Пастушья сумка

Археологические находки
случаются и на письменном столе.
(Из личных наблюдений.)
********************************




 – Севка,  – мать покачала спавшего сына за плечо,  –  поднимайся.
 – Куда так рано, сегодня воскресенье. В школу не надо,  – спросонья пробормотал Севка и повернулся на другой бок.
 – Поднимайся, сын,  –  строже произнесла мать. – Ты забыл, что сегодня наша очередь гнать стадо.
 – О-о-о, кусотарэ! – простонал Севка.
 – Ну что ты опять ругаешься! – мать, привычная к тому, что сын её ругается на непонятном языке, всегда с надеждой думала, что все эти непонятные слова не относятся к ней.
 – Да про себя я, и на себя, дурака. Вспомнил бы, так не читал бы допоздна книжку… – опережая её слова, сказал Севка.
В комнате уже светила лампочка, разгоняя утренний мрак еще не пробудившегося утра. Неся свою тяжелую голову к умывальнику, Севка страдал:
 – Гаракута, хрень собачья, вот надо это мне? Ниппона мать,охота спать …
Холодная вода из умывальника освежила и немного взбодрила его, а вычищенные с полузакрытыми глазами зубы почти привели его в норму. Одетый Севка садился за стол уже в адекватном состоянии.
Мать налила ему кружку чая, поставила пшенную кашу на молоке, достала масло:
 – Ешь, дома не скоро будешь, а поесть только к вечеру придется. Я тут тебе приготовила еды с собой.– Мать показала на хозяйственную сумку, стоящую на стуле.
Севка оглянулся на сумку и возмутился:
 – Мам, ну как я буду за коровами бегать с сумкой в руках? Не годится...
 – А что я тебе найду?
Севка пошел в комнату, нашел свою полевую сумку, с которой вместо ранца несколько лет проходил в школу и вытряхнул из неё какие-то тетрадки. Вернувшись на кухню, он переложил, не распаковывая сверток, что собрала ему мать, засунул в оставшееся место термос на три четверти литра. Так-то так, самое оно!
 – Кто там будет со мной сегодня?
 – Гришкин батя.
 – А-а… – рассеянно протянул Севка, задумчиво доедая кашу. – А куда гнать?
 – Да вроде судачили бабы, что дядька Иван был у Горожанского переезда, говорил, что после дождей вроде неплохая отава подросла, можно коровам пощипать…
Севка пил чай и размышлял.
«Черт-те что с погодой делается. Конец октября, минул Покров, а теплынь стоит, вчера было 15, позавчера – столько же… И пастухи сорвались с подряда, на работу их, понимаешь, вызвали, котлы пробовать. Уж лучше бы не договаривались пасти на октябрь, других бы нашли. А тут срывайся…»
 – А? Что? – переспросил задумавшийся Севка.
 – Корову вывожу. Смотрите тем, не потеряйте никого… – напутствовала мать.
Севка надел старое пальтецо в елочку, с утра зябко на улице, перекинул через плечо свою сумку. Привычно похлопал по карманам, положил в карман свисток, коробок спичек, перочинный ножик ; хлеб порезать и палку получше выстругать. По пути в сенях снял с крючка кусок веревки для кнутика, схватил с этажерки первую попавшуюся старую газету, сунул все это в сумку и вышел в сереющее утро.
По улице лязгали ворота и калитки: дожидавшиеся хозяева выпускали полусонных животных на улицу. Коровы молча, выстраиваясь в цепочку и впечатывая копыта во влажную землю улицы Вересаева, направились привычным путем к углу трех улиц, где их уже поджидал с самодельным кнутиком Гришкин батя.
 –  Севка, ты будешь? – не здороваясь, уточнил он.
 –  Да, дядь Иван, здравствуйте. Отец на дежурстве сегодня, совпало. Куда погоним?
– Давай к Горожанскому переезду. Пройдем мимо бойни, там давно не гоняли, подберут, что наросло-осталось.
Колонна привычно повернуло направо. Во главе колонны важно шествовала рыжая Зорька тётки Николаенчихи. Как опытный вожак, она вела стадо за собой.
 –  Севка, я пойду вперед, приторможу. Ты подбирай отставших, вон догоняют три верблюдицы-кобылы, – юморнул Гришкин батя.– И тех, кто проспал, не оставляй.
Дядька Иван споро пошел вперед, догоняя рыжую Зорьку.
Севка подождал неспешных бурёнок и, покрикивая на них «геть-геть», принялся догонять ушедших вперед коров. Стадо, соблюдая иерархический строй, пересекло ручей и вышло на поле. Севка быстро пересчитал коров, потом для сверки еще раз: сорок три, сходится. Большинство животных было не с его улицы, их он не знал, поэтому важно было следить за количеством.
В поле Зорька дала отмашку остальным буренкам: можно щипать. Как она это сделала, Севка не понял: может, мекнула как или хвостом щелкнула, но коровы дружно склонили головы и принялись пощипывать редкие стеблины высохшей уже травы.
Над Западной стороной занимался безветренный рассвет, серый и холодный. Над полем ниоткуда появлялся легкий туман, так же исчезал. Стадо спускалось все ниже и ниже, к речке. У речки травка была погуще и позеленей. Там, у моста, был неглубокий переход, которым пользовались машины и повозки. Стадо всегда переходило здесь речку вброд. Коровы разбрелись по кустам, выискивая травинки посочней. Кто-то с наслаждением обгрызал веточки ивы с еще зелеными и сочными листьями.
Севка улучил момент и подобрал себе хорошую ветку на посошок. Поглядывая за стадом, он орудовал ножиком, снимая кору с ветки и срезая с неё тонкие ненужные прутики.
 – Севка, выгоняй их наверх, разбредутся по кустам! – послышался голос Гришкиного бати.
 – Геть-геть, кусотарэ! – Севка, обегая стадо, колотил палкой по сухим стволикам ольхи и посвистывал свистком,выгоняя коров из кустов. Стадо опять собиралось в кучу; Зорька, лидируя, повела его натоптанными тропинками, дальше, вверх, к березняку.
Через час, не спеша, минуя озимые посевы, стадо добралось до чистого и прозрачного березняка. Тут действительно стояла зеленая, подросшая травка. Зорька командно и зычно промычала, и стадо жадно накинулось на изумрудную зелень.
 – Посматривай и пересчитывай, – заметил дядька Иван. – Я зайду с леса и буду смотреть там, а ты – отсюда, с поля, чтобы на озимые никто не рванул.
Севка посмотрел на часы: время, оказывается, уже приближалось к десяти. В серых, бледнеющих облаках образовывались просветы. Голубая мозаика то там, то здесь сочно выглядывала из облаков. Наконец, блеснул первый луч солнца, потом второй, и через полчаса небо расчистилось. На голубом его полотне в полную октябрьскую силу засветило солнце.
Севка смастерил кнутик и перебегал вдоль границ стада, пощелкивая им и пресекая попытки проявления индивидуализма отдельных буренок. «Пусть лучше не доест, чем бегать и искать её по всему лесу», – думал парень, оглядываясь по сторонам. Буренки насыщались, все реже склоняли головы книзу, выбирая лакомые, с их точки зрения, кустики травы и включая в работу обменные процессы. Зорька протяжно му-мукнула, потом не спеша нашла место потеплее и, пережевывая жвачку, улеглась. Её примеру последовали и остальные. Лишь пара буренок, искоса поглядывая на пастухов и нарезая полукружья, незаметно подгребала к выходу из леса: знать, собрались в набег на зелени. Севка оторвался от дерева, к которому он, прислонившись, стоял уже минут десять, наблюдая за хитрюгами, и пригрозил гуленам палкой. Те, взбрыкнув, отбежали к стаду и побродив, улеглись. Для пастухов наступил час отдыха, когда можно было перекусить.
Он увидел, как дядька Иван расположился на пеньке с другой стороны стада и развернул свой пакет с едой. Севка последовал его примеру, нашел чистую осеннюю лужицу, ополоснул руки и, отложив в сторону посошок, открыл свою полевую сумку. Мать расстаралась: она положила ему пару вареных яиц, кусок серого пшеничного хлеба с рыжей корочкой, небольшую сочную луковицу и два пластика розового, с прослойками, сала: как раз положить на кусок хлеба. Еще в серой бумаге лежали два крепких соленых огурчика, два свежих красных яблока и пачка вафель «Старт»  – к чаю.
 – Дядь Вань, огурчика соленого не хотите? Есть яблоко. Будете? – крикнул Севка.
 – Нет, спасибо. Ешь сам, на здоровье, – ответил мужик, хрустя луковицей и таким же бутербродом с салом.
Севка полез в сумку за старой газетой, которую схватил в потемках на тумбочке. Пошарив рукой, вытащил её, свернутую. Из газетки выпал конверт. Запечатанный.  Адресованный ему. Без обратного адреса. Севка покрутил его перед своим носом и отложил в сторону. Нарезал ножиком хлеб тонкими ломтями, заложил между ними по пластику сала, прикрыв его нарезанным тонкими, прозрачными полосками огурцом, добавив сверху огурца тоненьких колец лука. Почистил яйцо, откусил кусочек его упругой белой субстанции и, добавив сверху добрым куском «бутерброда», принялся со вкусом все тщательно разжевывать, добавляя глоток горячего еще чая из термоса.
Вспомнил о письме, взял его в левую руку и внимательно осмотрел. Судя по датам на штемпеле и на газете, газету никто не читал, и письмо пролежало с самого лета.
 – Интересно, – подумал Севка. Руку, писавшую адрес, он не узнавал. – Кто бы это мог быть?
Он не спеша ел, поглядывая на буренок, и полагал, что письмо принесет ему какую-то вкусность. Наконец, смахнув крошки хлеба и растертую скорлупу яиц под дерево, Севка завернул остатки еды и убрал их в сумку.
Достав на закуску яблоко, он распечатал письмо. Там лежала открытка и короткое, в десять строчек, письмо. Дата… Из прошлого… Подпись… Знакомая…
В конверте лежало приглашение на день рождения от Риты Савкиной. Минувшего дня рождения. Этим летом. Двадцать второго июня. А двадцать четвертого утром она уехала. Насовсем.
…Это был прощальный день рождения, на который Севка желал попасть. Девочка Рита из его класса, с большими карими глазами и черными, цыганскими волосами, уезжала с родителями в другой город. Маленькая и стройненькая, с восточными чертами  лица, она нравилась Севке, он сдержанно оказывал девочке знаки внимания, чуть больше, чем остальным одноклассницам, и чувствовал, что она тепло реагирует на них. А он, по-пацански все ждал и ждал от неё прорыва чувств,которые иногда захлестывали его самого. Ждал немного другой реакции на его знаки внимания. И вот, дождался… Четыре месяца назад. Почти, как через четыре года. То-то он был удивлен, когда совсем неожиданно Рыжий поведал ему о том, что на днях одноклассники были на дне рождения Риты, а через день, утром, провожали её на поезд. Малышку Риту из их класса.
 – А почему мне не сказали? – спросил тогда Севка. И был удивлен ответом Рыжего:
– Ты знаешь, а она сама попросила об этом тебе не говорить.
Севка тогда мысленно зарычал. Весь набор его японских ругательств вперемешку с родными матерными вывалился наружу и чуть не сшиб ошалевшего Рыжего с ног.
 – Ты, это, чего..., что я тебе сделал!? – взвыл тот отступая….
Севка, ни слова ни говоря, шел домой. Маленький зверёк Рита показал свои зубки и больно покусал его.
Севка шел к Пухлику. Нашел его возле дома, где тот с толпой мелюзги играл в квитик.
Севка отозвал его в сторону и прямо спросил:
 – Ты почему не сказал мне, что Ритка уезжает?
Тот слово в слово повторил:
 – Она сама попросила об этом тебе не говорить.
 – Но ты мне друг или как? – добавляя ругательств, рявкнул Севка. – Т Ы   М О Г   М Н Е   С К А З А Т Ь? Чего ты себе там представил про меня?
Пухлик продолжительное время сопел, как индюк. Очевидно, что в нем боролись две противоположности: долг и пацанская солидарность. Севка ждал. Наконец Пухлик принял решение:
 – Газета проговорилась, что Ритка ждала тебя на свой день рождения, а ты не пришел. Поэтому она и обиделась на тебя…  А девчонки из солидарности устроили тебе обструкцию. Даманский, мол, высокомерный стал… Она же тебя приглашала тоже.
 – Когда!? – взъерепенился пораженный Севка. – Не было такого.
 – За два дня… двадцатого она половине класса прислала приглашения, там все с приглашениями были, кроме тебя…  А она весь вечер ждала тебя, спрашивала, почему не пришел? А ты, кстати, почему не пришел?
 – Да ни хрена я не получал, ройси-майси, ёкосука… А ты не мог намекнуть?
 – Да не найдешь тебя, весь в своей работе… Да и мало ли кого она не пригласила?  – возмутился друг. – И вообще. Хрен вас поймешь! – он вдруг окрысился и пошел играть дальше.
Севка задумался о странных противоречиях и недосказанности, молча повернулся и пошел к проулку. Он шел и думал о странной женской логике (у девочек с рождения женская логика – так говорил его брат и так он считал в свои четырнадцать лет): сначала не пригласить, а потом ждать весь вечер. А потом запретить всем говорить о своем отъезде…
 – Куда поперлась! – крик Гришкиного бати вернул Севку к реальности. – Севка, смотри за коровой!
Севка схватил посошок и кинулся наперерез серой, в пятнах, корове, которая боком-боком приближалась к озими. За блудливой овечкой увязалась еще пара буренок.
 – Геть- геть!! – кричал Севка, размахивая палкой, приближаясь к буренке. Та, восторженно мыкая и подкидывая задние ноги, кинулась удирать в сторону сосняка, но Севка, включив вторую скорость, все же опередил шаловливую коровку и, зайдя сбоку, шлепнул её кнутиком по ляжке. Блудница восторженно мекнула, лягнулась, но намек поняла сразу и рванулась в нужную сторону, где её уже ждало все стадо.
Гришкин батя подошел к Севке:
 – Давай прогоним их к переезду, перейдем на ту сторону и потом обратно. Часам к пяти, засветло, и вернемся.
 – Хорошо, я смотрю со стороны поля.
 – Пересчитай коров, вдруг какая уже сорвалась….
Севка прошелся по стаду и дважды пересчитал головы. Все восемьдесят шесть рогов были на месте.
Дядька Иван поднял стадо и, полегоньку направляя, погнал животных вдоль опушки, к переезду. Здесь тоже зеленела травка, и коровы, кланяясь земле и звеня лелётками*, принялись её нащипывать. Так, не спеша, они перевалили переезд Ветки и вышли на непаханое поле, бывшее под паром. Кустики свежей травы высокими кочками зеленели то тут, то там. Опушка берёзовой рощицы ярким пятном выделялась на темно-зеленой ткани сосновой рощи и светилась на солнце. Желто-зеленые листья еще украшали ветки дерев и золотились на солнце. Ощущение гармонии природы, как после нанесения последнего, яркого мазка на полотне художника, выразившееся в золоте берез, голубом небе и почти в лубочных буренках, тронуло в душе Севки маленький колокольчик, и он радостно-печально зазвенел. Радостно, потому что вокруг было просто, спокойно и волшебно, а печально потому, что оторвалась тоненькая ниточка маленькой больной тайны в его душе, тайны его непонятного расставания с девочкой, которая ему нравилась. Очень нравилась, но Севка проявил несвойственную его возрасту нерасторопность и осторожность. И он опоздал на тот поезд, что прибыл первым, и сейчас он едет на другом, который пришел после. И он еще не понимал в свои четырнадцать лет, хорошо это или плохо, что он опоздал к первому поезду, на котором уехала та, которой он не все успел сказать. Какая она красивая… И может, он её любит… А может, все правильно, и надо приберечь такие слова. Для другого, третьего поезда. Или пятого. Не бросаться ими…
Вечером, сидя за столом в одиночестве, Севка еще не раз перечитывал приглашение и короткое письмо-признание, убеждаясь в том, что маленькая девочка Рита прятала в своей душе самые теплые чувства к нему, а нелепая случайность оборвала ниточку, связывавшую их души...
На следующее утро Севка взял у Резинки адрес Риты и написал письмо. Вечером он, подумав, порвал его…

*Лелётка- плоский колокольчик на шее коровы.