предпочла? Клодия, грубую скотину, мерзавца отъявленного, который, разве что, с бабкой свой не спал. Да еще повсюду этим кичился! А Сулла, дед ее… Образованнейший, ученейший! Природный аристократ был.
   - Образованный - это точно. - кивнул Меценат. - Я тут с Фавстом*, внуком его пересекся. По поводу их библиотеки… Такую цену заломил - глаза на лоб полезли!
   - Что ж… Собрание уникальное. - взгляд Аттика сверкнул восторгом коллекционера. - Рукописи Аристотеля* в отличном состоянии. Полностью по каталогу. Письма и эпиграммы  Платона в оргинале - все что сохранились! Два варианта «Облаков» с авторской
правкой Аристофана*! Сочинения Феофраста*,также в подлинниках. О поэтах, включая прижизненные свитки Сафо* и Архилоха*, я уж не говорю.
    - Так расхваливаешь, будто сам библиотеку ту составлял.
    - Если бы!.. - мечтательно вздохнул Аттик. - Просто дал несколько дельных советов. Я, к тому времени, уже три года в Греции обитал. Он меня и привлек. Для консультаций. Так и познакомились. Можно сказать, подружились, хотя Сулла,  почти на тридцать лет был меня старше. Гомера, кстати, чуть ли не наизусть знал, Особенно «Илиаду». Там, говорил, все жизненнее, конкретней, чем у Одиссея* в бесконечных байках его морских. Вообще, моря, особенно, в шторм, не любил и навигации, как мог, избегал. Недаром, войско в Грецию через Иллирик, кружным путем вел. Хотя и торопился…
   - Неужто сам Сулла стихи тебе декламировал? - изумился Меценат.
   - Сам он не мог. Голос-то сорван. Вот и упрашивал за столом, чтобы я что-нибудь из классиков любимых его прочел.
   Аттик кашлянул, приподнялся над подушкой и громко, чеканя слоги, провозгласил:

         «Царь, облеченный бесстыдством, коварный душою мздоимец!
          Кто из ахеян захочет твои повеления слушать?»

    Снова возлег поудобней и, наблюдая за киликийцем, старательно поливавшим соусом филе халкедонских тунцов, уточнил:
    - А больше всего ему «Умерщвление Гектора» нравилось, а в «Одиссее» - только «Изгнание женихов»…
    - Что ж, вкус у него был отменный! - хозяин отпил из кубка, не сводя насмешливых глаз с Аттика. - Вместе, значит, греков причесывали? А твоя дельта18?.. В итоге. Во что вылилась?
    - Какая дельта? Что значит - «причесывали»? - огорчился Аттик. - Сами предложили. В счет контрибуции19. А мы… Культурные ценности спасали. Сам посуди - Афины! Славные, конечно, но уже полуразрушенные, нищие. А вдруг - смута очередная или пожар?
Риск очевидный! Вот, Сулла книги и вывез, чтобы сохранить.
    - Сохранил. - криво усмехнулся Меценат. – Чтобы теперь двадцать миллионов заломить. Чуть не на вес золота! Совсем озверели!..
   - Наследники… Нынешнее поколение! - презрительно поморщился Аттик. - Чего от них ждать? Сами, небось, и не притрагивались. Не интересно. Одна порнография милетская на уме20 - до дыр зачитывают! А Сулла свитки те, как зеницу ока, берег. Из уважения к духовности их величайшей!.. Строжайших нравственных принципов был человек. И бескорыстный.
   - Строгие принципы в сочетании со стратегическими талантами и честолюбием - что может быть опасней для человечества? Гай, будь любезен, блюдо, вон то, с онагром21 пододвинь. - у очнувшегося от мрачной задумчивости Агриппы, прорезался аппетит.
   - Изволь, дорогой! Только не гарум22, сок сильфия23 добавь! И непременно осетра родосского отведай! - советовал хлебосольный хозяин. - Еще полчаса назад в аквариуме миног гонял! - поймав взгляд раба, жестом повелел убрать со стола опустевшие блюда и снова обратился к Агриппе. - Выходит, дела наши обстоят не так уж скверно, а человечеству крупно повезло, поскольку у Антония никаких принципов не осталось, последние с египтянкой пропил?
   - И, тем не менее… - Агриппа впился зубами в мякоть на тонком ребрышке, оторвал изрядный кусок. - Никогда не знаешь, чего от
него ждать. Что в бою, что при перемирии. Он ведь - запойный. Наломает дров спьяну, накуролесит… Кажется, голыми  руками бери! - он снова приложился к онагру и продолжал, пережевывая. - Без единой битвы три легиона в Мидии24 потерять! Это умудриться!.. Только пехотинцев опытнейших восемь тысяч в снегах заморозил! А боевые машины? А конница его где?! А союзники? Общим числом тысяч двести по всему Востоку разбрелось… Заблудились. Кричи им теперь «ау!». Да и сам, едва живым до Армении дополз! Представляешь? Рожа синяя, глаза как у рака, блюет, конечности ходуном ходят - только налей! Словом… Ты его знаешь. Но вот, пишет наш человек из Эфеса25 - кончился запой. Полдня в банях, утром с копьем упражняется, вина в рот не берет - совсем другой Антоний. Принципов нет, это верно. Но мозги-то еще не пропил. И войска!.. Как же он над ними свирепствует! Чуть что - децимация26. Да не по центуриям - в когортах27! А ослы эти души в нем не чают. Так что, ожидать следует всего. Вплоть до ночного десанта в Остии28. - Агриппа аккуратно отложил обглоданную косточку на тарелку.
    - Суллу в войсках тоже любили. Правда, он и платил. Впервые - по-настоящему. - ударился в воспоминания Аттик. - А Лукулла, при всех талантах его, ни во что не ставили, как он перед ними не надрывался.
   - Может, выплаты задерживал? - предположил Меценат.
   - Платил исправно. Трофеями щедро делился. На приступ без телохранителей ходил. - поддержал тестя Агриппа. - А вот… Не признавали.
   - От чего же это зависит, Марк? - уже как римский префект всерьез озаботился хозяин.
   Агриппа только плечами пожал:
   - Не скажу. Меня, вроде, уважают. Не до слез, конечно. Глотки, как появляюсь не рвут. Приветствуют, согласно уставу. Но, в целом… Признают. Большинство нынче из цизальпинских галлов. Права гражданства при увольнении, наделы земельные, дипломы29. Ты - мне, как говорится, я - тебе. Трезвые, деловые отношения. Личного
чего-то, особо, не просматривается. А вот, Антоний!.. Что-то в нем
дикое, звериное прорывается. Котелок у рядового выхватит и до дна, его же лепешкой, выскребает. А потом зачерпнет из первой встречной лужи и запьет. С похмелья, разумеется. Но войску нравится. Так впечатляет - ночами в палатках своих легенды о нем пересказывают…
    - Беда в том, что он и без легионов, и не в Остии… Здесь, в Риме в любой момент может удар нанести. Да такой, что никому мало не покажется. - Аттик трагически понизил голос. - Особенно, нашему Гаю!
    - Это каким же образом? - насмешливо вскинулся Меценат.
    - Чем любой власти мятеж угрожает? - спросил Аттик и, не дожидаясь ответа, продолжал. - Разрушив ее основания, мятежники должны по кирпичику новую власть сложить, что очень непросто. - и замолчал, как бы подчеркивая важность сказанного.
    Агриппа, не раз, видимо, все это прослушав, предпочел вплотную заняться осетром, потянулся к хрустальной ампулке с соком сильфия, как советовал хозяин.
   - А свергнутый правитель может, тем временем, ускользнуть, - резонно предположил Аттик. - Собраться, поодаль, с силами и все себе вернуть, пока враги не укрепились. Сколько раз так бывало?
    Покосился на зятя, но тот, увлекшись осетром, фаршированным, как выяснилось, шейками раков, никакой поддержки тестю не оказал. Меценат тоже молчал, только щурил глаз на своего киликийца. Аттик решительно крутнул на пальце кольцо-змейку и задал следующий риторический вопрос:
    - А что проделывает самозванец? - и тут же ответил. - Он и не думает рушить власть, не тратит на это ни малейших усилий. Наоборот, пытается ею воспользоваться, ухватив действующие рычаги, переключить на себя весь отлаженный механизм управления. И, если дело выгорит… Куда бежать, за что цепляться, изгнанному, заметьте, а не, намеренно скрывшемуся на время, предшественнику? Разве что, утверждать где-то по соседству новую власть. Опять же, с нуля, по кирпичику. А на это… Не то что сил - жизни может не хватить!
   - Самозванцы плохо кончают. Как и мятежники… - напомнил Меценат, сразу утратив интерес к теоретическим этим изысканиям.
  - А если они  - не самозванцы? - тревожно шепнул Аттик.
  - Не нравится мне этот разговор! - вмешался Агриппа, невольно бросая взгляд в сторону немого раба, который совершенно невозмутимо, с некоторой даже, несвойственной ему, ловкостью, смахивал, осыпавшиеся на стол, коралловые лепестки роз, которыми
пирующие были увенчаны уже довольно продолжительное время.
   - Кому же это понравится? - тяжело вздохнул Аттик. - Хвала
Юпитеру, принцепса еще не коснулось. Не выплеснулось. Но для этого мы и собрались.
   - О чем ты, Цецилий? - недоумевающий префект не знал,  принимать ли все эти инсинуации всерьез.
   - Люди твои из Формий  не вернулись? - тем же заговорщицким шепотом спросил Аттик.
   - Завтра к вечеру жду. Они же не молнии,.. - ворчливо отозвался Меценат.
   - Жаль! - искренне огорчился Аттик. – Располагай мы молниями!.. Самое время их применить.
   - О чем он, Марк? - воззвал Меценат в полной растерянности. - Ты говорил, библиотека стоящая, переписка Цицерона… С черновиками. Но!,, Молнии тут при чем? Тит, да ты головы нам морочишь!
   - Там ведь не только библиотека. - невозмутимо напомнил Аттик. -
Но и хранитель ее укрывается. Вот его и хотелось бы повидать. Как можно скорее!
   - Писаря этого? Цицеронова секретаря? - поморщился префект.
   - Его. Именно его, сиятельный. - загадочно кивнул Аттик.
   - Что он может знать, блаженный? Кроме свитков своих и тех закорючек для ускоренной записи адвокатской брехни, которые сам же и изобрел? - воскликнул Меценат, не предполагавший такой наивности в Аттике. Дальше своего носа ничего в жизни не видит. Пассии даже не завел, не то, что семьи - в его-то годы!.. Вздыхает в одиночестве о покойном своем патроне, молится на заумную писанину, да чихает на весь таблин, пыльные манускрипты с места на место перекладывая .
   - Почти с натуры! Этого у тебя не отнять - работают службы! - весело одобрил Аттик и стал вдруг очень серьезным и озабоченным. - Но я сказал «почти»! - он даже палец вверх вскинул, призывая префекта ко вниманию. - В портрете твоем, кое-что и не соответствует этому… Оригиналу. Взять те же, не такие уж пыльные, кстати, манускрипты. Никто ведь не знает, а я скажу!,, Многое в них вовсе не другом моим, оратором нашим славным изложено. Не его, как говорится заслуга! «Республику»30, к примеру, знаменитую они, вообще, вместе писали. И большую часть, могу засвидетельствовать, отнюдь не Цицерон, а этот его «слуга». Хотя слугой в их доме - не то
что рабом - он никогда не был. Не просто член фамилии31, а именно
семьи, ближайшего, тесного круга. Всеобщий любимец. Как же они в нем нуждались! Иной раз, шагу ступить не могли. Даже Теренция, главный архистратиг32 семейства. При ее-то гордыне! А уж Марк-бедняга с вечными его трагическими сомнениями и боязнью собственной тени!.. Всегда их выручал. И не из раболепия. Просто характер такой… Покладистый. Рос наравне с Туллией, почти как родное дитя. С ней вместе учился. Правда, гораздо успешнее. Но Марка это не огорчало. Так к нему проникся, что…
    Не выдержав, Меценат оборвал его на полуслове:
   - А поведай- ка мне, друг мой любезный Агриппа, зачем мы все это выслушиваем? Жизнеописание некоего либертина33 бывшего раба, пусть и образованного! - голос его возвысился, нехорошо загустел.- Более насущных дел в государстве нет?
   - А поведай-ка мне, высокочтимый друг мой, Меценат. - язвительно усмехнулся Аттик. - Помнишь ли ты доподлинно, что этот «бывший
раб» в диалоге о государстве, то есть в «Республике» Цицероновой, о трех типах общественного устройства - о монархии, олигархии и демократии - нам трактует?  С ясностью предельной и выводами неоспоримыми. Ибо в делах государства не меньше нашего смыслит. Может, и поболее… Весь механизм управления по полочкам разбирает. И на глазах, как кубики детские, складывает. Только у него это не просто кубики, но действующий, постоянно движущийся механизм. И куда же он, нынче движется, милые вы мои префекты и императоры, отцы отечества, можно сказать?
   - Марк, а он ведь нас оскорбляет! - снова развеселился Меценат.
   - Предостеречь хочу! - Аттик страдальчески поморщился. - Ввиду страшной угрозы, Потому что, механизм власти действительно движется. Не останавливаясь ни на мгновение. Куда? От законности к тирании. Или наоборот. Но всегда - между жизнью и смертью! От одного состояния нации к другому, порой противоположному.
   - Пустое доктринерство! - заскучал префект. - Пусть изучают, кому не лень. В реальной политике, как в жизни, все неожиданней этих вычерченных в голове схем. Тот же Антоний и легионы, отвергнутый войском Лукулл! Власть - тайна! Даже для тех, кто в состоянии ею овладеть и способен удерживать. Но, до каких пор? Почему старший Цезарь не придавал значения заговору? А Луций Сулла - любитель продажных женщин и лобовых отчаянных атак - сам сложил власть. Абсолютную к тому времени, Тит! И не в шторм, которого он, как ты нам поведал, побаивался, а при полнейшем во всей Италии штиле общественном. Даже народные трибуны закрыли тогда рты на замок, а ключи где-то потеряли!.. Ну, что может знать о власти библиотекарь? Даже патрон его в интригах поднаторевший, самую малость ее отхлебнув, чуть не свихнулся. А Гай наш, мальчишкой еще, этого корифея трибуналов и ростр в два счета вокруг пальца обвел. Как? Не могу же я предположить, что друг твой славный – сам Туллий Цицерон! - глупцом просто-напросто оказался. Но почему так бездарно, тупо так влип? Мухой в паутину! Юнец неопытный его окрутил. А там и всех прочих… Седовласых, умудренных и таких бдительных. Загадка сфинкса? Повязка на глазах Фортуны? Ее неудержимое колесо? Или все это, вместе взятое? Власть… Похоже, для человеческого познания она, в принципе, непостижима. Но есть в ней секреты попроще. Личное обаяние, любимая поза… Харизма, наконец - у каждого, даже не самого великого вождя. Ты вот, Клодия
Пульхра упомянул. А я его в детстве на форуме видел. С толпой оборванцев вшивых и гладиаторов - да. Но во главе! Впечатление производил неизгладимое! Тоже предводительствовать хотелось - неважно кем! - лишь бы быть на него похожим.
    - А не боялся, что Милон вас перепутает? - съязвил Аттик.
    - Банды их под рострами на моих глазах насмерть бились. Но… - грустно усмехнулся Меценат. - В детстве… Мечты с рассудком не соизмеряются…