Подонки Ромула. Роман. Книга вторая. Глава 31

                Каждый человек есть нечто большее, чем он кажется
                самому себе. Он представляет уникальную,неповторимую,
                и всегда значимую и замечательную точку, в которой
                явления мира пересекаются только один раз и никогда
                более в таком сочетании.
               
                Герман Гессе.

               
                Он думает, что живет в государстве Платона,
                а обитает среди подонков Ромула.

                Марк Туллий Цицерон.


                ГЛАВА XXXI

    Проснувшись, никак не могла понять, как она очутилась на зеленом холме перед мраморным портиком, за которым темнели стройные кипарисы. Холм круто обрывался в море - лазурное, с изумрудными прогалинами у берегов, размытое белесой дымкой на горизонте. Одинокая либурна застыла в нем неподвижно, как гребень черепаховый в волнистых густых прядях. Кренился желтый парус, весла пенили воду у бортов… А суденышко, как и парившие над ним чайки не двигались с места.
       «Но так не бывает!» - протерла глаза и тут только сообразила, что все это - и море, и колоннада мраморная, и холм - нарисованы на стене комнаты, где стояла ее кровать.
Ей и раньше доводилось видеть картины - на форуме, в базиликах… Да хотя бы и ту, на которую пялился в винной лавке немой.
Тоже с морем… Но, в сравнении с этой, где каждая травинки и камешек были как настоящие, а по волнам, казалось, можно было уплыть далеко–далеко - мазня в лавке доброго слова не стоила.
«Ему бы это море увидеть!» – подумала Магия, но вспомнив застывший, мертвый тот взгляд в пустое небо, обернулась к изголовью кровати и стукнула три раза по дереву, чтобы никогда, даже среди манов, злодея этого не повстречать.
А сейчас, только забавный бронзовый ослик с бубенчиком на шее смотрел на нее с изголовья… Коснулась его кончиками пальцев, но и ослик был неживой, совсем холодный…
- А не надо было Макробия моего резать! - шепнула себе в оправдание.
Но, вспомнив живого Макробия, лишь чуть нахмурилась, плакать не стала. После всего, что случилось с ней жуткой этой ночью, смерть его уже не казалось такой ужасающей - поблекла, отодвинулась, словно за горизонт, туманно прочертившийся где–то в сердце ее, а не на стене…
Как она бежала!.. Задыхаясь, одна-одинешенька! Как рвалась из рук насильников и палачей!.. А был бы Макробий рядом - он бы защитил? Да сбежал бы, как Штырь, шкуру свою спасая! Только и умеют!.. Подкладывать, как подстилку, под каждого встречного… А Випсаний Агриппа!.. Явился и спас, когда она… Ни на что уже не надеялась!
Скосив глаза, тронула пальцем кончик языка и, облегченно вздохнув всей грудью, почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы не просто благодарности - восторга.
«В золотых доспехах, как Марс с Палатина мчался!.. Но совсем не страшный! - она улыбнулась мечтательно. - Сколько отец про него рассказывал! Я и не думала, что он такой молодой… А как все его слушают! И ни потом, ни чесноком от него не пахнет!..»
Впрочем, все происходившее, после того, как Агриппа увез ее от тех
головорезов виделось урывками, смутно. То ли засыпала, то ли теряла сознание, опираясь на его руку, державшую узду - такую теплую, даже через
мокрый насквозь плащ.
Четко запомнилось только, как с форума конь вынес их на Марсово поле, где целое конное войско выстроилось перед Агриппой у портика Помпея. Тут он передал ее двум солдатам и умчался со всадниками в сторону Фламиниевых ворот… Куда ее везут, уже не понимала. И не было сил противиться - от усталости и говорить не могла… А перед глазами мелькала Тарпейская скала, ростры, Юлиева базилика, храм Кастора и колодец Ютурны, как в кошмаре. За ночь - третий раз подряд!
Но как оказалась в постели? И, что самое невероятное - одна! Никто не храпел рядом, не стягивал на себя, затканного пестрым узором, вавилонского одеяла. А подушки пуховые?.. Простыни, тончайшего кадурского полотна?!.
Откинув со лба волосы и ощутив, какие они мягкие, шелковистые, вспомнила пожилого раба, который подвел ее к мраморной ванне, такой высокой, что она и заглянуть туда не смогла. А раб велел ей совсем раздеться, помог подняться по приставной лесенке, но в ванну к ней не полез.
После всех ужасов, после холодного дождя, хлеставшего всю ночь, - какое было блаженство окунуться в горячую воду! А когда, склонившаяся сверху рабыня, стала легкими прикосновениями вспенивать душистое галльское мыло в ее волосах!.. Зажмурилась, да так, сидя в воде и уснула, уверившись в том, что в этом доме ей ничего не грозит…
В левой руке он держал узду, а правой прижимал ее к груди так, что она слышала, как бьется его сердце, потому что не было на нем никаких доспехов - лишь туника, почти такая же тонкая, как ее хитон. И дыхание его горячее позади!.. Но встречный ветер рассеивал, уносил живое это тепло. Откинув голову назад, чтобы быть к нему ближе, она ткнулась затылком в его подбородок и оба рассмеялись - звонко, весело, понимая друг друга без слов.
Конь нес их по пустынному морскому берегу. Не италийскому, невиданному какому–то - с розоватым песком. Или он казался таким в лучах заката? У деревьев, выстроившихся в полосе прибоя, стройными исполинами, были волокнистые совсем без веток, стволы. Только на верхушках трепетали зелеными перьями, покачивались на ветру, узкие продолговатые листья. Наверное, эти деревья отец называл пальмами, когда рассказывал ей о Сицилии и Островах Блаженных. Так хотелось когда-нибудь их увидеть, что из всех скучных занятий в школе, у учителя, вечно размахивающего розгой, которого даже мальчишки боялись, как огня, запомнился больше всего один стих. И сейчас он вырвался у нее сам собой:

             «Где пробегают светло беспечальные дни человека,
              Где ни метелей, ни ливней, ни стужи вовек не бывает…»

Агриппа отпустил поводья, давая коню волю, и подхватил - но не на корявой школьной латыни Тита Андроника, а певучим языком Гомера - во весь голос, перекрывая шум волн:
   
             «Где сладкошумно летающий веет Зефир, Океаном
              С легкой прохладой туда посылаемый людям блаженным».
Откинул ее волосы и шепнул, обдавая горячим дыханием:
- Гомер нравится?
     - Не было у меня никакого Гомера! Юноной клянусь! - испуганно обернувшись, коснулась щекой его губ, и от прикосновения этого по телу  пробежал озноб. А он засмеялся, правой рукой прижимая ее к себе еще крепче, а левой скользя вверх по бедру, обнаженному вырезом хитона.
        Тонущий в море, солнечный диск; волны расплавленного золота, бегущие от него к берегу; алмазные, сверкающие брызги из-под копыт; багровые сполохи в облаках, трепет тонкой листвы - все смешалось перед глазами. Она проваливалась в бездонную пустоту. Дыхание перехватило, но страшно не было - затылком чувствовала его плечо. И, развевающиеся по ветру, волосы касались его лица. А он уже срывал, отбрасывал в пенящуюся волну зеленый ее хитон, которого и жалко не было - только мешал отдаваться его ласкам, настойчивым сильным рукам, в которых она казалась себе перышком легким, пушинкой, подхваченной неистовым ураганом. А он вдруг взметнул ее вверх и, не прерывая скачки, подбросил, перевернул в воздухе, усадив лицом к себе так, что она смогла, наконец, заглянуть ему в глаза. Но лишь на мгновение, потому что он, чуть приподняв ее в ладонях, вошел в нее всей мощью своей и нежностью так глубоко и неудержимо, что она ничего уже не видела и не ощущала, кроме бушующего внутри тугого, горячего, невыносимо сладостного смерча…
Она  так стонала и вскрикивала  в воде, что рабы не на шутку перепугались, но будить ее не посмели. Вынули осторожно из ванны и, завернув в простыню, перенесли в спальню для гостей - распоряжение хозяина, сделанное, к тому же, в отсутствии госпожи, хотя и обсуждалось тревожным шепотом всей фамилией, но выполнялось неукоснительно.
  А с раннего утра, посланцы с Квиринала зачастили. Запыхавшиеся, взмокшие после крутого подъема на Палатин без роздыху, они врывались в атрий каждые полчаса с одним и тем же вопросом: не вернулась ли госпожа Помпония?
  Им предлагали отдышаться, выпить прохладительного. Но гонцы, даже от воды отмахивались и тут же исчезали. Аттик ждать не любил, а запрет Божественного Юлия передвигаться по городу верхом, после восхода солнца, строжайшим образом соблюдался.
К полудню, скороходы эти переполошили весь дом, а хозяйка так и не объявилась. Марципор едва успевал разгонять, шептавшихся по углам, рабов. Но и его недобрые предчувствия одолевали. Уведомив первого же гонца о том, что госпожа, вчера еще, отправилась к сестре принцепса, предполагая остаться у нее на ночь, он не сомневался в том, что Аттик, взволнованный отсутствием дочери, догадается послать людей в Карины. Но, если с тех пор, у них побывало не меньше десятка гонцов… Значит, госпожи там нет? И перед глазами его вставала жуткая картина, которую он предпочел бы не видеть никогда. Но - проклятье памяти! - и забыть ее было невозможно: чужие стоптанные сандалии у экседры. Где так любил отдыхать господин…               И   И госпожа - в съехавшем набок лавровом венке, на коленях у Эпирота!      Е    Ему бы и в голову не пришло трезвонить о таком позоре. Но ведь и другие рабы видели! Госпожа вина требовала, кто-то фрукты им подносил… А теперь она - неведомо где!
       «Что будет, когда вернется наш Марк? Лучше о том не думать! - решил для себя старый управитель. - И  без того голова - кругом!»
       Младшая госпожа проснулась чуть свет. Пить теплое молоко с медом и пеплом отказалось наотрез, только спрашивала - где моя мама? И никакими сказками удержать ее в постели Акта не смогла. Оделась сама и блуждала теперь по дому с мокрым носом, чихая и кашляя…
Больше всего ее гонцы от деда огорчали. Не успевали задать все тот же вопрос, а она, зная, что ничего нового им не скажут, не могла сдержать слез. И некому была ее утешить - забившись в дальний угол атрия, оплакивала тихонько несчастную свою жизнь - только и остается бродить вот так, в одиночестве с игрушками надоевшими или обезьянкой - такой же заброшенной, никому не нужной, как и она сама. Впрочем, и обезьянки поблизости не было. А отправиться на ее поиски Агриппинка не могла. Надо было за входной дверью следить и первой маму увидеть. Но та не возвращалась. Вместо нее на пороге возникал очередной, взъерошенный, утирающий со лба пот, дедов скороход. И, готовая броситься навстречу, она отворачивалась от двери, чувствуя, что внутри у нее все обрывается и уже ничего хорошего там не остается - только холод и пустота.
Акта пыталась увести ее из атрия, но Агриппинка, молча, прятала руки за спину. И Марципор места себе не находил, пока не догадался послать к ней Дионисия с водой, слегка подкрашенной синькой. Запретный отцовский таблин, где ничего нельзя было трогать, а только смотреть, и сам по себе притягивал. Но видеть, как наполняют клепсидру, как голубая водичка течет по прозрачным трубочкам!.. Против такого искушения не устояла - сама протянула руку Дионисию и пошла с ним, заглядывая, то и дело в ведро, беспокоясь, как бы такую красивую воду на пол не расплескал.
«Вот судьба! - вздохнул Марципор, глядя ей вслед. - С малых лет - горести да невзгоды. А дальше?.. Бедное дитя!»
  Магия, между тем, никак не решалась выбраться из постели, не зная, что ее ждет. Конечно, безумная скачка с самим Марком Агриппой, это неземное блаженство на закате было лишь несбыточным сном. Но зачем-то же ее сюда привезли, искупали в мраморной ванне и, одев в розовую невесомую тунику, уложили в кровать из драгоценного клена с узором, напоминавшим павлиньи перья. Да еще груши и виноград в серебряном блюде на изящном трехногом столике рядом с кроватью!
 А как за все это платить? Ведь у нее ничего нет! Даже хитон шелковый исчез, вслед за туфельками, сгинувшими в кошмаре ночном без следа… Но рядом с кроватью обнаружились новенькие сандалии с лиловыми в тон тунике, ремешками. И еще одна верхняя туника, тоже розовая с лиловым пояском свисала со спинки, стоявшего чуть поодаль, плетеного кресла, краешек которого отражался в овальном зеркале на стене, таком большом, что в нем можно было рассмотреть себя в полный рост. И не издали, мельком, как в дорогих лавках, откуда ее вечно гнали, чтобы не загораживала
товар покупателям, а вблизи, по-настоящему, как ей всегда хотелось!
       Покосилась на дверной проем, завешанный плотной тканью, за которой слышались отдаленные голоса, и не выдержала. Выскочив из кровати метнулась на цыпочках к зеркалу, но не добежав, застыла посреди спальни, словно не узнавая стройную зеленоглазую красавицу в ореоле огненно-рыжих волос, отразившуюся в шлифованной бронзе. Как шла ей эта короткая туника, приоткрывавшая глубоким вырезом грудь! Какой жемчужной, сияющей была ее улыбка!
         Она и не знала, что зеркало может так радовать - даже подпрыгнула от восторга. Взвившаяся вверх туника обнажила бедра, язычок золотистого пламени полыхнул между ног. И все было так неотразимо привлекательно, так прекрасно, что в ней проще было было заподозрить некую озорную небожительницу, сбежавшую с наскучившего ей пира богов, чем нищую, бездомную шлюху.
        И чувствовала она себя, если и не уверенней, то, как бы, умудренней. Ну, нет у нее ни асса! И отца, который мог бы о ней позаботиться, нет. Мать Бахусу предается. Хоть и не мертвая - все равно, что в царстве теней. А Макробий совсем туда переселился. Может, и к лучшему?  Что ему здесь делать? Разве позволила бы она теперь торговать чудным этим телом?
«Да ни за что!»
Она уже не казалась себе потерянной среди всей этой роскоши в чужой спальне. Что поделаешь - каждому свое!.. Если бы все рождались во дворцах с расписными стенами, кому же тогда ютиться в тесных каморках инсул, за перегородками, сплетенными из ветвей, кое-как обмазанных глиной?.. Но свет и во мгле светит! Ввергнув в сиротство и нищету, на самое дно жизни, небеса одарили ее красотой, о которой иные девицы благородные и мечтать не могли.
Дар этот не сулил счастья. Слепая Фортуна красоты не различает, проносит рог изобилия стороной. Но зрячих красота завораживает. Мимолетная как взмах крыла бабочки, она кажется неземной, являя миру единственное доказательство возможности совершенства, то есть высшего промысла, а следовательно, и смысла в безумном, вечно затуманивающем эту простую истину, вселенском хаосе. Ибо всякое безобразие и уродство плодятся бессчетно, сами по себе, но красота и гармония недостижимы вне идеала, без общего закона и соразмерности частей.
  Ни о чем подобном Магия, конечно, не помышляла. Просто не могла налюбоваться собой - она ведь была не слепая!.. Не один мраморный хоровод Муз в погоне нынешней на Велабре, у храма Счастья видела, но и к красавицам Клоацинам с их голубком не раз присматривалась. Да и статую Прекраснозадой - богини Любви! - с детства помнила, с праздничного, счастливого того дня, когда отец с матерью ее, совсем еще маленькую, на всенародное открытие храма Венеры Прародительницы, на руках приносили!
 А теперь, позади нее в зеркале отражалось кресло с розовой туникой на
спинке; столик с фруктами на бронзовых гнутых ножках; безбрежное море на стене; кровать, казавшаяся издали царским, просто, ложем. И, удивительней всего - сама она вписывалась в этот мир так естественно, будто все в нем только для нее и создано. И так легко, радостно становилось на душе -  взлететь хотелось!..
«Как же, наверное, счастливы те, кто живет здесь всегда!» - думала она, подбегая к кровати и примеряя лиловые сандалии, которые пришлись прямо  по ноге. Натянув скрещенные ремешки повыше и затянув их под коленками, снова кинулась к зеркалу, прихватив по пути тунику с кресла.
В сандалиях ножки ее стали еще стройней, а лиловые ремешки оттеняли матовую их белизну. Оставалось надеть верхнюю тунику и, нырнув в нее с головой, она принялась осторожно, чтобы не помять, стягивать ее вниз.
- Ты кто? - послышался сзади удивленный детский голосок.
       Выглянула одним глазом, из-под присобранной на плечах туники и растерялась, увидев на пороге девочку с деревянной куклой
- Я?..
Девочка огляделась по сторонам:
- А больше тут никого и нет.. Ты  - новая наша рабыня?
- Я - гражданка римская! -  выпрямилась, гордо одергивая тунику  на  бедрах.
- Я - тоже. -  девочка  печально шмыгнула носиком. - Меня госпожой  Випсанией  зовут.  Но только рабы и чужие. А мама, папа и дед с бабкой его злющей  - Агриппинкой!
Магия глянула на нее внимательно:
- Марк Агриппа - отец твой?
- Да. - девочка грустно кивнула. - Но Акта сказала… Опять он куда-то ускакал. - в голосе ее послышалась обида. - И не попрощался!.. А что ты здесь делаешь?
- Я?.. - Магия не знала, что сказать.
- Ты тут спала. - девочка кивнула на неубранную постель. - Это я и сама вижу. Я, вообще, спрашиваю. - подняв с пола лиловый поясок, протянула Магии. - Ты уронила?
 Завязывая пояс на тунике, Магия отвернулась к зеркалу, чтобы выиграть время в поисках хоть какого-то вразумительного ответа.
     - Я тоже иногда забываю поблагодарить, если Акта не напомнит. - призналась девочка, внимательно изучая отражение гостьи. И улыбнулась, встретив в зеркале ее тревожный, косой взгляд. - Ты  красивая!
- Правда? - просияла Магия. Этого ей еще никто не говорил.
- Я никогда не обманываю, потому что боги все видят! - строго напомнила Агиппинка. И тут же смягчилась. - А тебя как зовут?
  - Олимпиада! - привычно отозвалась Магия. Но, глянув в глаза отражению девочки, тут же честно призналась. - А, вообще-то, я - Магия.
  - Два имени, как и у меня! - обрадовалась Агриппинка. - А тебе самой - какое больше нравится?
  - Если по правде… - вздохнула, оборачиваясь к ней новоявленная
красавица.
- Магия, пожалуй!.. В детстве меня все Магией звали. Но, знаешь, уж очень оно простое. А вот, Олимпиада!..
- Конечно! - согласилась девочка. - На Олимп все боги слетаются. Мама и дед тоже все греческое любят… А папа говорит,  римское, все равно, лучше...
  Кашлянула, прижав кулачок к губам и, неожиданно всхлипнув, отвернулась, уткнувшись лицом в ладони, чтобы гостья не видела ее слез, которых она не в силах была сдержать.
  Магия присела рядом, обхватила вздрагивающие плечики:
 - Кто тебя обидел? Бабка злая?
 - Нет, она только дома у себя командует. Обезьянку мою не любит!.. - чуть разжав ладони, жалобно всхлипывала девочка. - Говорит, убери с глаз моих… Эту грязь!.. И больше… Не приноси! Но дед все равно разрешает… Он - добрый!..    
- Так чего ты плачешь? - ласково гладила ее спинку Магия.
Девочка подняла к ней, покрасневшее, мокрое личико:
        - Мама не возвращается!.. Уехала куда-то!.. И все ее ищут!.. А если она совсем пропала?!.. 
  Магия прижала ее к себе:
- Не плачь! Вернется твоя мама!
Агриппинка глянула с надеждой:
- А когда?
- Скоро. Вот увидишь! - пообещала Магия, оглядываясь в поисках чего-нибудь, что могло бы ее отвлечь. - Грушу  хочешь?
- Нет. - всхлипнула девочка, утирая глаза кулачком. -  Лучше виноград. - и пожаловалась, но уже без слез. - А они меня с утра молоко пить заставляли! Теплое, противное такое… Ужас!
         Магия взяла с подноса самую спелую гроздь и протянула Агриппинке. Девочка съела две виноградины и смутилась:
- Так нехорошо. Я ем, а ты…
- Тогда я грушу возьму! - не стала отказываться Магия.
        Со вчерашнего дня ничего не ела, кроме трех усохших оливок в винной лавке. А груша оказалась такой душистой и сочной, что она и не заметила, как всю ее проглотила.
- Бери еще! - предложила Агриппинка. - Не стесняйся! Ты у меня в гостях! - метнулась к сундуку у стены и, добыв целую охапку пушистых льняных салфеток, как настоящая хозяйка выложила их на столик. - Чтобы руки потом утереть!
Присев на кровать, вторую грушу Магия ела уже не торопясь, откусывая понемногу, чтобы продлить удовольствие. А девочка вдруг заметила, лежавший на столике, перстень с черно-белым агатом.
- Это твое?
Магия, молча, кивнула. Но, когда Агриппинка потянулась к перстню, ей
стало не по себе. Не хотелось, чтобы малышка к нему прикасалась - мало
ли? Железка с трупа удачи не принесет! Сама перстня этого побаивалась, но опередив девочку, схватила его первой.
- Не трогай!
- Почему? - удивилась Агриппинка.
- Видишь, какой тут варвар страшный со шкурой на голове!.. Парфянин наверное…
  - Да это же самый обыкновенный Геркулес! - бесстрашно усмехнулась девочка. - Только черный!
- Вот пусть мужчины ему и поклоняются. А девочкам трогать его нельзя! - напустив на себя строгость, на ходу сочиняла Магия.
- Почему? - в глазах Агриппинки вспыхнуло любопытство.
Пришлось слегка ее припугнуть:
 - Замуж не выйдешь!
 - А ты уже замужем? - недоверчиво прищурилась девочка.
 - Нет.
  - Так, что же ты его носишь? - испугалась за нее Агриппинка..
  - Ну… - Магия глянула на нее в растерянности. – Вообще то… Я  не девочка уже.
    - А сколько тебе лет?
  - Семнадцать. - прибавила пару лет для солидности.
    - Да… - Агриппинка посмотрела с уважением, даже вздохнула. – А мне только шесть…
    - Вот видишь! - назидательно кивнув, Магия сунула перстень за ворот туники - подальше, если и не от греха, то хотя бы от любознательной и шустрой такой крошки.
 Но та не могла так легко смириться с ее превосходством. Хотелось тоже чем-то удивить, сравняться с взрослой такой подругой. Иначе Магию она уже и не воспринимала. Пусть, не  девочка, ладно, но ведь и не матрона! Однако, следовало подумать, чтобы не ударить лицом в грязь. И пока Магия утирала липкие от груш руки салфеткой, притихла, прикидывая, чем бы ее поразить. Игрушки тут не годились. Даже бамболу любимую отложила в сторонку, чтобы совсем маленькой не казаться. Аккуратно промокнув губы салфеткой, спросила, как бы невзначай:
- А ты в перистиле нашем была?
- Нет. - призналась Магия.
- Так чего здесь сидеть? Пойдем лучше погуляем. Я тебе обезьянку свою покажу. Только ее еще поймать надо! - и схватив за руку, потянула новую подругу к выходу.
Магия не противилась, разумно полагая, что выйти из спальни, с маленькой пусть, но хозяйкой, безопасней,  чем блуждать по чужому  незнакомому дому в одиночестве. Но, если уж не везет, то во всем! Спальня находилась в правом крыле атрия. И только через атрий можно было попасть в андрон - узкий мраморный коридор, чтобы, минуя хозяйский таблин,  выйти в сад. А Марципор, как раз, встречал в атрии хозяйского тестя - достойнейшего Цецилия Помпониана.
Так и не сомкнув глаз, не удовлетворившись скупыми донесениями
гонцов, Аттик сам прибыл на Палатин, чтобы досконально прояснить, а, в случае удачи, и не упустить из рук тревожнейшую ситуацию, грозившую разразиться не просто семейной драмой, но непоправимой трагедией всей его жизни.
Сопровождавший его конвой, был, на сей раз, немногочисленным, зато надежным, и состоял из той же лихой троицы - Эвбула, Арсама и Кулфа. В отличие от хозяина, они успели вздремнуть, подкрепиться и теперь, не отступая от него ни на шаг, изображали неусыпную бдительность, поигрывали увесистыми дубинками, сменившими, ввиду пешего строя, сыромятные плети.
При виде их голубых плащей, Магия оцепенела. Девочка тянула ее
за собой, но почувствовав, как ослабела в ее руке взмокшая вдруг ладонь новой подруги, глянула не нее и испугалась:
- У тебя лицо совсем белое!
Магия хотела что-то сказать и не смогла, онемев от страха. Между ней и злодеями был только имплювий с танцующим над водой Ларом. Что стоило им преодолеть мелкую эту преграду и снова схватить ее железными своими лапами? А они уже заметили ее. Кулф ткнул локтем Эвбула, кивая в ее сторону. И тот быстро сказал что-то, стоявшему рядом Арсаму, указав на нее пальцем. Да и старик в тоге, которого они охраняли, глянул так пристально, что внутри у нее все заледенело.
Дернула к себе девочку, пытаясь втащить ее в алу, из которой они только что вышли. Но та, не сознавая опасности, сопротивлялась. И тогда, подхватив ее на руки, Магия бросилась назад, в спальню. Но и там негде было укрыться, разве что, под одеяло вавилонское с головой!..
- Куда же спрятаться?! - шептала она в ужасе, ведь спасать надо было не только себя, но и дитя, ни  в чем не повинное.
- От кого? - девочка смотрела круглыми от изумления глазами.
- Там!.. В атрии!.. - Магия задыхалась. - Убийцы!..
- Какие убийцы? - Агриппинка попыталась освободиться из тесных ее объятий. Но Магия прижимала ее к себе изо всех сил.
И девочка стала успокаивать ее как ребенка:
- Это же дед мой, Тит! Он - хороший! И слуги его… Кулф, Эвбул… Они очень добрые!.. На лошадках всегда катают, когда дед на Квиринал меня берет…
- На лошадках? - прошептала Магия, а перед глазами ее встал ужас у храма Кастора и скачущий с Палатина всадник в развевающемся пурпурном плаще.
     Вспомнив о нем, поняла, что дочь Агриппы злодеи не тронут. Побоятся. Но с ней что будет?! Агриппа когда еще вернется? А пока его нет… Не то, что язык!..  На мелкие кусочки разрежут и… В Тибр на корм рыбам! Никто и следов не найдет…
     Спустив девочку с рук, осторожно выглянула из спальни. Прислушалась. Никто их не преследовал, только негромкие голоса доносились из атрия. Но Магия слишком многое успела повидать, чтобы верить в обманчивое их безразличие. Нет, нельзя было здесь оставаться! А Агриппинка, ничего не понимая, ловила ее руку и уговаривала:
- Не бойся! Ничего они не сделают! И вообще!.. Если хочешь знать!..
- она выпрямилась, гордо откинув головку. - Дед тут не главный! Пока мамы и папы нет, я здесь - хозяйка! Вот прикажу Марципору! Он их никуда дальше атрия не пустит! А мы с обезьянкой будем играть, сколько захочешь!..
       Магия присела перед ней и, положив руки на острые плечики, тревожно глянула ей в глаза:
    - Лучше скажи - из дома только один выход через вестибул?
    - Через постикум на задний двор можно выйти. Но там… - девочка потупилась и помолчав, неохотно призналась. - Засов железный. Такой тяжелый. Никак открыть его не могу 
         Магию словно пружиной подбросило.
- Где он, постикум этот?
- В саду, сразу за кухней. Через него продукты заносят, но… Ты уже уйти хочешь? - огорчилась Агриппинка. - Даже обезьянку мою не посмотришь?
- В другой раз! Обязательно! - улыбнулась ей Магия. - Когда деда твоего не будет!
- Ну пойдем… - печально вздохнула малышка. 
Вышли из спальни, Магия держалась за руку девочки, как слепая. Вступив в атрий, старалась в сторону бассейна и не смотреть… Они уже подошли к арке андрона, когда Аттик, сердито отмахнувшись от тупиц- гладиаторов, окликнул внучку:
- Воробушек, что же ты меня и не замечаешь? Или не узнаешь?
- Узнаю! Только ты, дед, за мной не ходи! - отозвалась Агриппинка, не оборачиваясь. - Стой, где стоишь! Понятно?
Аттик, сгоряча,  кинулся за ней, но сделав несколько торопливых, шаркающих шагов, остановился, беззвучно шевеля губами - поникший, ссутулившийся, с небритым желтым лицом.
Дочь еще можно было понять. Восторженность, молодая кровь, боязнь пустоты… В одном месте! Словом, вольность поэтическая! Но от внучки такого не ожидал. Воистину - День Гнева! Сыплются беды со всех сторон - и не увернешься! Да еще рыжая!.. В малышку как коршун впилась! Чему эта тварь может научить - подумать страшно! И тронуть ее нельзя - сам между молотом и наковальней! Не так кость легла, чтобы из-за шлюхи с зятем огонь раздувать… Хочешь не хочешь, а придется ушки на макушке держать, пока во всех делах семейных, с надлежащей обдуманностью, не разберемся!
       В конце андрона уже виден был широкий мраморный портик на фоне
яркой зелени, песчаные дорожки, белые статуи в немыслимом каком-то золотом свете. Магия мчалась так стремительно, что Агриппинка едва за ней поспевала, запыхавшись и на бегу, покашливая в кулачок,
делилась с подругой своими бедами:
     - Мне этот дед тоже!.. Надоел. Вечно со стихами своими греческими
пристает! То одно ему учи, то другое!.. А я их никак запомнить не могу! Учу-
учу и забываю!..
- Что рыжая эта здесь делает? - спросил, глядя им вслед Аттик.
- Спала. Только пробудилась. - доложил управляющий.
Аттик обернулся к нему, пытливо прищурившись:
 - Откуда взялась?
 Марципор развел руками, как бы разделяя его недоумение:
  - Господин прислал. Велел заботиться, как о близкой и никуда из дома не отпускать. До его возвращения.
  - А раньше у вас бывала? - тихо спросил Аттик.
  - С утра впервые объявилась. Солдаты привезли.
  - Достойный трофей! - криво усмехнулся Аттик. - Выходит, дочь моя здесь уже не хозяйка?
 Марципор даже побледнел:
 - Что ты, блистательный? Юпитером клянусь!
 - Юпитер тут не причем! - безжалостно оборвал Аттик. - Не его вина, что дитя больное не с кормилицей - со шлюхой уличной у тебя на глазах по дому отцовскому, бродит!
        - Акта! - закричал насмерть перепуганный управляющий.
    Крик его был слышен и в перистиле.
  - Ну, вот!.. - пригорюнилась Агриппинка - Сейчас сюда прибегут.
 А  Магия, затаив дыхание, озиралась по сторонам. Какая здесь была тишина! Какая красота ее окружала! Какие прекрасные цветы росли у ее ног - она и названий не знала! А деревья!.. Не очень высокие, но… Изящные, изогнутые ветки с узкими листьями! Почти, как в счастливом том сне! И надо всем этим цветущим великолепием - туго натянутая ткань, золотистая на солнце. Зажмурилась, запрокинув голову… Вот откуда волшебный этот свет, в котором и обнаженные торсы, словно затерявшихся в зеленых зарослях, задумчивых статуй, и тихонько журчавший фонтан, и обступившие его со всех сторон, обвитые плющом мраморные колонны казались золотыми!.. Но она и осмотреться, как следует, не могла - бежать надо было без оглядки. Бросив прощальный взгляд в сад, набрала побольше воздуха в грудь и выдохнула – резко, как учил отец.
- Где же он, второй выход?!