Подонки Ромула. Роман. Книга вторая. Глава 40

                ГЛАВА XL.

    Половину форума пришлось пройти пешком, пробиваясь сквозь скопления «циркулей», «форенсов»1,  «красавцев» и прочих праздношатающихся. Но у
храма Януса ему повезло - взъерошенный юнец,, весьма аристократической 
наружности, выскочил из наемной лектики с тугим кошельком в руке и, сломя голову, кинулся в заманчивые недра Эмилиевой базилики, полагая, видимо, что обули его там еще недостаточно. Нельзя же было поверить, что римлянин, даже и в юном возрасте, может быть столь наивен, что надеется профессионалов здешних обставить!  Но, благодаря  азарту и легкомыслию его, Новию удалось лектику нанять. И теперь, до  Эсквилинских ворот,  можно  было добраться, не опасаясь быть расплющенным бревном, облитым сверху помоями, задохшимся в толпе.  Да и  нежелательных встреч  избежать - с тем же ювелиром, все еще торчавшим  у своей лавки и прилагавшим немалые усилия, чтобы быть замеченным Новием. Но безуспешно. Проехал мимо и взглядом не удостоив.
   А ведь, в давнем том расследовании, он, поначалу, более всего, на иудея этого уповал. Ибо Юкунд не только присутствовал на конюшне при выгрузке слитков, не только царапал гвоздем и капал на них шипучей какой-то дрянью Не просто перепробовал чуть не половину на зуб, но и простукивал ржавой подковой, прикладывая каждый к мохнатым ушам, прислушиваясь к их звону и требуя полной тишины в стойлах.
    Оперативный опыт подсказывал, что следствие по столь сложному делу невозможно без строго дифференцированного психологического подхода. Не  говоря о Цезаре, стоило ли рассчитывать на признательные показания закоренелых таких демократов как Бальб или Лабиен? Тем более, Ватиний - «особа священная и неприкосновенная» до окончания срока его трибуната. Политическая борьба в Риме всегда балансировала на скользкой грани закона, так что навыков криминальных им было не занимать! А вот, помощь следствию со стороны инородца не исключалась. Разбогатевший еврей Марк Цецилий, по прозвищу «Приятный», то есть Юкунд, схваченный за руку, мог с перепугу и расколоться. Хотя, о применении к нему силовых методов дознания, к несчастью, не могло быть и речи. Не просто гражданин - всадник римский! 
    «Кто только всадничество нынче себе не купил? Впрочем, как и место в сенате… Но это уж - вне моей компетенции» - мрачно констатировал Новий.
    Обнадеживало, однако, то, что, судя по чистосердечным признаниям колесничего, все священные слитки, той же ночью, были тайно переправлены в загородное имение Юкунда, близ Бовилл. Причем, в сопровождении четверых тупых служак-ликторов - при связках с секирами и в полной парадной форме. Так что, что вся эта воровская акция носила в глазах окружающих, как бы, вполне легальный характер!
      С разработкой ликторов Новий решил не спешить - куда они денутся? А вот хранилище краденого в Бовиллах хотелось навестить немедленно. Но не обращаться же за санкцией к претору, когда малейшей утечки было достаточно,  чтобы, вспугнув злодеев, полностью провалить дело!
     Словом, в отсутствие хозяина, неизвестные, но вооруженные до зубов, ночные грабители, численностью до двух декурий, вломились на виллу Юкунда и замкнув всех рабов в эргастуле, целые сутки потрошили имение.
     Но лишь на дальних задворках, у плавильни, в тщательно просеянной грабителями, остывшей уже в золе, удалось добыть несколько золотых крупинок, похожих на слезу. Перешли к допросам. Хотя грабители и не блюдут законов, но спрашивать умеют строже иного тюремщика. И вот, сперва вилик2, а там, по настоятельному его совету и прочие неразговорчивые рабы признались, что переплавляли-таки в имении золотые бруски в плоские такие блины, наподобие коровьих, а куда их потом свезли, это уж… Малым мира сего неведомо.
     Словом, пошла полоса неудач. Распоясавшихся в чужом имении грабителей, конечно, накрыли. Но тем удалось бежать. А отбитые у них представителями законных властей рабы, хоть и подтвердили, спасшему их Новию, свои показания насчет плавильни и коровьих блинов, толку от этого не было практически никакого. Согласно Законам XII Таблиц свидетельства рабов против своего господина суды не рассматривают.
      Что же касается жалких крупиц - именно слез, можно сказать, оставшихся от золота Суллы! - следствие они не продвинули. Брошенные грабителями второпях, в небольшом кожаном мешочке, прямо на кучу золы у плавильни, подобранные Новием, законно приобщенные к делу и тут же предъявленные Юкунду, крупицы те, ничуть наглеца не смутили. Разве не вправе  римский всадник переплавлять в пределах собственного имения все, что угодно? Да хоть бы и золото, доставшееся ему абсолютно легальным путем! Новий попытался было в легальности этого пути усомниться, но, тут же, горько о том пожалел. Казалось, ювелир только и ждал, чтобы обрушить на него тяжкие стоны и жалобы по поводу варварской юдофобии, позорнейшего антисемитизма, постоянно разжигаемого известными темными силами в такой просвещенной и цивилизованной столице, как Рим. Не зная ни одной из таких сил, Новий из чистого любопытства поинтересовался их местонахождением. Юкунд глянул с укоризной, покачал головой сокрушенно и спросил, а не хочет ли Новий обвинить его, заодно, и в выкачивании, для употребления в пищу, крови невинных римских младенцев? Да так тихо и задушевно, что в левом его глазу даже слеза блеснула.
     Но плакать хотелось Новию. Причем, навзрыд. Казавшееся почти раскрытым дело разваливалось, рассыпалось в его руках. Все осведомители, поставленные на ноги, дни и ночи напролет, выслушивали пьяный бред в кабаках и борделях, пытаясь отжать хоть каплю полезной информации. Люди Новия бродили по всем лавкам, нашептывая повсюду о неудержимом своем желании за любые деньги приобрести золото в круглых и плоских слитках. Безрезультатно.
    И, наконец, клюнуло! Некий пекарь, упившись до поросячьего визга в термополии на Перечной улице за Овощным рынком, похвалялся, что хозяин его, Еврисак - самый главный булочник Рима до того разбогател, что в пекарне его золотые блины прямо в хлеба запекают и нищим гражданам раздают!.. Не теряя ни секунды, Новий бросился к этому Исаку, действительно, владевшему большой пекарней за Авентином вблизи Эмпория и государственных закромов, откуда производились бесплатные раздачи хлеба неимущим.
    Он не рассчитывал на мгновенный успех. Не надеялся на то, что лепешки с золотой начинкой дожидаются его возле печей. Поэтому отложил обыск до вечера, чтобы публику местную, слонявшуюся у причалов, не будоражить, а за округой понаблюдать.. Но уж очень хотелось булочнику в глаза заглянуть, когда станет ему известно, что во всех кабаках римских только о хлебах тех золотых и судачат. Тут Новий малость загнул - сообщение только из одного источника поступило. Но такова уж тактика допроса. Главное панику вызвать, а там… Не может пекарь себя не засветить, слишком велика угроза. Все же, не римский всадник - простой, пока что отпущенник, хоть и богатейший…
    Ожидал всего, только не той меланхолии невозмутимой, с какой встретил его этот, едва перетаскивавший необъятный свой живот по пекарне, полуживой труженик, настолько сроднившийся с ремеслом, что и его самого можно было принять за тугой ком теста или мешок муки, если бы мешок тот не был так разговорчив. Пыхтя и отдуваясь, усадил гостя в огромное кресло, плюхнулся, напротив, на табурет и отмахнулся от тревожного известия, словно от мухи назойливой.
     - Вино глумливо, сикера буйна, а всякий увлекающийся ими неразумен. У кого вой? У кого стон? У кого ссоры? У кого раны без причин? У кого багровые  глаза? У тех, что долго сидя за столом, ищут вина приправленного! Отвергни лживость уст и лукавство языка их удали от себя. Глупый верит всякому, но благоразумный внимателен к путям своим…
     Глотнул воздуха как лягушка, охотящаяся на комаров, и, не давая Новию слова вставить, продолжал назидательно:
    - Речи нечестивых - засада для пролития крови, уста же праведных спасают их. Хранящий уста свои сбережет душу, а кто широко раскрывает рот - беда ему! Язык зловредный отсечется. Ибо мерзость пред Господом уста лживые. Кроткий язык - древо жизни, а необузданный - сокрушение духа. Грехами уст своих уловляется нечестивый, но праведник выйдет из беды. Ибо имя
Господне - крепкая башня: убегает в нее праведник – и спасен. 
      Новий попытался было вникнуть, но почувствовал, что мозги его начинают плавиться - то ли от духоты в помещении, то ли от варварской этой премудрости. И, спасаясь, он нее воскликнул:
    - Погоди, любезный! Какая башня? Я тебя о золоте спрашиваю!
    - Плавильня - для серебра и горнило - для золота, а сердце испытывает Господь! - изрек пекарь, закатывая глаза к потолку. - Преисподняя и Аввадон открыты пред Господом, тем более сердца сынов человеческих. Всякий путь человека чист в его глазах, но взвешивает сердца Господь. Человек обдумывает свой путь, но только Господь управляет шествием его. Есть пути, которые кажутся человеку прямыми, но конец их - путь к смерти. Благоразумный видит беду и укрывается, а неопытные идут вперед и погибают. Много замыслов в сердце человеческом, но состоится лишь отмеченное Господом. Предай Господу дела твои, и предприятия твои совершатся!
       Новий начал задыхаться. Надо было перекрыть словесный этот поток, чтобы не утонуть в нем с головой:
     - Мои-то дела причем?.. Я, пока что, о твоем предприятии спрашиваю! Вот ты мне прямо и ответь - клал золото в тесто или нет?
     Евр Исак грустно усмехнулся и, как бы, теряясь от смущения, признал:
     - Золото щедрот своих душевных - непременно! Сколько себя помню, в каждый хлеб вкладываю. Ибо сказано в притчах Соломоновых. - вскинул вверх палец и провозгласил. - Не отказывай в благодеянии нуждающемуся, пока рука твоя в силе. Благотворящий бедному дает взаймы Господу. И Он воздаст ему за благодеяния его!
   Но Новий и не с такими благодетелями человечества сталкивался. Воров этих послушать!.. Кто ради Зевса Олимпийского, кто ради Митры или Изиды с Сераписом надрывался. А уж на рострах!.. Каждый второй - бессеребреник. Не считая каждого первого. Непонятно, как же, по сию пору, нищие в Риме не перевелись? Вот он и поинтересовался:
       - Не хочешь ли сказать, милейший, что продукцию пекарни своей народу римскому безвозмездно раздаешь?
        Пекарь даже рот разинул. Захлопал маслянистыми своими, навеки опечаленными глазами, но и тут среди премудростей иудейских сыскался готовый ответ:
      - Кто удерживает хлеб, того клянет народ, а на голове продающего - благословение. Ибо от всякого труда прибыль, а от пустословия - один ущерб. Благоволением праведных возвышается город, а устами нечестивых разрушается. Много хлеба бывает и на ниве бедных, но некоторые посевы гибнут от беспорядка. Уста праведного пасут многих, глупцы же умирают от недостатка разума.
      - О посевах своих и порядках сами позаботимся! - вспылил Новий. - А если что не устраивает - в Палестину езжай порядки насаждать! Сородичей учи, коль такой мудрый!
    - Человек лукавый замышляет зло, и на устах его, как бы огонь палящий. - покачал головой булочник и тяжело вздохнул. - Но погибели предшествует гордость, падению - надменность. Мерзость пред Господом - неодинаковые гири и неверные весы - не добро. Не передвигай межи давней, и на поля сирот не заходи, ибо Защитник их силен. Не злоумышляй против жилища праведника, не опустошай места покоя его, ибо семь раз упадет праведник и встанет, а нечестивые впадут в погибель.
     - Да ты никак сенатору угрожаешь? -  откинулся в кресле Новий.
     - Что ты сиятельный? Как можно? - всплеснул руками Исак. - От высокомерия - раздор! Только у советующихся - мудрость. А приобретение мудрости гораздо лучше золота, приобретение разума предпочтительней серебра. Приклонив ухо, слушай слова мудрых и сердце твое обратится к знанию, ибо утешительно будет, если сохранишь их в сердце своем и будут они  также в устах твоих!
       - Ладно! - Новий встал, отряхивая тогу от муки, сознавая, если не полное поражение, то всю бессмысленность дальнейшего разговора. - О прочем у претора потолкуем.
        Евр Исак только руками развел…
        К вечеру Новию сообщили, что сразу после его ухода, пекарь сел в носилки и отправился на Священную дорогу, где посетил ювелирную лавку «Жечужный грот». Но пробыл в ней недолго и никаких ценностей не приобрел, только шептался о чем-то  с владельцем лавки римским всадником Цецилием Юкундом. После чего оба они, явно чем-то встревоженные, покинули лавку через заднюю дверь и, не воспользовавшись собственными  носилками, ожидавшими тут же, пешком и раздельно, по разным сторонам улицы направились в сторону форума, а точнее, прямиком в Региум, резиденцию консула римского народа и Великого понтифика Гая Юлия Цезаря откуда, до настоящего момента, так и не вышли.
     Этого следовало ожидать. Засуетились! Да что толку? На стол претору сводку оперативную не положишь. И колесничий! Как ни предупреждал, а перестарались-таки с железом каленым, слишком правдоискательством  увлеклись - то ли от ожогов помер, то ли с тоски по утраченной мужской своей сущности. Да и ликторы… Ну сопроводили некий неведомый им груз в Бовиллы по распоряжению консула. А может, он тоги парадные в чистку возил? Туда где подешевле. Разве это свидетели? И жалкие крохи золотые… Да попадись они на зуб въедливому  адвокату, не то, что Цицерону или Гортензию какому-нибудь, он этими вещественными доказательствами весь форум на мостовую уложит, животы от смеха порвут!..
     Так огорчился, что даже обыск у Еврисака отменил. Ввиду полной его бесперспективности. Абсорбировали золото «галльское»! И никаких следов - ищи ветра в поле!
      А на следующее утро ему донесли о странной погрузке, происходившей, аккурат, в апрельские иды у зернового причала в Эмпории. Как раз спустя неделю после Игр Кибелы. На небольшой торговый корабль грузили лотки с хлебом. В таком количестве, что до Индии и обратно можно было доплыть досыта хлебами теми питаясь. Да еще назад привезти! Причем, целая сотня неведомо чьих гладиаторов, выстроившись в две шеренги, неотступно следила за погрузкой. И когда один из грузчиков попытался краюху на ходу отломить его палками чуть не до смерти забили.
     Тут и вспомнились слова пекаря, брошенные ему вдогонку:
    «Прикрывающий проступок ищет любви; а кто снова напоминает о нем, тот удаляет друга! Отпускай хлеб твой по водам и, по прошествии многих дней, снова найдешь его.»
    Не солгал, выходит, Исак! Иносказательно, задним числом… Но очистил-таки уста перед злопамятным своим богом. Побаивается. Или уважает? А наши святыни? Иды! Это ведь Юпитеров день! И не убоялись… Что им Рим, когда консул, потомок самой Венеры, в подельниках состоит!.. Вот, и уплыло золото! Кануло, как говорится… Можно и не вспоминать. Море Средиземное - даже не Лета!..
    Но именно в тот день Цезарь сам его разыскал и предложил взятку в шесть миллионов сестерциев!
     «За что? - думал Новий, возвращаясь домой уже затемно и стараясь подавить в себе  странные, кружившие голову приливы неуместной, детской какой-то радости или гордости, что ли? - непонятным образом связанной с безвозвратной потерей огромного состояния, которое он только что из дури собственной и упрямства отверг.
     «За молчание мое? Всего-то навсего? Но мне и сказать теперь нечего! Одни предположения. Прямых улик нет. Упрятали. Обставили на всех поворотах. А концы - в воду».
      Он уже миновал колодец Ютурны, свернул за угол храма Кастора и сквозь шумную суматоху вечернего Велабра брел к своей инсуле. И вдруг остановился. Глянул на Капитолий, на мерцавшую в лунном свете кровлю храма Юпитера и все понял:
      «Так вот почему он мне такие деньги сулил! Обставили?  Никаких улик? А не слишком ли вы поторопились? С отгрузкой, с хлебами, с лепешками коровьими! Слитков-то золотых под троном Юпитера нет! Растворились? И никак их туда не вернуть! Как не вернуть чести и гражданского достоинства вашего! Нет их больше в природе! И попытайтесь, если сможете возразить!»
     Повернулся и побежал назад. Мимо храма Кастора и святого колодца, к взвозу Победы, на Палатин. Несмотря на поздний час и без приглашения. Едва переводя дыхание, к единственному человеку  в Городе, от которого ничего не нужно было скрывать, которому можно было довериться как самому себе, потому что он один мог всем им противостоять…
   
.                *         *
                *

      Спустившись из портика, Марципор приблизился к нему быстрыми, неслышными щагами:
      - Господин, тебя там… - и понизил голос - Человек спрашивает.
     - Кто? - Аттик вскочил в надежде, что прибыла какая-то весточка от дочки.
        Марципор только руками развел. Впрочем, не совсем искренне:
      - Не ведаю, господин.
      Увидев, поджидавшего в атрии, гонца, Аттик издали почувствовал - не от дочери. А приблизившись, просто взмолился, что бы визит этот никакого отношения к ней не имел.  И не зря. Склонившись к его уху, посыльный почти прошептал, чтобы даже Лар в бассейне не расслышал:
     - Госпожа Ливия Друзилла просит прибыть к ней. Безотлагательно.
     Аттик озарился восторгом:
     - Почту за честь! Не медля! Вот только… Соберусь. И прибуду!
     Гонец всмотрелся в него пристально, словно  в чем-то сомневаясь. Аттик еще ослепительней улыбнулся:
     - Лечу! Так госпоже  и передай!
      Гонец смотрел молча. И на губах его тоже блуждала улыбка - то ли почтительная, то ли ядовитая - невозможно было уловить подлинный ее смысл. Он все время менялся, а может его и не было. Но вот пухловатые губы сомкнулись, сжавшись куриной гузкой. Медленно кивнув, гонец попятился к вестибулу.
     «Что за наваждение - хмурился Аттик, глядя ему вслед. - Сколько их у нее? Вроде, все разные. А присмотришься… Все на одно лицо. Что между ними общего?»
       Верные слуги его Арсам, Кулф и Эвбул были в полной готовности. Как и Админий, готовый теперь жизнь за него отдать, в память о спасении друга.
   -  Лектику! - приказал Аттик - На Священную дорогу! Немедленно!
      Гладиаторы кинулись исполнять. Аттик обернулся к Марципору:
   - Как госпожа Помпония вернется… Сразу Пилии на Квиринал сообщи! Я человека оставлю.
    -  Исполню в точности, господин! - пообещал раб.
       Приглядываясь к нему, Аттик проворчал для внушительности:
    - С внучкой поиграть не дадут! Вот государство!
    Марципор почтительно кивнул.
      Аттик еще раз скользнул взглядом по невыразительному его лицу.
    «Опасный раб! Про Помпонию, похоже, все понял. Выкупить его, что ли, чтобы хозяину не проболтался?»
      По пути из лектики не показывался, пришлось бы раскланиваться на каждом шагу, а то и останавливаться для обмена любезностями с теми, кому нельзя было в том отказать. Ведь половина Города, лучшая, разумеется, числила его в близких друзьях. А всадники римские, коллегиальности, как правило избегающие - коммерция ведь, дело сугубо индивидуальное, особенно, когда прибыль выводишь! -  отдавая должное исключительным его талантам и связям в высших кругах, давно, хотя и негласно, избрали Аттика  выразителем всех своих чаяний и высших устремлений, кем-то вроде старшины. Но и на них времени сейчас не было - у Ливии в клепсидрах вода не стоит! Не заставлять же красавицу такую ждать…
      Дорогу он и с закрытыми глазами знал. Вот, миновали Велий, свернули на Священную… Аттик осторожно выглянул - и повезло!
    - Стой! - крикнул лектикариям.
      Раздвинул завесу пошире и поманил к себе пальцем Марка Юкунда, скучавшего на пороге своего «Жемчужного грота».
      Расплывшись в счастливой улыбке, тот кинулся к нему с распростертыми  объятиями. Конечно, ни о какой зависимости  тут и речи быть не могло. Куратор коллегии ювелиров, римский всадник, состояние которого, по оценке Аттика, давно перевалило за две тысячи талантов, в покровительстве не нуждался. Но, все же - Цецилий! - отпущенник давний дяди Квинта3, приемного его отца, принявшего под конец жизни иудейство. Вместе ростовщичеством промышляли - связь почти кровная! И Юкунд ее ценил. Всегда рад был Аттику, иной раз даже патроном величал и бескорыстно, лишь ради спасения его души, склонял в истинную веру.
     Вот и сейчас нырнул в лектику, обхватил за плечи, прижался бородищей к щеке
     - Шолом4, блистательный!
    - И тебе того же! - отозвался Аттик, отстраняясь от жесткой густой растительности, щекотавшей рот, не вполне понимая о чем речь, но зная, что плохого «Приятный» ему не пожелает.
    - Чем обязан? - Юкунд присел бочком на край ложа, откинулся назад, обозревая Аттика восторженным взглядом, словно не веря, что ему выпало счастье снова его лицезреть. - Может, нужда какая? Все, что имеет Юкунд - твое! Стоит пожелать!
     Заглянул в глаза, подался к нему почти вплотную и зашептал вязкой  скороговоркой с видом многообещающим и таинственным:
    - Но лучше прими дар нетленный, учение истины, а не серебро, ибо знание дороже отборного золота, мудрость лучше жемчуга - ничто из желаемого не сравнится с нею. Начало же мудрости - Страх Господень, и в познании святости Его - разум. Не упускай их из глаз твоих и будут они светом души, украшением шеи, венцом великолепным на челе. Через них умножатся дни твои и прибавится тебе лет жизни. Когда Господу угодны пути человека, он и врагов его примиряет с ним. Безопасно пойдешь по пути твоему, и нога твоя не споткнется. Свет праведных весело горит, светильник же нечестивых угасает. Ляжешь спать - не будешь бояться, уснешь - сон твой приятен будет. Не убоишься внезапного страха и пагубы от нечестивых, когда она придет, ибо Господь будет упованием твоим и сохранит ногу твою от уловления!
    Аттик хотел  вставить слово, но Юкунд, не умолкая ни на мгновение, сделал страшные глаза, погрозил пальцем и продолжал:
   - Надеющийся на богатство свое падет, а праведники, как лавр зеленеть будут. Мудрый входит в город сильных и ниспровергает крепость, на которую те надеялись, ибо далек Господь от нечестивых, а молитву праведника слышит. Дом беззаконных разорится, жилище праведных расцветет, потому что Бог испытал и нашел их достойными его. Испытал их как золото в горниле и принял как жертву всесовершенную. Во время воздаяния воссияют они как искры, бегущие по стеблю. Будут судить племена и владычествовать над народами, а над ними Господь будет царствовать навеки. Надеющийся на него познает истину, верные в любви у него пребудут, ибо благодать и милость со святыми его, и помышление об избранных его. Коня готовят ко дню битвы, но победа - только от Господа. Благословение Господне обогащает и печали с собой не несет.
     - А обрезание? В мои-то годы! Разве не  печаль? - напомнил Аттик, воспользовавшись тем, что иудей умолк на мгновение, чтобы перевести дух.
    Ювелир глянул на него укоризненно и от огорчения даже языком поцокал.:
      - Малую толику, бесполезную крайнюю свою плоть Господу сил, Зиждителю небес не пожертвовать ради установления нерушимого кровного завета с Ним на вечные времена?!.
     - Я тебе так скажу! - решительно прервал его Аттик. - Если бы отеческая вера наша каждому из старших, хотя бы, двенадцати богов в жертву малую толику плоти требовала - на мне бы места живого не осталось!
     Юкунд глянул печально:
     - Суетны не ведающие о Боге, которые из видимых совершенств не узрели сущего и взирая на дела, не познали Делателя. Почитают за богов, правящих миром огонь ли, ветер или воздух движущийся, или звездный круг, или бурную воду или светила небесные… - он тяжело вздохнул, сокрушаясь о заблудших тех душах и взволнованно продолжал.  - Если, пленяясь их красотою, они признают их за богов, то должны были бы  познать, сколь выше Господь! Ибо он - Виновник красоты - создал их всех! А если удивлялись силе и действию их, должны были бы уразуметь, сколь могущественней Тот, Кто их сотворил. Ибо от величия и красоты созданий сравнительно познается Виновник бытия их. 
     - Мысль глубокая. - вынужден был признать Аттик. - Но не в состоянии я  сейчас охватить ее в полном объеме. Другие заботы гложут. Ты мне, вот что скажи! - бросил взгляд наружу, задернул завесу, отгораживая себя и ювелира от всего постороннего и, нагнувшись к нему поближе, спросил. - Нет ли у тебя в наличии чего-нибудь… Небольшого, чтобы в кулаке уместилось,  - и обозначил желаемый размер двумя пальцами. - Но емкого! Помнишь,  как ты отпущеннику Винию Филемону опал величиной с грецкий орех продал и тот из тщеславия тупого в перстень его вставил? А Антоний, тоже большой любитель дорогих камней тут же вставил его самого в проскрипционные списки.  Но Филемон, времени зря не теряя, ускользнул на Сицилию к Сексту Помпею. И два миллиона сестерциев на пальце увез. Двух мне, конечно, маловато… А что-нибудь, скажем миллионов на пять-шесть?..
    Глаз Юкунда сверкнул  жгучим любопытством, которое он, впрочем, тут же и погасил, мгновенно проникаясь сочувствием и переходя на доверительный шепот:
   - Что может быть надежней синграфа в хороший банк. Причем на любую сумму. Но у тебя и своих контор… По всему свету.
   - Туда еще добраться надо! - горько усмехнулся Аттик. - А неизвестно как обернется. Вчера… - он глянул на свою змейку, но изумрудные глазки были холодны и бесчувственны. - Никаких бед не предвиделось, а нынче… Можно и не спастись…
   - Вот я и говорю! - кивнул Юкунд. - Лучше немногое при страхе Господнем, нежели большое сокровище, а при нем - тревога. Может ли кто взять огонь в пазуху, чтобы не прогорело платье его? Можно ли ходить по угольям горящим и не обжечь ног?
    - Да не в политике тут дело! Раньше как-то о том и не думал, а теперь убеждаюсь… - Аттик горестно вздохнул и признался. - Враги человеку домашние его!..
    Юкунд глянул на него удивленно.
   - То же самое и Захария, бесноватый наш кричит, после того как жена в лупанар от него сбежала. Хотя… - он тоже призадумался. – Сам Соломон  в премудрости своей поучал: «Лучше жить на краю кровли, нежели в пространном доме с женой сварливою и сердитою.»
   - При чем тут жена?! - отмахнулся Аттик. - С женой я как-нибудь управлюсь. А вот!... - и указал глазами вверх и влево -, на Палатин.
    Проследив направление его взгляда, Юкунд обеспокоился:
   - Так его же в Городе нет?..
   - А Ливия? - печально напомнил Аттик. – Велела прибыть немедленно.
    Крючковатый нос Юкунда непроизвольно дернулся в сторону. Он даже из-за завесы выглянул. Ничего настораживающего поблизости не обнаружил, но все равно, сидеть в лектике Аттика посреди Священной дороги стало не очень как-то уютно - то ли тесновато, то ли жестко, даже на левконском тюфяке. Вот он и заерзал
    От Аттика его состояние не укрылось. Что ж… Вполне понятные опасения. Только головой качнул:.
    - От нее не знаешь чего ожидать. Вот я и спрашиваю. На крайний случай - нет ли чего универсального?  Такого, чтобы на черный день всюду сгодилось. Ну, вроде жемчужины той розовой, что ты Цезарю продал!..
    У ювелира округлились глаза.
    - Той розовой жемчужины?!..  - он даже о беспокойстве, охватившем его забыл, улыбнулся мечтательно. - Второй такой нет в природе!
    - Не можешь, значит, помочь? - опечалился Аттик.
    У иудея зачесалась борода. Запустив в нее пятерню, потер левую потом правую щеку. При этом, косился на Аттика, не то, что  приглядываясь к нему,  но в чем-то внутри себя мучительно сомневаясь. И, наконец, решился. То ли светлые воспоминания о первых совместных парнусах с покойным патроном возобладали? То ли теплившаяся в душе надежда обратить-таки язычника этого в истинную веру? А то и простая, здравая мысль:
    «Ну, что мне с ней делать? Той же Ливии предложить? Но все старые финансовые записи Гая Юлия теперь у нее. А вдруг там и эта сделка отражена? И то, каким золотом он со мной тогда расплатился. Этот его шифр тайный - тоже мне!.. Каждую букву менять на четвертую от нее вниз по алфавиту. Сколько раз ему говорил - любой еврейский мальчик щелкнет! Даже не самый умный.  А уж такая ушлая правительница!..  И будет мне полный гармидер спустя четверть века! За ограбление главного их капища. Разве нечестивцы срок давности учтут? Новий, ищейка злобная, до сих пор, как стервятник, круги над головой описывает!»
    Ухватил Аттика за плечо и уткнувшись в него бородой зашептал прямо в ухо:
   - Никому не сказал бы, только тебе! Вчера раб от Сервилии приходил… Что все ее расходы ведет. Но по его виду… Там теперь и расходовать нечего. Так ты знаешь, чем он интересовался?
   Аттик затаил дыханье, стараясь не замечать несносную его бородищу, из-за которой он и рта раскрыть не мог. Но ювелир и не ждал ответа. Глянул, зачем-то в закрытой лектике по сторонам, черканув бородой по лицу Аттика так, что тот  не выдержал - громко чихнул.
   А иудей, не обращая на это внимания прошептал:
   - Спрашивал, сколько бы я сейчас дал за ту самую жемчужину. Мол, госпожа продать ее хочет!..
   - Розовую? Не может быть! - вскрикнул Аттик.
   - Тише! - Юкунд приложил палец к губам.. - Я бы-таки удивился, если бы по-другому было. С дочками, вдовами двух проскриптов живет - не будем называть имен! Имущество конфисковано. Одна опора был - Лепид, третий зять.Так ныне и он в опале. Вконец, обнищала.
   - И что ты ответил? - прошептал Аттик, глядя на него как завороженный.
   - Сказал, что цены не жемчуг упали.  - пожал плечами иудей. - Изучу спрос, обдумаю… Поволнуется, - сговорчивей будет. Ведь жемчужина та, если ее Клеопатре, к примеру, предложить, не на шесть, на все десять миллионов потянет! Сервилии, учитывая износ, амортизацию  и скудость ее материальную, можно заплатить четыре. Ну, пять - максимум! Для начала, предложи, два. Теперь это для нее - богатство! А если ко мне обратится я ей полтора, для острастки, обозначу. Ни ассом больше!
    Аттик приник к нему радостно, даже о бороде позабыв:
    - Как мне тебя благодарить?!
    - Да никак! - шмыгнул носом иудей, тронутый собственным бескорыстием. - Железо железо острит, а человек изощряет взгляд друга. Кто стережет смоковницу тот будет есть плоды ее, кто бережет ближнего своего будет в чести. А ты словам моим внимай и к речам моим преклони ухо; храни их внутри сердца твоего! Ибо я указываю путь мудрости и веду тебя по стезям прямым. Пойдешь - и не будет стеснен ход твой. И когда побежишь  - не споткнешься. Крепко держись наставления, потому что оно - жизнь твоя! И о Страхе Господнем рассуждай неусыпно!..
    Юкунд выбрался из лектики, шагнул в сторону своей лавки. Но, вспомнив о чем-то важном, вернулся и шепнул таинственно:
  - Старухе Сервилии обо мне - ни слова! Чтобы не догадалась, что я с тобой … В доле.