Судьбы, дороги, благость бытия...

Щепинские рассказы, или Яшкины были.

- семейная хроника - основана только на реальных фактах и событиях.

                = Хроника событий и тень поступков =
                * быль *

Что ищешь Бог по белу свету
Отчизна в яме выгребной
Мы не желали жить как прежде
И жить с кровавою "каймой"...
Но жизнь ломают годы,уж тракт зарос травой
Я устал бороться с болью и судьбой...

Кн. Щепин-Ростовский Д.А.
Курган. 1856г.

... Может, в этом Тасеевском уединении, декабрист и смог бы, довольно комфортно продолжать жить, ухаживая за садом, растя капусту, и огурцы, выращиваемые им прямо в комнате, но пришла весть и распоряжение о его переводе уже в Курган, в конце апреля 1842 года. Матушка, княгиня Ольга Мироновна, продолжала борьбу за судьбу сына, кого только она не посетила в столице, упрашивая и унижаясь с достоинством святой матери, готовой за сына на всё. Ходили слухи, что она подготавливала даже убийство Николая первого. И остановило её только то, что ей пообещали встречу с сыном, ослабление ссылки и досрочное освобождение Дмитрия Александровича. Действительно, с ней встретился генерал-губернатор Лавинский, бывший в то время в столице. Он разрешил и подписал проездные документы княгине. Но при приезде в Иркутск, ей вдруг было отказано в дальнейших действиях, мотивируя отказ распоряжением императора (?). Так это или нет, или это была месть губернатора  за те жалобы, что писала княгиня на имя императора, так и осталось неизвестным, но скорее всего дело было именно в этом. При всех своих недостатках, к тому времени Николай первый уже осознавал, что время репрессий миновало, и ему нужно играть другую роль в российском обществе.  Зная крутой нрав  княгини - матери, её твёрдый, очень пробивной характер, император мог всё же пойти на послабление режима в остроге для князя, вполне возможно, что княгиня могла свершить задуманное (план побега, или убийства царя?), это подтверждает её завещание, о переводе и снятия всех наличных средств и закрытии всех счетов, но при этом продажи имения и земель всё-таки, как ходят слухи, не было. Одни загадки, намёки,  отрывочные свидетельства хроники нашей семьи, требующие ещё раз изучения и проверки…
… Дорога из Тасеевского, оказалась невероятно трудной и тяжёлой. Перед самым выездом, в начале сентября 1842 года, начались сильные дожди, иногда со снегом. Грязь, земля с чёрною водою, хвоя, заполнили все колеи дорог, если можно назвать дорогами слегка утрамбованные тропы- полосы, но и они стали почти не проезжими. Ямщик чертыхался и кряхтел от злости, каждый раз слезая с телеги и толкая её, помогая двум лошадям тянуть телегу. Непрекращающийся снег с дождём, или дождь со снегом, как виделось ссыльному от бешенства внутри из-за простоев, и при проталкивании телеги из огромных ям, вынужденно помогая мужику. Внутри всё клокотало и горело от бессилия над выходками природы. Всё промокло и отсырело, и вещи, и сундуки и сердце путника, а ранний-первый снег всё валил и валил, словно прося прощение у человека от того, что дед мороз опоздал в этом году на праздник леса. Вещей было много и от этого были большие сложности в дороге. В Иркутск они прибыли только восьмого числа. Оформление документов правда, не заняло много времени, администрация прямо - таки выпихивала государственного преступника из города, торопя декабриста с отъездом, и уже 10 сентября,князь выехал в Тобольск. Князь, наученный горьким опытом предыдущей поездки, нанял уже тройку лошадей и карету, правда старую и постоянно дребезжащую на каждой яме, уступе, но зато с верхом и прикрытием от дождя. Сани не потребовались, так как снег растаял ещё в средине дня. Вещи были аккуратно упакованы и привязаны позади к багажнику. Вся дорога, с отдыхом, заняла две недели, князь совершенно не торопился, дождя не было, и первый морозец только радовал и ободрял его настроение и жизнь. На одной из почтовых станций он отдыхал два дня, ел и пил в досталь. Начальник станции оказался ярославцем, офицером отставником, высланным за дуэль ещё в 1830 году, но успевший выслужится в начальники и был этим обстоятельством чрезвычайно  доволен. Князь, встретив земляка, дал кучеру за молчание три рубля и, приказав говорить, если кто спросит, что лошадь захромала и требуется её замена. На третий день они расстались как старые друзья, начальник станции одарил его дешёвым вином, парой охлаждённых в вине тушек гусей, и продуктами на целую неделю. И дальнейший путь уже был, хотя и очень труден, но терпим. Карета с лошадьми нещадно вязли в дороге не один десяток раз, но отдохнувший к этому времени путешественник воспринимал это даже весело и задорно. В Тобольск они въехали, как нам помнится уже вечером 28 числа, под проливным холодным и сильным осенним дождём. О дальнейшей дороге в Курган не могло быть и речи. Начальство разрешило остановиться на поселение в Тобольске, до первых морозов и снега, или как говорят сибиряки, до первого санного пути, и только 9 октября 1842 года, Дмитрий Александрович отбыл по зимнику в Курган и только через пять дней, на шестой,к вечеру благополучно прибыл туда, как оказалось в последний город каторжан и как ожидалось ссыльному князю, последний город его ссылки. Уже в самом Кургане, местный городничий, хорошо знакомый с порядками и жителями города, рассказал много интересного о порядках и жизни всех поднадзорных ему  государственных преступниках в Кургане, и о ссыльных живущих там. Тщедушный чиновник, добряк по натуре когда он в семье и дома, охарактеризовал каждого с интересом и юмором, признавая, что каторга так и не изменила их, декабристов, и их убеждений,  да и целей, что в России они опасно для власти. Он представил список всех живущих там, и с какого срока они представлены в Кургане. Первыми прибыли в Курган в 1829 году были Фокт И. и Бригген А.. В 1830 году Лихарев В. И Назимов М., 1832 – Розен А. со своей верной супругой Анною и детьми, их товарищ Лорер Н. и Нарышкин М. с супругою Елизаветою. Позже в Кургане поселился в 1838 году Свистунов П. и Башмаков Флегонт, тот кажется уже в 1840 году. К ним вынужден присоединиться Повало-Швейковский Иван Семёнович, полковник, и последний был в 1842 году, уже князь Щепин-Ростовский Д.А. с Кюхельбекером Вильгельмом, но он правда прожил в Кургане мало, чуть более года. Для князя, город стал как бы возрождением к жизни и обществу, друзьям. В нём особенно проявилась наклонность декабриста к творчеству, в частности к живописи, графике, если так можно назвать карандашные наброски портретов его товарищей и местных горожан да крестьян-ссыльных. Город как-бы освятил его редкостное счастье и любовь, зарождения его будущей семьи. Встретили князя его друзья и товарищи очень тепло и радостно. Все помнится тогда собрались доме Нарышкиных, и к тому моменту, время его прихода, уже были даже накрыты столы с богатыми, по их разумению и возможностями, яствами и даже французским вином. По случаю своего приезда, князь не пожалел и даже отдал на при готовку и жарку гуся, подаренного ему давеча смотрителем станции.
«… Среди приглашённых гостей, помню, были Лихарев, Розен, Назимов, Иван Повало – Швейковский, Басаргин с женою и сыном, Александр Бригген – как вспоминал в письме к матушке, переведя его  в свою неизданную книгу « ХОЛОД СВОБОД России» ( второе название книги предлагаемое ему Луниным).  Мы  говорили с уважением о старых товарищах, включая Кюхельбекера. Всего тринадцать человек, всех их я Вам уже упоминал в прошлом. Много разговоров  у нас было о том времени, когда были в заключении в Петро-Павловской тюрьме, о поведении и моральном давлении властей на нас и наши семьи. Особо все мы, помянули  Горбачевского, и   как   его сломали царские следователи, вынудив написать то злополучное письмо, Вы помните матушка, то время и разговоры в обществе об этом происшествии.  Горбачевскому избрали самый мерзкий путь, пригрозив разделаться с его родными. Только этим и можно было искривить его совесть и честь. Не обошли мы памятью и поручика Сухинова, ушедшего безвременно и ужасно для всех его товарищей, в разговорах с которым в своё время ломали копья многие "политики". Как-то он будучи в гостях у одной пожилой столичной дамы, очень известной благодаря её супругу в высшем обществе Санкт-Петербурга, не будем здесь упоминать в суе её благородное имя, чтобы не скомпрометировать в определённых кругах дамского  сообщества, едко сказал о европейском  засилии  в учебных заведениях России.  Она очень была стара и носила своё хрупкое старческое тело бережно, словно китайскую вазу, боясь повредить её одним неосторожным движением, при всём том  "недостатке", она была чрезвычайно умна и благожелательна к нам, ветреной молодёжи....Так вот, он не стесняясь "тётушки", сидящей как всегда в углу гостиной и по заведённому ею распорядку попивающей аглицкое "кофею", громко и горячо высказался : «- Мне думается с недавних пор, что неважно кто это, австрияки, французы или спесивые немцы, приезжая в Россию – говорил    Сухинов - как и любой русский человек долго живший в Европе, должен, обязан  стать гражданином России, и не иначе, ибо иначе культура, наука и образование наших дворян и народа деградирует окончательно. В России проблема с элитой ума, а не с царедворцами…».  В споре с ним зарождалась и моя "истина", ныне мне правда кажется что она была немного, более либерального толка.      
«- Кроме этих причуд "пуританского" общества, недолжно быть и культурного разногласия в обществе Европы и России  - искренне и по молодецки горделиво думая что прав, убеждал я его - тут ведь и другое, в горячке говорил я ему: - Европа, решает свои проблемы по европейски, Азия, по азиатски, а Россия, должна решать свои проблемы только сама! Все знают, если вскипятить воду, то надо нагреть её до ста градусов, и не иначе! А если до девяноста градусов, то она будет сырой и у всех будет расстройство желудков господа! Но, честно говоря, господа офицеры, меня сейчас  не интересует, что хочет народ, меня  более  интересует,  что ему надо. Что всегда не хватало России, так это власти, которая соответствовала бы  потенциалу Русского народа, а Европа… Она  всегда найдёт повод, чтобы откусить от России кусочек Земли, и чем больше, тем лучше, ибо это желание её думаю будет  вечно, нескончаемо, и непреодолимо  до окончания веков… Так-то господа…». Да, вспоминая весь тот  ужас, ужас  нашего прошлого положения, мы оговаривали и прекрасно понимали, что чем больше проходит времени от 1825 года, то будет больше зарождаться субъективности в позиции оценки тех событий, не нашей, а потомков. Этого не должно происходить, и если кто описывал в своих воспоминаниях те трагические события, то не должны забывать, что всё-таки  это взгляд дворян, а не только народа.  И об этом должны знать все мы и в первую очередь наши потомки с благодарностью помянули  медлительного и пугливого Янчуковского, талантливо исполнявшего свои врачебные обязанности, и вечно  ворчавшего: «- Идеалисты, господа,  губят любое дело. Россия друзья, это кость и для Европы, и для императора, которые источают свои нервы и зубы о русский народ, чтобы испить из него кровь. Наивно полагая, что станут умнее и сильнее, даже царь Пётр обломал зубы поверив в Европу, ради своей гордыни и выгоды Европы  убив собственного сына, поверив европейским наветам». Не забыли мы  и о маленьком, но стремительным в помощи к каждому  Завалишине, спорившего со мною  по поводу земельных наделов и ссуд взявших под неё кредитов. Я убеждал его, говоря о будущем, что банки завоёвывают Россию, порабощая полностью её кредитами, особо земельными, под ужасные проценты.Не волнуйтесь о нас матушка, тем для разговоров у нас более чем достаточно и их интерес нас поглощает всецело…». 
Из письма князя, княгине Ольге Мироновне. Курган 1844 год.

И так, как мы уважаемый читатель  понимаем,  Князь Дмитрий Александрович, уже на собственном  опыте убедившегося в кризисе доходов, объяснял об опасности такого курса финансового корабля. 
«- Самого же себя, вытащить за волосы нам невозможно …» – говорил друзьям начинающий финансист. Декабрист,  обсуждал в беседе с Луниным о банковской системе и сегодняшней ситуации:         
 « - Кто в отечестве заботится о продовольственной программе? Царь? Нет! Сенат? Нет! Помещики? Нет! Крестьянство, как тот заяц, прыгающий сам по себе в поисках пищи. Дворяне же, зажатые и ослабленные властью, как «обезьяны» в коробке, которым дают приподнять лишь  голову, чтобы чуть оглянуться и поговорить, а уж если кто поднимается с колен, того сразу к «анафеме» либо на плаху. Это дорогой друг  матушка  Россия, и все мы убеждались на собственном опыте, что значит её «Русская Свобода…».
 Вот ещё один момент из тех воспоминаний, уже другого друга и соратника Дмитрия Александровича, Флегонта  Башмакова, друга Повало-Швейковского И.С. о тех встречах и разговорах состоявшихся у друзей в Кургане.
«… Лишь  спустя часа  два, господа прекращали на время политические разговоры и принимались отходить от  муторной действительности ссыльного. Обычно начинались светские разговоры, о свадьбах, любви и перспективных планах на наше будущее.  Гремела музыка бокалов с вином и немысленной настойкой,( Здесь в дневнике,с боку строк мелким почерком пометка - только в первых  встречах и последней. ) в том числе и привезённой однажды, Князем Щепиным, из Тасеева, мои товарищи танцевали, пели и отдыхали от мук прошлого и воспоминаний. Все явно устали от толкотни событий. Как рассказали мы ему и наши друзья-декабристы, все мы собирались в доме Нарышкиных, каждую пятницу и этот дом их встреч, был для них и нас памятью о прошедшем времени и радость, что они выжили и дожили до победы. Время летело быстро, как снежный ком с горы, тая на глазах и не замечая ни наш возраст, ни нашу боль, в  грустных воспоминаниях о Петре Свистунове и об убитых товарищах, а более всего о казнённых дважды соратниках. Да, в тот вечер, мы выпили не один бокал вина за тех, кто жил на просторах Сибири. Помянули также всегда радушного и при том великолепного математика и историка Муханова П.А.го Его огромные рыжие усы невероятно и всегда будоражили местных женщин и втихомолку веселили мужчин, но никто из нас не решался смеяться над боевым офицером, штабс-капитаном. Он был широкоплечий, огромного роста, тучный, истинный дворянин из прошлого, но отчаянный весельчак и кутила. Он всегда, когда у него появлялись деньги, а это к нашему сожалению случалось крайне редко, он собирал друзей, дам и старался, чтобы всем было сытно и весело. Так проходили дни и недели нашей затхлой жизни. Мы говорили обо всех, братьях Крюковых, С. Г. Краснокутском, С. И. Кривцове и братьях Беляевых, А. И. Тютчеве, Фролове А.Ф., Фаленберге П.И.,  Мозгане П.Д.. Да разве всех героев перечислить, их десятки, но каждого мы помнили  и когда они умирали,а это было у нас не редкостью, мы поминали их светлые души. Все из нас уже прекрасно понимали, что общество России изменилось, изменилось безвозвратно, и ничто уже не даст право императору, творить беззакония и преступления, безнаказанно и тайно от общества править и свершать богомерзкие поступки! Но, нас страшит другое,  друзья из столицы и другой, окраинной России, писали нам о настроениях в обществе, яростном и агрессивном. Молодёжь, даже местная и некие народные представители от рабочих, и что удивительно не крестьянства,  стали открыто говорить об императоре и светском обществе с ненавистью и злобой, с мыслью полностью уничтожить саму опору России, дворян. Чудно это было впитать через себя, так необычны были их мысли о России. И не как мы старики, с мыслью преобразования самого мышления народа и общества, вне зависимости к какому слою народа, классу, они принадлежат, и образовывая просветительские общества с планами, обращённые на созидание. Их же планы, этих народников как я их называю, хотя они, как я думаю, к народу имеют весьма, весьма призрачные, туманные отражения, впрочем, может я ошибаюсь и  тогда мой любезный друг простите меня.  Но, если в их планах есть строфа убивать купцов, дворян, при всём этом используя их же опыт и  знания, и средства пожертвований, и царя как свержение монархии, если это действительно правда, а как мне кажется всё идёт к этому, то это будет  трагедия не только для России. Всё это нас  чрезвычайно обеспокоило и очень насторожило, ведь так и до террора, как во Франции дожить можно. А это думается для нашей России неприемлемо и крайне смертельно, и мы предупреждали Романовых об этом ещё в 1825 году, террор и казни порождают ненависть и кару, месть. И не дай Бог дойдёт до убийства императора. Сила мести и народного гнева, буйство дворян и черни, могут привести к гибели государства. Не уж-то сами Романовы этого не зрят?... Вот князь Щепин, тот готов на всё, сейчас с семьёй у него проблемы,  но  борьба так и осталась для него не пройденным путём, и он так наивен в этом, верит до сих пор в правду и справедливость царя батюшки. Извините, наверное я отвлекаю Вас от дел, но уж очень наболело, прицепилось к израненной моей душе. Честь имею дорогой друг, и благополучия Вам… Привет супруге и расцелуйте детишек ». Далее приведём ещё одно письмо к матери, опять же князя Дмитрия Александровича, так перекликающегося с письмом Флегонта Башмакова, об одних и тех же волнующих общество каторжан проблемах России, и своих домашних делах:
« … - Напишите, по подробней, обо всём положении, и прошу более о судебных делах в отношении нас и наших дел в имении и деревнях, что действительно всё так плохо?  Но любезная матушка, скажу Вам и другое, что мы не только занимаемся разговорами о борьбе и власти, мы изучаем искусство и театры. Даже о балеринах вспоминаем, таких как Тальёли и других. Мы  здесь остаёмся людьми. Наступает новая эра истории России, эра Свободы и надежды на лучшее, на освобождения народа от крепостного права, рабства. Как-то раз, возник спор у собравшихся за столом в доме Нарышкиных, возникший вроде бы не из чего, просто из воспоминаний и обсуждения действий, приведших к образованию тайных обществ в России, но сильно повлиявший на мои отношения с товарищами по ссылке, я как-бы отдалился от них. Рассказав им, Вы наверняка это помните,  о случае в нашем  доме-усадьбе в Иванкове, происшедший в 1825 году, по поводу моего вступления в Северное общество и по каким то, не помню точно причинам, я отказался от приглашения товарищей, звавших меня в объединённое общество. Бывшие тогда  в гостях, Повало - Швейковский и Каховский, говорили, как я помню, об идеи борьбы и о их благих последствиях в случае победы, впрочем, они трезво смотрели на вещи, говорили и об осложнении и возможном поражении. Спор затянулся до утра и чуть не привёл к дуэли, я еле уладил конфликт меж ними. Как я помню, речь в споре шла о долге военного человека  и присяге императору. Иван Семёнович говорил, что присяга принимается дворянином единожды и по смерти, а Пётр Григорьевич, в крике доказывал, что присяга принимается не лично императору, а лицу представляющее государство Россия, т.е. Отечеству  в  лице императора  и не более, но правда один раз, единожды, как выкрикнул он в гневе, и с этим он, впрочем по большому счёту как и я, был согласен. Каховский говорил, упомянув имя  августейшей особы, что император, это лишь должность, как должность клерка, министра, офицера, обязанных соблюдать все приличия общественных отношений и конечно присяги, под надзором церкви, и не иначе. В виду же того, что Романовы, очевидно этого не понимают, наивно и благодушно веря в свою избранность, в полной уверенности, что они божественны и неприкасаемые. Чтобы они спустились с «небес» на нашу грешную Землю, и нужна Конституция и закон. Как о главе государства избранный народом, или, что более предпочтительней  на данном этапе истории России, это монархия, только под контролем государства и парламента.   Теперь о присяге данной Отечеству  и Царю - продолжил Каховский - Само слово присяга, привечает в себе клятву, слово, в них  заключается честь и совесть, вера дворянина и конечно солдата, без этого нет России, народа…»
из письма князя Дмитрия Александровича к своей матушке, княгини Ольге Мироновне Щепиной-Ростовской, но так и не прочитанным ею, из-за своей преждевременной смерти 9 января 1850 года, и переданного декабристу, лишь спустя шесть лет, преданным роду служителем усадьбы...

отрывок из повести "ХОЛОД СВОБОДЫ"
фото...Земли вотчины.Земли Ростова-Великого.
Кн. Щепина-Ростовская. 2000г. с. Иванково.