Подонки Ромула. Роман. Книга вторая. Глава 38

                ГЛАВА XXXVIII.

  Если «циркули», напоминая неугомонной всеядностью своей кухонных мух, слонялись по форуму без определенных целей и круг их интересов не был очерчен даже приблизительно, то «толпившиеся под рострами» твердо знали, что их сюда привело. Конечно, чувство гражданской ответственности, забота о благе государства. Кто, кроме них, мог предвидеть все будущие падения его и взлеты; все наиболее вероятные осложнения на границах отечества. Как и все роковые просчеты в действиях полководцев; досадные упущения в ходе мирных переговоров; недоработки в статьях, даже и не заключенных еще где-то на краю света, договоров.
    Отсюда, из под ростр, расползались по Городу, будоражившие нестойкие умы, слухи о парфянах, уже наводнивших Ближнюю Армению, о форсирующих Рейн бесчисленных ордах германцев… Вот и сейчас, престарелый энтузиаст, тревожно выкрикивал что-то в толпу, чертя в воздухе огромные треугольники - скорее всего, далматские горы, в которых безнадежно застрял, а возможно, и погиб уже молодой Цезарь. Толпа, затаив дыхание, внимала.  Лишь изредка кто-то, молча, переглядывался с соседом, как бы обмениваясь тягостным своим предчувствием, ощущением нависшей над Городом катастрофой.
      Однако, и власть не дремала. Точно определить, сколько соглядатаев, присматриваясь и запоминая, находится сейчас в толпе Новий, конечно, не мог. Но оратор был его человеком - опытным, хорошо оплачиваемым старослужащим, мутившим воду у ростр еще со времен Республики. И двое рядовых, начинающих агентов, затесавшись в толпу, очень натурально изображали приезжих зевак из глубинки. Все они числились в сенатских платежных ведомостях, которые ежемесячно скреплял лягушачьей своей печатью Гай Цильний Меценат. Ведь речь шла не только о сравнительном анализе тревог и чаяний народных, о коих регулярно докладывали  недремлющие патриоты. Бывало в мутном этом коллекторе не только пустые болтуны, но и покрупней рыбка отлавливалась. Будущее туманно, асс колеблется, рынки лихорадит - мало ли что, не только в Риме, но и в захолустье каком-нибудь в горячие головы взбредет? Налоги, к примеру, организованно не платить, данные о состоянии имущества, по тайному сговору, замалчивая, а то и мечи с копьями в неизвестных целях запасать!.. В таких случаях осведомители незаменимы. Они ведь сразу живыми, неопровержимыми свидетелями становятся - корифеями очной ставки.
      Вот и конюх тот из Большого цирка, лишь поначалу отпирался. Допроса перекрестного с участием калабрийца не выдержав, признался, что брусок тот на полу конюшни нашел. А когда и где именно, не помнит - уж очень, перед тем, ватиканского много принял. И точка. Больше ни слова нельзя была из него выжать. Эх, если бы не законы, по которым римского гражданина и пальцем тронуть нельзя!.. Вывернули бы негодяя наизнанку - соловьем бы запел! Но Новий законы  чтил, полагая, что они определяют не только человеческие взаимоотношения, но и качество постоянных контактов с Небом. Вторгаясь в извечную эту гармонию, преступник вносит во вселенную разлад, покушаясь на нравственность, разрушает мир и взаимопонимание с богами. А страж закона к тому и призван, чтобы, восстанавливая справедливость, добрые отношения со всевышними всемерно налаживать и сохранять.
       Словом, по всем конюшням, подвалам и закоулкам Большого цирка обыск пришлось проводить. При полном соблюдении секретности! Пять дней и ночей бессонных на это ушло. Но не напрасно. Еще с десяток сакральных брусков в разных нечестивых руках выявили! И все - в один голос: на полу, по страшной пьянке, в полном беспамятстве… Впору было «караул!» кричать. Новий не стал..
    Одиннадцать священных золотых слитков в отрубях и навозе - не уличный грабеж. Чувствовался размах, далеко за стены Цирка перехлестывающий.  Так что, тайну следствия надо было, как зеницу ока хранить. А как ее сохранишь, когда Цезарь, главный инициатор всех преступных замыслов в государстве - консул и Великий понтифик, у которого все храмы, вся святость римская в подчинении?
      Но и у него слабое место нашлось. Мстительным, говоря по совести, никогда не был. Врагов действительно прощал. Видимо, из высокомерия. Но, если уж кого невзлюбил!... С Катоном, к примеру, даже когда тот из жизни ушел, дискуссию не закончил. Как и со старым соперником своим, Лутацием Катулом. Мечта у него была - лишить старика подряда на ремонт Капитолия.
     Едва получив претуру, в консульство Мурены* и Юния Силана1, прямо в январские календы обвинил Катула в недобросовестном расходовании казенных средств, выделенных на реставрацию храма. Потребовал полного финансового отчета и предложил передать, завершенную почти, работу, Помпею. Оптиматы, встав стеной, конечно не утвердили. Но в массах, выступление «честного» претора против злоупотреблений в общественных работах, имело успех. Такая волна поднялась, что не будь в тот год Катон народным трибуном и не вступись - затравили бы старика подозрениями да судебными слушаниями. А через год Катул тихо скончался так и оставшись в памяти благодарных потомков главным попечителем всех Капитолийских построек. Не смог Цезарь его очернить. Вот Новий и явился к нему, консулу и Понтифику, с предложением провести детальную сверку отчетов Катуловых с утвержденной сенатом сметой по всему объему проведенных в храме работ.  Намекая на то, что недобросовестного застройщика и в могиле за руку схватить можно.
    «Как же он возрадовался! О вражде нашей, имевшей место, в связи с заговором Катилины и не вспомнил. Не только всю документацию необходимую, но и двух ликторов в помощь выделил, чтобы храмовые служители никаких препятствий этому важнейшему для государства аудиту не чинили.
      И на следующее утро, я уже расхаживал из целлы2 Юноны Регины3 в целлу Минервы, как у себя дома - трон Всеблагого Величайшего стороной обходя без всякого к нему интереса. Медный порог простукивал, стыки мозаики щупал. В эдикуле Ювенты4 засохший раствор в углу сковырнув, с ликторами советовался - а достаточный ли в нем процент цемента, в соотношении с песком?  Потом на крышу их потащил - бронзовых орлов римских по углам щупать… Словом, так за день уморил, что назавтра они в храм и не сунулись, дотошности моей, избегая, в портике целый день прохлаждались. А мне этого только и надо было - тень на плетень навести и, без лишних свидетелей, под зад Громовержца пристально заглянуть.
   На первый взгляд никакой беды не обнаружилось. Лежали  себе священные слитки на месте, аккуратным штабелем сложенные. Как будто Сулла только вчера их туда поместил. Но ведь не вчера! Двадцать лет как помер, а на золоте - ни пылинки! Это я сразу заприметил и, Юпитеру с Янусом двуликим помолившись, решил пару брусков под тогой из храма вынести - знакомому ювелиру на экспертизу. А золото, как бы от пыли и сырости, велел парусиной прикрыть, чтоб не приглядывались…
   Тут передо мной вся бездна злодейства небывалого и разверзлась!.. Бруски
золочеными оказались! Иные так небрежно, видимо, впопыхах, что даже на «клеймах Суллы» медь проступала. О подлоге с его стороны не могло быть и речи. Жестоким недаром прослыл, мелочным никогда не был! Эпитафия его на Марсовом поле - вечное тому свидетельство: «Никто не сделал столько добра друзьям и зла врагам, как Луций Корнелий Сулла Феликс, диктатор, любимец Афродиты» Все, даже насчет Афродиты - правда. Питала она слабость к нему… Несомненно. Да и взвешивали те слитки не раз, кислотой каждый перепроверяли, перед тем как в храм поместить. И опись  подробная при них  с личной печатью Катула… В голове не укладывалось!
     И стал я по пять слитков в день, между ног, на проверку таскать  - больше под  тогой не умещалось. Сто ступеней, в раскорячку, с Капитолия на площадь Сатурна, а утром, с тем же грузом по тем же ступеням - наверх. Чуть грыжу не нажил, пока не убедился - все медь! Причем, испанская. Но не могло три тысячи фунтов золота - шестьсот слитков! -  без следа испариться. Пришлось вернуться в цирк, так и не оправдав надежд Гая Юлия на посмертную дискредитацию благородного старца Катула.
     И тут, глядя в злодейские рожи конюхов и возниц, которым ничего не стоило, не то, что квадригу на глазах всего ипподрома у последней меты тормознуть, но и человека, не моргнув глазом зарезать, вдруг понял:
     В том уравнении со сплошными неизвестными, единственный, при всех обстоятельствах неизбежный, и хоть какому-то осмыслению поддающийся множитель не учтен - фактор времени!
     Если краденые слитки всплыли в полной почти сохранности у пьяниц этих горьких и кобелей, причем у одного прощелыги, мастера по ремонту колесниц, в ящике с инструментом целых три священных бруска обнаружилось, а в кошельке - только Борей с Аквилоном!.. Если азартные такие игроки,  беспутные прожигатели  жизни не успели все спустить и даже зубилом, как следует, поработать… Значит золото попало в их лапы совсем недавно. Иначе, от него бы и следов не осталось.  Разве что, в базилике Эмилиевой, у восточных менял…
   «Так что же здесь недавно произошло? Какое чудо выплеснуло на песок цирка сказочный этот улов?» - терялся в догадках Новий.
   - Мегалезии! - вскричал он тогда так громко, что скрибы, сопровождавшие  его на очередной допрос в страхе отшатнулись… 
    «Священные игры Кибелы, Великой Матери богов! Гонки колесниц - двадцать заездов… Как раз за два дня до злосчастного того доноса! Там правда, только тессеры выигрышные да медяки от щедрот Красса разбрасывали, а не священное золото, но…»
      Новий задумался. Не о гонках, хотя и сам в тот день ставил, как обычно, на «красных» - сперва семьсот сестерциев спустил, а потом две тысячи выиграл. Нет, не бешеный конский топот, щелканье бичей, крики возниц, тонущие в реве пятиста тысяч глоток и не полет колесниц, от которого дух захватывало…
     Помпа7, как наяву встала перед глазами! Торжественное молчание трибун, звон кимвалов, завывание труб, посвист флейт и величавая, сверкающая
всеми красками процессия…  Медленно объезжавшая арену!..
      Впереди, на триумфальной колеснице с воздетым империем – магистр состязаний, консул и Понтифик Гай Юлий Цезарь в расшитой золотыми пальмовыми ветвями тоге, в дубовом венке, который держал над его головой огромный государственный раб. За ним - толпа друзей и клиентов, возницы, музыканты, глашатаи… И, в окружении жрецов, таинственные, полускрытые в облачках ладана - символы великих богов. Впереди, под дикие вопли, истязающих себя корибантов, в колеснице, влекомой парой огромных львов, - Великая Матерь8 с золотой, сияющей на солнце, зубчатой башней на голове. А за ней - молнии Юпитера, павлин Юноны, копье Марса, сова Минервы, рубиновое яблоко в жемчужной раковине Венеры, змеи, обвившие крылатый кадуцей Меркурия9… И каждый символ святой - в отдельной передвижной часовенке на колесах с серебряными спицами. Общим числом - тринадцать!
    Подувший вдруг, ветерок рассеял облачко ладана над колесницей Юноны, и Новий залюбовался изумрудами, сверкавшими в золотом, тончайшей работы павлиньем хвосте, когда арены всколыхнул полумиллионный тяжкий
вздох. Что-то непредвиденное случилось у дальних Триумфальных ворот ипподрома. Но, сквозь облака фимиама, Новий ничего не мог разглядеть. Видел только, что вся процессия встала, а, вскочившие с мест зрители  кричат, размахивая руками, и злобно плюются, кто на ступени, а кто – прямо на тоги окружающих.
     - Венок уронил, тварь безрукая! - ругнулся сосед - пожилой тучный сенатор с багровой лысиной, покрытой мелкими бисеринками пота. Плюхнулся на мраморное сиденье и заскучал, подперев кулаком подбородок.
     - Какой венок? - обеспокоился Новий.
     - Дубовый! Какой же еще? – сердито откликнулся сосед, утирая лысину ладонью. - Корону гражданскую, что он над головой Цезаря держал! Только беспутное наше государство, не будь я Карвилием, может никчемных таких паразитов содержать! Всех туда! На арену гнать надо, на корм зверям!
     - За что? - удивился Новий
     - Как - за что? - гневно уставился на него Карвилий. - Из-за раба нерадивого весь ритуал священный - коту  под хвост! Разве Кибела кощунство такое стерпит? Теперь все по новой пойдет. Часа три, не меньше, нам тут загорать! - огляделся по сторонам, крикнул, скучавшему в проходе рабу. - Эй, спящий! Давай сюда подушку! - и тут же уточнил, вскинув вверх пальцы - Две!
    - Спасибо, Секст. Я обойдусь! - отказался Новий.
    - Правильно, Луций! -  одобрил толстяк, располагаясь поудобнее на двух, тут же доставленных ему, подушках. - К роскоши этой проклятой лучше не привыкать…
     Однако, сам он, похоже, мудрой этой жизненной концепции следовать не собирался. Пуховых подушек ему было мало, хотелось еще чем-то себя ублажить. Обернулся, глядя поверх плебейских трибун, на окаймлявшую их сзади мраморную аркаду, где размещались кабачки, лавки и бордели:
     - К шлюхам, что ли, наведаться? Присоединишься? Я угощаю.
     - Настроения нет. - качнул головой Новий.
     - Скучный ты человек, Луций. Однобокий. - укоризненно глянул сосед. - Тебе бы только злодеев ловить, а расслабиться, по-человечески, не умеешь.
     Новий не ответил. Молча смотрел, как развернувшаяся процессия уныло тянется назад, к разноцветным, ярко окрашенным стойлам. Вливается в них, мелкими ручейками и исчезает с ипподрома. А Великая Матерь богов, хмуро взирает ей вслед с каменного льва на противоположной стороне поля, от Триумфальных ворот, из за архитрава с деревянными яйцами для подсчета, пройденных колесницами, кругов… Это ведь так давно было! Випсаний Агриппа не то, что задорных мраморных дельфинов своих над ипподромом не разместил, школу еще не посещал, по малолетству…
     Новий помнил тот день в мельчайших подробностях. Как часто приходилось потом мысленно в него возвращаться! К этому, самому горькому, пожалуй, в его жизни разочарованию, после которого и, случившее вскоре, удушение Веттия в тюрьме, неожиданностью уже не показалось. Дерзкое, конечно, что и говорить, но… Вполне ожидаемое душегубство, вписавшееся без малейшего диссонанса в повседневную, привычную уже картину хаоса и разложения, всеобщего падения нравов. Но тогда в цирке, рядом  с Карвилием, сгинувшим вскоре в Парфии вместе с Крассом, несмотря на первый жестокий урок, который Цезарь, преподал ему в карцере Мамертинском, он еще чувствовал  в себе незыблемую опору - живое и ясное правосознание римского гражданина. То есть в полной слепоте пребывал, в плену иллюзий. И происходившее на арене, иллюзии эти  - гордое, радостное осознание себя римлянином среди римлян - лишь укрепляло.                               
     Смолкли флейты и трубы. Служители Кибелы уже не вопили, не рвали волос, не калечили себя бичами - понуро брели к выходу. Только кимвалы  слегка позвякивали на ходу, а львы лениво порыкивали, отмахиваясь гривами  от слепней…
    Да и зрители угомонились, смирившись с неизбежностью отлаженного, непререкаемого порядка вещей. Лишь негромкий, равномерный гул висел над ипподромом - квириты общались между собой, но уже не роптали.
   «Что ж… Досадно, конечно, что ждать приходится. Всем, можно сказать, Римом!.. - думал Новий. - Зато неудивительно, что боги милостиво заботятся о государстве, которое так добросовестно относится даже к мельчайшим скрупулам10 отеческой веры, настаивая на точном исполнении всех святых обрядов. Ну, не удержал раб венок; мальчик поводья на арену уронил; бык, замычав, от жертвенника отшатнулся - мелочи, как будто… Но отцы наши потому и сделали Рим великим, что никогда даже мелочами подобными не пренебрегали». 
    - Может, перекусить чего, вина выпить? - томился рядом Карвилий. - Вон как у торгашей этих все аппетитно дымится. Тут говорят, нынче и угри, и куропатки… Даже устриц лукринских по указу консула завезли!..
   А над трибунами уже разворачивался, на вытянутых к арене тросах, растягивался тугим парусом полотняный тент, и на трибуны зрительские ложилась прохладная тень…
    «Устрицы, конечно, - излишество. - думал Новий - Сам же против позорной роскоши с ростр выступает. А вот, навес над трибунами… Очень  разумно! Как не суди, а умеет он, все-таки, о людях позаботиться. Ведь на таком солнцепеке и окочуриться кому-то недолго, пока помпа на Капитолий  взойдет, выстроится там, в прежнем порядке, снова на форум спустится, пересечет Велабр и с музыкой, торжественно, вступит в Цирк, чтобы заново обойти арену и, с соизволения небес, открыть, наконец, бега.»
     Эту благостную мысль свою в Цирке, он вдруг и вспомнил. И ужаснулся. Да так, что в ледяной пот бросило! Пытался отогнать, выкинуть из головы страшную догадку. Не получилось. Слепила глаза, в ушах звенела, стискивала грудь и, впиваясь в горло… Не давала дышать.
     «Так вот  как он обряды святые чтит, о благе отечества заботясь?!  - он чуть не закричал в голос. - Консул! Великий Понтифик! Игры для народа  устраиваешь?!  А сам, в какие игры играешь, змея в траве? Кары небесной!.. Ада, у ног твоих разверзшегося, не страшишься? Но земной суд беспощадней молний Юпитера бывает! Если квириты, до суда, на части тебя не порвут, когда я всю жуть злодеяния твоего вскрою! Даже венок дубовый, даруемый за самопожертвование на поле боя, за спасение в битве товарища своего, римского гражданина!.. Ты и его в грязь втоптал, орудием чудовищного преступления сделал!  Не случайно раб венок тот уронил! По твоему же приказу!.. Чтобы нарушением обряда помпу остановить и снова погнать на Капитолий!  А медь, заранее заготовленная, уже в колесницах богов лежала? Так вы золото ею и подменили?!. Медь, значит, - Юпитеру, а золото из под трона в Цирк свезли? Вот оно на конюшнях и всплыло! Помыслить  страшно! Не только святотатство - кощунство неслыханное! Под флейты и кимвалы, на глазах всего Рима краденое везли! А народ обманутый благочестию древнему умилялся! Как Понтифик, осуществляющий надзор за богослужениями, ты, все обряды священные осквернив, над верой отцов надругался! Как консул, избранный народом, главный защитник его и хранитель Рима - стражу с Капитолия изменнически удалил!   Как устроитель и магистр игр в честь Великой Матери богов - с подонками на конюшнях спелся!
      Словно глаза открылись - и тут же послал людей на Капитолий. Но задержанный храмовый страж, хранитель «галльского золота», раскусил во рту гемму своего перстня. И тотчас испустил дух. Видно, семью уже обеспечил. Оборвалась ниточка!.. Зато неожиданно повезло в другом.
      Алчный негодяй колесничий, у которого три слитка изъяли, оказался беглым рабом. А это - совсем другой разговор! Если гражданин римский никакому силовому воздействию не подлежит, то при допросе рабов пытка обязательна и необходима.
      Но этот, как только палачей с инструментом узрел - все, что знал, выложил. Его и пытать толком не пришлось. Тестикулы только каленым железом чуток прижгли для прояснения некоторых деталей….
     И все подтвердилось. Как будто Новий своими глазами злодейство то наблюдал! Первым делом, медь золоченую из Цирка на Капитолий завезли и в целле Юноны выгрузили, а золото в тенсах11 схоронили. Разгружали на конюшнях, когда уже гонки колесниц начались, чтобы свидетелей поубавить. Цезарь, ясное дело, и близко не подходил, через подручных своих - Лабиена и народного трибуна Зобатого обо всем сговорился. Еще бы! Ведь Зобатый, проходимец этот, для откупщиков  - отец родной, с тех пор, как Цезарь, его стараниями добился в народном собрании неслыханного снижения откупной суммы, обчистив у всех на глазах казну.  А откупщики, те же, и лошадей, и конюшни, и всю обслугу цирковую, да и тотализатор держат! И партии беговые  - что красная, что белая! - на их попечении. Как не сговориться? Ну, а бруски медные Корнелий Бальб , тоже подручный Цезаря, еще за два дня до игр, с родины своей, из Гадир Иберийских12, морем, через Остию и Тибр в Рим доставил.
   «Вот она, дружба, вселенную, вокруг пальца обводящая… Или как там у Эпикура?»
     Поморщился от всплывшего вдруг воспоминания о вони горелого рабьего мяса. Мотнул головой, стряхивая с себя это наваждение:
   «Как обо всех мерзостях былых вспомнишь…Впрочем, и нынешние  расслабиться не дают!»
    Глянул в сторону тюрьмы… Ночные триумвиры, к счастью, еще не разошлись. Собравшись в кружок, бурно обсуждали что-то у Мениевой колонны, Выбравшись из кресла, Новий бросил носильщикам целый сестерций и сдачи не спросил. Видимо, в память о непутевом том колесничьем, тоже, кажется, каппадокийце. А может, пафлагонце13 или галате14 - кто их, рабов этих, вечно лживых, разберет?.. 
    - Достойным мужам - радоваться!
    - Тебе того же, Луций! - триумвиры заулыбались, а один даже слегка приобнял его, шепнув на правах старого знакомого:
    -  Если при всем бардаке нашем, повод для того сыщешь…
    Но Новий, от зубоскальства пустого, сразу перешел к делу:
    - Что в Городе слышно?
    - Два кровавых на Аргилете.
    - Знаю. - кивнул Новий. - Только оттуда. Еще что?
    - На Велабре четыре мертвяка! - весело сообщил тот что считал Новия чуть ли не приятелем, с которым и позубоскалить - не грех.
     - Насильственные? - обернулся к нему Новий.
     - Ну, не от старости же благородной! - хмыкнул весельчак.
     - Опознание провел? - строго глянул Новий.
     - Так я ведь!.. За правый берег, за Ватикан с Виминалом отвечаю. - пробормотал, хмуро оправдываясь, весельчак.
     - Вот и не суйся, куда не следует. - осадил его Новий, оборачиваясь с молчаливым вопросом к старшему триумвиру.
     Тот выступил вперед, прикрывая собой младшего коллегу:
     - Не изволь беспокоиться, сиятельный! Сам досматривал. Трое – личности известные - мелкое римское ворье. Свинья, Ракушка… 
     Новий отмахнулся нетерпеливо:
     - С кличками их пусть теперь Харон разбирается, по пути в Тартар… А четвертый? 
     Старшина триумвиров только руками развел:
     - Пожилой. Явно не италиец.  Судя по тряпью - раб. Не из зажиточных. Рожа грубая, нос перебит, вправо скошен. Два верхних боковых резца справа  отсутствуют давно. Колотое отверстие под левой лопаткой. Крови почти нет. Видно, и не почувствовал!.. Сзади били. А иначе, думаю, к нему и не подступиться было – тот еще головорез! Вся грудь в старых шрамах…
    - Нашли при нем что? – быстро спросил Новий.
    - Пустой абсолютно. - качнул головой триумвир. Рядом только кожи кусочек валялся. Вспоротый, на оборванном шнурке. Может, и был какой амулет?.. Да теперь… Сам-то… Ничего уже не расскажет!
   - А где он?
   - Как каррука казенная подошла, я их всех по назначению отправил. Тем более, если раба этого исключить. На остальных смотреть страшно. Главная мясорубка у них, между инсулами произошла. У Свиньи… - пальцами левой руки триумвир похлопал себя по затылку, а правую сжал, словно нанося удар ножом снизу. - Позвоночник разрублен. У Хромого - горло… От уха до уха!.. А Ракушку так просто выпотрошили. Брюхо - сверху донизу, насквозь. Даже кость грудная надколота. И все - одним ударом! Умелый мясник поработал…
    - Мне б на раба того взглянуть…. - задумчиво произнес Новий.
    - Так прикажи только! Место известное - вмиг отроем! - с готовностью подался к нему старший триумвир.
    - Не суетись, Квинт! - улыбнулся Новий. - Я уж о том позаботился. Никуда его дружок твой, Фонтей,  не зарыл. Знаю я вашу прыть!.. Как труп на улице - тут же его на Эсквилин! С концами, что называется. В общую яму и никакого расследования можно не проводить!..
    Триумвиры застыли с раскрытыми ртами, глядя на него в недоумении – откуда же немыслимая такая проницательность в начальстве.
    - Лучших дней! - насмешливо кивнул Новий.
      Оглянулся на шумевший позади форум… И сразу пожалел, что так необдуманно отпустил носилки. Затопчут ведь, на Субуре, если новых носильщиков не наймешь!..