И свершится, чему суждено

(Обычные рабочие будни радиоинженера
лоцмейстерского отряда в Арктике.)

 
     Убери руки с борта! –– заорал Борис прямо мне в ухо своим хриплым застуженным голосом. И в это мгновение шлюпка, круто наклонившись на свой левый борт, жёстко со звоном впечаталась этим бортом в обшивку нашего гидрографического судна именно тем местом, где за секунду до этого находилась моя рука. И если б я не успел в последний момент её отдёрнуть, то лишился бы всех пальцев на левой руке. Шлюпка, сильно ударившись о металлическую обшивку судна, вздрогнула всем своим деревянным телом на секунду, замерла, а затем резко отпрыгнула от борта судна и быстро понеслась вниз по скату отхлынувшей огромной волны. Шторм набирал силу, крутые волны, окаймлённые белыми гребнями пены, захлёстывали шлюпку. А она, как норовистая лошадь, то становилась на дыбы, взбираясь на крутой бок волны, то стремительно летела вниз в образовавшуюся между волнами глубокую яму. Она сильно кренилась набок, вздрагивая от очередного хлёсткого  удара волны в борт, и пронзительно визжала своим оголённым гребным винтом, когда на гребне крутой волны он начинал загребать обнажёнными лопастями воздух. Как только мы подходили к борту корабля, очередная накатившая волна хватала и отбрасывала шлюпку в сторону от судна и матросы не успевали подхватить тросы, спущенные с шлюп-балки. Удивительно было видеть, как они ещё удерживались на этом бешено пляшущем под ногами мокром днище шлюпки, когда приходилось выпрямляться во весь рост и не держась руками за борта шлюпки, ловить спущенные с корабля тросы. Надо было не только поймать спущенные с шлюпбалки концы, но и одновременно синхронно зацепить их за крепления на носу и корме шлюпки. В противном случае нас просто вытряхнет из шлюпки, когда она повиснет только на одном зацепленном тросе. Пока матросы демонстрировали чудеса эквилибристики на прыгающей на высоких волнах шлюпке, мы с Борисом энергично вычерпывали воду, уже изрядно подгрузившую наше суденышко. Где то после четвёртого, как мне показалось, особенно сильного удара о борт судна, после которого Борис потерял равновесие, а затем поскользнулся и, как подкошенный, рухнул во весь свой большой рост в воду, вольготно плескавшуюся на дне шлюпки. В последнюю минуту он взмахнул своими длинными руками и чтобы удержать равновесие и устоять на ногах, схватился за рукав моей куртки.В итоге в воде на дне шлюпки очутились мы оба. Удержать в болтающейся, как ванька-встанька, посудине детину ростом в два метра и соответствующего этому росту веса для меня оказалось задачей явно не по плечу. Лёжа на дне  шлюпки, я увидел, как шлюпка на гребне пенной волны высоко взмыла вверх почти вровень с бортом судна и, падая вниз резко и сильно, дёрнулась, повиснув на зазвеневших от сильного натяжения тросах шлюпбалки. Хлёсткий удар волны в днище шлюпки был, наверное, последним приветом, который послало нам не на шутку рассвирепевшее в этот день северное море.
     В этот день после окончания запланированных работ на радиомаяке за нами к мысу Чуркин подошла моторная шлюпка с нашего гидрографического судна, которое из-за малых глубин в этом районе стало на якорь на рейде в открытом море довольно далеко от берега. Меня всегда поражало на севере, с какой быстротой здесь может меняться погода. Мы на шлюпке отошли от берега километра на три, как вдруг начал задувать резкий порывистый сильный северный ветер. И почти одновременно горизонт по левому борту шлюпки внезапно исчез, словно его затёрли белой густой краской. Сначала я не придал этому большого значения –– меня в эту минуту больше тревожила всё возрастающая качка и высокая волна, которая била в борт нашей шлюпке, щедро обдавая нас своими ледяными брызгами. Но когда исчезла уже половина горизонта и огромная от воды до неба белая стена плотного тумана стремительно понеслась на нас, мне стало как-то не по себе.
    Туман –– обычное, постоянное и довольно неприятное явление на северном побережье. Но обычно сначала на горизонте появляется большое бесформенное белое клочковатое облако, которое постепенно наплывает и окутывает тебя влажным покрывалом, делая окружающий тебя мир безликим, однотонным и разом приглушает окружающие тебя цвета и звуки. Но в эту минуту на нас летела абсолютно ровная вертикальная стена белого цвета, резко контрастирующая с тёмно-свинцовой поверхностью моря Лаптевых. Эта картина раскинувшейся во весь горизонт какой-то нереально ровной гигантской, быстро накатывающейся на нас белой плотины тумана, производила какое-то странное и тревожное впечатление. Казалось, что эта белая быстро приближающаяся стена сейчас врежется в борт катера и тогда случится что-то непоправимое.
     Идти в шторм, да ещё в сплошном густом тумане на небольшой шлюпке –– трудно придумать что-нибудь хуже. Конечно, на шлюпке специально для таких случаев есть пассивный металлический радиолокационный отражатель и сейчас мы шли по командам штурмана  гидрографического корабля, который видел направление движения нашей шлюпки на экране корабельного радиолокатора и корректировал маршрут нашего движения по радиосвязи. Когда наконец мы подошли к судну, на днище шлюпки плескалось уже довольно много воды, а мы были мокрыми до последней нитки, да и к тому же сильно замёрзли на этом холодном пронизывающем насквозь северном ветру. Ноги и руки уже к этому времени стали какими-то деревянными и явно не очень послушными.
     Посмотри, Борис, какой синяк у меня на ноге благодаря тебе проявился! Хорошо ещё, что рёбра остались целы, когда ты меня сбил с ног, а я рухнул на дно шлюпки. А всё потому, что на твоих ногах были твои ужасные кирзовые сапоги. На них я вообще не могу последнее время смотреть без возмущения. Во-первых, они не только громоздкие и тяжёлые, но и постоянно мокрые и практически никогда не высыхают у тебя в этом мокром и холодном климате. Ты и застудился, я думаю, по этой причине. А в тех редких случаях, когда ты их высушиваешь, их негнущимися жестяными голенищами можно, наверное, забивать гвозди. Как можно было одеть эти чёртовы сапоги при посадке в шлюпку, хорошо зная, что их кожаные подошвы на мокром деревянном днище шлюпки становятся скользкими, как кусок мыла? Вон в магазин в порту завезли японские резиновые сапоги. Приятно на них посмотреть –– мягкий эластичный тонкий чёрный слой резины снаружи склеен с таким же тонким, но уже красным внутри. Они не чета твоим тяжёлым резиновым сапогам, матерчатую внутреннюю поверхность которых высушить всегда целая проблема. А в этих японских, если в них и попала вода внутрь, то вытер её тряпкой внутри сапога, поменял носки на сухие и дальше живи и радуйся жизни!
     В моих словах не было злости. Да и как ей быть, когда мы в этот момент лежали с Борисом на полке в жарко натопленной к нашему прибытию на судно финской бане. Я не знаю большего удовольствия, чем то состояние, которое я испытывал сейчас. Cостояние удивительного блаженства и комфорта, когда после нескольких недель работы на пронизывающем северном ветру и ночёвок в холодной засыпанной снегом палатке, а напоследок вымокнув до последней нитки, ты в один миг оказываешься в атмосфере жарко натопленной судовой финской бане. Это просто непередаваемое словами по силе ощущение. Даже осипший голос Бориса уже начал приобретать звучание близкое к нормальному. Единственное, что меня немного отвлекало от этого грандиозного праздника тепла, была боль в колене, которое я ушиб при не очень удачном падении на дно шлюпки о ребро ящика с инструментами. Я потёр своё ушибленное колено и подумал, как бы та старая, уже давно не беспокоившая меня травма не дала опять о себе знать и, конечно, воспоминания о тех событиях не заставили себя долго ждать.
     В ту минуту я понял, что оказался в настоящей западне. И этой западнёй для меня была гладкая отшлифованная до блеска подошвами людей, прошедших по ней за её многовековую историю, узкая, зажатая сплошными высокими стенами домов с обеих сторон каменная мостовая. Топот и оглушительные крики многотысячной толпы заполнили этот каменный мешок и всё сметающий на своём пути грозный людской поток стремительно и страшно накатывался на меня. Грохот от тысяч бегущих ног, одновременно с силой впечатывающихся в брусчатку мостовой, звонким многократным эхом отражался от стен этого высокого узкого каменного туннеля, обрушивался на меня и вызывал острое чувство надвигающейся опасности. Зрелище большой массы людей, когда задние ряды наваливаются на передние и люди начинают задыхаться от недостатка воздуха, не имея возможности в этой жуткой давке вздохнуть полной грудью, производило страшное впечатление. В это мгновение я ясно понял, что через несколько минут меня настигнет эта спрессованная страхом погони плотная человеческая масса и она просто втопчет меня в эту каменную мостовую.
     Убежать с моим больным ушибленным накануне в горах и с трудом гнувшимся коленом у меня просто не было никаких шансов. Меня уже начало охватывать это больше всего пугавшее меня в моей жизни чувство обречённости. Осознание того, что наступил момент, когда от меня в этой жизни уже ничего не зависит, и всё уже предопределено какими-то высшими силами и я уже стою на самом её краю. Это чувство я испытал впервые в жизни, когда с большим и очень тяжёлым куском бивня мамонта, намертво прикрученного к рюкзаку за спиной, с сильно затянутыми лямками рюкзака, глубоко врезавшимися в мою тёплую куртку, я потерял равновесие и начал падать в вязкий засасывающий толстый слой жидкой грязи, намытый тающим ледником на дне реки, впадающей в Море Лаптевых. В эту минуту меня тогда с удивительной ясностью пронзила только одна мысль ––  если я упаду в это грязевое болото, то мне уже из него не выбраться. Подняться с таким грузом из этой липкой грязевой ловушки я точно не смогу и больше мне уже ничего не поможет. Абсолютно ничего. И вот теперь опять на меня обрушилось это ужасное чувство безысходности. Я, конечно, попробовал ускорить шаг, но острая боль в колене быстро подвела черту под моей отчаянной попыткой убежать от налетающей на меня толпы. На мою беду, в этот тёмный старый переулок выходили сплошные каменные задние стены высоких старинных домов и ни одного закоулка, куда можно было бы спрятаться от надвигающейся опасности, я не видел. И тогда моё сознание взбунтовалось не от того, что сейчас произойдёт, а от того, как будет поставлена эта последняя точка в моей жизни. В моей голове это просто не укладывалось.
     Судорожно хватая влажный, настоянный на терпких запахах, пропитавших эти старинные каменные стены, осенний воздух, я стоял, прислонившись к холодной колонне в узкой, врезанной в сплошную стену здания полукруглой арке. Со стороны переулка она была загорожена металлической кованой решёткой в виде вертикального ряда копий, перехваченных двумя поперечными полосами, намертво замурованными в стены. Сильно болело колено после моего отчаянного рывка к этому спасительному убежищу, которое я увидел в последнюю минуту в полумраке переулка на его противоположной стороне. В голове мелькнула мысль, что надо будет обязательно поставить свечку и помолиться за здоровье и благополучие неизвестного пражского хулигана, выломавшего один прут из этой решётки, благодаря чему я хоть и с большим трудом, но смог протиснуться между этими железными копьями вовнутрь под низкий полукруглый арочный свод.
     Меня в эту минуту поразило это возникшее в моём сознании слово «западня». Это слово было совершенно чуждым для этого городского пейзажа. Западня, капкан, ловушка, петля для меня были очень знакомыми уже с детства словами, но они всегда ассоциировались у меня с лесом, тайгой и тундрой. Для таких мест эти слова были очень органичны. Я с детства знал десятки способов ловли диких зверей различными способами и хорошо знал, где и как их применять. И достаточно рано понял, что в таких местах и самому можно попасть в западню, в трудную ситуацию, из которой уже может не быть выхода, особенно, когда ты там бродишь совершенно один. Но чтобы попасть в западню, из которой нельзя выбраться, в городе в центре Европы –– такое мне не могло прийти в голову даже в самом дурном сне.
     А ведь ещё тридцать минут назад я спокойно сидел со своим другом –– словаком Мирославом –– в маленьком уютном пражском кафе недалеко от старинной еврейской синагоги. Мы пили белое сухое вино из больших пузатых прозрачных фужеров, закусывали солёными орешками, а он выговаривал мне за совершённую мной накануне в дождь очень глупую, на его взгляд, поездку на рыбалку в верховье горной реки, на берегу которой я поскользнулся на мокром скользком крутом каменном склоне и сильно расшиб колено. На его вопрос, как я собираюсь его лечить, я ответил, что буду следовать проверенному временем рецепту бравого солдата Швейка. Думаю, что систематическое обертывание всего моего голого организма в мокрую холодную простынь и клистир должно быстро вернуть меня в строй.
    На что тогда, к моему немалому удивлению, он ответил: «Ты со своим цитированием Гашека будь поосторожнее, особенно когда общаешься по своей работе с чехами. Многие из них считают, что Гашек в своих произведениях искажает образ чехов и выставляет их в очень неприглядном свете в глазах других народов. Это, может, и мелочь, но ты уже почти два года работаешь в нашей стране и тебе уже пора учитывать и такие достаточно тонкие моменты нашей жизни.». На прощание он посоветовал мне обходить далеко стороной Вацлавскую площадь, которая в последнее время оказалась в центре бурных студенческих демонстраций. И он, как всегда, оказался совершенно прав.
     Калейдоскоп лиц с написанной на них широкой разнообразной гаммой человеческих эмоций, от паники и страха до бесшабашного молодого задора, проносился, как на экране, ограниченном узкими рамками каменной арки, в десятке сантиметрах от моего мокрого от пота лица. Сейчас на этом экране, перечёркнутом прутьями металлической решётки, мелькали кадры, напомнившие мне старые фильмы о войне. В кадре крупным планом прямо перед моими глазами появился молодой парень и совсем ещё юная хрупкая девушка, бледное испуганное лицо которой явно говорило, что ей сейчас явно очень плохо. Парень левой рукой крепко держал её за талию и буквально тащил, не давая ей упасть под ноги напирающей на них толпы. Правой рукой он прижимал платок к своей голове, из-под которого на его лицо обильно стекала кровь, уже густо залившая всю правую сторону его лица и воротник его светло-серой куртки.
     Несколько минут тому назад на Вацлавской пощади начался жёсткий разгон очередной студенческой демонстрации и убегая от дубинок полиции, многотысячная толпа в панике ломанулась в узкие улицы, выходящие на площадь и в мгновение ока заполнила и до отказа забила всё узкое пространство этих старинных улиц и переулков. Я, на свою беду, в эту минуту шёл к площади, чтобы своими глазами увидеть, что там происходит и составить своё мнение о событиях, которые в считанные дни бросили эту маленькую спокойную европейскую страну в бурный политический водоворот. Видя, как молодые спортивные ребята с трудом удерживались на ногах в этой в этой страшной давке, я ясно себе представил, что было бы со мной, если бы в последний момент я не увидел эту каменную нору.
     Я стоял и смотрел на этот шквал эмоций на лицах людей, проносящихся мимо меня, и в моих глазах вырисовывалась общая картина происходящего, в которой преобладали возбуждённые молодые одухотворённые лица с ясными горящими глазами, освещённые каким-то своим ярким внутренним светом, словно это часто произносимое в эти дни слово «свобода» уже оставило на их лицах свой светлый и неизгладимый след. И в эту минуту я понял, что я вижу перед собой лицо Революции и, к счастью народа этой маленькой европейской страны, лицо Бархатной Революции. Неудержимой в своем бурном проявлении, в своём неукротимом движении к свободе, к этому бесценному достоянию каждого человека, сметающему на своём пути всё старое, опостылевшее и уже утратившее свой смысл в сегодняшней жизни для этих молодых людей и их будущего.
    Казалось, лозунг этих бурных дней «Правда и любовь победят ложь и ненависть» гордым и незримым знаменем реял над ними. На моих глазах происходили тектонические сдвиги в сознании людей этой страны. Да и других тоже. И эти сдвиги были очень зримыми и наглядными. Я тогда жил в старинном пражском районе недалеко от Влтавы. Вечерами после работы и в выходные дни я любил гулять по её набережной. С неё открывался чудесный вид на Вышеград и мосты, соединяющие берега этой величественной реки. И вот внезапно в считанные дни эта набережная превратилась в огромную многокилометровую стоянку автомобилей и каждый день, выходя на набережную, я видел, как эта стоянка неудержимо и стремительно росла. В большинстве случаев эту стоянку заполняли автомобили немецкой марки «Трабант» с номерами ГДР. Часто в автомобилях на полке у заднего стекла лежала карта автомобильных дорог с обозначенным на ней началом маршрута в одном из городов ГДР и заканчивающемся в Праге. Конечным пунктом маршрута жителей ГДР и их долгожданной целью  была ФРГ. Мир  быстро и динамично менялся.
     Слово, к счастью, возникло в моей голове не случайно. В моих глазах ожила, словно стояла в очереди и ждала, картина оглушительного рёва, сопровождаемого неумолкающими ни на минуту взрывами петард многотысячной разъярённой толпы, пугающей своей отчётливо написанной на лицах людей злобой и ненавистью. Толпа громила и поджигала район лачуг таких же бедных людей, отличавшихся от них только своей национальностью и религией. Толпа обтекала, как неудержимый и грозный, пугающий своей ненавистью и разрушительной мощью поток, нашу машину и смотреть через автомобильное стекло на этих непредсказуемых в своих действиях людей было просто страшно. Клубы дыма и языки огня, взметнувшиеся вверх над кровлями деревянных, по большей части одноэтажных, домов делали эту картину какой-то апокалиптической. С резким треском рассыпались стёкла на втором этаже стоявшего на склоне холма красивого белого деревянного здания и огонь, шумно выдохнув вырвался на свободу и победно взвился высоко над красной черепичной крышей. Жаркие языки пламени опалили, усыпанное яркими красными цветами, высокое дерево, ветки которого нависали над ажурным белым балконом, опоясывающим второй этаж этого дома. Большие красные цветы на моих глазах мгновенно сжались в тугой комок и стали похожи на большие красные капли крови, капающие на землю. Меня в эту минуту до глубины души поразил тот разительный контраст чувств, написанных на лицах людей, здесь, в центре Праги и в той далёкой южной стране Шри-Ланка. И ещё одно отличие сразу же всплыло в моей памяти –– там тогда было совершенно не слышно, как сейчас, этого оглушительного пугающего топота тысяч бегущих ног. Люди, огибавшие плотным потоком нашу машину, шли босиком или в лёгких сандалиях. Но от этого эта трагическая картина, подсвеченная кроваво-красным заревом разгорающегося пожара, не становилась менее страшной.
     Политическая борьба между двумя основными общинами острова на моих глазах перерастала в долгую кровопролитную войну с десятками тысяч человеческих жертв. И вот тогда впервые я понял, какую большую опасность представляет собой большое скопление людей, действия которых предугадать невозможно. Тогда я ещё подумал, что для меня тайга, тундра и дикие звери, обитающие там, менее страшны и более предсказуемы, чем эта  сметающая  всё на своём пути людская лавина.
Не знаю, кому принадлежит высказывание «Не дай вам бог жить в эпоху перемен», которое часто приписывается китайцам. Но мне всегда больше нравилась другая китайская пословица: «Человек, который почувствовал ветер перемен, должен строить не щит от ветра, а ветряную мельницу». Суждено ли, чтобы в этой маленькой европейской стране получилось её построить и свершится ли  надежда  людей, выраженная всего двумя словами "Свобода и Демократия", покажет только время.Дай бог, чтобы у них это получилось.
     Я стоял на носу корабля и смотрел на расходящиеся далеко в стороны от корпуса судна длинные водяные усы, нарушавшие гладкую холодную тёмную поверхность уже успокоившегося северного моря. Сплошная пелена тумана по курсу корабля уже начала рассеиваться и в образовавшиеся в ней прогалины на мгновения  выглядывало солнце, оно как бы подмигивало мне и говорило: «Ну вот, видишь, пасмурные и тяжёлые дни в нашей жизни всегда заканчиваются и сменяются солнечными и радостными. Уж так устроена наша жизнь. По-другому пока не получается». Солнце как бы говорило мне: «Радуйся каждому дню своей жизни, да и моему яркому солнечному свету тоже, пока тёмная полярная ночь не загнала меня на долгие дни за высокие вершины Хараулахского хребта. Делай своё дело хорошо, поступай по совести и всегда оставайся человеком в любых жизненных ситуациях. А там, смотришь, у нас с тобой появится больше таких светлых и радостных дней, если и другие будут поступать так же».