Мемуары Арамиса Часть 191

Глава 191

Во времена второй Фронды, когда Мазарини вновь пришлось покинуть Францию, Фуке, который один из немногих верил в триумфальное возвращение кардинала, защищал интересы своего благодетеля со рвением, которое не могло остаться незамеченным. Нисколько не мешая ссоре грандов между собой, он старался каждому из них при случае намекнуть на то, что один лишь Мазарини сможет вновь достичь мира, и, к тому же, вознаградить по заслугам всех, кто этого достоин. Не каждое такое его усилие достигало цели, но те его заочные услуги кардиналу в счёт будущего вознаграждения, которые внесли свой вклад в дело что реставрации кардиналу на посту первого министра, стали эффективной инвестицией Фуке в его персональное будущее, светлое, хотя, как оказалось, не долгое.
Фуке сколачивал в рядах высокого суда локальный кружок из тех, кто хотя и не был лоялен Мазарини, но склонялся в большей степени к идее защитить королевскую власть от принцев. Его попытки спасти от разорения коллекцию произведений искусства, собранную кардиналом, не привели к полному успеху, но кое-что удалось спасти, и это не осталось без внимания Мазарини.
Фуке привлёк к служению кардиналу и своего младшего брата Базиля, который получал доходы от нескольких аббатств, вследствие чего получил известность как аббат Фуке, хотя и не был священнослужителем. Базиль был младше Никола на семь лет. На службе кардинала он выполнял функции неофициального представителя и курьера. Приблизительно такие же функции выполняли для Мазарини и д’Артаньян и Безмо, но они были людьми военными, тогда как аббат Фуке – светским человеком, довольно далёким от воинской службы. Он вёл от имени Мазарини переговоры и помогал своему брату Никола формировать сеть шпионов, информаторов, клиентов и агентов бывшего первого министра. Общими усилиями братья Фуке привлекши на сторону Мазарини виконта де Тюренна, а также некоторых высокопоставленных членов Парижского парламента.
 Именно благодаря своевременно доставляемым шпионским сведениям Тюренн своевременно был предупреждён о маневрах Конде и блокировал его вблизи Парижа, так что если бы дочь Гастона Орлеанского, герцогиня де Монпансье, не спасла его, убедив отца открыть ворота для армии Конде, Принцу пришлось бы худо. Как я уже говорил, пушки Бастилии, сделавшие выстрелы по армии Короля, расстреляли её надежды стать Королевой, выйдя замуж за Людовика XIV.
— Судьба! — сказал на это Атос свою краткую, но многозначительную фразу.
Имел ли он в виду судьбу герцогини, или судьбу Конде, или же судьбу Мазарини, а может быть, всех вместе. Впрочем, мне кажется, что Атоса интересовала лишь судьба двух человек – виконта де Бражелона и Людовика XIV. Первого – поскольку он был его сыном, второго – поскольку он был его Королём. Конечно, Атос с лёгкостью пожертвовал бы своей жизнью за любого из нас, но это говорит не только о том, как он ценил нас, но также и о том, как мало он ценил собственную жизнь.
 Поскольку Париж вновь оказался под властью Конде и Мазарини пришлось отправиться в это второе изгнание, Королева именно тогда подписала приказ об устранении Мазарини из Франции. Этот приказ Фуке поддержал, но немедленно явился к Мазарини с уверениями, что считает эту меру необходимой, но временной. Мазарини не очень-то поверил Фуке. В этот миг он подумал, что напрасно столь сильно доверял Никола Фуке, и что, по-видимому, Фуке его предал. Однако, Фуке добросовестно выполнял функции агента Мазарини, был его глазами и ушами, позволяющими следить за событиями в Понтуазе, в Париже и в Кампани. Вместе с Базилем они докладывали обо всём происходящем военному министру Мишелю Летелье, а также и самому Мазарини. Каждый из них думал, что лишь только он получает эти обстоятельные доклады.
Как я уже отмечал, вскоре после совершеннолетия Людовик XIV торжественно вступил в Париж, где он принял власть под свою руку. Он изгнал своего дядю, Гастона Орлеанского, вместе с его дочерью, герцогиней де Монпансье, которую особо ненавидел и за то, что в юности его заставляли танцевать с ней, когда он желал бы вальсировать с Олимпией Мазарини, и за то, что она была старше него, а в особенности за то, что от него не укрылись прежние планы его супружества с ней, чего он инстинктивно опасался до отвращения. Гонди был арестован. К этому времени я окончательно преисполнился презрению к этому лицемеру, этому интригану. Быть может, я находил в нём слишком много черт, которыми обладал и сам, вследствие чего Поль де Гонди раздражал меня почти также, как Франсуа де Ларошфуко, или даже больше. Я упустил возможность разделаться с тем и другим на дуэли, затем они оба попали в число временных моих союзников, когда я спутался с Фрондой, но, убедившись, что вся эта камарилья состояла из людей, каждый из которых только и старался урвать для себя побольше выгод и льгот, не скупясь проливать ради этого кровь сограждан, я преисполнился презрения к движению Фронды и обратил своё внимание на братьев Фуке. Эти люди казались мне более разумными, целеустремлёнными и, главное, крепко стоящими на ногах.
К этому времени мне решительно опротивело мушкетёрство, как, впрочем, и аббатство. То, что хорошо в молодости, в зрелости порой бывает просто смешно. Военная карьера? Жертвовать жизнью за гроши? Нет уж, извините! В алькове какой-нибудь герцогини, маркизы или графини я порой получал в подарок безделушку, которая стоила больше годового жалования мушкетёра. Я не собирался жить за счёт любовниц, такая жизнь оскорбляла бы меня. Я желал иметь возможность самому подарить своим возлюбленным дары, если и не такие, какие разбрасывал вокруг себя Бекингем или Ришельё, но, во всяком случае, такие, какие мог себе позволить герцог Лотарингский или герцог де Шеврёз. Не получать от женщин, но дарить им, вот чего я желал, а для этого следовало обладать ещё большим, потому что кто же дарит последнее? Дар любовнице не должен разорять дарителя, иначе это не дар, а жертва, и тогда это уже не любовница, а икона, божество, кумир, а так влюбляться, чтобы считать свою любовницу божеством, я не собирался, на это я просто никогда не был способен, поскольку считаю это глупостью. В одно время я полагал, что герцогиня де Лонгвиль могла бы быть любовью всей моей жизни, но вскоре убедился, что она не достойна такой жертвы с моей стороны. Она, как оказалось, как и Шевретта, была слишком влюбчивой, а хотя делить ласки любовницы с её мужем я не считал зазорным, но знать, что кроме меня она имеет ещё и другого любовника, а то и нескольких, для меня было мучительно. И добро бы, если бы страстью такой дамы был молодой, красивый и знатный герцог де Бофор, или, предположим граф де Гиш, сын маршала де Грамона. Но уступать в соперничестве заносчивому Пьеру де Гонди или наглому Франсуа де Ларошфуко – это было выше моих сил. Я постарался преобразовать свои страстные отношения с герцогиней де Лонгвиль в спокойную дружбу, основанную на нежных воспоминаниях, взаимном уважении, общих политических интересах и общем сыне, но человек предполагает, а Господь располагает. Иногда я срывался и наши встречи вновь происходили со всей страстью, словно свидание молодых и лишь недавно сблизившихся друг друга любовников.
И всё же мы разошлись с ней в вопросах политики. Я выбрал сторону Фуке. Это решение было принять тем проще, что сам Никола считал себя кое в чём обязанным мне, прежде всего – советом бросить поприще священнослужителя и подвизаться на государственную службу в по линии судейской и по финансовым делам. Это поприще сделало его суперинтендантом и генеральным прокурором, чего же ещё желать? Его старший брат Франсуа, поменявшийся с ним карьерой, стал всего лишь Епископом! Фуке считал себя обязанным отплатить мне, подключив свои деньги и связи епископа, своего брата, а также подписав у Мазарини кое-какие рекомендательные письма в Рим, Фуке добился для меня епископского сана. Я до сих пор не понимаю, как это кардинал согласился похлопотать обо мне, не зная меня толком? А тот эпизод, в котором ему выпало столкнуться со мной и познакомиться поближе, едва ли способствовал его сильному расположению ко мне. Вероятно, я недооценивал Мазарини, хитрый итальянец просчитал меня и смекнул, что человек, чьи устремления понятны ему и близки, может быть полезен в качестве друга, но опасен в качестве врага. Так что наши отношения с Мазарини перешли на стадию уважения и признания заслуг при полном отсутствии общения, так сказать почтение издалека. Думаю, что Мазарини догадывался, что я занимаю достаточно высокое положение в Ордене. Ничем иным не могу я объяснить его снисходительность и даже в некотором роде благодеяние. Едва ли это можно объяснить влиянием Никола Фуке. Мазарини был не тем человеком, который поддерживает продвижение человека, в котором не уверен, который не является его человеком. Очевидно, что Мазарини имел расчёт на меня, и лишь судьба не позволила ему довести эти планы до конца, судьба, которая распоряжается не только карьерными взлётами и падениями людей, но также их жизнью и смертью. 
Итак, когда в начале 1653 года умер суперинтендант финансов Шарль де ла Вьёвиль, а его должность стала вакантной, Никола Фуке без тени сомнения явился к кардиналу и предложил себя на эту вакансию. Должность эта не столько приобреталась за деньги, сколько зависела исключительно от решения Короля. А решение Короля в это время ещё сильно зависело от рекомендации Мазарини. Поэтому Фуке заявил кардиналу, что этот пост требует человека с твёрдыми принципами, кристально честного, пользующегося глубочайшим общественным доверием и обладающего недюжинным умом.
— Вы правы, господин Фуке! — ответил кардинал. — Именно такими качествами должен обладать претендент на должность генерального прокурора. И я знаю лишь одного человека во Франции, обладающего всеми этими качествами.
Фуке почтительно поклонился, думая, что кардинал говорит о нём.
— Но что делать? Ведь я уже занимаю должность, ещё более важную! — воскликнул Мазарини. — Не могу же я разорваться!
В этот момент Фуке понял, что кардинал имел в виду самого себя.
— В таком случае нам следует найти человека, который обладает теми же качествами, несомненно, в меньшей степени, чем Ваше Преосвященство, но зато обладает другим качеством, которое весьма необходимо человеку на этом посту, и которым Ваше Преосвященство не обладает, — сказал Фуке.
— Обладает качеством, которого нет у меня? — удивился Мазарини. — Каким же это качеством?
— Это качество я назвал бы следующим образом, — ответил Фуке. — Я назвал бы его несокрушимой верность Вашему преосвященству.
Мазарини внимательно посмотрел на Фуке и на минуту задумался.
— Вы правы, господин Фуке, — ответил он со вздохом. — Я не обладаю несокрушимой верностью по отношению к самому себе, поскольку множество раз я жертвовал собственными интересами ради моего Короля и ради моей Королевы.
— Именно так, монсеньор, — согласился Фуке и поклонился ещё ниже.
— Вы назвали вашу верность мне несокрушимой, — задумался Мазарини.
— Даже рискую навлечь на себя вашу немилость, рискуя навсегда лишиться расположения Вашего Преосвященства, я, если вы помните, рекомендовал вам послушаться Королеву, будучи совершенно уверенным в том, что вы в очень скором времени возвратитесь с ещё большим триумфом.
— Это правда, — согласился Мазарини. — Признаюсь, я тогда не поверил вашему предсказанию. Но почему вы были столь уверены в моём триумфальном возвращении?
— Потому что, как вы только что верно сказали, во Франции есть только один человек, обладающий в должной мере теми качествами, о которых мы только что вспоминали: твёрдыми принципами, кристальной честностью, глубочайшим общественным доверием и недюжинным умом.
— Хм, не могу сказать, что в ту пору я пользовался глубочайшим общественным доверием, — с сомнением проговорил Мазарини, который, разумеется, ожидал опровержения этого довода.
— Бывают времена, когда мнение простых граждан ошибочно, и в эту пору следует ориентироваться на мнение тех, кого Господь поставил во главе королевства, — ответил Фуке. — Глубочайшее доверие Королевы и Короля стоят доверия всех прочих граждан вместе взятых, и даже с лёгкостью перевешивают его.
— В самое ближайшее время нам следует тщательно обсудить все ваши дальнейшие шаги на посту генерального прокурора Франции, — сказал Мазарини бесстрастным голосом, и Фуке понял, что должность генерального прокурора отныне принадлежит ему.
Мазарини с лёгкостью получил согласие Короля на передачу этой должности Фуке, который стал отныне одним из государственных министров и занял одно из кресел в палате Королевского совета. Должность генерального прокурора давала ему иммунитет от любого судебного преследования, даже со стороны Короля.
Должно быть в ту минуту, когда Фуке услышал из уст Мазарини известие о том, что назначение одобрено Королём и Королевой-матерью, он вспомнил о девизе на своём гербе и с гордостью подумал: «Куда только не вознесусь!»
В эту минуту он не без основания гордился собой. Но никогда не следует гордиться собой, поскольку непомерная гордыня и самодовольство – это та ступенька, с которой начинается схождение вниз, сначала незаметное никому, а затем превращающееся в головокружительное падение.


(Продолжение следует)