Подонки Ромула. Роман. Книга первая. Глава 16

                ГЛАВА XVI.

     Очнувшись, Тирон обвел таблин помутневшим взглядом, не понимая, как он оказался в кресле, у стола с закуской и Цезаревыми «Комментариями». Озадачил и канделябр из хозяйской спальни. Но, коснувшись шеи и не обнаружив железного обруча, он невольно улыбнулся, радуясь вновь обретенной свободе простых движений.
    - Как ты? - спросил, стоявший рядом трибун.
     - Слабость небольшая в руках - признался пленник, потирая левую кисть, на которой остался розоватый след от наручника. - Но, без ощейника - лучше…
    - Оковы я убрал. - пояснил трибун, но тут же предупредил. - Только не пытайся вред себе причинить. Не позволю.
     - А я уж… Решил, что свободен. - грустно усмехнулся Тирон.
      Преторианец подавил вздох, отводя взгляд в сторону:
     - Напугал ты меня…
     - Я? – удивился пленник.
    Трибун смотрел в пол, не зная, что сказать о странной  его болезни.- Дай ему воды, командир. -  подсказал, стоявший поодаль Воконий.
    Убедившись, что задержанный, которого допрашивали недавно с таким пристрастием, держится совершенно независимо и не понимая, что же тут, все-таки, произошло, Тирон присмотрелся к трибуну. А тот, ополоснув свой кубок, выплеснул воду на пол, снова зачерпнул киафом из кратера и наполнив кубок, протянул воду пленнику:
   - Выпей!
    Тот, наконец, догадался:
   - Припадок случился?
     Трибун, молча, кивнул. Глотнув воды, Тирон отставил кубок.
   - Со мной такое бывает. Раза два в год… Падаю, говорят, о пол бьюсь. Но я ничего этого не помню. Наоборот…
   Воконий не сводил с него глаз, вслушиваясь не в слова даже - в голос, улавливая в нем что-то очень его волнующее. Даже порывался вперед, едва себя сдерживая. Да и трибун, как-то по иному теперь прислушивался. А Тирону вдруг захотелось поделиться с ними своими ощущениями:
   - Если бы не припадки… Я бы, наверное, никогда ее не увидел. А так… Приходит. Разговаривает со мной… Только не так как я с вами. Молча. Без слов.
     - Кто? - как ни всматривался в него трибун - ничего не понимал.
    Тирон глянул с сомнением - ведь не поверят, еще и посмеются. Опустив голову, не ответил.
   Воконий, не выдержав, приблизился осторожно. Не сводя глаз с пленника, встал рядом с трибуном. Тот покосился на него, ожидая поддержки, но Воконий его как бы и не замечал, видел только Тирона.
   - Так кто же к тебе приходит? - снова спросил трибун.
   Тирон, все еще сомневаясь, глянул на него, помолчал, но, все же,ответил: 
   - Милость богов. Соединяющая..
   - Венера? - прошептал потрясенный трибун.
   - Прародительница Юлиев. - с пониманием кивнул бывший Жаворонок, у которого никаких сомнений теперь не осталось. Обернулся к трибуну. - Что делать будем командир?
     А у того даже во рту пересохло и трудно стало дышать. - панцирь грудь стиснул. Ухватившись за золоченый ободок ворота, оттянул его от горла, что было сил, но освободиться от этой, навалившейся вдруг тяжести, было невозможно. А Воконий, глядя ему прямо в глаза, ждал ответа.
     Бросив киаф в кратер, трибун шагнул к окну, отдернул завесу… Невидимый в темноте теплой ночи, шелестел листвой сад, внимающий невозмутимо только своим тихим шорохом, малейшим дуновением ветра, вслушивающийся лишь в собственную потаенную зеленую жизнь, будто никакой другой не было рядом…  А Тирон радовался тому, что никто не смеется, не выспрашивает подробности общения его с Великой Богиней, не требует доказательств, которых у него и быть не могло - боги следов не оставляют.
    Трибун глянул вверх, в ясное ночное небо. Но звезды были далеки и так безразличны к тому, что творилось сейчас в его душе… Нечего было надеяться на их помощь. Усмехнулся вечному этому равнодушию природы, предоставляющей решать все человеку, всегда только ему одному…
   Глубоко вдохнул пряный воздух, в котором аромат цветов таял в густом, соленом дыхании, рокочущего неподалеку моря.
   «Как легионы вражеские перед сигналом к атаке!..»
   И чтобы отгородиться от этой, почудившейся ему внезапно, но такой знакомой с юных лет, леденящей душу, угрозы, задернул завесу и отошел от окна.
    - И что она тебе говорит, Дарящая? - осторожно спросил Воконий.
   - Правду… - вздохнул Тирон. – Но… Это меня одного касается.
   - Знаешь… - трибун потянулся к его плечу, но коснуться не посмел, уронил руку, словно вдруг обессилев.  - Я бы тебя отпустил. На все четыре стороны. Но… Я не один. - кивнул в сторону атрия, наткнулся взглядом на Вокония и, не выдержав немой его укоризны, умолк.
   Воконий стал зачем-то отряхивать ладонью полу потертой своей лацерны… И в напряженной тишине, повисшей в таблине слышно стало, как шаркают, стучат коваными подошвами по камню, весело перекликаются молодые солдаты в атрии.
   - А, с другой стороны… Что им в голову придет, вождям нашим старшим… - задумчиво произнес трибун, снова приглядываясь к Тирону. - Неизвестно. А я - солдат. Палачом никогда не был!
       Он что-то для себя решил и заторопился:
     - Так! Пока Ювентия, доносчика моего нет… Вот как поступим! - он заглянул в глаза Воконию - строго и пристально. - Надежное место найдется?
    - Какое место? Где? - не понял его старый Жаворонок. Но тут же догадался. И тусклый его взгляд, сверкнув радостью, сразу стал сосредоточенным, очень сметливым. Забыв о чинах, ухватил трибуна за локоть и, притягивая к себе, зашептал взволнованно:
   - Об чем  речь? Полон берег контрабандистов! С рассветом, на Сардинию уйдем. А оттуда - что в Африку, что в Испанию… Хоть до Геркулесовых столпов – ищи ветра!..
   Трибун радостно кивнул, уже совсем по-свойски хлопая его по плечу и, не теряя времени, склонился к Тирону:
   - Если через перистиль пройти, другой выход из дома где?
   - Сразу за ларарием. - растерянно ответил Тирон.
   - Тогда! - трибун ухватился за Вокония, как будто от того собственное его спасение зависело. - Ударишь меня, как следует. Вот сюда! - он быстро коснулся своей макушки. - Череп у меня крепкий!
Так что, не жалей!..
   Оглянувшись в поисках подходящего предмета, взялся за кувшин с вином, но этого ему показалось недостаточно.
   - Встань, встань, пожалуйста! - попросил он Тирона свистящим шепотом, почти выдергивая из-под него кресло.
  И когда тот встал, приподнял его, прикидывая в руке вес и, сочтя орудие подходящим, подтолкнул к креслу Вокония.
   - За ножку хватайся и бей! Не насмерть, конечно… Думаю, подозрений не вызовет. Ну, разжалуют, зашлют за Рейн… Не пропаду! Давай, солдат, действуй!.. Только бежать вам надо сразу и поскорей!..
   - Можешь на меня положиться, командир! - бодро пообещал Воконий. И уже взялся за кресло, прикидывая, как бы посподручней за него ухватиться для предстоящей ему тонкой боевой операции…
    - Я никуда не побегу. - сказал Тирон. Тихо, но решительно.
    - Как не побежишь? Почему?! - изумленно обернулся преторианец, подставивший уже было голову под удар.
     - От всей души… Благодарен. Ничего подобного не ожидал!  Юпитером клянусь - никогда этого не забуду! - он смотрел на нежданных  своих спасителей почти с восторгом. - Но… - он на мгновение умолк, вспомнив о чем-то далеком, давнем и очень горестном, вздохнул. - От судьбы не уйти. Никому еще не удавалось - ни Помпею, ни Бруту с Кассием, ни Цицерону… Да, что говорить?.. Когда самый дерзкий и удачливый  Божественный наш Юлий и тот… Никуда не скрылся.
   - Не время умствовать, когда дошло да веревки! - оборвал трибун. – Ты теперь - между молотом и наковальней… В Городе давно не был? Думаешь, они судить тебя, как в прежние времена, станут, с  кассацией к народу обратиться дадут,? Не надейся! Как Цезарь новый решит, так и будет! Без возражающих. Есть в грамоте твоей такой значок?.. Для голосования  - что в сенате, что в Народном собрании? А других им нынче и не требуется!
   Тирон молчал. А они ждали, затаив дыхание и, устремленные на него взгляды, светились упрямой надеждой, но и она погасла, когда он медленно кивнул, соглашаясь с доводами трибуна, но совсем не так, как им бы хотелось.
    - Возможно... - и горько усмехнулся. - Но стоит ли жить в таком государстве?
    Трибун и Воконий переглянулись. Ко всему были готовы, кроме неожиданного, сметающего все смелые их расчеты и благие намерения, самоубийственного отказа. Опустив кресло, занесенное над головой трибуна, Воконий поставил его на пол. Но трибуну, тем труднее было отказаться от искреннего своего порыва, чем больше сомнений он преодолел, прежде, чем на него решиться. И он предпринял еще одну, последнюю попытку спасти этого безумца, единственного, с которым еще можно было связать, неясные ему самому но, несомненно, радужные надежды. Шагнул к Тирону и, словно взывая из бездны, к свету в кромешной мгле, тихо спросил:
   - А долг человеколюбия? Народ римский в чем провинился? Что же ему  - навек с тиранией смириться,а о свободе забыть?
    - Какой народ? Где он? - спросил Тирон. - На улицах - греки да сирийцы. В сенате - отпущенники. Такие же, как я, рабы вчерашние, сыновья земли.
   - Ты - сын своего отца! - строго напомнил Воконий.
   - Надо думать! - насмешливо кивнул Тирон. - Как и все мы… Но о свободе может забыть лишь тот, кто никогда ею не пользовался. Возможность делать, что хочется, особенно то, что приятно, усилий не требует и никакой ответственности не влечет - но разве это свобода? Разгул и растление! Они и царят в Риме. И наш, ни  в чем не повинный, народ вполне сознательно предается их тирании. А не достает ему, обычно, только еды  и развлечений, более или менее, изысканных, в зависимости от происхождения, воспитания и ценза. Но какой тиран в этом откажет? Наоборот, все силы приложит, чтобы обеспечить. Даже за собственный счет. Кто и когда устраивал роскошные такие пиры для народа, как Цезарь? Беплатный обед из трех перемен, чуть не по всему Риму - на двадцати тысячах столов одновременно!
   - Точно! Накормил людей досыта. И все были довольны. Что в этом плохого? - вступился за своего императора Воконий.
   - В древности, когда Спурий Кассий* хотел ввести первый аграрный закон с бесплатной раздачей земли, плебеи отказались, считая, что этими щедротами консул хочет приобрести влияние, опасное для их свободы. - волнуясь, напомнил Тирон. - А когда тот, чтобы добиться, все же, их благосклонности, приказал раздать народу деньги, вырученные от продажи в Риме сицилийского зерна, люди пренебрегли и этим, как мздой, предлагаемой в обмен на их рабство…
      А разве у них всего было вдоволь? Но и это не все!.. Как только срок его магистратуры истек, Кассий был осужден за посягательства и казнен. Не народом - собственным отцом! После семейного разбирательства тот осудил сына своей властью и умертвил, а все его имущество посвятил Церере. Чтобы только она, богиня, ни на какие должности в Риме не посягая, помогла накормить народ. Такой ценой давалась свобода. Но то был другой Рим, достойный своей славы…
   - Дикость и злодейство! - возмутился Воконий. - Консуляра, сына родного казнить!..
    - А игры Цезаря - не дикость? Серебряные доспехи жертв и убийц, серебряные клетки зверей!.. А смешанные бои регулярной пехоты и конницы на Марсовом поле? А двадцать слонов против тридцати носорогов? Насмерть! Или морское сражение в Большом цирке - четыре тысячи гребцов и по тысяче воинов с каждой стороны -  разве не дикость?! - гневно воскликнул Тирон и, помолчав, добавил. - Но затевал он все это раньше, еще в консульство Манлия Торквата* и Аврелия Котты*, дядюшки своего вечно полупьяного, когда, будучи эдилом, затянул полотном форум от Регия до Капитолия. И всю Священную дорогу вплоть до Велия! Чтобы толпам бездельников праздных затылки не припекало. Это ли не подкуп, не посягательство на царскую, не подотчетную Республике, власть?
   - Я бы, на твоем месте, так на него бы не нападал… - проворчал Воконий.
   - Ему теперь все равно. Не обидится. - отмахнулся Тирон. - Даже если, и в самом деле, божественным сделался…
    - Вот они нынешние!.. Никаких устоев. - пожаловался преторианцу Воконий. - А ведь не нами сказано: о мертвых или хорошо, или ничего...
    - Кроме правды! - насмешливо подхватил Тирон. - Еще бы! Живой полубог! Пятнадцать лет под его ауспициями… И сплошные победы. Особенно, если верить правдивым этим «Комментариям» - кивнул на свиток пренебрежительно и обернулся к Воконию. - А ты о живых подумал? А о потомках, которые еще и на свет не родились?! Однако и им придется расплачиваться за щедрые те обеды! Чем? Свободой! Которую выманили подачками у дедов их и отцов!... Но, в виде подачки, никто уже не швырнет детям! Потому что свобода не из чужих рук дается. Ее в самом себе обрести надо! - он шагнул к трибуну. - Хочешь меня спасти? Но я же видел… Нелегко далось тебе это решение. И ты принял его, только осознав личную свою ответственность. Чем я это заслужил - не знаю. Но ты принял всю ответственность на себя. И готов нести ее, несмотря ни на что. Это и есть свобода! Сознательно взять на себя обязательство и выполнять его до конца. Даже ценой жизни! - Тирон осторожно коснулся его плеча. - Я тебе очень благодарен!.. Но вынужден отказаться. Тоже вполне сознательно. Не хочу, чтобы ты, ради меня, рисковал жизнью, которая ничуть не дешевле моей. Тоже - единственная! А в боги я себя не готовлю. Это ведь только они без жертвоприношений не обходятся…
   - Не до философии теперь - время уходит! - даже не пытаясь вникнуть в слова пленника, как бы отталкивая их от себя, почти взмолился трибун.
   - Какая же это философия? - удивился Тирон. - Простая реальность наша, которую только слепой не увидит.
  Из атрия послышался шум, приближающиеся, гулкие шаги… И в таблин вломился красный, запыхавшийся, но очень довольный собой Ювентий. Заметив с порога, что на пленнике нет оков, он даже приостановился, пытаясь понять, что же произошло здесь в его отсутствие. Снял шлем и, недоумевая, провел рукой по взмокшей своей шевелюре.
    - Докладывай! - устало бросил трибун.
    - Семь повозок реквизировал! С возницами. Скоро прибудут! - отрапортовал Ювентий, целясь пытливым глазом в Вокония, да и в самого трибуна. Точнее, в их непонятное, но не ускользнувшее от него, крайне подозрительное единство.
    - Можешь пока отдохнуть. Повозки придут - начнем грузиться. - не глядя в его сторону, распорядился трибун.
      Но Ювентий не уходил. Переминаясь с ноги на ногу, торчал в дверях, поедал глазами начальство.
    - Вольно, Ювентий! - повысил голос преторианец. - Сказано - отдыхай! Ты здесь пока не нужен!
    - Слушаюсь! - корникулярий бросил на него недобрый, косой, вгляд, нехотя повернулся через левое плечо и вышел.
     - Все, нет больше Трои3… - мрачно подъитожил трибун, глядя на Тирона с сожалением. - Ты уж прости!.. Но не душить же мерзавца у всех на глазах…
   - А, знаешь, чему нас твой… - начал было Воконий, но осекся, не
посмел это выговорить, пожевал губами, подбирая приемлемую формулировку, наконец, нашелся. - Император наш славный Гай Юлий учил?
   - Думаю, всему понемногу… - криво усмехнулся Тирон. - Ты, что имеешь ввиду?
   - То, что на войне только один раз ошибаются! - Воконий сверкнул глазами непримиримо.
   - Глухому басню рассказываешь. - в голосе трибуна послышалась безысходность. - Он тебя не слышит. В небесах парит!.. И все - с точки зрения вечности. А кто ее видел? Разве что, Выныривающая твоя!..
    В расстройстве чувств, плеснул себе в кубок из кувшина. Выпил, не разбавляя водой. Поморщился. Отломил от лепешки, положил сверху ломтик сыра. Прикинув, добавил пару маслин и, прежде, чем сунуть все это в рот, глядя куда-то в пространство, меланхолически заключил:
   - Впрочем, о вкусах не спорят. Может, тебе оковы понравились?
   - Чтобы быть свободным, надо подчиняться законам. - невозмутимо  возразил Тирон.
   - Законам?! - преторианец чуть не поперхнулся лепешкой. - И чему только стряпчий этот, Цицерон премудрый тебя учил?!! Разволновавшись, отбросил закуску на блюдо, подступил к Тирону вплотную:
    - А кто их пишет? Ладно, пусть Нума, а не Аппий Клавдий Слепой наш! Даже идеальный случай возьмем - сам Всевидящий, Всеблагой отец наш Юпитер! Но разве не знаешь? Законы не для мух сонных пишутся, которые и пауку неинтересны? Они - для бодрствующих, тех, кто сам колесницей своей правит! Чтобы видели, как и на каком повороте, отважно их обойти!