Капля

Утро было ясное, голубоглазое, хрустко-морозное. Полковник Струков, выйдя на штабное крыльцо, невольно прищурился от царящей в мире искрящейся снежной белизны, глубоко вдохнул свежий ядрёный воздух и неспешно и с удовольствием закурил. Позади осталось совещание с руководящим составом полка – полуторачасовое нудное сидение с нудными докладами, полусонными нудными голосами и такими же лицами, с плохо скрытыми зевками, сиплым покашливанием и с медленно плавающими над столом иссиня-сизыми слоями табачного дыма, сквозь которые уже почти не просматривался висящий на стене плакат с текстом приказа министра обороны о запрете курения в служебных помещениях. Однако всё это было уже позади – совещание закончилось, замы и начальники служб разошлись по своим кабинетам, командиры подразделений убыли в расположения, штаб погрузился в рутину будничных дел и забот, и теперь можно было, никуда не торопясь, покурить на свежем воздухе, облокотясь на перила и подставив лицо под уже осязаемо тёплые лучи стремительно пробуждающегося от зимней спячки мартовского солнца. Полковник Струков любил эти минуты – минуты относительного покоя, когда все указания даны, шестерёнки, как говорится, смазаны, пружины туго закручены, и полк, как хорошо отлаженный часовой механизм, принялся ритмично и точно исполнять утверждённый распорядок дня. Полковник выпустил через ноздри длинные струи дыма и вдруг улыбнулся – ему показалось, что он даже слышит лёгкое потикивание этого механизма... Ну да! Точно! Что-то тикало, а точнее, негромко цокало – этак: цок... цок-цок... цок... Струков повернул голову. Да это же капель! На маленьких прозрачных сосульках, короткой нежной бахромой обрамляющих крышу крыльца, несмело набухали и, срываясь вниз, падали на деревянные перила весёлые звонкие капли. Весна! Весна, товарищи офицеры! Март! Как там у поэта?.. Грядёт природы пробужденье!.. Или вот это ещё... Как же?.. А! Да! Весна идёт, весне дорогу!.. Полковник заулыбался, заёрзал локтями по отполированным до блеска перилам, глубоко затянулся вкусно замешанным на морозном воздухе горячим ароматным дымом... И тут ему за шиворот капнуло. Обжигающе холодная капля шлёпнулась на загривок и проворной ледяной змейкой резво пробежала вдоль позвоночника. Полковника ощутимо тряхнул озноб. Отшатнувшись, Струков недобро оглядел ощетинившийся острыми сосульками снежный козырёк, тщательно затушил сигарету и, кинув бычок в стоящую у крыльца урну, распахнул дверь штаба:
– Дежурный!!..

Ну что, скажите на милость, может совершить одна единственная, упавшая с носика сосульки, капля? Что по силам этому, почти невесомому непрочному шарику талой воды? Казалось бы, не много: разлететься мельчайшими брызгами, ударившись о какую-нибудь твёрдую поверхность; либо же и вовсе беззвучно кануть в сугроб, вновь, в соответствии с непреложными законами физики, обращаясь в недолговечный лёд. Однако ж, как показывает опыт, капля капле рознь. Иная как раз и становится той последней и лишней, что, переполнив сосуд, заставляет хлынуть через край его содержимое. А иная, лишь стронув с места малую песчинку, в итоге рушит со склона грохочущий, сметающий всё на своём пути, горный обвал. Вот сродни этим двум последним была и та капля, что опрометчиво упала за шиворот командиру N-ского полка полковнику Струкову. Приземлившись на полковничью шею, капля не только нарушила скрупулёзно согласованный и утверждённый распорядок дня, сломала ритмичное и неспешное течение полковой жизни, не только сорвала с мест множество людей, заставив их заниматься не свойственными им делами, но даже умудрилась остановить и повернуть вспять следующую на полигон танковую колонну. Приказ, отданный командиром, был по-суворовски лаконичен и по-военному строг: очистить от снега и наледей крыши всех гарнизонных строений. Срок исполнения: немедленно. По выполнении доложить.

– Равняйсь!.. Смирно!.. Товарищ капитан, личный состав, назначенный... э-э... стал быть, для очистки крыш, прибыл в ваше распоряжение. Старшина роты прапорщик Хряпов.
– Вольно!..
Дежурный по штабу капитан Очередов оглядел прибывшее в его распоряжение «войско». Войско было невелико – пятеро солдат-срочников: трое – с лопатами; и ещё двое – с лежащей у их ног раздвижной алюминиевой лестницей. Все были в надетых поверх зимних шапок зелёных армейских касках и почему-то в натянутых на бушлаты ярко-оранжевых строительных жилетах, что придавало всей команде какой-то нерабочий, можно даже сказать празднично-новогодний, вид. Кроме того, бойцы с лопатами были туго перепоясаны брезентовыми пожарными ремнями, к которым за карабин была пристёгнута толстая верёвка. Изрядную бухту этой верёвки каждый из бойцов-«верхолазов» держал на сгибе свободной от лопаты руки.
Среди этой троицы заметно выделялся кругломордый розовощёкий солдат: ремешки его шлема были расстёгнуты, жилет едва сходился на изрядно выпирающем животике, а лопата в его руке была не фанерная, «снежная», как у двух других бойцов, а совковая, да к тому же ещё ярко красная – цвета петушиного гребня. Очередов этого солдата знал. Да его, наверное, знал весь гарнизон – это был рядовой Капильницкий, по прозвищу Капля: известный разгильдяй и нарушитель воинской дисциплины, успевший за неполный год службы обварить себе кипятком ногу, проткнуть чуть ли не насквозь штык-ножом ладонь, отморозить оба уха и – финал-апофеоз! – рассадить автоматной очередью казарменное окно, «забыв» после смены с поста разрядить и поставить на предохранитель свой автомат. После этого, ставшего последней каплей, происшествия рядовой Капильницкий, он же Капля, как лицо, склонное к пофигизму и вдохновенному членовредительству, был экстренно выдернут из роты охраны и отправлен – подальше от греха, а также от всякого холодного и огнестрельного оружия – в хозроту, где, коротая время до дембеля, использовался на не требующих какого-либо умственного или физического напряжения работах, либо же выполнял несложные разовые поручения – в общем, если говорить без околичностей, бил баклуши.
– Хряпов! – окликнул прапорщика Очередов. – А чего у тебя этот деятель – с красной лопатой?
– Дык, то ж Капля! – как нечто само собой разумеющееся разъяснил капитану старшина роты. – Ён, паразит, пока верёвку искали, свой инструмент, стал быть, задевал куда-то. Ну вот как можно на плацу лопату потерять?!.. Пришлось, стал быть, с пожарного щита инструмент снять. У-у, тунеядец! – прапорщик погрозил кулаком беззаботно улыбающемуся рядовому.
– А жилеты зачем? – снова поинтересовался Очередов.
– Дык, сказали ведь: согласно мерам безопасности, – пожал покатыми, по-женски округлыми плечами Хряпов. – А меры безопасности, это шо? Это, стал быть, перво-наперво, каска. Ну, ясно, рукавицы. Опять же, жилет. Ну и эта... – он показал на пристёгнутую к ремню верёвку ближайшего к нему солдата. – Конец, стал быть, страховочный. Всё, как положено!
– Ладно, – махнул рукой Очередов, – в жилетах, так в жилетах. Верёвка хоть крепкая?
– Дык, сам проверял. Слона, стал быть, подвесить можно.
Услышав про слона, Капильницкий заржал.
– Цыть, лярва! – топнул на него Хряпов. – Будя скалиться! Каску лучше застегни, проходимец!
Капля, выронив лопату, принялся неловко шарить у себя под подбородком. Лопата с противным скрежетом грянулась на асфальт. Очередов поморщился. Вот ведь не повезло! Каких-то пять часов оставалось до конца наряда, и тут такая засада! И ведь никуда не денешься – каждое здание и, соответственно, каждая крыша закреплена за определённым подразделением, а вот за здание штаба целиком и полностью отвечает штабной наряд. Хорошо ещё, начштаба распорядился выделить людей из хозроты, а то хоть самому на крышу лезь.
– Вот что, – сказал Очередов прапорщику, – работы там немного, за час-полтора, думаю, управитесь. Но чтобы без всяких происшествий! Чтоб, не дай бог, никто не сверзился. Здание хоть одноэтажное, но, если грохнуться на асфальт – мало не покажется. Так что страховку обеспечишь лично. Верёвки крепи за вентиляционные трубы.
– Дык, что ж мне, – опешил Хряпов, – самому на крышу лезть?!
– А ты что, хочешь, чтоб я за тебя слазил? Твои люди – ты за них отвечаешь, тебе и лезть.
– Дык, чего там, сами они, стал быть, там привяжутся.
– Я тебе дам, сами! Ты на этого олуха посмотри! – Очередов указал на воюющего с ремешками каски Капильницкого; у ног рядового вместе с лопатой валялись уже и верёвочная бухта, и обе рукавицы горе-воина. – Он сам у тебя даже по нужде ходить не должен! Понял? Лично с ним полезешь и лично привяжешь. А пока не привяжешь, за руку держи, как маленького. Ясно?
– Дык, товарищ капитан! – Хряпов, подойдя вплотную к Очередову, перешёл на доверительный шёпот. – Я ж высоты страсть как боюсь! У меня на высоте завсегда, это... ноги слабеют! – глаза прапорщика округлились, толстые щёки посерели, и левая стала заметно подрагивать.
– А мне до этого какое дело?! – взвился Очередов. – Хоть на четвереньках лезь, хоть ползком ползи, если ноги слабеют! В общем, задача поставлена, время обозначено, так что – вперёд! И всё! И ничего не хочу больше слышать! – замахал он руками на пытавшегося что-то возразить старшину...

Замкомандира N-ского полка подполковник Кислицын вышел из штаба в сопровождении двух офицеров: начальника оперативного отдела майора Безуглова и начмеда полка майора Пилипенко. Офицеры направлялись на обед. На дорожке перед штабом, задрав голову вверх, стоял капитан Очередов.
– Нам там сверху ничего не прилетит? – остановившись на крыльце, поинтересовался у дежурного по штабу Кислицын.
– Нет пока, – отозвался Очередов. – Они ещё только выдвигаются. Идите смело!
Офицеры сошли с крыльца и, подойдя, встали рядом с дежурным. Посмотреть, и вправду, было на что.
По коньку крыши, балансируя лопатой, шёл солдат в каске и оранжевом жилете. От него назад тянулась верёвка, которую держал в руке Хряпов. Старшина полз на четвереньках. Его широкое, багровое от напряжения лицо выражало крайнюю степень страдания. Вниз прапорщик старался не смотреть. Вторая верёвка, зажатая в другом кулаке старшины, уходила назад и заканчивалась на поясе рядового Капильницкого. Капля, положив свою ярко-красную лопату на плечо и, как всегда, улыбаясь, бодро маршировал вслед за Хряповым, время от времени молодцевато отдавая честь оттопыренному к небесам обширному прапорщицкому заду. Третий солдат, уже привязанный к вентиляционной трубе, стоял, опершись на лопату, и с интересом смотрел вслед удаляющейся процессии.
Добравшись до второй вентиляционной трубы, расположенной как раз над входом в штаб, Хряпов уселся верхом на конёк и принялся, что-то бормоча себе под нос, привязывать к ней верёвку Капильницкого. Подошедший Капля сунулся было ему помогать, но прапорщик так рявкнул на него, что рядовой счёл за благо отойти от своего начальника подальше. Впрочем, он тут же нашёл себе занятие: заметив глядящих снизу офицеров, Капля встал во фрунт и принялся выделывать своей лопатой замысловатые движения, явно пытаясь подражать экзерсисам солдат роты почётного караула. Оранжевый жилет на нём был уже нараспашку, ремешки каски – снова расстёгнуты и весело болтались вдоль пухлых щёк, живо напоминая иудейские пейсы.
– Уймись лярва! – рыкнул на солдата Хряпов, на что Капля отреагировал чётким поворотом направо и приветственным движением лопаты уже в его сторону.
– А провались ты! – махнул на разгильдяя рукой старшина и, приняв, кряхтя, прежнюю позу, медленно двинулся по коньку к следующей вентиляционной трубе.
– Капильницкий! – строго окликнул с земли Очередов. – Хорош дурака валять! Начинай снег чистить!
– Есть начинать чистить! – весело откликнулся рядовой и, резко повернувшись к Очередову... не удержал в руках лопату. Пытаясь её поймать, Капля сунулся следом, потерял равновесие и, нелепо замахав руками, плашмя шлёпнулся на скат.
И вдруг огромный, в треть крыши, пласт снега, глухо вздохнув, стронулся с места и сначала медленно, но с каждым мгновеньем всё быстрей и быстрей, заскользил вниз, увлекая за собой и лопату, и лежащего на животе рядового. Перепуганный Капля, пытаясь остановиться, заелозил по снегу руками, засучил ногами, но всё было тщетно. Стоящие внизу офицеры не успели даже ахнуть, как снежная лавина, достигнув края крыши, с шумом рухнула вниз. В снежном обвале лишь на мгновенье мелькнули растопыренные руки солдата да ярко-красное древко лопаты.
Когда осела снежная пыль, взору офицеров предстала безрадостная картина: на дорожке перед штабным крыльцом громоздилась огромная груда снега, из которой торчали обутые в разношенные валенки ноги Капли. Даже теперь не до конца размотанная страховочная верёвка надёжно скрепляла снежную гору и вентиляционную трубу на крыше штаба.
– Хряпов, едрит твою в темя! Ты какой длины страховку им привязал?! – заорал, приходя в себя, Очередов.
Прапорщик не ответил. Он всё так же стоял на карачках на коньке крыши и, вывернув шею, испуганно смотрел вниз; вытаращенные глаза занимали добрую половину его лица.
Не сговариваясь, офицеры кинулись разгребать сошедшую лавину.
– Осторожнее!.. Осторожнее!.. – причитал перепуганный начмед, роясь в снегу, словно опытный сенбернар-спасатель. – За ноги только не тяните! Он мог позвоночник повредить...
Когда из-под снега показалась бо;льшая часть туловища и голова бойца, начмед приказал прекратить раскопки. Капля теперь лежал на спине, сложив руки на груди и закрыв глаза. Его бледное, припорошенное снегом лицо было покойно и безмятежно.
– Мужики! Доска нужна какая-нибудь! – обращаясь к стоящим рядом с ним офицерам, запричитал Пилипенко. – Или фанера толстая! Подсунуть! Нельзя его сейчас на носилки! Позвоночник у него!.. Дверь! – осенило начмеда. – Дверь подойдёт! Дверь с петель надо снять!..
Безуглов и Кислицын, переглянувшись, кинулись через снежный завал в штаб.
– Капильницкий!.. Капильницкий, вы меня слышите?.. – встав на колени и приблизив лицо к упавшему, вопросил начмед.
Капля молчал. На его широком безучастном лице медленно таял снег.
– Без сознания! – с отчаяньем в голосе констатировал Пилипенко. – Валера! – повернулся он к Очередову. – Машина нужна! Срочно! В госпиталь его надо везти! Санитарка сейчас на выезде, так что хоть что-нибудь давай!
– Сделаем! – откликнулся Очередов и скачками помчался в дежурку.
На входе в штаб он вынужден был остановиться, пропуская Безуглова и Кислицына, не без труда волокущих снятую с петель, обитую железом дверь с жёлтой табличкой «Канцелярия».
Вызвав из автопарка дежурную машину, Очередов поспешно вернулся к месту происшествия. И как раз вовремя, чтобы помочь подсунуть дверь под упавшего с крыши рядового. Дверь подсовывали с запасом, так что вскоре Капля лежал на ней вместе с целым сугробом снега.
– Капильницкий!.. Капильницкий!.. – снова позвал солдата начмед.
На этот раз Капля приоткрыл один глаз.
– Капильницкий! – обрадовавшись, заторопился Пилипенко. – Вы меня слышите?!.. Как вы себя чувствуете?!
– Холодно... – разлепил синюшные губы солдат и, помолчав, добавил: – Очень... Ног не чую.
– Плохо дело! – распрямляясь, покачал головой начмед. – Явно что-то с позвоночником.
Вдалеке зафыркала машина. Из-за угла казармы, попыхивая белым дымком, показался дежурный ГАЗ-66. Очередов кинулся навстречу и, развернув машину, подогнал её задом вплотную к сугробу, на котором лежал пострадавший. Безуглов и Кислицын, гремя задвижками, откинули задний борт.
– Ну что, раз-два – взяли? – скомандовал начмед.
Офицеры, утопая по колено в снегу, ухватили за четыре угла и, с огромным трудом подняв, задвинули в кузов тяжеленную дверь с лежащей на ней сугробом, из которого, как забытый в морозилке бройлер, проступал Капля.
– Андрей! Давай со мной в кузов! Сергей Иванович, вы, пожалуйста, в кабину! – распорядился начмед. – Знаете ведь, где госпиталь? Подскажете если что водителю. И побыстрей, пожалуйста! Побыстрей!
Пилипенко с Безугловым, оскальзываясь в снегу и хватаясь за брезентовый тент, принялись карабкаться в кузов. Очередов, шагнув назад, оступился на чём-то круглом и гладком. Наклонившись, он извлёк из сугроба стальной защитный шлем. Вытряхнув из него снег, Очередов подошёл к машине и бережно пристроил каску на голову Капильницкого. Спохватившись, он хотел было сказать, что надо бы закрыть задний борт, но дверца кабины уже хлопнула, и машина, обдав Очередова целым облаком выхлопных газов, тронулась с места.
И тут же из разворошенной снежной кучи вынырнула и стала натягиваться верёвка.
– Стой!!! – заорал Очередов, но было поздно.
Не отвязанный страховочный конец, как морковку из грядки, выдернул из кузова Каплю вместе с дверью и со всем снегом, в котором он лежал. В полёте предметы разделились. Первым в облаке снега на землю грянулся Капля. Потом громыхнулась дверь. Дальше всех улетел почему-то шлем. Приземлившись с глухим стуком, он, вращаясь, словно сорванная с орбиты планета, описал по плацу длинную дугу и наконец остановился и замер в отдалении.
Машина встала. Все офицеры, подбежав к лежащему рядовому, снова растерянно сгрудились над ним.
Капля внезапно широко открыл глаза и сел.
– Капильницкий, вы... Вы как? – робко поинтересовался Пилипенко.
– А ну вас всех совсем, товарищи офицеры! – устало сказал рядовой, после чего отцепил от пояса страховочный конец, поднялся на ноги и, прихрамывая, двинулся через плац.
Офицеры ошарашенно смотрели ему вслед. Дойдя до своего шлема, Капля остановился, подобрал каску и, сунув её под мышку, медленно похромал дальше.
– Пилипенко, ты б, может, всё-таки посмотрел его? – обретя наконец дар речи, обратился Кислицын к начмеду.
Тот стоял, приоткрыв рот, и растерянно смотрел вслед удаляющемуся рядовому.
– Что?.. А, да, конечно! – опомнившись, Пилипенко кинулся догонять Каплю.
– Товарищ капитан! – донеслось с крыши. – А нам-то что делать?! Дальше чистить?!
Очередов повернулся и некоторое время рассматривал стоящих на коньке крыши «верхолазов».
– Ну его к лешему! – наконец принял он решение. – Слазьте к чёртовой матери! На сегодня дров достаточно!
– Есть слазить! – откликнулся ещё не привязанный к трубе солдат и, повернувшись назад, наткнулся на стоящего на четвереньках Хряпова.
Изучив диспозицию и убедившись в монументальной неподвижности оцепеневшего от ужаса прапорщика, боец попытался обойти старшину, но, ступив на заснеженный скат, вдруг так же, как и Капля, поехал вниз вместе с тронувшимся с места пластом снега. Не растерявшись, рядовой тут же шлёпнулся на попу и принялся «рулить», отталкиваясь от кровли лопатой, словно веслом. В отличие от того участка крыши, с которого сверзился Капля, здесь, внизу, располагался газон, на который всю зиму стаскивали убираемый с прилегающего плаца снег. Так что, достигнув края крыши, солдат, не пролетев и метра, мягко ухнул в сугроб, уйдя в него чуть ли не по грудь. После чего, не без труда выбравшись из снежного плена, он вполне благополучно съехал на пузе на землю.
– Живой? – поинтересовался у него Очередов.
– Так точно! – поднимаясь и отряхиваясь, весело отозвался боец. – Классно! Как в детстве с горки!
Очередов посмотрел наверх. После схода двух «лавин» почти две трети поверхности крыши штаба оказались очищенными от снега. Очередов задумчиво почесал под шапкой затылок, после чего, свистнув, показал пальцем оставшемуся наверху солдату на его, стоящего на земле, товарища.
– Сможешь так же?! Тут, под тобой, тоже сугроб навален!
Боец, подумав, кивнул.
– Смогу!
– Давай!
Солдат отвязал от трубы свою верёвку, секунду помедлил, как бы примериваясь, а потом, подняв над головой лопату, смело шлёпнулся на скат. Третья лавина, коротко прошуршав, ухнула вниз. Довольный раскрасневшийся солдат, съехав со снежной горы, подбежал к Очередову.
– Орлы! Красавцы!.. – оценил старания бойцов Очередов. – Ну, на сегодня всё. Сейчас дуйте в казарму – сушиться и греться... Забирайте тех двоих с лестницей – и вперёд.
– А это? – подошедший Безуглов указал Очередову на неопрятную кучу снега на дорожке перед штабом. – Может, пусть сначала почистят? А то ни пройти, ни проехать.
– Пусть идут, – махнул рукой Очередов. – С них хватит. А сюда я сейчас своего дневального пришлю...

Ближе к вечеру полковник Струков вышел на штабное крыльцо покурить. Долгий рабочий день заканчивался. Солнце, описав дугу, клонилось к закату и светило теперь сзади, из-за штаба, ярко проявляя на сером зимнем фоне тесно обступившие полковой плац здания. Струков щёлкнул зажигалкой и, втянув в себя горьковатый дымок, с удовлетворением оглядел тёмные, очищенные от снега, скаты крыш. Штабной крыши полковнику видно не было, но тень от неё – по-вечернему широкая, с длинными наростами труб – накрывала собой добрую треть плаца. Вдруг один из наростов едва заметно шевельнулся. Струков замер, вгляделся, вынул изо рта сигарету и, спустившись с крыльца, повернулся и посмотрел вверх.
На коньке крыши, цепко обхватив вентиляционную трубу, сидел всеми забытый прапорщик Хряпов.