Подонки Ромула. Роман. Книга первая. Глава 6

                ГЛАВА VI.

   Дождь лил не переставая, шуршал в ночи, штрихуя ее косыми, тусклыми нитями. Но раскаты грома звучали уже в отдалении, где-то за форумом, над Авентином1 - грозу сносило за Тибр2.
   Две кавалерийские турмы - тридцать всадннков в каждой, мчались впереди и за его спиной, освещая путь, раскачивающимися на скаку, застекленными, бронзовыми фонарями, которых не пожалел для друга префект.
   Миновав древнее святилище Надежды, у поворота на Африканскую улицу, Агриппа оглянулся, вспомнив, с непонятным ему сочувствием, заложников из Карфагена3, которых держали здесь давным-давно, в Пунические войны4… Справа, в пелене дождя, блеснула медная крыша храма Юноны Луцины5 в буковой роще на Циспии6 и Сандалария пошла под уклон…
   Топот коней, сливаясь в сплошной тугой гул, тревожно разносился по спящей, пустой улице. От копыт, мелькавших впереди, отлетали и гасли под дождем яркие искры, высекаемые из пятиугольных, пузырящихся водой, базальтовых плит.
    У храма Матери Земли свернули на Субуру, где в первых этажах инсул никогда не гасли окна таберн, а красные фонари светились, воздетыми фаллосами, у входов в бордели так, что улица казалась багровым коридором в преисподнюю. И, словно в преддверии ее, как потерянные, сбившиеся с пути души, коченели, прячась под зонтиками от дождя, неутомимые путаны, провожавшие всадников безразличными взглядами, понимая, что тут у них - никаких надежд. Лишь одна не выдержала, сунув зонтик подруге, сделала непристойный жест, выставив вперед средний палец, выкрикнув что-то дерзкое, бесследно потонувшее в грохоте копыт…
   На развилке передовая турма, не сдерживая коней, свернула на Аргилет7, к свисавшим со стен огромным раскрашенным башмакам - вывескам сапожников, к потемневшим, размокшим под дождем спискам на дверях книжных лавок.
   Но Агриппа поскакал влево, к покатой площадке Велия8. Всадники, следовавшие за ним, пришпорив коней сменили аллюр и, обходя его с двух сторон, заняли, освободившееся впереди пространство. А те, что ушли на Аргилет, резко развернулись, вздымая коней на дыбы и перестраиваясь, равняясь на скаку, быстро нагнав командующего, надежно прикрыли тыл. 
  Промчавшись по Велию, уже на Священной дороге, перед храмом Ларов, Агриппа осадил коня, вскинув правую руку. Сзади раздался свист, столь пронзительный, что даже звон и грохот копыт в нем растворились, и кони - все как один - застыли на месте, фыркая и отдуваясь, вскидывая гривами, не опомнившись еще от бешеной скачки. А рядом с Агриппой, чуть позади, возник громадный, даже на фоне норовистого своего, эпирского скакуна, декурион9 первой турмы Стремительного, замыкавшей теперь кавалькаду.
   - Вперед скачите. И ждите…- Агриппа глянул на мокрый его плащ. - Но не у ворот! В портике Помпея10. Не то вымокнете до нитки. Костры можете развести, подсушиться. Я ненадолго.
   Кивнув, великан отъехал, не подавая никаких команд, дабы не мешать свободному перемещению начальства. Агриппа повернул коня и, слегка пришпорив, направил его к храму Юпитера Статора11- скромному, приземистому, сложенному из простого туфа еще в незапамятные времена, когда Городу и на колонны обыкновенные средств не хватало, так что их грубо вытесанные, нешлифованные половинки выпирали прямо из стен, местами потрескавшихся, но все еще прочных, как все староримское, доставшееся от дедов-прадедов и никак не желавшее рассыпаться. Сразу за углом храма начинался крутой Палатинский взвоз12, куда и направился Агриппа.
   Проводив его взглядом, декурион покосился на обнаженную статую героической девы Клелии13, вздыбившей медного своего коня прямо напротив храма. На самой заре народной свободы, сразу после изгнания Тарквиниев14, возглавила она побег отряда юных заложниц от похоти, осаждавшего Рим, этрусского царька Ларса Порсенны*, а ныне, недоступная уже ничьим, даже родным римским объятиям, мокла бездарно под дождем.
   Душевно посочувствовав, так и не познавшей сладостных утех, деве, декурион тяжело вздохнул. И тут же, выкрикивая команду, указал плетью в сторону Аргилета. Отряд развернул коней и, взрывая тишину грохотом, звоном доспехов, ржаньем и гиканьем, слился в лихой скачке и умчался, растаяв в сплошной зыбкой пелене…
   Чем выше, тем медленней взбирался на холм одинокий всадник. Не гнал, но придерживал коня, словно не замечая дождя, углубившись в нахлынувшие, унылые раздумья.
   « Спит, конечно. Мужа дождаться - и в голову не придет...  А, если разбудишь - лишний только скандал. Как вспомню! Все усилия свои и всю их тщету - ссоры из-за пустяков, что яйца выеденного не стоят.  Примирения эти жалкие, всегда с моей стороны, потому что… Ведь глупо молчать по углам и друг на друга коситься! Отойдет, вроде, заговорит, усмехнется, можно даже поцеловать. Бывает и в постели сама прижмется, будто нет вражды этой и все у нас наладится. Но… Ненадолго. Не то, что единодушия - ничего общего нет. Говорим, вроде, об одном. А, словно на разных языках. Не слышит, смотрит в сторону, как чужая… После Сицилии,  особенно остро это почувствовал - просто задыхаться стал! Моя ли вина в том, что без конца воевать приходится? Секст встал в проливе - доступ хлеба напрочь перекрыл. По всей Италии - голод! Могилы стали раскапывать, людей жрать! А дальше?.. Если бы я блокаду ту не прорвал? Но, вместо благодарности… Какая там радость, что живой вернулся... И ничего не изменишь - сплошная ледяная стена. В доме собственном, а чувство такое… Будто в Альпах на крутом перевале застрял. Один, в зимнюю стужу! И молчит. Захочешь обнять ласково, спросить о чем-то без малейших упреков - в слезы! Такая тоска - домой ехать не хочется, если бы не Агриппинка*. С ней только и… Забываюсь. Но разве она, крошка, не замечает? Тоже ведь мучается! Да еще развеселить, отвлечь нас пытается, бедная, порадовать чем-то
маму. А маме!.. Не  то, что я! Ей и дитя родное - что трава дикая. Необитаемое сердце!»
   - Тпр-р-р!
   Так опечалился, что не заметил, как подъем кончился и конь понес его мелким, неспешным шагом, мимо утопавших в зелени, спящих зданий, мраморных портиков, фонтанов, глубокого строительного котлована… И свернул в аллею, ведущую к самому роскошному на Палатине дворцу  - трехэтажному, единственному, где еще не спали,
судя по светившимся сквозь легкие шелковые завесы, окнам. Таким приветливым, так ласково и неотвратимо влекущим к себе из пронизывающего холодом, водяного мрака. - словно в Элизиум15 сладостный из хаоса небытия.
   - Стоять! - прикрикнул Агриппа, резко разворачивая коня и подгоняя его шпорами прочь, подальше от заманчивого дворца. - Мне только гостеприимства ведьмы этой недостает! - шептал, утираясь ладонью и сбрасывая с головы бесполезный, промокший насквозь капюшон, запуская пальцы в мокрые волосы, подставляя лицо дождю и встречному ветру. Это его взбодрило, а миновав еще несколько безмятежно спящих домов, и вовсе смягчился, потрепал коня по загривку.
    - Что ж… Ты ведь – Меценатов конь. Попав на Палатин, куда еще скакать?.. Если не прямиком к хозяйке своего господина.
    Но, свернув к своему дому, такому же беломраморному, спящему, как и все остальные, вновь загрустил, попридержал коня, и к портику подъехал неслышным почти шагом. Опираясь на руку, выскочившего из дома раба, устало спрыгнул на землю, выпустил поводья из рук, бросил, не глядя:
    - Протри насухо и напои, кормить не надо!
   Раб повел коня вдоль фасада. А сам он, нетвердо, словно опасаясь чего-то, вступил в вестибул, мягко освещенный лампой в руках встретившего его привратника, спросил, как бы, между прочим:
    - Госпожа  почивает?               
    - Нет, господин.
    Ускорил невольно шаги. Но пожилой раб, семенивший справа с лампой в высоко вытянутой руке, произнес осторожно:
    -  Госпожа уехала. Завтра к полудню будет…
    - Как уехала? Куда? - он круто обернулся.
    - К госпоже Октавии. Еще до обеда.
   Хотел о чем-то спросить, но передумал. Хмуро уставился в пол. Раб поспешно поднес свет туда, куда всматривался хозяин. Но ничего, кроме мозаики - переплетающихся изящных стеблей экзотических каких-то растений, не было на полу.
   - А дочь? - глухо спросил Агриппа
   - Только уснула. Жар у нее и головка болела. Все плакала. Тебя господин ждала. И про госпожу спрашивала. Очень хотела увидеть.
   Ожгло тоской сердце отцовское:
   - Проводи к ней!
    Входя в полутемный, монотонно шуршащий дождем атрий, глянул на застекленный шкаф, где желтело несколько гипсовых масок скудного фамильного мемориала16, на угасающее в очаге синеватое пламя, с редкими искорками, постреливающих вверх угольков, и тяжело вздохнул:
   « А ведь очаг, даже во сне, жизнь, хозяйство и жену обозначает. Если гаснет - для всего этого будет вред. Когда же снится, что огонь в очаге разгорелся, это - к добру. Означает рождение детей. Очаг, подобно женщине, принимает в себя пригодное к жизни. И яркий огонь в нем пророчит, что женщина забеременеет. Ибо, в этом случае, она делается теплей…»
   - Акта весь вечер сказки рассказывала. - сообщил, в утешение ему, старый управитель.
   - Что? - он не сразу сообразил, о чем речь. - А-а-а, сказки? Да, сказки она любит…
   Поверхность бассейна была покрыта сплошной мелкой рябью от, струившегося сверху, дождя. Посреди воды застыл, со вскинутым в танце рогом изобилия, небольшой бронзовый Лар… Запрокинув голову, Агриппа глянул в квадратное отверстие крыши, но кроме однообразно поблескивающих, непрерывно хлеставших в атрий, ввергая в еще большее уныние, дождевых струй, ничего не разглядел. Поежился в мокром, облепившем тело, плаще. Спросил, не оборачиваясь:
   - А когда письмо госпожи Октавии доставили?
   - Не было никакого письма, мой господин. - пробормотал раб.
   - А что было? – задумчиво, пожалуй, и не интересуясь ответом, спросил Агриппа, разглядывая грифонов17, грозно скалившихся из-под тяжелой, гранитной плиты картибула18, поблескивавшего капельками дождя, чуть в стороне от бассейна.
   - С утра учитель к госпоже приходил.
   - Эпирот*? - уныло кивнул хозяин.
   - Да. Квинт Цецилий, отпущенник. - уточнил раб. - Сперва в таблине занимались. Потом в сад перешли. Госпожа вина попросила.
   Почти не вникая, Агриппа угрюмо покачивал головой и, лишь когда речь зашла о вине, глянул на раба в некотором недоумении.
   - И что же?..
   - Ритор19 ушел, госпожа приняла ванну, велела причесывать. – обстоятельно докладывал раб. - Оделась, собралась и отбыла в наемной лектике.
   - А наша разве сломалась? - удивился хозяин.
   - В полной исправности, господин. В сарае. - поспешил успокоить его управитель.
   - Зачем же за наемной было посылать, деньги лишние тратить?
   - Она и не посылала, - с готовностью пояснил раб.
   - Так откуда она взялась? Лектика эта?! - Агриппа, совсем уж, ничего не понимал.
   - Видать, госпожа Октавия прислала… - предположил раб.
   - Октавия? Наемную лектику? - Агриппа огорчился стариковской его тупости. – Ты в своем уме, Марципор?
    Старый раб только растерянно хлопал глазами.
    - А мне передать ничего не велела? - смягчился, пожалев старика, Агриппа.
    - Только то, что вернется завтра. - развел руками Марципор.
    - Погоди! - Агриппа застыл в неожиданной догадке. – Выходит, она, с самого утра, Агриппинку и не видела?!
    - Нет, господин мой. Да когда ж ей было?.. - попытался смягчить его раздражение чуткий управитель.
   - Действительно, когда ж ей дочкой заняться? - горько усмехнулся Агриппа. – Пойдем. Только тише! Не разбуди!
  Они уже пересекли атрий, когда Агриппа оглянулся, указывая на тусклый очаг:
   - Углей вели подбросить. Чтобы пылало! Лето… А у нас… Как в склепе! Знаешь ведь, что погасший очаг предвещает нужду? А то и смерть!.. Если в доме кто болен.
   Беззвучно вступив в детскую длинными, осторожными шагами, он приблизился к кровати. Раб остался в дверях, издали подсвечивая хозяину лампой. Девочка спала, закинув руки за голову, волосы разметались по подушке. А рядом с постелью, валялась, лицом в пол, деревянная кукла-мальчик с шарнирами в локтях и коленях. Нагнувшись, он поднял бамболу20, отряхнул ладонью  со всех сторон, даже подул на нее и положил на подушку, поближе к стене, чтобы больше не падала. Дочка шевельнулась, слегка застонав во сне, и он застыл над ней, не дыша. Но девочка не проснулась. Чмокнула сладко губками, повернулась на правый бок и обняла куклу тонкой ручонкой.
Агриппа выждал, пока она задышит ровнее, легонько, кончиками пальцев коснулся е лба. И тут же отнял руку. Присел на корточки и долго прислушивался к легкому ее, едва различимому в тишине дыханию. А, выйдя в коридор, задвинул створки двери поплотнее и зашептал в ухо рабу:
    - Скажешь Акте, чтоб завтра, как только проснется, теплого молока ей дала. С большой ложкой меда и кусочком коровьего масла. И чтобы щепотку древесного пепла и ванили туда сыпнула. Мешать пока все не растворится. Запомни, как следует!
    - Как не запомнить, господин? - шептал раб, быстро, понятливо кивая. - Для нашей малышки!..
    - И с утра, тент над перестилем натяните, чтобы не бегала под дождем. Золотистый.  Тот, что повеселей!