Огонь

               


  Было холодно. Уже вторую неделю стояли самые настоящие трескучие морозы. Иногда ночью жидкость в термометре опускалась ниже отметки – 12-18 градусов по Цельсию.

  В с трудом найденной ими уже даже частично обвалившейся заброшенной землянке, куда их отправил, показав это место временами совсем уже слабеющей рукой на смятой, мокрой вылинявшей карте, тяжело раненый и как-то быстро умерший после этого от потери крови, которую было все никак не остановить, их командир удалось компактно разместить раненых, каким-то, наверное, совсем небывалым чудом туда самостоятельно дошедших или принесенных, сразу же ушедшими держать прорываемую противником оборону уставшими бойцами с серыми или даже, как ему показалось наверное, от потери крови или полученной им контузии почерневшими лицами.

   За ними скоро должен был прилететь вертолет.

   В холодной тесноте через самое непродолжительное время он только один мог еще хотя бы как-то передвигаться. Все остальные от сильной контузии или последствий полученного совсем недавно ранения как-то почти совсем мгновенно обессилили.

 «Надо разжечь огонь!» - пульсировало у него в мозгу, несмотря на все более, как казалось, наполняющую все его существо слабость. Руки уже почти не действовали. Он вспомнил, что его, наверное, около часа назад отбросило сильной взрывной волной на дерево: вероятно из-за этого был поврежден позвоночник.

  Липкая слабость все более брала его в плен. «Наверно, от сделанного каких-нибудь полчаса назад обезболивающего укола»  - успокоительно проносилось в воспаленном, не способном в теперешнем его состоянии на множество критически воспринимаемых и развиваемых им мыслей мозгу.

   И ему себя уже не было жалко. Он знал, что просто заснет – и все!

  Но там, рядом с ним были другие люди. Многие семейные, не то что он, "шалтай-болтай", "перекати-поле". У некоторых есть дети... И они пишут письма своим отцам, переживают за них, ждут домой, когда кончится вся эта заваруха! - Нет, он должен попытаться сейчас всем им помочь... Малыши не должны остаться без отцов, чтобы жить так, как он, воспитываемый одной несчастной пьющей матерью, которую почему-то все время бросали, только использовав для утоления своей похоти, недостойную ее, как он всегда считал, мужчины...



   Придя в себя, он заплакал от ощущения своей слабости. И от того, что не может теперь, и наверное, никогда уже не сможет никому помочь: руки почти не действовали. И тут у него, словно назло всему зазвучала в голове уже забытая, слышанная им когда-то раньше не производившая никакого на него особого впечатления песня:

«Кто-нибудь добудет,
Кто-нибудь сумеет,
Кто-нибудь разбудит
Кто-нибудь согреет

Огонь!
Огонь!
Огонь!
Огонь!
Огонь!..»

   Внезапно его охватила острая жалость к себе и ко всей своей какой-то нескладной, как будто бы не получавшейся как-то, несмотря на все постоянно вроде бы прилагаемые им усилия, все время у него жизни. Непроизвольно, даже неожиданно для самого себя сжав зубы и выгнувшись всем телом, он почувствовал, что ладони, наливаясь пульсирующей в них кровью, стали как будто бы понемногу сжиматься.



   Он не знал, что в это самое время наши разведчики уводили по ложному следу рыщущих по лесу в поисках их, укрывшихся где-то раненых, врагов.

  Один из них, натренированный в хваленном вражеской прессой и общественным мнением западном лагере потомок бывших прислужников эсэсовцев, во время второй мировой войны с особым усердием штыками убивавших обнаруженных ими во время облавы обреченных абверовским руководством на гибель русских, еврейских и цыганских детей; до смерти забивающих дубинками женщин и стариков, как ему это вдруг показалось, выследил раненых - так он по крайней мере подумал: «правильно просчитал» их местонахождение, и уже предвкушал, как нагрянет к ним с отрядом головорезов, чтобы, как он привык, радуясь чужой смерти и собственной безнаказанности, мучить и убивать, получая от этого патологическое наслаждение, как и от постоянно совершаемых до этого безжалостных обстрелов районов Донецка и других толком не защищенных ничем областей, с одними лишь погибающими там мирными жителями, но был вовремя ликвидирован, «зачищен» вышедшей на его след нашей разведгруппой, хорошо знающей внушающую одно лишь справедливое чувство гадливости и омерзения биографию этого человека.

  Радующийся бесчеловечным убийствам, получающий от их смакования какое-то непонятное нормальному человеку "удовольствие", развешивающий для этого по стенам своей квартиры фотографии с этими зверствами сторонник Адольфа Гитлера, в приватных разговорах смеющийся над помощью его государству Израиля, где по его мнению живут одни лишь только «неполноценные и низшие расы, которых потом надо непременно полностью уничтожить", вполне заслуженно встретил свою бесславную смерть в давно уже заброшенной канаве торфоразработок, упав в покрывающий ее снег лицом.

  А в самой Америке, прямо в ее центре, в Вашингтоне, незадолго до этого скончался от неожиданного удара один очень известный в узких кругах полковник ЦРУ, тесно связанный с мафиозными структурами, в тайне от рядовых, ничего не знающих об этом налогоплательщиков цинично разрабатывавший в том числе и «акты устрашения», закономерно приводящие к гибели ни в чем неповинных женщин и детей. Непревзойденный успешный специалист по привлечению к тайному сотрудничеству в своих целях наемных убийц и террористов, не брезгующий для того, чтобы сеять хаос и ужас в других странах, совершая приводящие к нищете и безвластию, при которых связанным с ним воротилам теневого бизнеса можно бы было как можно больше под шумок царящей неразберихи себе урвать, революции...

  Заслуженный удар настиг его как раз в тот момент, когда он решил, что вроде бы очень удачно, используя, как он считал, свои гениальные, уникальные природные данные, рассекретил нашего разведчика, много лет каким-то чудом остававшимся в его управлении незамеченным, так, что никто на него даже и не мог подумать!

   Пытаясь дать ход своей осенившей вдруг его ум догадке, он услышал из соседней комнаты радостный детский смех своего горячо любимого им десятилетнего внука. Движимый каким-то радостным порывом, двинулся к его комнате, но вдруг неожиданно увидел каким-то предательским мысленным взором, словно промелькнувшие перед ним те фотографии... убитых мирных жителей – результатов тщательно от всех непосвященных скрываемой своей деятельности, за которую он получал многие самые высокие правительственные награды.

   Почувствовав резкую, пронзившую все его существо боль, он упал. И умер в военном госпитале, так и не приходя в сознание.




  А там, в далекой, затерянной в лесополосе землянке тем временем становилось уже по-настоящему как будто бы даже уютно и тепло. Начавшая действовать отопительная система работала исправно.

  И как ему казалось выполнивший свой долг, сделавший все, что он в этой ситуации мог совсем еще молодой ефрейтор Николай, хотя у него и то с трудом на данный момент действовала одна рука, да еще и притом, левая, знал, что в ней теперь никто уже, по крайней мере, по его какой-то нерасторопности или вине - единственного, еще могущего ходить, не замерзнет.

   Примечание: текст песни Егор Летов.