Камень Чаадаев

       Здесь, в этой старой песочнице мира, пересыпая мелкую пыль с ладони на ладонь, вдруг понимаешь, что никогда не умрешь.  Никто не может умереть в Живом Боге, даже став песком.  Или это маленькая девочка подошла совсем близко со своим зелёным ведерком и, стесняясь, прошептала: « Почеши мне, пожалуйста, между крылышек…».
       Есть песчинки крупные и мелкие. Есть камешки. Когда я приблизил один из таких камешков к лицу, в меня упёрлись серо - голубые глаза. Потом я увидел сухое бледное бритое лицо. Голый, как шлифованный мрамор, череп. И вот он встал во весь рост – высокий, худой.
Аристократ, державший собственных коней в авгиевых конюшнях мира.  Гордый и независимый голодный вельможа. Петр Чаадаев.
        Почему Чаадаев? Что определяет человеческий выбор? Подобие. Или полная противоположность. Любовь или ненависть. Или это просто предлог для разговора о чём угодно, только не о том, что ты живёшь в мире, где зримо падает нравственность, не о бессмысленности судеб, которые сгорают бесцельно, не об этом обществе разукрашенных мертвецов, обручённых с животностью, не о цивилизации, единственной целью которой является материальный достаток, удел которой - войны и нищета…
        « Камень Чаадаев» – всего лишь некая возможность смиренно транслировать то, что даётся свыше. Это почти то же самое, что интервью с мотыльком. Коротко о наболевшем, которое интересно немногим. Интервьюер же наполовину телесен – для тех, кто видит, наполовину прозрачен: он весь из строчек, выдержек из писем, статей, обрывков разговоров, мнений врагов, свидетельств зеркал и внутренних отражений. Только так можно взять интервью у камня.
         Старикам и молодым было неловко с ним, как - то не по себе, они, Бог знает отчего, стыдились его неподвижного лица, его прямо смотрящего взгляда, его печальной улыбки, его язвительного снисхождения… И всё же снисхождение, нисхождение было. Воспользуемся  этим.  Итак…
         
          -      Вы до сих пор носите этот шутовской колпак безумца, это дань прошлому?   
- Нет, это примета избранного.
- После недолгого следствия власти объявили Вас сумасшедшим…
- Это было позже. Сначала я намеревался говорить с царём, как бескорыстный друг Истины, как мудрый советник… Что получилось из этого – прошение об отставке, увольнение от службы… Я был молод и горд, мне хотелось смеяться над теми, кто всех презирает… Это было далеко от тонкой дипломатии.
- О дипломатии.  Пушкин сравнивал  Вас с Брутом…
- Я равнодушен к политике. Тот, кто презирает мир, не думает о его исправлении. Во мне было сильное разочарование реформами Александра 1. Я даже хотел уехать, покинуть Россию…
- Вы говорили о Швейцарии, как о новом отечестве?
- Моё Отечество Небо.
- Вы похожи на человека, отрешённого не только от русского, но и от всего человеческого. Вы были масоном?
- За мной числится речь о масонстве и о вредном действии тайных обществ вообще… Это было, кажется,  в 1818 году.
- А в 1826 году Вам была присвоена 8 степень масона « Тайных белых братьев ложи Иоанна».  Нет ли здесь противоречия?
- Сам человек - это противоречие в единстве.  Противоречие – двигатель эволюции. Смерть снимает на время эту кажущуюся полярность.
- В последний раз Вы умерли 14 апреля 1856 года от Р. Х….
- Да, в Страстную Субботу.
- Когда Вы придёте в следующий раз?
- Я никуда не уходил.
- Писали ли Вы что-нибудь после смерти?
- Нет. Только печатался.  Через сто лет после смерти. Впрочем, очень мало.  Крики нарушают моё спокойное существование и снова выбрасывают в океан людских треволнений мою ладью, приставшую было у подножия Креста…
- Вы были человеком, говорившим о Сверхразуме тогда, когда о разумности вообще, по –видимому, говорить было рано… Общее мнение настолько…
- Простите, общее мнение меня не интересует, оно отнюдь не тождественно с безусловным Разумом и так называемый здравый смысл народа вовсе не есть его здравый смысл. Не  в людской толпе рождается Истина. Во всём своём могуществе и блеске человеческое сознание обнаруживается только в одиноком уме…
- Я не говорил о толпе. Даже представители тогдашней интеллигенции – писатели, поэты не поняли Вас… Я слышал, что студенты Московского университета   изъявили готовность  «с оружием в руках вступиться за оскорблённую Россию». Стало традицией отвечать насилием на то, что непонятно…
- Да, это так.  Мои статьи  произвели небывалый скандал в обществе… Киреевский, Хомяков, поэт Языков, друг Пушкина Вяземский и прочая и прочая… Правда, отдадим должное: приготовив письменные возражения, ни один не отдал  их в печать. Нападали другие, мыслящие ещё уже.
- Это было противостояние…
- Поймите, нельзя отдаваться ежедневной пошлости и при этом считать себя  человеком.
- Ваши мысли на тот период …
- У меня только одна мысль,  да будет вам известно - Да приидет Царствие Твое. Слияние человечества с Богом, растворение в Божестве…
- Поддерживала ли Церковь вашу мысль?  Ведь это чисто религиозная идея…
- Что ответить вам?  То удивительное понимание жизни, принесённое на Землю Спасителем, тот дух самоотвержения, вот это отвращение от разделения и страстное влечение к Единству… Где же оно?  Но ведь это то, что сохраняет христиан чистыми при любых обстоятельствах. Наше физическое существо настолько же выросло, насколько умалилось духовное… В этом причина падения нравственности и духовных ценностей.  Церковь сильна догматом.  Но Божественный Разум живет в людях, а вовсе не в составленной Церковью книге. Кто же не знает, что именно этому чрезмерному благоговению перед библейским текстом мы обязаны всеми раздорами в христианском обществе? Что, опираясь на текст, каждая секта, каждая ересь провозглашает себя единственной Церковью Бога?  Текст закрывает ищущему рот и принуждает склониться перед ним, посему он и был во все времена убежищем религиозной гордыни. Никогда Божественное Слово не могло быть заточено между двумя  досками какой - либо книги… В одном апокрифе Учитель говорит: «Не ищите закон в ваших книгах с Писаниями, ибо закон есть жизнь, Писания же мертвы… Закон есть  живое Слово Живого Бога, данного живым пророком для людей живых. Бог писал эти законы не на страницах книг, а в сердцах ваших и в духе вашем…». Вся эта философия своей колокольни, национальная или религиозная, которая занята разбивкой народов по загородкам, только питает национальную вражду, создает новые рогатки между странами, она стремится совсем к другим целям, а не к тому, чтобы создать из человеческого рода один народ братьев…
- И Вы хотели всё это сказать тогдашней публике? Но это даже сейчас невыносимо слушать большинству.
- Я сказал  « им злую правду, но не злобой движим».  Это из Кольриджа… По правде, я никогда не думал о публике… Я даже никогда не мог постигнуть, как можно писать для такой публики, как наша: всё равно обращаться к рыбам морским или к птицам небесным…
- Очень… очень обидно сказано… Вас не поймут и теперь.
- Что за обидчивость такая? Палками бьют – не обижаемся, в Сибирь посылают – не обижаемся, а тут Чаадаев, видите, зацепил народную честь – не смей говорить… Чаадаев ответит вам афоризмом Чаадаева: я не научился любить свою родину с закрытыми глазами, с преклонённой головой, с запертыми устами. Я предпочитаю бичевать свою родину, предпочитаю огорчать её, предпочитаю унижать её, только бы её не обманывать.  Это парадоксально: во мне находят тщеславие –а  это гримаса горя.  Все находили, что я притворяюсь – как не притворяться, когда живёшь с бандитами и дураками… И всё же, знайте: я говорю о бандитах и дураках, но всегда должно помнить, что нужно было вызвать любовь, что без любви ничего хорошего в человеке невозможно…  Мой бич – это мой вопль…
- В пустыне… А,  впрочем, Пушкин…
- Да.  Пушкин. Он был моей радостью, надеждой , мучением моим…
- Все сходятся на Вашей дружбе…
- Я поломаю  вашу традицию почитания, эту кумирню.  Он был изумительно ленив, а мне чужд патриотизм лени.  Нет более огорчительного зрелища, чем зрелище гениального человека, не понимающего свой век и своё призвание. Когда видишь, как тот, кто должен был бы властвовать над умами, сам отдаётся во власть привычкам и рутинам  черни… говоришь себе, зачем этот человек мешает мне идти, когда он должен был бы вести меня?..  Я был убеждён, что он может принести бесконечное благо этой бедной России , заблудившейся на Земле…  Эти бесконечные дуэли гордыней…  Двадцать восемь дуэлей…  Хотя всё это не отменяет, конечно, его гениальности как поэта…
- Но Вы ведь пытались…
- Да, конечно.  Но мы говорили на разных языках.  Мне хотелось верить: вот, наконец, явился наш Дант… Может быть, слишком поспешный… Поспешный…  Хотя, заметьте, в мире уже были и индус Вальмики, певец Рамаяны, и грек Орфей, и поэты Упанишад и шотландец Байрон… И я горько думал, что напрасно унижаю самого себя, потому что видел много людей даровитых, с златыми надеждами, с пышными обещаниями.  Они проходили мимо меня, я с любовью подавал и руки... Потом они исчезали в туманной неизвестности. О, какая грустная картина! Время мчится галопом. И как посреди этого видеть людей с закрытыми глазами, полусонных, ждущих, когда вихрь их опрокинет и унесёт… неизвестно куда, возможно, в пекло, где происходит великая переплавка вещей…
- Вы смотрите как будто сверху, да? Панорама.  Грандиозно красиво.  И больно.
- Вы находите?..  В моральной жизни всё теперь основано на букве. А подлинный голос воплощенного Разума пребывает немым.
- Вы говорите о христианстве?
- Я говорю вообще.  Как человек, пораженный безумием по приговору высшей юрисдикции страны, я смею безумствовать о глобальных вещах. Не чрез родину, а чрез  Истину ведёт путь на Небо.  Вы не помните эту удивительную мысль Паскаля, что вся последовательная смена людей не что иное, как один и тот же постоянно сущий человек… Мне чужды какие - либо ограничения, национальные или религиозные.
- Но мы разговаривали…
- Вы думаете, мы разговариваем, в то время как я толкую о морали  и терпимости…
- И всё же, я хотел бы услышать Ваше мнение о русском уме, так называемой                “ русской идее “…
- По моим воззрениям, русский ум есть ум безличный по преимуществу. Проходят века, мы проживаем эти века, как и другие, но нас не движет никакая идея.  Я не говорю об идее земной, приземлённой - идее силы, власти, обороны, агрессии. Мы не движимы идеей Высшей. Или её нет  или она дремлет… Знаете, когда двадцать веков тому назад Истина воплотилась и явилась людям, они убили Её; и  это величайшее преступление стало спасением мира; но если бы Истина появилась вот сейчас, среди нас, никто не обратил бы на Неё внимания, и это преступление ужаснее первого, потому что оно ни к чему бы не послужило…
- Эту тему заимствовали у Вас позже…
- Достоевский?
- Да.  «Легенда о Великом Инквизиторе ».
- В этом  треске машины мира едва различимы голоса пророков.  Тем более, что в русском народе есть безнадежно ненарушимое – его полное равнодушие к природе той власти, которая им управляет.  Россия – целый особый мир, покорный воле, произволению, фантазии одного человека, именуется ли он Петром, Иваном или Лениным, не в том дело:  во всех случаях одинаково это - олицетворение произвола. Здесь всё носит печать рабства – нравы, стремления, просвещение, и даже вплоть до самой свободы…
- Это звучит как приговор.
- Оглянитесь вокруг и попробуйте опровергнуть.  Это горе.  Это судьба. Это печаль сердца.  Невозможно быть вместе благоразумным и счастливым.  Не стыдно быть рабом Божьим. Стыдно быть рабом человека. Тем более, если это относится к целому народу.  Лишь из-за этой  тупой покорности  низшему вся будущность страны постоянно разыгрывается в кости людьми недостойными между затяжкой сигареты и стаканом вина…
- Но будущее?
- Будущее? Да свершится оно, каково бы оно ни было, сложим руки, и будь что будет… Станем ждать в молчании и мире душевном, чтобы оно разразилось над нами,  какое бы то ни было, доброе или злое… 
- А вы?
- Что я?  Я остаюсь сумасшедшим  и после смерти и впредь до нового распоряжения…
- Смеётесь…
- Отнюдь.  Монаршая  рука начертала на донесении  Особой Комиссии: «Чаадаева продолжать считать умалишенным…».  Кто отменил это распоряжение? Видите ли, сказать человеку  «ты сошел с ума»  немудрено, но как сказать ему  «ты теперь в полном разуме»?  И смерть здесь не играет никакой роли, потому что никто не умирает.  Я жду реабилитации от Человечества.  А пока мне остались только мои мысли: бедные мысли, которые привели меня к этой прекрасной развязке.  Я снова в своей Фиваиде, снова челнок мой пристал к подножию Креста, и так до конца дней моих, которым нет конца…    



 Приложения, не вошедшие в интервью:
1. « Во время беседы был чрезвычайно экзальтирован  и весь пропитан духом святости. Ежеминутно он закрывает себе лицо, выпрямляется, не слышит о том, что ему говорят, а потом, как бы по вдохновению, начинает говорить…».
2. Московский  обер  - полицмейстер – Бенкендорфу:  «Прочтя предписание об объявлении его сумасшедшим, смутился, чрезвычайно побледнел, слёзы брызнули из глаз и не мог выговорить слова. Наконец, собравшись с силами, трепещущим голосом сказал:  «Справедливо, совершенно справедливо…».
3. У него наклонность к звону в ушах и страшные головные боли.

               
Недалеко от песочницы есть скрипучие качели. Сейчас на них качается  маленькая  девочка. Зелёное ведёрко держит её папа в левой  руке. Правой рукой он подталкивает вверх сиденье с дочкой.
Я стряхиваю песок с ладоней и собираюсь уходить. В спину мне несётся чистое: «Папа, папа, как высоко, еще высокей! ».
           Камень Чаадаев лежит у меня в кармане против сердца.