Подонки Ромула. Роман. Книга первая. Глава 18

                ГЛАВА XVIII.

     Дочитав до конца убористый текст, покрывавший обе навощенные плоскости, перс поднял взгляд на немого:
    - А доказательства?
    Тот понял его по движению губ и, замычав, ткнул пальцем в первые строчки. Перс взглянул туда, кивнул задумчиво:
    - Агриппа и Меценат? Да… Эти не шутят. Октавий оповещен?
    Немой мотнул головой отрицательно. Подумал и мотнул еще раз,как бы подтверждая свою уверенность.
     - Что ж… - прищурился перс. - Приятная новость его ожидает!
    Немой криво усмехнулся.
    - А наш… Полководец. - перс представил, что будет, когда эта новость дойдет до Антония. - Есть повод сойти с ума окончательно, если у него хоть капля здравого смысла еще сохранилась…
     Немой нахмурился, замычал грозно, даже погрозил пальцем - не следует, мол, так о вожде.
    - Согласен.- перс примирительно выставил ладони вперед  и,заглянув в табличку поинтересовался:
     - А этот?.. Цецилий Помпониан… Его роль какая?
       Развернув табличку к себе, Раритет черканул стилем на небольшом пространстве чистого еще воска и подтолкнул табличку к персу. Тот прочел, написанное им, вслух:
   - Тесть Агриппы. Доносчик, богатый, старый негодяй? - глянул на немого, усмехнулся. - И это все?
     Немой кивнул хмуро, безоговорочно.
       - А что же?... Как доблестный Випсаний на дочери негодяя такого женился? - неожиданно спросил перс.
       Немой развел руками, как бы в полной растерянности и поднял взгляд к потолку, намекая, что именно там, в бесконечных высотах пребывают бессмертные боги, которые и решают все судьбы, нас, смертных, не спрашивая.
     - Любовь? Божий промысел? - усмехнулся, присматриваясь к нему перс. - А ты, я вижу, философ! - снова заглянул в табличку. - Имение в Формиях… По Аппиевой дороге1, значит, повезут?
      Немой кивнул. Сдвинув брови, перс, что-то прикинул, поднял голову, чтобы немой видел его губы и решительно произнес:
      - Успеем.
       Немой взял табличку, несколько раз ткнул в нее, потом себе в лоб и в сторону перса… Тот его понял:
     - Да. Слово в слово запомнил,. Так и доложу.
       Немой поднес табличку тыльной стороной к трепещущему в лампе огоньку. Слегка разогрел и принялся стирать текст на размягчившемся воске большим пальцем. Убедившись, что там ничего уже не прочесть, захлопнул табличку, отдал ее персу и встал из-за стола.
        Перс вытащил из-за пояса кошель, протянул Раритету. Но тот, небрежно отводя его руку, только плечами пожал: мол, мне-то зачем?

                *         *
                *

   Цветочник стоял у прилавка, переговариваясь, от нечего делать, с Аристархом, взвешивавшим тонкий серебряный браслетик-змейку на небольших, но очень точных весах, коромысло которых удерживала левой рукой бронзовая Немезида2, хотя и привлекательная по своему,но, очень уж, грозная - с занесенным в правой руке мечом, не совсем, может, и уместным в питейном заведении. Но таков, видимо, был вкус хозяина либо склад его ума, тяготеющего к мрачным раздумьям о бренности бытия… А вот, развлечь гостя приятной беседой не умел - Александр томился, опершись задом на прилавок, даже одним ухом не слушая жалоб на тяготы виноторговли, на алчных эдилов и прижимистых посетителей … Надеялся еще, что его привлекут, все же, к намечавшейся за его спиной, тайной операции. Или введут, хотя бы, в курс дела.
     - «Третьего не дано» - мысленно обнадеживал он себя, поглядывая то в сторону подсобного помещения, то на вход в лавку…
     - Ждет. - шепнула путана.
     - Того, кто Макробия замочил? - таким же таинственным шепотом отозвался Циклоп.
      Штырь сверкнул глазом в сторону прилавка и усомнился:
     - Что-то не похож толстый этот на барана, который сам под нож лезет…
     - Очень жадный! Я его давно знаю… - из осторожности, она даже рот ладошкой прикрыла, быстро, взволнованно нашептывая. - А тот пообещал что-то… Чтобы охмурить сперва и ограбить, а уж потом, убить!
    - Не дурак, видать. - уважительно кивнул Штырь. - Дело знает!..
      Они сидели в углу. Чаши свои, как говорится, уже осушили, лишь несколько сморщенных оливок сохло еще на блюдце, посреди пустого стола. Заглянув на дно кубка, Циклоп запрокинул голову, вытряхнул последнюю сладкую каплю в рот. Лизнул заячью свою губу и размечтался:
    - А прикинь, Штырь, если всю дорогу такое бухло лакать? С ума сойти можно!
   - Умом и так не блещешь… - хмуро проворчал Штырь. – Продешевили мы. Такую цацку за два глотка пойла отдать! Сам признал, что серебро… Пойди, скажи ему, пусть еще нальет, а то я сейчас! - сжал кулаки, подался грудью в сторону прилавка, но встать из-за стола даже не попытался, только выжидающе поглядывал на приятеля.
     - Сам и скажи! - огрызнулся одноглазый.
      Штырь открыл было рот, чтобы ответить ему, как следует… Но путана, качнувшись к нему через стол, схватила за руку:
     - Вот он!
     Штырь обернулся и увидел, вошедшего с улицы, немого. Бесцеремонно отстранив, метнувшегося к нему цветочника, тот присел к стене, прямо напротив стойки. Александр склонился к столу, крутанул пальцами у него перед глазами. Немой только отмахнулся, как от назойливой мухи. Но грек не отходил, заслонял тучным своим телом морской пейзаж с видом далекого зеленого острова, на который так хотелось полюбоваться старому пирату… Затем только и вернулся в лавку. Но толстяк маячил перед глазами. Приподнявшись Раритет схватил его за плечи, отодвинул в сторону силой и сердито замычал, указывая пальцем на фреску. Цветочник сообразил, наконец, чего от него хотят, присел сбоку.
      А немой откинулся к стене, с чувством исполненного долга, и обо всем, одолевавшем его, унылом и суетном, позабыл… Всматривался в бескрайний синий простор, напомнивший молодость, утраченную давно свободу - такую же беспредельную и яркую, лихую, стремительную как штормовая волна, как кровь врага из под кривой сабли - небо, но не душу меняют те, кто за моря уходит...
     - Тварь безмозглая! - прошипел Штырь, злобно отталкивая руку путаны. - Ты на кого меня навела? Глаза, сука, разуй! Никакая он не жертва, грек твой! Подельники они! Не видишь?..
     - Коню ясно. - подтвердил одноглазый, забрасывая в рот оливку и оценивая противника здоровым глазом - цепким и многоопытным:
     - Еще и немой?! Ох, не нравится мне его рожа!..
     - А кому она понравится? Разве что, такой вот шлюхе… - злобно проворчал Штырь и, под столом, ущипнул путану за бедро так безжалостно, что, взвизгнув от неожиданной боли, она даже вскочила.
      Цветочник обернулся, увидел рыжую прядь, плеснувшуюся огнем из-под капюшона, пригляделся и, к немалому своему удивлению, узнал путану. Но, сообразив, что она не одна, молча, хотя и заметным  сожалением, отвернулся. А Штырь ухватил ее за плечо, рывком усаживая на место и зашипел хрипло:
    - Сидеть, ****ь! И ни звука! А то, прямо под столом, на четыре кости поставлю и шершавого в пасть вобью, чтобы не пищала!
      Аристарх, тем временем, не прибегая к помощи, вздремнувшего в уголке, нахохлившегося как мокрая птица, услужающего, уже нес к столику киликийца большой бронзовый поднос.
      Пролетарии, не отрываясь, следили за ним во все свои три глаза, с алчной завистью.
      А позавидовать было чему!.. Ведь не только вместительный, причем, серебряный винный кувшин возвышался на том подносе. Громоздившиеся вокруг, многочисленные закуски в чернолаковых блюдцах и мисочках - разноцветные, а некоторые, даже дымящиеся ароматно были не менее привлекательны и желанны…
   Но не для немого. Лишь брезгливо поморщился, когда Аристарх принялся угодливо расставлять их перед ним. Так же небрежно, одним взмахом пальцев, отказался и от вина. И снова уставился в морской простор, поверх такого изящного и полного, разумеется, резного кувшина.
     - От такой выпивки и жратвы отказываться?! - прошептал Циклоп, потрясенный невиданной воздержанностью такой до глубины души –-Не иначе, патриций переодетый!..
     - Дела… - только и смог выговорить, не менее озадаченный Штырь.
     - А хозяин?.. - волновался, изгибаясь над столом, одноглазый.- Поднес, а денег не спрашивает! В кредит что ли отпускает? - и с ужасом догадался. - Слышь, Штырь, они тут все - одна шайка!
    Штырь бросил косой, оценивающий взгляд на Аристарха, на мирно похрапывающего в углу услужающего, с перекинутым через руку мокрым полотенцем и осторожно кивнув, глазами указал на него Циклопу:
    - Сечешь?.. Поставлено дело. Чуть что… И удушить могут!
     И снова уставился на немого, сразу признав в нем главаря.
      А тот, любуясь зеленым солнечным островом на стене, никуда теперь не спешил. И, негодующему втайне, цветочнику оставалось лишь молча ждать, ерзая на табурете, принюхиваясь к своему кубку, заботливо наполненному Аристархом, потягивать понемногу темное, густое вино, такое сладкое и душистое, что и разбавлять его не хотелось.
     - Ты во что, зараза, меня втравила? Нас двое, а их?.. Четверо?! – сдавленно зарычал Штырь, наклоняясь к путане,
    - Но он же!.. Клянусь Юноной, Гай! Он совсем один был, когда Клеанфа с Макробием резал!
    - Один! - злобно передразнил Штырь. - Тем хуже для нас, бестолочь! Значит, специалист по мокрухам! А теперь еще с бандой! Сорная трава растет быстро, въезжаешь? Мы так не договаривались!Одно дело - невзначай пером в переулке ткнуть, а совсем другое… - окинул предполагаемых противников цепким тревожным взглядом и даже слов не нашел.
   - Зачем же я браслетик любимый вам отдала? - она ужаснулась полной своей беспомощности.
   - Жуй оливки! - мрачно посоветовал Циклоп.
   - А насчет браслета… - на всякий случай, напомнил ей Штырь, кивая на одноглазого - Он свидетель. Я не просил - сама предложила.
   - Точно! - издевательски ухмыльнулся Циклоп.
    И она за последнюю соломинку ухватилась:
     - Ты же меня хотел, Гай! - всхлипнула, едва сдерживая слезы. - Я
согласна. Если только его одного убьешь! - и кивнула в сторону киликийца. - А остальных… Можешь и не трогать!
      - Слышь, Циклоп! - Штырь ткнул приятеля локтем. - Только одного! Прочие - отдыхают… Вот, дура полоумная! - и насмешливо глядя на нее, ухватил с блюдца оливку, забросил в рот, прожевал, сплюнул косточку на пол. - Куда ты теперь денешься? И мне дашь, и Циклопу и всем, кому я скажу! Зря, что ли я всю ночь под дождем за тобой шлялся?
      Она глянула на него ярко-зелеными, округлившимися, как у   испуганного насмерть, ребенка, глазами и, предвидя весь этот, неотвратимо надвигавшийся на нее, однообразный, круглосуточный, а главное, бесплатный, скорее всего, кошмар, беззвучно заплакала, утирая глаза и, вмиг покрасневший, всхлипывающий свой носик, концом рыжей пряди.
      - И нечего сопли пускать! Я условия твои выполнил. Сделал все, что мог! Может и мало, но хорошо. Просила найти - нашел! Вот он, убивец! А что до него не добраться?.. Тут уж, прости!.. Лучший из даров - намерение. Ты это запомни! - назидательно произнес Штырь, покачивая в воздухе корявым указательным пальцем. – А теперь, как говорят... Конец, он всему делу - венец! - и, чтобы никаких уже сомнений не оставалось, ткнул пальцем ей в грудь. - И это я не только о своем конце!.. У Циклопа, небось, тоже… Давно на тебя дымится. Так что, и под ним, как следует, постараешься! Но учти! Кто крепко любит - крепко наказывает! Поняла, сука? - и поддел пальцем ее тонкий, чуть вздрагивающий подбородок. - Усекла? Я тебя спрашиваю!
   - Усекла… - горько всхлипнула рыжая, размазывая по щекам слезы.
- Конечно, кто меня теперь защитит?! Дам, всем дам, кому скажешь! Но он же!.. Он же Макробия !.. Друга твоего лучшего!.. Убил!
    - У меня таких друзей!.. - отмахнулся Штырь. - Пол Рима. А в трудную минуту… - покосился на, внимательно прислушивающегося Циклопа, и решил, на всякий случай, ему польстить. - Когда помощь требуется - Только Марк, под рукой. Да и тот одноглазый.
   И тут у него мелькнула неожиданная, не то, чтобы мысль, но здравая вполне догадка. Ухватив Циклопа за плечо, притянул к себе:
   - Слушай! А ведь хозяин и этот… - кивнул в сторону, клевавшего носом услужающего. - Душегуб ихний!.. Лавку свою не кинут! А эти… Ты глянь, как толстый ерзает! Ему и хиосское - не впрок!.. Спешит куда-то! А главный убивец… - присмотрелся к застывшему в задумчивом созерцании немому, глянул на фреску над прилавком. - И чего он в мазне этой греческой углядел? - крутнул головой в недоумении, подался еще ближе к Циклопу и зашептал. - Но ведь не спит. И не пьяный! Не до утра же ему тут торчать? Тем более - ни пить, ни жрать не хочет. Словом, того и гляди, свалят они отсюда,  Марк! Свалят, разрази меня, гром! Причем, вдвоем!..
    - И что? - настороженно спросил одноглазый.
    - А то! - залихватски подмигнул Штырь - За выродка немого не скажу, а у грека кошель точно при себе!
    - И как его потрясти? - прищурился Циклоп, уставившись на цветочника единственным, но вдвойне зорким своим глазом.
    - Смелым судьба помогает! - ободрил его Штырь, склонный, при случае, а то и без, блеснуть готовыми перлами крылатой народной мудрости. - Беги, давай, на Яремную! Погребок напротив алтаря Юноны, «Благую Фортуну» не забыл?
  - Забудешь ее! - криво усмехнулся Циклоп. - Самое, что ни есть, гиблое место. В позапрошлые, майские, значит, иды так меня обули!.. Босой ушел…
   - Заклинание надо было твердить! Человек предполагает, а боги располагают. В том числе, и кости на доске. Учишь вас, учишь!.. - проворчал Штырь - Но не в том дело! Там сейчас Хромой наш, Свинья и Бледная Немочь в тессеру режутся. До утра не уйдут. Словом, поднимай их! Штырь, скажи, на Тусской толковую мокруху замутил - и ни хрена риска!
    - А если ни хрена не возьмем, а их от костей увели? Они ж у меня и второй глаз вырвут! Это, по твоему - не риск?  - тревожно глянул одноглазый.
    - На крайняк, рыжье сорвем! - утешил его Штырь. - Оно у него, чуть не на каждом пальце, сверкает…
   -  Рыжье, это - конечно! - Циклоп радостно встрепенулся и вскочил.
    Но Штырь удержал его, прихватив за полу плаща:
    - Заторопился! Я еще главного не сказал… Сюда их не тащи! Шуруйте по-тихому, навстречу по Этрусской. Понял?
   - Как не понять? - уже не выдерживал, порывался бежать Циклоп.
   Но Штырь не отпускал. Глянул в единственный его глаз и тихо прошипел:
   - Да не валите всей кодлой с диким гоготом! По одному, по одному канайте! Втихаря! По разным сторонам просачивайтесь, чтобы не спугнуть. И никаких ножей, пока я не свистну!
   - Достал ты меня своей педагогикой! - вырвался, наконец, Циклоп. - Я что - не соображаю? Не впервой!..
   - Хромому это вдолби! Уж больно раздухарился… - проворчал вдогонку ему Штырь.
   - Как хочешь, Гай, а с Немочью я не лягу! У него уже полноса отгнило! - решительно заявила рыжая, утирая остатки слез.
   - Спинкой повернешься, чтобы на нос его не смотреть! Сделаешь как скажу! - пообещал Штырь, притягивая ее одной рукой поближе, а другую запуская ей под плащ, да так чувствительно, что она застонала, закусив губу…
   
                *         *
                *

      Выглянув в окно, перс видел как, выскочивший из винной лавки Циклоп кинулся вверх по Этрусской. Это насторожило. Проводив бегущего взглядом, задернул мешковину на окне поплотнее и принялся за дело.
       Прежде всего раздул, тлеющие в жаровне, угли, подбросил несколько мелких щепок и, когда огонь разгорелся, положил сверху три небольших поленца - последние из сложенных у стены… Взял со стола свиток и табличку, на которой писал немой, шагнул было к жаровне… Но глянув на свиток, передумал, оставил свиток на столе, а табличку, переломив пополам, бросил в огонь…
       Оглядевшись и не обнаружив в комнате ничего лишнего, снял с крюка потертую лацерну4, надев ее, накинул капюшон на голову. Подошел к поставцу, плеснул из кувшина немного вина в чашу, но пить не стал. С чашей в руке шагнул к жаровне, поправил охваченные огнем поленья кочергой, отставил ее к стене, выпрямился и, воздев руки к потолку, громко, отчетливо произнес:
     - Отец Юпитер Всеблагой Всемогущий, вместе с этим вином,возношу к тебе горячую мою молитву, чтобы ты постоянно изливал милость свою на меня, будущих моих детей, дом и рабов! Как с прежними приношениями молился тебе, так и теперь, делая это возлияние, молю: прими его милостиво!
     И выплеснул вино  в жаровню. Пламя чуть осело, а потом взметнулось кверху - возлияние принято было благосклонно. Перса это порадовало. Снова вскинул ладони и прошептал:
     - Благослови мои начинания, Отец! Будь возвеличен этим вином и пошли мне победу, а всем врагам моим – смерть!
      Постоял с воздетыми в мольбе руками с минуту… И отступил от жаровни. Сняв плащ, отбросил его на стол. Шагнув к кровати, достал из-под матраса небольшой мех. Ощупал, внимательно осматривая его, вынул пробку и, зажав деревянную трубочку во рту, надул мех до половины, стиснул его локтями, прислушиваясь, не просачивается ли воздух… Мех казался надежным. Перс сдул его и отложил на стол. Прихватив свиток, подошел к сундуку, поднял крышку, достал меч с широкой кожаной перевязью, а свиток бросил на дно сундука.
     Вытащил меч из ножен наполовину, тронул лезвие ногтем, кивнул удовлетворенно, резко вогнал клинок в ножны и улыбнулся, услышав короткий, звонкий удар. Растянув, перекинул перевязь, через плечо, и меч повис слева от бедра. Пройдясь по комнате перс выхватил меч из ножен, взмахнул, рассекая воздух крест-накрест, сделал молниеносный выпад вправо… Но что-то постороннее его смущало.
     Глянул на меч с сожалением и вздохнул. Снял перевязь, положил меч в ножнах поверх меха. Подойдя к окну, сорвал мешковину и вернулся к столу. Аккуратно намотав перевязь на ножны, обернул меч мехом, поверх обмотал мешковиной, расправил  складки, чтобы сверток был плотным и тугим, сунул его подмышку, проверяя, удобно ли будет нести. Получилось, вроде, неплохо. Перс отложил сверток на стол. Поправил уголья в жаровне кочергой, отбросил ее в угол. Кочерга громко звякнула о пол. И перс, мысленно проклиная свою неосторожность, тревожно приник к стене рядом с окном…  Выглянул с опаской, чтобы не заметили с улицы. Но там только шуршал в темноте мелкий, утихающий уже дождь. Встав в угол, слева от окна и, прижавшись спиной к стене так, чтобы его нельзя было видеть с улицы, перс снял с головы парик, сорвал мохнатые брови. И оказался лишь наполовину чернобородым азиатом, а наполовину - светловолосым, коротко остриженным римлянином.
   Отбросив парик и брови, отклеил черные, тоже чужие, усы и, морщась от боли стал отдирать бороду, вплетенную в ячеистую нитяную сетку. Это было, тем более мучительно, что щеки успели обрасти рыжеватой щетиной, на которой резко выделялся шрам - от виска к подбородку - такой глубокий, что на нем ничего уже не росло.
      От перса не осталось и следа. Он был чистокровным римлянином. И даже шрама не требовалось, чтобы по осанке его, по экономным, отточенным движениям узнать в нем опытного, закаленного в битвах воина.
      Еще потирая саднившие щеки, но, не теряя ни мгновения, он шагнул к жаровне, бросил в огонь весь черный свой камуфляж и отошел к поставцу. Нагнулся, плеснул в лицо водой из глиняной миски, потер лоб, щеки, шею, затылок, ополоснулся, раз пять, черпая воду пригоршнями, растерся насухо полотенцем.
      Морщась от гари и запаха жженых волос, выплеснул в жаровню остатки воды, погасив опадающее пламя. Накинул на плечи лацерну, сунул подмышку сверток с мечом, задул огонек в лампе и, уже не оглядываясь, сразу позабыв о существовании этого, ненужного больше укрытия, вышел, тихо прикрыв за собой дверь.
      Сбежал по каменным ступеням и, даже не взглянув в сторону винной лавки, зашагал, вверх по Этрусской, к форуму…