Подонки Ромула. Роман. Книга первая. Глава 1

                Знаешь, когда зима тревожит бор Красноносом,               
                когда торжество крестьянина под вопросом,               
                сказуемое, ведомое подлежащим,               
                уходит в прошедшее время, жертвуя настоящим,               
                от грамматики новой на сердце пряча,               
                окончания шепота, крика, плача.
               
                Иосиф Бродский


                Он думает, что живет в государстве Платона,               
                а обитает среди подонков Ромула.
               
                Марк Туллий Цицерон
               
 




                ГЛАВА I
    
     Нагрянули посреди ночи, со всех сторон – грохотом копыт, лихим посвистом, отчаянными воплями рабов. Но разве удержишь лавину? Два вздоха, и они уже ворвались в дом. Да так стремительно, что ткнувшийся в таблин1, насмерть перепуганный, управитель рта открыть не успел, как его скрутили и куда-то уволокли.
     - Марк Туллий Тирон*? - не спрашивал, а словно выдергивал из строя на перекличке когорт2. 
     Новые войска, неведомые еще знаки различия… Гвардия. И, судя по фалерам3 на серебряном, тонкой ковки панцире и пышному оперению шлема, чин немалый. Но не легата4 же прислали! Значит, военный трибун5.
     - Именем сената6 и римского народа квиритов7!.. - выкрикнул на одном дыхании и умолк.
     Ждал, похоже, что, вскочив из-за стола, брошусь ему в ноги и, обхватив, не колени даже, а пыльные его башмаки, буду молить о пощаде - только бы сохранил мне жизнь. Но тут он не властен. И не  потому, что у каждого из нас - свой час. Некто вознесся над всеми судьбами, да и над бессмертными богами, вовсе не затрудняясь вопросом, есть ли богам этим до нас дело… Какой сенат и квириты? Тени! Льстецы и угодники! Или единомышленники тиранов… Но могут ли два честолюбца мыслить одинаково? Те же Октавиан* и Антоний*?.. Едва ли. А быть заодно в преступном сговоре против отечества и граждан, пока интересы не разошлись… Впрочем, к чему эти умствования песчинки под жерновом? Тошно. И ничего не поделаешь. Так тошно, что и страха не осталось… С тех пор как они зарезали Хозяина8 я ко всему готов.
    Но почему молчит, всматриваясь пристально, даже изумленно, словно пытаясь что-то понять? И не понимает. Но вот, обернулся к скучавшему позади центуриону9.
   - Как тебе личность, Лигурий?
   - Не старый, вроде, а плешив. - скрипнув амуницией, верзила-центурион покосился на полки со свитками. -  Видать, заучился.
   Трибун обвел взглядом книжные залежи:
   - Ну, это - само собой… А стратегических мыслей не возникает?
  ____________________________________
1 - примечания автора в конце тома
     *  - см. Указатель имен

   - Чего? - насторожился центурион.
   - Шутка!.. - отмахнулся трибун и лицо его вдруг исказила чудовищная гримаса, а голова  резко дернулась вправо и вверх. И тут же, все прошло, а сам он, похоже, ничего не почувствовал, но… Нелегко,видать, дались ему эти чины-фалеры.
    - С нами поедешь! - поубавив металла в голосе, метнул на стол табличку10. -   Ознакомься. А мы бумаги соберем. Лигурий, как следует, повсюду пошарь, в атрии11, в спальнях… Чтобы ни клочка не пропало!
      Бросив строгий взгляд на солдата с фонарем, центурион вышел. Арестант раскрыл резную, увитую ликторскими связками рамку… Воск чистейший, почерк каллиграфический, хоть в бронзе отливай - поставлено дело, что ни говори. А внизу не одна - две печати! Лягушка перед прыжком и сфинкс в профиль - выше некуда! Городской претор Гай Цильний Меценат и сам «священный и неприкосновенный»12  сын Божественного Юлия13!
     Но в Риме его нет, далматов14 покоряет. Вернулся бы - если  не полный триумф15, овацию16 непременно бы закатили, чтобы по всей Италии слышно было. Значит, Агриппа*! Кто еще вправе скреплять указы таким перстнем? Только у него имеется сфинкс-дубликат17 - полное доверие Октавиана. А еще, как у всякого достойного гражданина, тем более, ближайшего сподвижника Блюстителя нашей нравственности, у него есть жена - Помпониола, «Аттика»*.
     И вспомнился ее плач - тоненький, безутешный… Как наяву, увидел, прилипшую ко лбу, золотистую в полуденных весенних лучах, прядь и крупные градинки-слезы, скатывающиеся из полных отчаяния глаз. Рванувшись из рук младшего Квинта*, неугомонная обезьянка сбила ее с ног, и глиняная лиловая лошадка на колесиках, которую она так старательно пеленала, раскололась о гранит.
     Ни Пилия*, неопытная еще мать, ни престарелый Аттик*, в приливе отцовских чувств, пытавшийся даже заржать, рухнув на четвереньки, ни госпожа Теренция* не могли ее успокоить. Плакала не от боли или испуга, оттого что лошадки больше нет - никак не могла смириться. Хозяин протянул ей пригоршню смокв, но Аттика оттолкнула его руку. Прикладывала осколки гривы к крупу лошадки и не хотела вставать.
     Лишь Туллия* сумела ее утешить, раздобыв из складок столы18 маленький серебряный колокольчик и тихонько позвенев им за спиной девочки. Обернувшись, та потянулась на этот звон - чистый, хрустальный, как голос самой Туллии…
      И Хозяин улыбался, забыв, как будто, и о злополучном проконсульстве19, обрушившемся внезапно на его седины, и  о подводных течениях, всколыхнувшихся мутью и подлостью по всему форуму, в связи с продажей имущества предательски осужденного Милона*… Даже о жутких своих долгах.
      Боги бессмертные! Все это кажется счастливым, несбыточным сном - Крытая улица сбегает к подножью Квиринала20 и посреди платановой рощи, еще прозрачной, но зазеленевшей уже тонкими, молодыми листочками - дом Цецилиев21. Прочный, основательный, как Сервиевы22 стены. А чуть поодаль - коринфский мраморный портик, розоватый на фоне безоблачной лазури храм Благоденствия...
     Звенит за деревьями колокольчик и детский смех… На столах сверкают, переливаются радужно бесценные мурринские23 вазы, сияет золотая посуда, а в ней - яйца, репа пареная, лук, каша из полбы - простая, без причуд, римская еда, как принято в доме Аттика…
   Консульство Клавдия Марцелла* и Сульпиция Руфа*… Нас провожают в Киликию24…
    Ничего этого давным-давно нет, разве что посуда этрусская в сундуках Аттика уцелела. Час Волка25 - спят Формии26  даже прибоя не слышно. И ни одна псина не заскулит. В бассейне, посреди атрия, проглядывая сквозь просвет в крыше, мерцает невозмутимо – не дрогнет! - отражение далеких звезд. А по всему дому - грохот, бряцанье доспехов, чужие, хриплые голоса…
   «Доставить со всеми обнаруженными в доме манускриптами27. Скрытно. Никаких контактов в пути следования не допускать.» - значится в табличке. Ясно, откуда ветер! Милейший Цецилий Помпониан*, как всегда, прав: родственные связи - цемент государственности. А когда зять - второй человек в Риме, это и не цемент даже… Сталь, клинок, бьющий без промаха! Но писем, которых ты так жаждешь, здесь нет - ни твоих, ни нашего Марка28…

                *         *
                *
    Собрались в узком кругу, приватно. Слева от хозяина, на почетном консульском месте29 - Аттик, из уважения к немыслимой его эрудиции и преклонным годам, поскольку консуляром30 тут был только зять его, Випсаний Агриппа. Недаром Феоген* - астролог, кстати, не из последних - в юности еще, предсказал ему великую судьбу! И тридцати не исполнилось, а уже и лазоревым знаменем31 и морским венцом с лентами32 за победу над младшим Помпеем* награжден. Кто в его годы таких почестей удостаивался? Но не возгордился. Скромно прилег на верхнее ложе33, справа от тестя, напротив хозяина, коим кворум34 и ограничивался, других гостей не звали, матрон просили не беспокоиться, мол, никаких симпозиев35  - скромный деловой обед.
   Но квириты глазам бы не поверили, взглянув на собравшихся отобедать в огромном этом дворце - черной жемчужине Эсквилина36  посреди красивейшего в Городе37  парка, сказочно разросшегося на месте зловонных свалок, нищенских безымянных могил.
    Впрочем, простому квириту было и не пройти дальше вестибула38 черного «лукуллового» мрамора39, отшлифованного до зеркального почти блеска!  Вот уж, поистине.. Родные стены! Как дивно и ненавязчиво смиряли они душу прохладой в разгар изнурительной римской жары; отогревали ее продрогшую в жестокую зимнюю стужу, золотистыми ласковыми отблесками, никогда не гаснущего в атрии очага!..
    Досадно только, что даже полноправного, исконного квирита допустили бы к этому очагу, разве что с корзиной отборнейшего древесного угля, не окажись он, к примеру, блеснувшим изощренностью кисти художником или, подавшим уже большие надежды, будущим великим поэтом. Однако, и поэтическое воображение не так беспредельно, чтобы представить картину столь невероятную. Именно в силу непритязательности ее и простоты.
    Ибо прислуживал у стола, подносил напитки и яства, менял приборы, смешивая в кратерах40 с чистейшей родниковой водой, разливал драгоценное цекубское41 по фиалам42 один-единственный раб - диковатой наружности, хмурый и пожилой. Причем, никаких гастрономических пожеланий гостей он вообще не воспринимал, будучи глухонемым от рождения. Но эта его особенность вполне всех устраивала. Ибо разговор предстоял непраздный, а Законы XII  Таблиц43, предусматривающие неукоснительную пытку рабов при допросе, несмотря на общее смягчение нравов, никто не отменял. К тому же, все они давно знали этого раба. Хотя и по-разному.
    Аттик помнил его совсем еще молодым - нагловатым, задиристым в своре телохранителей старшего, Великого Помпея*, который изловил его в восточных водах у берегов Киликии, провел в пиратском своем триумфе к Капитолию44, но почему-то не казнил, а пристроил к делу, единственному, пожалуй, на которое разбойник этот был горазд.
   Агриппа слышал эту историю от тестя, но видел киликийца  совсем в ином ракурсе - с палубы флагманской своей квинквиремы45. Нет, он не ошибался. Именно этот раб - разъяренный и окровавленный, перегибаясь через борт, рубил секирой канат гарпуна, намертво впившегося кованым железным крюком в борт утлой его монеры46 в проливе у берегов Сицилии.
    «Что ж, служил фамилии, защищал сына хозяина. Верность - чего еще желать от раба? Но, с другой стороны…- неторопливо размышлял Агриппа, наслаждаясь, так редко выпадавшей ему возможностью никуда не спешить, никем не командовать, ничего не решать.   
    «Столько лет прожить в Риме… Да не где-нибудь!.. В семействе знатнейшем, благополучнейшем, по тем временам. В тенистых аллеях Карин47… В детстве казалось, что это и есть волшебный сад Гесперид48. А, глядя на корабельные носы перед их домом, представлял себя плывущим в Колхиду с аргонавтами49…
     Дом под Рострами50!.. Подумать страшно, во что превратил его пьяница и сатир51 гнусный Антоний. Да за одно это!.. - тут ход его мыслей прервал неуклюжий виночерпий, чуть было не плеснувший цекубом ему на блюдо. Едва успел кубок подставить,  а раздражение против Антония заставило даже зубы стиснуть, чтобы не застонать. - А Гай наш*?.. Все терпит. Сестру несчастную успокаивает, письма вразумляющие за море ему шлет. Да Цезарь* бы! Впрочем, и  он… С оторвой той македонской52 кувыркался… Все с ног на голову! Не зря Цицерон скулил: «О, времена! О, нравы!» И Катон Младший - надо отдать должное! «С переменой нравов меняется и судьба.» Все предвидели. Гиганты! Хоть и враги… А тут… Бьешься на всех фронтах, спину ему прикрывая… Впрочем, на то и дружба! А вот, с ветеранами ненасытными53, с капризами жены на каждом шагу сталкиваться, тестя с завихрениями его старческими ублажать… С явным превышением полномочий! Гай, конечно, смолчит. И не вспомнит. А сенат, сборище это полоумное? А возлюбленная супруга его?.. О, боги, что же творите вы прелестью этой женской и красотой нам на погибель?
   Гай тот же! Ведь совсем другим был! Одиссей с Ахиллесом54 в одном лице, разве что низкорослый. Не зря Цезарь в наследники его выбрал! Все, надо полагать, учел. Но… Видел бы он теперь, что с сынком его названным… Воспоследствовало. Как ведьму беременную эту встретил… Просто свихнулся. А она это чувствует и крутит, и верховодит, всюду где не спрашивают  - шагу без нее не ступи!
   Это парфяне55 да скифы56 какие-нибудь запредельные воображают, что в Риме он правит. А на деле?.. Извивается, бедняга, под ее каблуком! Не то, что душой - уже и желудком мается постоянно, а сделать ничего нельзя! И ауспиции57 не обнадеживают. А уж гаруспики58! Лучше бы они на внутренности зловещие те и не глядели… Лед и пламень у домашнего очага до последнего его вздоха. И дальше. Даже там!.. Отсюда, как говорится, и - в вечность.»
   Глянул, чтобы отвлечься от мрачных этих перспектив, в лицо раба, словно высеченное из киликийской прибрежной скалы, и вновь изумился его неотесанности:
   «Как же неистребимо в варварах этих зверство? Ведь, когда морские пехотинцы, уже у них на борту, вырвали из его лап секиру, кинулся грызть канат зубами - не знаю, как уж они  его… Урезонили. «Крокодил» развернуло кормой…»
   «Должно быть вопрос  важный, государственный, коль оба явились. Причем, без сопровождающих. - прикидывал, между тем, хозяин дома, Цильний  Меценат. - Ясно, что лишние уши ни к чему. Но как глянешь на киликийскую эту образину!.. А за столом - достойнейшие граждане, хоть и друзья. Что подумают?  Особенно, Тит, великий эстет, ходячая энциклопедия всех времен и народов! Главка, что ли, кликнуть? Но, при всех видимых и скрытых его достоинствах… Можно ли поручиться, что завтра о нашей беседе не узнает вся Сандалария59, которая при спуске с холма пересекает Субуру60, а та сливается со Священной дорогой61, откуда уже рукой подать до Палатина62 и старого дома Гортензиев63, перестроенного недавно Ливией на свой вкус. Да так, что не только соглядатаи день и ночь на всех балконах торчат, форумом64, будто бы на досуге, любуясь… Но и стены, похоже, сложены из ушей, малейший шорох улавливающих. Нет, с Ливией лучше не шутить, уж очень задумчивая у нее улыбка… Так что, придется без Главка. Но этот!.. Что же он творит, разрази его молния?!
     Не выдержав, нацеленных на него с двух сторон пристальных взглядов, глухонемой разволновался и, неловко взмахнув киафом65, сбросил со стола менторский золотой кубок66.
   «Юпитер Всемогущий! Лучше любого зеркала,.. - думал Аттик, глядя как драгоценный сосуд катится по мраморной мозаике, вспыхивая радужно «скифскими огнями»67. Как же я выгляжу, если головорез этот в жалкую такую развалину превратился? И ведь лет на двадцать моложе! А я?.. На что остатки сил трачу? Да стань зять мой любезный хоть диктатором, хоть царем римским!.. Я-то не помолодею. Ничем уже не воспользуюсь,»
    Встретившись взглядом с зятем, улыбнулся широко, обезоруживающе, хотя на душе кошки скребли, поясница ныла, а мысль лихорадило:
    «В могилу, кроме костей своих ничего не унесешь. Но к чему тогда вся эта суета? Чего мне не хватает?»
   Отложил на стол коклер68 - серебряную стройную женскую ножку - неторопливо, с видом сомневающегося знатока, обвел взглядом чеканные золотые подносы, ухватил двумя пальцами нежный язычок фламинго, особо рекомендуемый хозяином, обмакнул слегка в гарум69, отведал, запил цекубским, медленно дожевал закуску, утер губы мохнатой льняной салфеткой, ополоснул пальцы в кратере с плавающими в воде лепестками египетских роз, обернулся к хозяину. И одобрительно, солидно кивнул:
   - Отменно, друг мой, восхитительно!.. Такой привкус тонкий. Разве что на пирах Лукулла*… Правда, мы тогда отечественными соловьиными язычками довольствовались - импорт регулярный только налаживался, после того как Магн* злодеев морских приструнил. - кивнул снисходительно на киликийца, а про себя мрачно заключил: - «Да главного!.. Покоя душевного, отиума70 того самого, тебе недостает! Славно, конечно, с учениками в саду афинском71 рассуждать о смерти, которая никакого касательства к нам не имеет, ибо, пока мы живы, смерть еще не присутствует, а когда наступает - нас уже нет. Но как она наступает? Вот что важно! Сгинуть подобно Цицерону? Ночами будит этот кошмар! Уйти, хлопнув дверью, как Катон? Не смогу, это ясно. А если доберутся и письма залихватские мои прочтут? Простым изгнанием не обойдется!.. Подстрекал, выходит, убийц? Вдохновлял заговор? На зловещее дерево72 подвесят, в яме какой-нибудь грязной сгноят? Да, с точки зрения свободного разума, смерти, может, и нет. Но казней и пыток смертельных  - тьма! Это уж, несомненно. Какой, все же, жестокий мальчик, наш Октавиан, хоть и миловидный!»
    «Хвала Юпитеру, не стеклянный кубок уронил. Не разгрохал. Одно разорение с безрукими этими! - молча негодовал хозяин, стараясь не глядеть в сторону взбесившего его раба. - Да, самого Помпея Магна, бесславно погибшего, верный цепной пес. Редкость, не спорю - Раритет! Так Гай его и обозначил. Удачно, можно сказать, сострил. Но, если по совести, за то, что я тут один от всей нечисти мятежной отбивался, включая маньяков республиканских, заведомых коварных убийц, мог бы и посущественней чем-то одарить. Ведь после Сицилии рабов беглых, Сексту присягнувших, целыми флотскими экипажами казнил. Наглядно, конечно. Впредь, чтоб и не помышляли. Это с точки зрения политики. Но экономически!.. Совершенно нецелесообразно». - подытожил в уме Меценат, а вслух поинтересовался:
    - А скажи-ка, любезнейший Тит, что особенно роскошно было на Лукулловых тех пирах?
   Аттик отставил кубок, стряхнул невидимую крошку с шелкового серского73 покрывала, улыбнулся мечтательно:
    -  Не еда, разумеется. И не напитки. Сама постановка вопроса. Размах! Как-то мы с Цицероном решили малость его осадить, доказав, что он, как и прочие, на публику работает, показушничает, попросту говоря. И, уж очень, вознесся. А, когда один обедает, не иначе как кашу из полбы, капусту да репу жует. В первое консульство Гая Юлия74… Как сейчас помню! Жуткий тогда  демократ был! Черни в угоду, на роскошь несусветную аристократическую нашу ополчился. Древние указы против излишеств из сундуков пыльных выгреб и в газетке своей75  опубликовал. Безо всякого, конечно, согласования с сенатом.  Чуть ли не ежедневно с Ростр перед плебсом ораторствовал. Поименно всех нарушителей указов тех перечислял, призывая в Народное собрание76 на расправу.
     Само собой, не всерьез. Очки  набирал, консульские  провинции77 надеясь переголосовать. Ему ведь сперва не Галлию с Иллириком78 - надзор за италийскими лесами и пастбищами всучили. Думали,  вконец разорить, так долгами опутать, чтобы никогда уж не вывернулся. Вот он и надумал прикрыться от них этой самой…
   Аттик отпил вина, поставил кубок на стол, отыскал глазами пурпурную ракушку покрупнее, подцепил коклером, потыкал в нее изящной ножкой-острием, извлек подрагивающего моллюска, смакуя неторопливо, пережевал, причмокнул губами от удовольствия, тщательно утерся салфеткой… И вдруг, сделав страшное лицо, громыхнул кулаком по столу, отчего посуда тревожно зазвенела, а  раб застыл с блюдом маринованных сонь на полдороги в глухонемом киликийском ужасе.
   -… Позорной роскошью! – рявкнул Аттик так, что язычки пламени в светильниках дрогнули. И ласково улыбнулся.
    Агриппа и Меценат рассмеялись, раб тоже ожил, водрузил сонь на стол, засуетился над серебряным осликом, груженным золочеными тюками холодных закусок…
     Пустая раковина, раздавленная коклером Аттика, хрустнула, рассыпавшись по тарелке.
    - Заклинаний враждебных опасаешься или ворожбы? - съязвил хозяин.
    - Того и другого следует избегать. - отозвался гость, старательно измельчая остатки ракушки соблазнительной серебряной ножкой.
    - Боги благие, согласно Эпикуру, значит, бездействуют, а силы зла свирепствуют повсеместно? В твоем космосе79, Тит, не заскучаешь! – криво усмехнулся Меценат.
    - О космосе судить не берусь, - скромно потупился Аттик. - А в нашей жизни… Цезарь покойный, хоть и Верховный понтифик80, а тоже… Богов особо не жаловал. Но, как выпал однажды в Галлии из повозки, ребро сломал, так, с тех пор… Не то, что на коня - в колесницу триумфальную без заклинания троекратного не садился.
   - Все-то ты знаешь!.. - восторженно качнул головой Меценат. - А с Лукуллом чем кончилось?
   - Ничем. - отмахнулся Аттик. - Первым, само собой, в списки те Юлиевы угодил. Но… Не отреагировал. В Народное собрание не явился. Пирует в садах своих, как ни в чем не бывало, что в будни, что в праздники. Вот мы его с утра пораньше у храма Сатурна81 и подстерегли. Так, мол, и так, достойнейший, ты нам, конечно, друг, но истина дороже. Желаем незамедлительно прояснить, какие дары природы в своем дворце, в отсутствие гостей вкушаешь? И, тем самым, удостовериться кто ты, на самом деле, - доблестный муж Лициний, орел Кавказа и Понтийских степей82, или обыкновенный прохиндей римский, какие сотнями на форуме околачиваются. Словом, хочешь - не хочешь, а нынче же зови нас к столу. Но при одном условии. От слуг своих подальше держись и… Никаких жестов секретных и мимики! Можешь в двух словах, прямо сейчас, сообщить, что дома с друзьями нынче обедаешь. И все. Никаких уточнений. А мы уж, за этим проследим - до вечера ни на шаг от тебя не отступим.
     - А он - что? - Меценат даже подушку из под локтя откинул.
     - Деваться некуда. Согласился. - Аттик положил в свое блюдо кусочек сони. - Сказал рабам, что будет обедать с друзьями у себя в «Аполлоне». Ну, мало ли где? Дело хозяйское. Мы с ним тогда весь день неразлучно провели, глаз не спускали. В бани вместе пошли, в мяч на Марсовом поле83 сыграли, на форуме Клодия Пульхра* встретили. Как они с Квинтом нашим84 сцепились!.. Насилу ликторы Бибуловы* развели. А вечером заваливаемся всей бандой в тот самый «Аполлон»…
   Обсосав косточки птички, Аттик поместил их на краешек блюда, выдерживая паузу, снял венок, промокнул лысину салфеткой и, наконец, сжалился:
    - Не буду вас томить, Пиршество он закатил изысканнейшее! На восемнадцать персон.
    - Так значит?.. - вздохнул, разочарованный отчасти, хозяин.
   - Ничего это не значило! - утешил его Аттик. - Просто в доме этого хитреца было несколько пиршественных залов, и каждый соответствовал размаху трапезы. «Аполлон», к примеру, предназначался для пиров стоимостью от двухсот тысяч сестерциев85 и выше.
     - И выше? - искренне удивился Меценат.
     - До миллиона. - уточнил Аттик. - Это я уж потом, у брата его выведал.
     - Славные были времена! Да и римляне… - окинув взглядом, золотистый, ломящийся от яств, стол, который уже не казался таким роскошным и изысканным, Меценат с грустью покачал головой. - Не то,  что нынешняя наша…
   У него чуть было не вырвалось: «трясина», но, поймав на себе взгляд Аттика, застывшего, словно в охотничьей стойке, префект Рима предусмотрительно смягчил характеристику эпохи:
    - …Рутина.
   Молодой черный раб, отодвинув завесу, осторожно заглянул в триклиний:
    - Прости, господин. Гонец к сиятельному Марку Випсанию. - Безотлагательно, говорит!
     - Зови! - глухо отозвался Агриппа, приподнимаясь, с тяжким вздохом, со своего ложа. - И здесь отыскали!..