Подонки Ромула. Роман. Книга вторая. Глава 58

                ГЛАВА LVIII.
 
      Пробудился, когда предрассветный сумрак еще не рассеялся  и «звезд хороводы сияющих» заглядывали в окно. Но странно как-то… Будто перемигиваясь, с нескромным интересом. Да и завеса, скрывавшая от посторонних глаз тайны господской спальни, была полностью откинута, и словно  живая, чуть шевелилась в углу. Однако Аттик, привольно раскинувшись, посреди супружеского ложа, ничуть этим не возмутился. Даже отсутствием жены не озаботился, чувствуя себя не просто отдохнувшим, но и окрепшим за ночь телом и душой, готовым, не уклоняясь от жизненной борьбы, ринуться в нее хоть сейчас - с радостным нетерпением и верой в удачу. А жена - что ж?..
     «Наверное, в латрин вышла. Вернется - спящим прикинусь. Хотя… Зачем
ей латрин, когда ваза ночная рядом? Как же капризничала, губки кривила,
пока днище зеркалом параболическим не выгнули и не вызолотили до абсолютного блеска, чтобы сверху ей каждый волосок был виден… С тройным увеличением! Нет, латрином тут, пожалуй, не пахнет. Не иначе, по спальням подружек сапфических своих блуждает. Но ведь дочь в доме! Так может, у нее? Преимущества Эпирота над Випсанием Агриппой обсуждают. Но до каких же пор? Светает уже…»
     Тут он слегка поторопился. За окном было еще темно. Ветерок пробегал в невидимой листве и та отзывалась тихим тревожным шепотом… А в фиолетовом, лишь чуть поблекшем небе, вместо розовоперстой Авроры, разгорался среди бесчисленных звезд, золотистый, ярко поблескивающий, незнакомый какой-то огонек. И рядом еще один и, немного поодаль, третий, сверкнувший вдруг багровым отблеском. И еще несколько таких же - по всему небосводу.
    «Красота! - подумал Аттик. - Как в зеркале Дианы!.. Когда матроны молящиеся с факелами всю ночь в роще ее священной бродят…»
    А огоньки разгораясь все ярче, скользнули вдруг в стороны - вверх, влево, вправо, а некоторые - вниз к земле… И на звездопад это было совсем непохоже.
     «Знамение, что ли, какое?..»  - Аттик приподнялся на подушке…
     И тут, прямо на его головой что-то скрипнуло, ударилось, заурчало утробно, захлопало - часто, судорожно… Аттик вздрогнул, мгновенно покрываясь потом, глянул вверх и похолодел.
    В чаше канделябра, тускло поблескивая бронзовыми, поджарыми боками, куница, добравшись-таки до горлинок, сжимала птичку с откушенной уже головой и бешено бьющимся крылом, в когтистых лапах, вгрызаясь в несчастную алчной пастью, отчего бронзовые перышки разлетались во все стороны и, падая, звонко ударялись о мраморный пол.  Второй горлинке удалось вырваться - носилась под потолком  стремительными бросками, словно летучая мышь. А куница, кромсая тело своей жертвы, тихонько урчала, слизывала кровь и косилась на него зелеными, сверкающими во мраке зрачками. Аттик задохнулся от ужаса и, уже теряя сознание, взлетел с постели, ткнулся головой в потолок и, не помня себя, метнулся прочь, вслед за выпорхнувшей в окно горлинкой…
     В глубине сада хрипло завопил павлин. И это порадовало - деревья шумели внизу. Он был на свободе, где алчному демону с канделябра до него не дотянуться! А шум листвы отдалился, остался далеко внизу - он набирал высоту, минуя белый овал фонтана, тусклый огонек свечи в нише ларария…        И И вот уже верхушки буков раскачивались далеко внизу. Мелькнула двускатная крыша храма Благоденствия… Пустынная в ранний такой час, гладиаторская палестра… Стараясь не терять из виду горлинку, он проносился над улицей Гранатового деревца, над Высокой тропой вдоль гребня Квиринала… Впереди уже вздымался двумя вершинами  к небу Капитолий, справа, до самого Тибра, простиралось Поле, а слева, чуть ближе за строящимся храмом Марса Мстителя - форум, казавшийся сверху сплошь
беломраморным от храмов и базилик…
    «Как же она летит? На бронзовых крыльях! - удивился, присматриваясь к горлинке. - А я? Во мне весу… Фунтов двести, не меньше. Так это сон?»
     Хотел протереть глаза, но кувыркнулся в воздухе и сорвался вниз, так что в ушах засвистело.
     «Только не это! - его словно молнией прожгло. -  Даже во сне… Самое зловещее, когда летишь вниз, головой к земле, а ногами - к небу!»  - раскинул руки пошире, взмахнул, что было сил… И воспарил!
     Крыльев у него не было, но стоило шевельнуть пальцами  в воздухе - тугом, упругом, столь же приятном на ощупь, как груди проказницы Мильто! - его сразу разворачивало, тянуло вниз или возносило к небу, уже слегка просветлевшему, но низкому, затянутому косматыми, сизыми тучами. сумрачному и… Совершенно беззвездному. Все ночные светила, не исключая и загадочных тех факелов, погасли на глазах, как раз перед тем, как он пытался их протереть и чуть было не рухнул, по собственной оплошности на землю…
    Теперь же, похоже, освоился в эфире, и сам себе казался до воздушности легким - ловким, стремительным абсолютно свободным! Наслаждаясь пьянящим этим счастьем, от которого, не то что заботы, но и преклонные годы его с каждым вздохом куда-то выветривались, он до того раззадорился, что, пролетая над храмом Венеры Прародительницы, воздвигнутым во исполнение обета, данного Цезарем перед последней битвой с Помпеем, не смог отказать себе в удовольствии… Скользнул вниз, шепнул в сторону изваяния Венеры, чуда этого дивного, так и не завершенного Аркесилаем* - слишком уж с посвящением торопились: «прости, Милостивая!» и смачно, без промаха плюнул - прямо в золоченую макушку бронзовой шлюхи египетской, нагло присоседившейся к статуе Очищающей. Показал язык конному  монументу Диктатора, грозно возвышавшемуся перед храмом, но навеки прикованному взглядом к мраморному фонтану с голенькими нимфами… И, очень довольный собой, круто взмыл кверху.
     А горлинка была уже не одна - с целой стаей голубей, вяхирей, ласточек и
воробьев, слетавшихся с крыш инсул. Металлическое ее оперение ничуть их не смущало. Они и Аттика готовы были признать своим, судя по тому, как приветливо чиркнул его крылом по бороде, догонявший стаю сизый голубок.
     «О, боги!.. Борода-то откуда?» - ужаснулся Аттик.
      Но, наученный горьким опытом, щупать ее не посмел. Только глаза к подбородку скосил. И поморщился от досады:
    «Козлиная! Да еще седая!.. Где бы мерзость эту поскорей сбрить?»
      И тут глаза его чуть не выпали из орбит от изумления. Весь форум - от курии и храма Согласия до храма Божественного Юлия - колосился пшеницей! Такой густой и волнистой в порывах утреннего Аквилона… Птицы кружили над ней стайками, дружно уклоняясь в полете от ростральных колонн. Но приступить к пиршеству не смели. Ведь не какой-нибудь сельский Приап отпугивал их одиноким свои членом!.. Несметная толпа бронзовых, мраморных, хризоэлефантинных богов, героев и просто
достойнейших, конных и пеших граждан бдительно опекала золотистые дары общественного поля! Как гневно каркали вороны, снявшись с крыши Юлииевой базилики! Как громко, неистово чирикали воробьи, носившиеся среди голубей и вяхирей, словно лихие пиратские либурны среди могучих квинквирем… Но на поле сесть не решались - какой-то коротышка в жреческом одеянии из, позеленевшей от древности, бронзы, торопливо
 ковылял от курии, протаптывая извилистую тропу в колосьях, размахивая кулакаом и что-то грозно выкрикивая. А от Старых Ростр, путаясь в тяжелых мраморных тогах, безжалостно круша и подминая посевы, топали ему на подмогу еще двое сторожей… Приглядевшись, Аттик издали распознал древних героев - диктатора Камилла и, чуть приотставшего, царя Тита Тация, правившего Римом еще заодно с Ромулом. И весело, дерзко выкрикнул:
      - А что же Гораций Коклес доблестный наш дремлет?!.
      Ибо над замшелыми своими гонителями даже воробьи потешались, проносясь мимо  с дерзким чириканьем. А хромого коротышку, в коем нельзя было не признать славного авгура Атта Навия, настойчиво преследовали два озорных белых голубка, норовивших, улучив момент, нагадить ему на накидку. Горлинка, меж тем,  порхала  над ростральной колонной - чуть ли не в кудрях, неуклюже отмахивающегося трезубцем, и, столь же неумело, пытавшегося накинуть на нее сеть… Нет, не ретиария какого-то безвестного, а сицилийского триумфатора, раззолоченного до кончиков ногтей, Гая Юлия Цезаря Октавиана с огромными сапфировыми глазами! Но горлинке было все равно - зависла на мгновение, трепеща бронзовыми крылышками и облегчилась прямо в золотые его кудри. Да так обильно, что густая зеленая жижа потекла не только по лбу, но и по правому уху принцепса, обомлевшего от дикого такого, а главное, совершенно ненаказуемого надругательства, и едва не выронившего сеть!..
     И тут словно гром над форумом грянул:
    - За что, любимая?!!
     Это очнулся у Старых Ростр Лукауллов Геркулес, гибнущий в страшных мучениях. И такая боль и отчаяние, такая мощь была в его голосе, что пшеница местами осыпалась и полегла. С десяток голубей, пав на поле с распростертыми крыльями лапками кверху, более не трепыхались. Наглые воробьи кинулись врассыпную. Аттик тоже едва не погиб. Схватившись за голову, камнем рухнул вниз - прямо на заострившиеся в тревоге за своих питомцев уши большой медной Волчицы, вскармливавшей  пухлых близнецов Ромула и Рема под сенью Руминальской смоковницы, в кроне которой затаились насмерть перепуганные ласточки.  Лишь в последний момент Аттику, чудом, удалось извернуться и, в отчаянном, судорожном рывке, уклониться от страшно защелкнувшейся позади волчьей пасти.
     Впрочем, здравый  смысл и тут его не покинул. Приглядываясь к страждущему Геркулесу и, понимая, конечно, что тот вовсе не шалостями  птички какой-то удручен, пусть и коринфской бронзы, но к жене, Деянире несмышленой своей, взывает. Аттик очертил плавный круг над ростральной
колонной Дуилия, славного победителя пунийского флота и сочувственно
вздохнул:
   «Зря ты так набычился, бедолага! Даже если бы она и ответила… Ну, что изменит раскаяние глупой бабы, спустя почти две тысячи лет?..»
      А полубог, воздевая к небесам руку, с зажатым в ней мраморным обрывком, сгубившего его, отравленного хитона, заметив непоседливого воробышка, некстати вспорхнувшего в листве древнего Лотоса, благостного шелестевшего, усыхающей кроной между храмами Согласия и Сатурна, гневно громыхнул на весь форум:
    - Кышь, нечисть пернатая!..
     Тут уж и бронзовая горлинка в ужасе заметалась над головой обгаженного Октавиана, чуть было не угодив в гневно воздетую сеть. Но, со стороны Эмилиевой базилики, уже устремился к ней на помощь беломраморный голубок, вспорхнувший с ладоней Клоацин. Как старожил местный, он знал все, творившееся в окрестностях форума и, тут же,  указал ей спасительный путь, взмахнув клювом в направлении Яремной улицы, которая огибала, раскинувшийся неподалеку, Бычий рынок. Горлинка поняла его мгновенно, увернулась от золоченного трезубца и кинулась вдогонку за мраморным своим спасителем.
     Скользнув над рострами и сердито грозившим ему, безвредным по сути, Геркулесом, Аттик устремился вслед за ними, ловко огибая опасно заострившийся при ремонте угол медного водостока на крыше храма Сатурна, успел даже оглянуться на установленные Октавианом солнечные часы, которые никакого времени, к сожалению, не показывали, поскольку, взошедший, наконец, Гелиос так и не смог пробить обложные, низко нависающие над форумом темно-фиолетовые тучи.
    « Но почему из-за Тибра, над Капитолием встает? С каких пор солнце на западе восходит?»  - тревожно подумал Аттик.
       Но даже о катастрофе этой космической позабыл, пораженный картиной, открывшейся ему на Бычьем рынке.
      Знакомая с детства, базальтовая мостовая, и здесь, сплошь проросла  буйным каким-то злаком - зеленоватым, похоже, не совсем еще вызревшим, но заполонившим всю площадь Бычьего и Овощного рынков до самого Тибра, а также все пролеты как Сублициева, так и Эмилиева мостов, не говоря уж, о храме Надежды, ступени и двойной портик которого, наглухо заросли этим злаком.
     Чуть снизился, чтобы получше все разглядеть и сразу узнал коноплю - в агрокультурах он не хуже, чем в бронзе коринфской и философии эллинской разбирался - ошибки быть не могло! Тем более, что полотна обоих мостов устланы были стеблями, недозрелой этой конопли, вплоть до Юлиевых  садов, на противоположном, западном берегу, и многочисленные рабы провеивали, вытаптывали, выкручивали их, трепали и тут же плели пеньку, наматывая ее на огромные деревянные барабаны…
        «Куда столько веревки?!.»
         Но, по-настоящему, потрясло другое. На Бычьем форуме не осталось и
следа знаменитейшего на весь мир культа Геркулеса!
      Храм Бородатой Фортуны и храм Матери Матуты - богини Зари, Большой Бык эгинской меди - на местах Даже алтарь родовспомогательницы сомнительной, нимфы Карменты, установленной матронами в знак благодарности за отмену закона, возбранявшего им разъезжать по Городу в колясках, никуда не делся. Как и ворота Карментальские… И тот же храм Надежды в конце Овощного форума, у самого подножия Капитолия…
       Но ни Великого Алтаря, воздвигнутого в глубочайшей древности, ни круглого храма Геркулеса Непобедимого у Тригеминских ворот! А ведь в храм этот даже мухи не залетали, а псы бродячие, испокон веков, обегали его стороной.
      Отняв коров у трехглавого и трехтелого чудища Гериона, жившего на острове Эритея на самом краю заката, за Океаном, и направляясь с ними  в Элладу, Геркулес остановился, чтобы вздремнуть на тихом берегу Тибра. Но великан-злодей Как, вечно притеснявший жителей Палатина, похитил часть, доставшегося с таким риском, стада и укрыл его в пещере на Авентине.
       Отыскав коров, Геркулес убил Кака. В честь великого этого облегчения народных страданий, царствоваший тогда на Палатине Эвандр и учредил культ героя.
      Аттик всегда недолюбливал заносчивого бродягу: - за тупую покорность ничтожному микенскому царьку и половую распущенность, за вспыльчивость его варварскую и драчливость, а такжн полное пренебрежение к знаниям и изящным искусствам. Но сейчас посочувствовал костолому. Тут уж, и впрямь, было за что упрекнуть небеса! Жена, по наивности, всего-навсего, жизнь у него отняла. Но, с упразднением культа его в Риме, он и бессмертия .и даже полубожественности своей лишался!         В  Ведь согласно Аристотелю, а с ним, в этом вопросе, не поспоришь, - каждая вещь, как и все живое, имеет свое место в мире и любое движение камня, облака или человека, имеет своей целью единственное, естественное для него место, которое и является целью любого движения. Все в мире движется к своему месту, чтобы его занять. Место это и есть единственная  побудительная  и конечная цель!
      «Так неужели злосчастный бедолага этот, Геркулес все подвиги свои совершал, протопав полмира, чтобы оказаться, под конец, в глухом  греческом захолустье, где чтить его будут лишь безграмотные пастухи, да кучка заумных болтунов в разваливающихся, обнищавших, Афинах?»
     Мраморный голубок и бронзовая горлинка, присоединившись к прочим пернатым, слетевшимся сюда во множестве, позабыв обо всем на свете, дружно клевали коноплю… А Цецилий Помпониан задумчиво парил сверху, озираясь на, обступившие Бычий рынок Авентин, Капитолий, в особенности же на Палатин…
      «Так скоропалительно, втайне от народа! Не только перепахать все и злаками засеять, но и Геркулеса безжалостно так уязвить! За что? Кому это выгодно?» - терялся в догадках Аттик.
    -  «Гая в Риме нет, - он вновь покосился на безмятежно спавший  Палатин. - Неужто сама решилась?.. А завтра, что в голову взбредет? Культ Весты
упразднить? Или  Капитолийскую триаду?! А может клеймо рабское на лбу каждого гражданина выжечь?»
    Обернулся на лету, и с горькой укоризной, всмотрелся вдаль, туда где за, белеющей мраморными дворцами, вершиной Палатина, проглядывало прямоугольное черное пятно на плато Эсквилина:
    «Осуществляли, ясное дело, Меценат и Агриппа - верные псы тирании. «Вместе будем держаться, Тит!» Кому после этого верить? Но, главное!… В чем смысл? Допустим, Геркулес - иноземный бог, и жертвы ему по греческому обряду приносят. Ну, заменить их отеческими обрядами - тогда понятно! А так!..»
     Глянул гневно на убогий травертиновый псевдопериптер, сооруженный на месте круглого храма Геркулеса, явно впопыхах, подлетел к нему, криво усмехаясь:
      «Храм Кибелы!.. А почему не Изиды или Анубиса?»
     Снизился, облетая священный участок, где благочестивые мужи, со времен Энея, поклонялись Великому Алтарю, снесенному святотатцами, чтобы воткнуть сюда неуклюжее кресло, в котором восседала фригийская пришелица - само высокомерие, но отлитое, как он сразу определил, из самой низкокачественной свинцовистой бронзы…
     «Безвкусица! Мало того, что бронза никуда не годится, так еще и в кресло мраморное воткнули!.. И это - Великий Рим?!  - думал он с горечью. - Матерь богов!  А видел кто, как она их рожала?»
      Нестерпимо захотелось плюнуть, если не в надменную физиономию самозванки, то хотя бы в зубчатую башенку, венчающую, в силу варварского какого-то суеверия, ее прическу. Но не посмел. Огромные, бдительные львы - пусть из самого низкосортного материала - восседали по обе стороны кресла и готовы были растерзать любого обидчика.
    «Это вам не милосердный Гай Юлий… Звери чужеземные!»
     Аттик взлетел повыше, подальше от, затаивших дикую злобу, львов:                «  «К тому же!.. - окинул Бычий форум печальным взором и даже зажмурился от творившихся кругом безобразий. - Тут возмущаться начнешь - слюны на
все не хватит!
      И, в самом деле… Многое изменилось до неузнаваемости! Изящная, коринфского ордера Молочная колонна исчезла, а на ее месте располагалось приземистое строение, сложенное из грубых известняковых плит, с  входом завешанным вылинявшей полотняной тряпицей. И даже без окон. А рядом копошилась толпа оборванцев и калек - один другого отвратней. Обойти их входящий никак не мог. Но Аттик туда и не стремился, зная доподлинно, что это иудейский молельный дом, а он ведь не принял еще решения примкнуть к восточному пастушескому суеверию, несмотря на уговоры Юкунда, хотя из всех, случившихся здесь, преобразований, лишь это казалось в какой-то мере оправданным, но… Слишком запоздалым.
     «Спохватились! Им бы лет пятьдесят назад тут обосноваться… Не попал бы ублюдок тот под Молочную колонну, и Квинт, пьяница беспутный, его бы не подобрал, так бы и сгинул в яме какой-нибудь выгребной. Или в Клоаке, чтоб уж наверняка! И не болела бы теперь бедная моя голова из-за проклятых тех писем!»
     Впрочем, она и не болела. А вот ушам доставалось!.. Дюжие мясники разделывали внизу свиные туши и, толпившаяся вокруг, чернь расхватывала, сочащееся кровью, мясо  с проворством коему могли позавидовать и мирно клевавшие поблизости свою коноплю, птицы. Шум, при этом, стоял невообразимый. А он и уши заткнуть не мог!..
     Но обоняние страдало еще невыносимей. Уж очень, от всего этого дерьмом потягивало - как высоко ни взлетай! Огляделся, брезгливо поморщившись, и осторожно подлетел к подножью Авентина, где ютились неказистыве, дощатые амбары. Раньше их тут, и в помине, не было. Значит, только построены? А вот, поди ж ты!.. Уже покосились, в крышах прорехи… Иные, и  вовсе, рухнули. И никакого в них зерна! Как и в выкопанных рядом бездельниками какими- то косорукими зерновых ямах. Огромных, но даже на дне не зацементированных… То ли птицы все, подчистую, расклевали, то ли не завозили еще? Кроме фекалий, которыми некоторые ямы были завалены до краев. И разило от них на весь рынок!.. Просто безбожно.
     «Как же Дева Лесная такой смрад терпит?!» - ужаснулся Аттик, взлетая повыше и, с азартом естествоиспытателя, приглядываясь к небольшому, но  славному своей святостью храму Дианы - уменьшенной копии святилища Артемиды Эфесской воздвигнутой на склоне холма еще Сервием Туллием.
     Но тут, со стороны ям ветерок подул…И его чуть наизнанку не вывернуло.
    «В такой вот ямке грамотея нашего и притопить!.. Может, еще не поздно?» - думал он, уносясь от Авентина.
    Зажать нос в полете не мог, а позывы рвоты уже из последних сил сдерживал. Пришлось приземлиться. Как раз за углом новоявленного святилища Кибелы… Боги бессмертные! Сколько же он выблевал!.. Словно на Лукулловом пиру побывал. Хотя, накануне, помнится, росинки маковой во рту не было. За всеми хлопотами и перекусить не успел. Не угощаться же у Ливии, чтобы потом, с замиранием сердца, гадать - зачахнешь ты медленно,
но неотвратимо, или до утра, в одночасье, в страшных муках, помрешь?
      К счастью, это ему не угрожало. И глотка воды из рук ведьмы не принял! Но вот, блевотина, извергшаяся из него, как из рога изобилия?..  Чисто эстетически, Аттик никогда не стал бы разглядывать такую мерзость. Но не столько количество ее,  как полная непредвиденность содержимого собственного желудка изумляло. Ибо наряду с непереваренными рыбими плавничками, кусками мяса, ошметками зелени и всяких моллюсков невиданных, зернышками граната и хрящиками перепелов в пестрой слизистой  этой массе, белели остатки яиц! Но, не привычных ему, изысканных  - ласточкиных или соловьиных, что еще можно было бы понять, а самых вульгарных - куриных!  Причем,  некоторые даже от  скорлупы не были очищены! И таких он насчитал десятка полтора, пока, в ужасе, не остановился - как же он из заглатывал? Целиком?  Быть того не могло! Яйца куриные он на дух не выносил - запоры от них с младенчества и по всему
телу зуд! Что же происходит?
     Но ответить на здравый этот вопрос он не успел, пораженный новой несуразицей, совершенно не укладывающейся в голове…
    Маленькая шустрая ящерка, юркнув из-за угла храма, не смущаясь ни видом, ни запахом блевотины, потрогала когтистой лапкой ближайшее яйцо и, выкатив его из клейковатой слизи на сухое место, взгромоздилась сверху, плотно обвив скорлупу заостренным хвостиком, всеми четырьмя лапками и узким чешейчатым тельцем - зеленым, с огненно-рыжими подпалинками по бокам. Да так и застыла.
     - Высиживать будешь? Так оно, что ли, сырое? - растерянно спросил Аттик, утирая рот краем некрашеной сероватой хламиды, которую он только что на себе обнаружил.
     Ящерка не ответила. Только пялилась на него, часто моргая мутноватой, подвижной пленкой, высовывая и пряча длинный, раздвоенный на конце язычок…
     И тут, словно вьюга в горах взвыла или лавина обрушилась!
     - Смерть! Смерть освернителю храма!
     Это вопила Матерь богов, вскочившая с мраморного престола, указывая на него бронзовым тимпаном. А львы, разевая жуткие пасти, плотоядно озирались и рычали. Тучей взвились над конопляным полем, испуганные птицы. Бросив недорубленные туши, мясники мчались к нему, грозя окровавленными секирами, а за ними - вся толпа покупателей свинины с палками и камнями…
    Аттик взмахнул руками, чтобы побыстрей взлететь, но чудесный дар был утрачен. Углядев это, Кибела ударила в бубен и злобно расхохоталась. А он только озирался в ужасе по сторонам - бежать было некуда! Первые камни уже летели в него, ударяясь о грубую кладку храма.
    А в разъяренной толпе вдруг замелькали знакомые лица - Эвбул, Кулф, Админий… Но рядом, почему-то, оказались и, понесшие кару, преступники: Филемон, Деметрий, юный Марк и даже, отбывший в Эпир, Децим - все с рассеченными, черными от запекшейся крови, лбами, и не в щегольских, голубых с серебром ливреях, а в лохмотьях корибантов, с бубнами и кимвалами, звенящими в их окровавленных, гневно вскинутых над толпой, руках…
     Он сразу почувствовал облегчение. Как никак - свои!.. А разглядев, прорвашихся вперед Алексия с Тираннионом, понял, что спасен. Но почему верные слуги его зловеще так усмехаются, переглядываясь с бегущим между ними расхитителем хозяйской казны Гермолаем? Он ведь в эргастуле с голоду должен подыхать! Неужто выпустили, презрев господский наказ?!      
    Тираннион нагнулся на бегу, добыл в конопляных зарослях большой камень и, размахнувшись запустил им в хозяина. Мир исчез в слепящей вспышке. Аттик качнулся и, конечно, упал бы от невыносимой боли,  если бы не ткнулся спиной в шершавую стену храма, вернувшую ему чувство реальности. Кровь текла из раны, заливая лицо и бороду, но правым, живым глазом он успел проследить полет выбитого камнем глазного яблока с обрывками сосудов, упавшего в блевотину - застывшим зрачком к небу. И в яростном реве толпы, различил скрипучий, срывающийся в визг голос Алексия:
     - Смерть! Смерть ему!
     Обернулся на этот крик, зажимая пальцами пустую, кровоточащую  глазницу, и обмер. Пританцовывая на  месте от нетерпения, Алексий тыкал в него, позвякивающим кимвалом и как фанатик обезумевший, выкрикивал, завывал с пеной на губах, громче всех:
      - Смерть нечестивцу и богохульнику! Ллю-у-у-тая смерть!!!
     Камни летели со  всех сторон. Аттик прикрывался, как мог, пока увесистый булыжник не угодил ему в висок, погасив свет дня и все крики…
     Когда он очнулся, шум уже поутих. Толпа вокруг лишь глуховато рычала. А над ним возвышались трое - Админий с зажатым в руке кинжалом; всклокоченный, судорожно хватающий ртом воздух, Алексий и лысый, громадный мясник, в окровавленном фартуке, с упертой в землю секирой.  Все трое внимательно разглядывали что-то у него на груди. Аттик скосил уцелевший глаз книзу и увидел, что грудь его рассечена точно посередине, ребра широко раздвинуты и торчат кверху. Приподняв голову, он заглянул туда и поморщился - красные всех оттенков, лиловые, фиолетовые внутренности его выглядели отвратително.
     И тут, могучая рука раздвинула мясника и Админия, Алексий,  кланяясь
 подобострастно, попятился. Аттик глянул вверх и встретился с мертвящим, бронзовым взглядом… Идейская Матерь стояла над ним, брезгливо созерцая распахнутые перед ней внутренности. Аттик оцепенел. А Кибела,                возмутившись чем-то, резко обернулась к мяснику:
     - А сердце его где? Забыл, что мне по утрам жрать охота?!         
    Не отнимая рук от секиры, мясник, молча повел плечом. Кибела совсем въярилась:
    - У него - что?! И сердца не было?!. - казалось песчаная буря воет, свистит в бескрайней пустыне.
     Кибела шагнула поближе, чтобы изучить физиологический этот феномен
поподробнее, но поскольнувшись в блевотине, качнулась, всплеснула бронзовыми руками, пытаясь удержать равновесие, оступилась и рухнула навзничь.
     Земля всколыхнулась. Дрогнула, словно живот роженицы в неудержимых, судорожных схватках, и с чудовщным грохотом разверзлась, проваливаясь в неыслимую глубину, расколовшую Бычий форум поперек - от Капитолия к Авентину. В провале этом бесследно сгинула вся бесновавшаяся вокруг, сволочь, вместе с мясниками, гладиаторами, предавшим его библиотекарем и изменником Алексием. Исчез и престол Кибелы со львами, ветхими амбарами и ямами с гниющим дерьмом… И даже зазевавшиеся некоторые птахи, включая мраморного голубка, безответно выкликаемого, мечущейся над бездной бронзовой горлинкой.
      Твердь под Аттиком трясло и штормило. В разверзшихся недрах нарастал
гулкий, раскатистый рев и, как из пасти дракона огнедышащего, несло серой,
жаром и гарью. А над бездонным провалом вспыхивали, разгорались, гасли и снова вспыхивали багровые дрожащие отблески. В одном из таких сполохов канула в небытие - расплавилась, потекла бронзовым ручейком в пропасть осиротевшая горлинка. Казалось, вот он и наступил Конец Света!..
    Аттик пытался отодвинуться, отползти от провала, от оглушительного подземного грохота и жара, но распахнутые ребра, сковывали, не давали ему шевельнуться. Ухватив обеими руками и стиснув зубы, превозмогая дикую боль, он начал сводить их, вдавливая внутрь. От напряжения, кровь снова хлынула из пустой глазницы, но ребра встали на место. Он смог сесть и, зажимая рану обеими руками, оглядеться правым глазом по сторонам…
     В подсохшей от жара блевотине, валялись остатки Кибелы - кусок колена, обтянутый складками хитона… Треснувшая, пополам, кисть с судоржно растопыренными пальцами… Увенчанный зубчатой башенкой обломок лба с частью переносицы и круглым от ужаса смертного глазом… И все это!... Из обожженной глины, снаружи лишь,  подкрашенной под бронзу.
    - О времена! О, нравы! - прошептал он, превозмогая охватившее вдруг гнетущее отчаяние, столь беспросветное, что и думать, ни о чем больше не хотелось. Только дышать - как рыба выброшенная волной на горячий песок… И только эстет никак в нем не умирал. - Ничего подлинного!.. Сплошной декорум…
      Кровь почти унялась, не хлестала больше тугими, теплыми толчками сквозь пальцы. А, среди обломков Кибелы, тускло поблескивал кинжал Админия… Не дотянушись до рукоятки, Аттик ухватился за лезвие и поранился - клинок был острым, как бритва. Он поморщился - не от боли, которой, почему-то больше не ощущал, от отвращения.
   «Таким вот оружием недоумки, фанатики ее, мужского достоинства себя и лишают… И ювелир - туда же…  Обрезание! И речи не может быть! А вот, бороду козлиную срезать…»
     Собрав кулаком у подбородка старательно отпилил ненавистную, слипшуюся от крови, чахлую поросль, отшвырнул прямо в рокочущую, полыхавшую в двух шагах бездну. Отхватил тем же кинжалом длинный лоскут  от полы, и без того куцей, хламиды, а кинжал за ненадобностью бросил туда же  - в пышущий жаром провал. Не без потаенной мысли, задобрить скромным подношением этим кого-нибудь из подземных  богов - Плутона, Вулкана, Кору, да хоть Осириса!.. Лишь бы не испепелили.
    Но перевязав пустую глазницу и вообразив, как он он при этом выглядит, неожиданно усмехнулся:
    «Хоть к Божественному Юлию!.. В Жаворонки.
      Глаз его шарил по сторонам в поисках хоть какой-то спасительной щели. И вдруг уткнулся в пустоту там, где незадолго до катастрофы, когда он еще в оба глаза глядел, стоял храм Матери Матуты, покровительницы Зари, замужних женщин и деторождения. Теперь же на месте храма светилось голубоватым огнем полукруглое отверстие, напоминавшее вход в пещеру, который он видел совсем недавно. Но где? Никак не припоминалось…
     А вспомнилось, как в первые годы замужества, Пилия, посвященная им в
экономические  методы ведения хозяйства, ходила сама закупать фрукты и овощи к скромному их столу. Но в Городе тогда было неспокойно… Даже Помпей боялся нос высунуть, отсиживался в Каринах своих, под Рострами месяцами… Клодий бесчинствовал, да и Милон, в противовес ему, банды свои особо не сдерживал. Вот он и провожал, всякий раз, жену сюда,  на  Овощной рынок. А по пути, к гладиаторам своим приглядывался - кого приблизить, кого подучить, а кого сбыть с рук поскорее… И случалось, что жена, прежде чем с зеленщицами торговаться, подходила к храму, клала подношения на Алтарь Зари, молилась ей прикрывшись паллой, просила богиню о чем-то ему неведомом… А ныне? Ни храма, ни алтаря того больше нет! Как и храма Надежды у Капитолия…
    «А ведь к Алтарю Зари только свободнорожденные женщины допускались. И лишь  единобрачные  могли прикоснуться к ее статуе! - подумал с горечью и вдруг вспомнил. - Конечно! Те же лучи голубые  и вход  в пещеру на фреске, в таблине Ливии запечатлен! Сивилла Цербера лепешками маковыми ублажает,  рядом, Эней с Золотой Ветвью - болван болваном!.. А теперь, значит, и здесь, прямо на Бычьем форуме,  вход в Тартар открылся! Но где выход?  Ветвью Золотой, путеводной я ведь не располагаю!..»  - и так вдруг опечалился, что единственный глаз его затуманило слезой:
     «А что у тебя есть? Жена - трибада разнузданная, беспутная дочь. Сотни пройдох и бездельников, имеющих наглость числить себя твоими друзьями… Деньги?  Но они лишь до тех пор нужны, пока их не хватает. А когда их не сосчитать и куда вложить их уже не знаешь… Деньги - обуза тяжкая. Не то, что покой… Жизнь отнимают! Вместо досуга блаженного, денно и нощно тревогой томят, невозвратом, потерями устрашают, голову к земле гнут! А что еще?  Даже письмами друга сердечного  распорядиться, как хотелось бы, не могу!..»   
   И совсем помрачнел, вспомнив о своем сердце:
   «А что глиняная эта, языком своим змеиным о сердце моем плела? Будто у меня его нет... Надо же такое измыслить!..»
    Глянул на разрубленную свою грудь, похожую на жуткий, разверзшийся посреди рынка провал.
    Сквозь щель, между сведенными кое-как  ребрами, разглядел что-то бугристое, пульсирующее там, внутри.
    « Хвала Юпитеру, кровь  не хлещет… А кожу можно и зашить».
     Приложив ладонь к груди, застыл, прислушиваясь к самому себе. И, с облегчением вздохнул:
     «Бьется!»
    Глянул на глиняные обломки Кибелы презрительно. И плюнул в них, с наслаждением:
     « Не то, что у тебя, нечисть  азиатская! Как человеку без сердца жить? Когда и животное шагу без него не ступит… Только Божественный Юлий мог такую заносчивость себе позволить, когда гаруспик возвестил однажды зловещее будущее  - у жертвенной свиньи сердца не оказалось!.. Народ, в ужасе, пал ниц. Тут он и объявил на весь форум: «Все будет хорошо, граждане, если я того пожелаю. А в том, что у скотины сердца нет, не вижу ничего удивительного». Сердце у той свиньи, конечно, нашлось. Но справа, под складками жира…»
     Покосился на вход в Тартар и, опираясь рукой о шершавую стену храма, осторожно встал на ноги, заглянул, вытягивая шею, в провал и отшатнулся.
     Прижался спиной к стене и медленно, боком, ощупывая всякий раз землю ногой, прежде чем на нее ступить, стал пробираться к светящемуся отверстию… Достигнув его, остановился, оглянулся в глубокой задумчивости. Но последствия гневных пароксизмов жестокой богини - зрелище  непоправимой беды, открывалось взгляду повсюду. И ничем не притягивало. Даже любимый его, храм Дианы на Авентине обрушился, лежал в руинах.
    «  Что меня здесь держит? – подумал он с чувством полной безысходности. - А там… Хуже не будет, Марка моего встречу,  Лукулла, Луция Суллу… Эпикура… А то и Сократа!... Будет о чем побеседовать…»
       В последний раз оглянулся на погибший, навсегда покидаемый мир… Прикрывая рассеченную грудь, запахнул хламиду, едва доходившую ему до колен, поправил повязку на лбу и шагнул в голубое зарево…
     Почва ушла из под ног, и он полетел, но не как прежде, куда хотел -легко и свободно, Нет, не по своей воле, но во власти неодолимой силы тяжести, влекущей его вниз все стремительнее. Все внутри обрывалось. Но чем быстрее он падал, тем ярче, золотистей делался свет, бьющий уже не только в единственный зрячий глаз, но и в выбитую камнем, пустую глазницу, которая тоже, как бы ожила,  и не только золотой этот свет, но и тепло его ласковое, даже сквозь повязку различала!
     - Гсподин! - донесся издалека глухой, скрипучий, но, вовсе, не злобный и визгливый голос Алексия. - Что же ты, господин? - голос приблизился, звучал уже над самым его ухом, с мягким упреком.
     Да он и не падал больше, а удобно очень сидел…
     Открыл глаза, не понимая еще, где находится. И оказался в собственном в собственном таблине, в любимом своем, чуть продавленном, старом кресле. В котором так и уснул, посреди ночи, не желая подвергать себя мучительному общению с женой. Да и с дочкой, оказавшейся вдруг такой умудренной и самостоятельной, что ему просто нечего было ей сказать. А если бы и нашлось… Стала бы она слушать?..
     - Что же ты, господин? - повторил, грустно присматриваясь к нему Алексий. - Так и не прилег? Совсем, гляжу, и не выспался…
     - Выспался. - утешил его Аттик, пытаясь обнаружить и, не находя в нем, ни малейших признаков служения проклятой Кибеле. - Дай, бог всякому!
     Он радостно озирался по сторонам… Знакомый, до завитка мраморных волос, затылок Сократа, книги любимые… Густая, пронизанная солнцем, зелень за окном… А где-то поблизости Тираннион скрибов наставляет… Провел ладонью по шелковистой, тончайшего кадурского полотна, тунике - и грудь цела, и оба глаза на месте - чем не жизнь?!
     Солнце заливало таблин теплым светом… Золотой, прямоугольный просвет окна сиял на полу… В саду шелестел фонтан, в листве мелкие пташки перекликались, а на столе был развернут свиток «Георгик» Публиевых с амфалами из оленьего рога - такой, в точности, как он и заказывал Тиранниону…Взял свиток в руки, заглянул в него и прочел, с первой попавшейся на глаза строчки:

               «Видывал я: как иной семена готовит для сева,
                Кислой селитрой, отстоем маслин поливая,
                Чтобы крупнее зерно в шелухе-обманщице зрело,
                Чтобы на слабом огне поскорее оно разбухало.
                Видел, что давний отбор, испытанный долгим стараньем
                Перерождается все ж, коль людская рука ежегодно
                Зерен крупнейших опять не повыберет. Волею Рока
                Так ухудшается все и обратным несется движением
                Точно гребец, что насилу ладью свою против теченья
                Правит,но ежели вдруг его руки нежданно ослабнут,
                Он уж стремительно вспять увлекаем обратным теченьем…»

      Опустил свиток на колени, задумался…
     «Практические советы земледельцу по сохранению семенного фонда вдохновенно так изложить… Чудо!»
      И снова поднес свиток к глазам, перечитывая запавшие в душу слова;
       «Волею Рока, так ухудшается все и обратным несется движением.                Точно гребец, что, насилу ладью свою против теченья правит…» - качнул головой сокрушенно. - Все мы  - такие гребцы. И руки наши неизбежно ослабевают… - отложил свиток, встал, подошел к окну, щурясь от ярких солнечных бликов в листве - А сон-то был вещий!.. Надо истолковать. Тщательнейше. Чтобы ни одна мелочь не ускользнула…»
      - Господин! Дело безотлагательное! - послышалось с порога.
      Обернулся, присматриваясь к пожилому невзрачному рабу, чем-то крайне обеспокоенному. И пошел навстречу, едва сдерживая неудовольствие - столь редко выпадавшая ему в последние дни счастливая безмятежность была прервана мелкой суетой рабской так грубо и невозвратно!
      - Ну, что еще там, Диомед?!
        Раб виновато отвел взгляд:
      - Неприятности, господин! На заговор смахивает…
      - Не тяни! Докладывай! - хмуро потребовал Аттик.
      - Как ты, господин, повелел, мы с Клитом и Феодосием, гладиаторов твоих, в Ардею командированных, сопровождали. Скрытно, конечно, все, как положено… Только они туда не поехали.
      - Как не поехали? Ты что плетешь? - изумился Аттик, бросая тревожный взгляд в сторону Алексия.
      Диомед смиренно развел руками:
      - Ты ведь задерживать их не велел.  Вот, мы и…  У Капенских ворот они
спешились, в термополию заглянули. Ну, выпили малость, перекусили. В дорогу, как я полагал. Но тут разгорелся у них спор. Чуть не до драки. Сперва, Эвбул Кулфа в чем-то корил. А потом оба на Арсама насели. Даже за грудки трясли. Прости, что говорить  это приходится… Только письмо твое 
они  распечатали… И прочли.
     Шагнув к нему, Аттик гневно сжал кулаки. Но Диомед-то - глаза и уши его - в чем повинен?
     Не было слов. Лишь головой, в отчаянии из стороны в сторону покачивал.
Наконец, овладел собой:
    - Дальше что было?
    Все дальнейшее было столь преступно и возмутительно, что доклад давался Диомеду с трудом. У него даже во рту сохло - то и дело облизыаал губы языком:
     - Плащи твои голубые, господин, тут же в таберне с рук сбыли. Также и коней… Первому, попавшему на глаза, лошаднику… А сами в Город вернулись.
     - Куда? - не глядя на него, глухо спросил Аттик.
     - А куда преступникам беглым податься, как не на Велабр?.. - вздохнул, со знанием дела, Диомед. - Там с возницей, знакомцем своим из Большого цирка повстречались. Давно Апулей этот у меня на примете. Ох, и темный же мерзавец!..
     - Что дальше? - нетерпеливо оборвал его Аттик
   - На Яремную, в «Благую Фортуну» перекочевали. Известный притон нечисти всякой.
     - И что?!
     Диомед опустил голову, нехотя признался:
      - Пьянствовать сели. Ну… Мы и успокоились. Глядя, как они вино кратерами хлещут, не разбавляя. Думали, упьются до бесчувствия, тут и скрутим. Но их… Словно надоумил кто! Вроде, по нужде встали. А сами… Задним проходом, через погреб винный… Ускользнули!..
     - Так вы?!.. Черный ход!.. И не перекрыли?!  - побледнев, Аттик чуть не задохнулся, смотрел на раба, словно не узнавая.
    -  Перекрыли, господин! Я Клита туда сразу поставил. Кто мог подумать?.. Видно заподозрили!.. Амфору о голову его разбили. И ушли. А Клит… Насилу его с Феодосием отходили! А он ведь лысый! Придется  теперь парик носить!
     - Что же ты пню этому доверил, а не Феодосию?! – вскричал на весь таблин Аттик.
     И такой же хриплый, пронзительный крик павлина, ответил ему прямо из- под окна.
   Вздрогнув от неожиданности, Аттик даже уши ладонями зажал. Но надо было дослушать отчет Диомеда. А тот искренне, но запоздало раскаивался:
    - Кто ж  знал, господин?  На лучшем счету!.. Самые, можно сказать, уполномоченные твои! И вдруг!.. Словно им терять нечего!.. 
    Аттик постоял, в хмурой задумчивости, и отошел к столу. Присел, молча переглянулся с Алексием. О Диомеде, как бы и позабыв.  Тот  шагнул ближе:
    - Не сомневайся, господин! Возница тот, всегда у нас под рукой. Личность приметная. Этот не сбежит. А через него…
    Аттик не дослушал. Стукнул кулаком по столу:
    - Негодяев - хоть из-под земли! Иначе, дружок, самому тебе нечего будет терять! А возницу?.. Нынче же, как следует напоить и… - он снова опустил кулак на стол - не так громко, но не менее внушительно. Хотел сказать «Сюда!», но передумал. - В  тускульское имение. Там с ним, душа в душу, и побеседуем!..
    - В тускульское теперь опасно, господин! - поморщился Диомед. - По Аппиевой дороге от преторианцев  - ни пройти, ни проехать.
    - Это в связи с чем? - вскинул удивленный взгляд Аттик.
    - Ты разве не слышал, господин? - у Диомеда, от  изумления, даже глаза округлились. - Весь Город гудит! Всадники неизвестные на гвардейский конвой напали. Чуть не центурию, не доезжая Аппиева форума, положили!
     - Тридцать человек с обеих сторон пало. - сухо, но с неоспоримой точностью, доложил Алексий.
      Аттик вскочил, покрываясь багровыми пятнами:
    - Задержанный - где?!
    - Задержанный? - Алексий глянул вопросительно на Диомеда. Но тот, в полном неведении, только плечами пожал. И Алексий снова обернулся к хозяину. - Ни о каком задержанном не слышно. - и, на всякий случай, уточнил. - Там только свитки и  таблички по всей дороге разбросаны…   
    - По дороге?!! - Аттика даже качнуло, и Алексий метнулся, чтобы его поддержать. Но хозяин  уже справился с головокружением и отодвинув управляющего и Диомеда в сторону, почти бежал к выходу с криком:
    - Лектику  мою! Живо!!!
    - Господин! - кинулся вдогонку Алексий и, уже у дверей, догнал хозяина, страшно волнуясь. - Неужто забыл? У нас сегодня  коллегия понтификов обедает!
    Аттик обернулся с порога, глянул на него, словно в поисках сочувствия… Но, незаменимый в финансовых  операциях, Алексий, ничем не мог помочь ему в главном… Однако, и медлить было нельзя. Преторианцы кругом! А письма, может быть, те… Самые страшные!.. Посреди дороги валяются. Стоит кому-то подобрать и…
     - Тогда коня! - приказал он решительно.-  Резвого, но поспокойней!. Орка того же! .. И Админия со всеми людьми! К обеду постараюсь вернуться. А задержусь?... Прими, как подобает! Фокусников, жонглеров, на крайний случай, заранее найми… Плясуний сирийских, с дюжину, чтобы не скучали!
     - А возницу, господин?.. Для дознания… - робко вмешался Диомед. - Куда доставить?
     Аттик нахмурился озабоченно, но тут же решил: 
     - Сюда! Ночью. В повозке какой- нибудь, под досками. Нет. Под сеном. - уточнил, сообразив, что под досками они, пожалуй, живым его не довезут. - Только… Не через весь Рим с воплями. Скрытно! В объезд как-нибудь, с тыла! Словом, через Квиринальские ворота завезете. - глянул на раба строго
и предупредил. - И чтобы никакой огласки! - вспомнил о чем-то и поморщился, словно устрицу несвежую проглотил. - И Эпирота!.. Эпирота мне ищите! Неустанно. И шлюху рыжую!.. Но этих не брать! Выследить и глаз не спускать!  Чтобы… Всегда под рукой были!
      Он уже выходил из таблина и вдруг спохватился:
      - Я Тиранниону о цветочной лавке Александра говорил.
      - На Священной дороге? Знаю такую! - бодро откликнулся  Алексий.
      - Вот-вот… - мрачно кивнул Аттик. - Передай, чтобы он к ней близко не подходил! Александра того нет больше и в помине…
     - Передам, господин, непременно! - тихо пообещал всепонимающий управитель.
     - Но!.. - Аттик вскинул указующий перст вверх. - Если лавку ту под копье выставят, непременно купить! На отпущенника какого-нибудь понадежней. Вместе с торговой маркой «Поставщик сиятельной Клеопатры Седьмой…» И прочее. Цветочный промысел, по нынешним временам, немалый доход сулит!..
      Надо было лететь, хватать письма, пока не поздно. Но что-то его удерживало. Чувствовал: безотлагательное, крайне важное нечто упустил. Вот, и стоял на пороге, уставившись в пол, почесывая, в глубокой задумчивости, затылок. И вдруг вспомнил, просветлился лицом:
    - Ты, вот что! .. Сервилии, матери Брута вдовствующей, экземпляр «Георгик» отправь! Такой же! - и указал  на свиток, лежавший на столе. - С золотым обрезом, в пурпурном футляре с серебряными крышками. И самыми сердечными моими пожеланиями радости во всем и здоровья!..