Была бы прочна палатка...

1974-й. Я надеваю джинсовый костюм с многочисленными заклепками. На рукаве нашивка с розой ветров и надписью "геологоразведка". Хочется, чтобы все мне завидовали, глядя на нее, но завидую я сам себе. На трамвае мне не понравилось - ожидания, давки, да и ненамного быстрее. Иду по красивейшим местам Ленинграда: по Фонтанке,  Крюкову каналу, по горбатеньким мостам, мимо Мариинского театра. Прохладно, но я не одеваю куртку, ведь геолог должен быть закаленным! Да и шагать так получается быстрее. Невский ветер норовит сдуть с моста Лейтенанта Шмидта, придерживаюсь за чугунные перила с вплетенными в орнамент конями. Вот и медный Крузенштерн сложил руки на груди - правда, зябко. Остается два километра по пирсу с большим цепями. За ними баржи, пароходы. Бывает, и подводная лодка черной рыбиной плавает, высунув рубку-плавник. Я люблю рассматривать все эти морские детали, представляя жизнь среди воды. Нет, геологом лучше - в океане нет такого разнообразия, такого буйства земной природной жизни.

А вот и он, горный - жемчужина Воронихина - с белыми колоннами, орденами, скульптурами. Я так им горжусь, будто эти ордена заработаны мной. У входа борется Геркулес с Антеем,  а тем временем кто-то похищает Прозерпину.  Я бы лучше поставил могучего геолога - Геракла, разрывающего земной шар в поисках руды, но историю не переделывают. Впрочем, двуглавого орла убрали и форму с эполетами упразднили.  А я всего на несколько месяцев не успел на празднование 200 - летнего юбилея этого легендарного института.

Alma mater удалось меня воспитать так, как не смогла настоящая мама. Я словно приземлился на другую планету с миром совсем других людей. Унылое детство, будто большой метлой, сметено в убегающую к Финскому заливу Неву. Со мной хотят дружить множество парней и девушек, преподаватели распевают с нами песни, нас ведь сразу послали на картошку.  Этому овощу я бы поставил  памятник вовсе не за питательную ценность, а за сплочение родственных душ в ту эпоху. Песни вовсе не те, что звучали из репродукторов, и даже про геологов поют совсем иначе, без пафосной романтики,  и ты понимаешь, что предстоит необычная острозаточенная жизнь с лишениями, оторванностью от привычного мира. А еще оказалось, что эта наука потрясающе интересна, полна неразгаданных тайн. И пусть наш знаменитый девяностолетний академик Наливкин, которому я успел отвесить свою порцию искренних аплодисментов, успел закрасить все белые пятнышки на составленной им геологической карте Союза, маршруты манили побольше, чем все развлечения мира.

Первого ноября горному исполнилось 250. Но он помолодел. Вернулись орел и эполеты, роскошные цветы в деканатском коридоре и павлин в Египетском дворике. За основным классическим фасадом появились новые современные корпуса, где я успел поработать до ненавистной перестройки. Она почти уничтожила мою любимую геологию, вышвырнув меня за дверь, и я уже брел вдоль Невы, раздумывая пойти в простые лесники. Но эта гидра добралась и до лесов. Так мы искали себя всю жизнь, порой удачно, забывая свою первую любовь, то находя утешение в горных походах с неизменным сбором камушков. Были и счастливчики, им удалось удержаться на рудниках в далеких северных районах, куда я не пробился на распределении.

Стоит ли горевать? Я познал невообразимо разнообразную жизнь, находя не меньший интерес в других специальностях. Но эта мама со своими детьми, которые уже поседели, все зовет к своим ступеням... Может, выплакаться. Может, чтобы похвастаться, что не пропал, и жизнь удалась благодаря ее закалки. Мы вместе будем смотреть на Неву и вспоминать. Как здесь, сбежав по ступенькам к воде, еще купались студенты. Как в свои дни рождения я неизменно сдавал экзамены и ставил на парту подарки от однокашников. Как я писал в стенгазету "Геолог" свои первые статейки с фотками из походов. Как безумно любил тогда, поднимаясь в чувствах в заоблачную высь и больно падая обратно на спасительную землю. Ты не жалела деньги на самолеты и поезда, забрасывая меня на практиках в самые дикие таежные уголки. Да что там, мама, только ты и сделала меня человеком.

Однажды, собравшись в чьей-то квартире, девчата слепили пельмени. Одну, с черным перцем, назвали счастливой. Кто же съест ее? Конечно, это был я. От счастья она мне показалась самой вкусной. И ведь сбылось!  Может, кто-то скажет, что он счастливее, я спорить не буду.  Да и как  можно оценить счастье? По количеству улыбок, числу детей и внуков, наградам за свой труд? Это же такая же неуловимая субстанция, как любовь.

Я тоже не хочу стареть. Пусть мой фасад не сияет изящными линиями, и до золотого сечения далеко, я еще многое могу: писать рассказы, выращивать огромный лесосад, любить весь этот мир, ходить горными тропами. Была бы прочна палатка...