Подонки Ромула. Роман. Книга третья. Глава 61

                ГЛАВА LXI.

               
                Пусть имена цветущих городов
                Ласкают слух значительностью бренной.
                Не город Рим живет среди веков,
                А место человека во вселенной.

                Осип Э. Мандельштам



                Он думает, что живет в государстве
                Платона,  а обитает среди подонков Ромула.

                Марк Туллий Цицерон


   С раннего утра готовился Новий к отправке архива Азинию. Там ему, пожалуй, и место, в Портике Свободы, на вечные времена! Если Аттик не доберется… Цицерон ведь неизменно права и свободы граждан отстаивал и доводы приводил убедительнейшие. Лишь в последние годы, с наивной своей приверженностью к Октавию оплошал. Недооценил разрушительную энергию молодости!
     Высвобождая под письма фамильный сундук, оглянулся на бронзовую фигурку Минервы в аттическом шлеме, с копьем в руке, поблескивавшую за алтарем ларов - дар Цицерона в день выхода его из Мамертинской тюрьмы - единственная награда за неустанные труды на ниве правопорядка. Не награда даже - приз поощрительный. Как и висевший на стене щит, с которым прадед Катона, еще с Ганнибалом сражался, и сам Марк Порций, в юности, полчищам Спартака противостоял. Так мужественно, что консул Геллий* наградил его венком за доблесть. Требовал для него и других почестей. Но Катон даже травяной венок отверг, заявив, что в войне с рабами ничего героического совершить невозможно.
      «Как невозможно было, при всем желании, совершить что-то героическое в борьбе с Цезарем. Героев хватало, но тот либо скупал их на корню, либо превращал в посмешище. Только с Катоном не вышло. А со мной… Удалось,  - грустно признал Новий. - И при Катилине, и с золотом, средь бела дня из храма Юпитера похищенным… Сам бы над собой смеялся, если б не слезы! Единственная заслуга - взяткой миллионной пренебрег. Но если осел, проигравший дело, от денег отказывается - стоит ли его поощрять - еще раз глянул на щит Катона, на строгую бронзовую воительницу, печально покачал головой. - Вот и выходит… Авансы мне выдали, а я, и по сей день, надежд их не оправдал!..»
     Однако, день только начинался - надо было его еще прожить… В большом сундуке хранились старые счета и расходные книги. Денег совсем немного скопилось - десятка три, всего, ауреев, прочее - серебро да медь. Все в туалетной шкатулке жены уместилось…
    Свитки и таблички с письмами он еще затемно из тайника в прихожую перенес. Заодно и письма Аттика в изящных кленовых рамках. У богатых - свои причуды!..  Если уж очень досаждать чудесами своими экономическими станет, письмами этими можно будет и поприжать, чтобы хоть сирот и вдов нищих фиском, год от года растущим, насмерть не душил!  Не ясно разве, кто новый налог на гражданство ввел, что через банки его, как Тибр в половодье хлещет!
     Рабы подносили стопки табличек, а он аккуратно укладывал их на дно, понимая уже, что одним сундуком не обойтись, придется и тот, что в спальне освобождать… Но и второй сундук, из которого извлекли одежду жены, тоже весьма объемистый, быстро заполнился. Пришлось увязывать оставшиеся свитки в простыни и покрывала, какие поновей, не прохудились еще от бесчисленных стирок.
    Несдержанная на язык, кухарка, стоя над ним, подбоченившись, громко сопела и по-хорошему, как она сама говорила, предупреждала о том, как будет недовольна его самодеятельностью непутевой, бедная ее госпожа, а скрывать от нее она ничего не станет, ибо утаивать правду от господ - грех непростительный! Но Новий, ни о каком снисхождении ее и не просил. Терпеливо отмалчивался. А с покрывалами было даже лучше - более на бестолковый семейный переезд смахивало, нежели на тайную перебазировку.
   Однако глупая болтовня старой рабыни иные тревожные мысли пробудила. Гонец, посланный в Авсону, мог бы уже вернуться. Что-то, видимо, задержало… Происшествие дорожное или на вилле, какая беда? Там ведь и внук малолетний! И никак о них не узнать… Только и остается гонца дожидаться. Но ожидание все мучительней становилось… И когда раздался стук с улицы, чуть было не бросился открывать с тревожной мыслью:
     «С чего бы ему так громко стучать, если ничего не случилось?!»
      Уже почти у двери заставил себя остановиться и ждать, сгорая от нетерпения, пока не отворит ее сонный, никак не попадавший ключом в замочную скважину, да еще напевавший себе под нос, что-то заунывно-фракийское, номенклатор, на которого были возложены и обязанности привратника.
    Но явился не Маробод, а взмокший гонец Мецената с посланием в бронзовой, оснащенной грозными ликторскими связками, рамке.
 «Сколько же меди они на казенщину свою изводят?! А народ никак не поймет, отчего это асс, с каждым днем, все легче!» - поднес табличку к свету и даже удовольствие злорадное ощутил, срывая и стискивая в кулаке кружок зеленого воска с отпечатком, застывшей в прыжке, раздутой от спеси жабы. - «Безобидное, казалось бы, пресмыкающееся, а, по сути, - хищник ненасытный, глотающий всю мелкую живность без разбора. Только попадись ему на глаза какой-нибудь мотылек или комарик!..»
    Письмо настораживало краткостью лаконской1:
  «Цильний Меценат - Новию Нигеру, сенатору, привет!
    Вчера, у Аппиева форума произошла вооруженная стычка. Жертвы многочисленны. Следовавший из Формий в направлении Города, римский гражданин Марк Туллий Тирон похищен неизвестными лицами…»
   Рука с табличкой сама собой опустилась.
    «Палачи! Еще и неизвестными какими-то прикрываются! Ни законы, ни боги всевышние им не помеха! Я, разумеется, следующий. Что ж… Остается все силы приложить, чтобы за жизнь мою вы, как можно дороже, заплатили!»
   Вскинул табличку к глазам, чтобы прочесть смертный свой приговор… Но ничего подобного не обнаружил.
    «Досадно и возмутительно! - делился своими чувствами префект. - Готов выслушать любые соображения, ибо знания твои и опыт в расследовании такого рода происшествий, неоценимы. Близки ли к завершению наши поиски? Надеюсь на скорую встречу. Будь здоров!»
   Новий качнул головой насмешливо:
   «Оказывается, я еще нужен?.. Лизоблюды и прихлебатели в атриях да на званых обедах хороши, а с делом не справляются? Впрочем, и вам «сиятельные»!.. Ни на квадрант не верю!»
     И, тут же, послал раба с пустым кувшином в ближайший погребок - узнать, какие слухи в Городе циркулируют. 
     Солнце уже взошло, пытливым, пылающим оком встало над Палатином. В окна врывался нарастающий гул улиц. Вспомнил о встрече с Альбинием,  помощником своим верным, назначенной условленным знаком на стене противоположной инсулы. Но посреди вестибула торчали сундуки и узлы с бесценными манускриптами, а люди Азиния никак не давали о себе знать.
    - Господин! - две молоденькие рабыни, привезенные недавно из Авсоны и, не обжившиеся еще в Городе, метнулись к нему испуганно. - Драка на улице, господин! Смертоубийство!..
      Вот уж, к чему не привыкать!..  В последние годы как-то поулеглось, надо отдать должное… Чуть не на каждом перекрестке - дюжие вигилы. Да и бойцы уличные заметно поредели, угомонились навеки на полях сражений братоубийственных по всему свету… А, бывало, по Велабру и Субуре, да и по форуму, кровь ручьями текла - высохнуть не успевала. Особенно когда Клодий с Милоном, после трибуната совместного, во взглядах политических разошлись… Нет, никакой дракой его было не удивить. Но, поскольку последние свитки, только что, надежно упаковали в одеяло из кротовьих шкурок, которое сам он проверил предварительно на разрыв, а вздохи и причитания кухарки по этому поводу не прекращались, вышел на балкон.
  Одного взгляда было достаточно, чтобы лишний раз убедиться: курицы эти деревенские понятия не имеют о настоящей римской драке, где дубинки увесистые и камни служат лишь прикрытием для молниеносных стилетов и, упрятанных под плащами, мечей. А тут… Избиение младенцев! Ибо трое бедолаг в серых каких-то клочьях, в которых лишь с трудом угадывались остатки плащей, уже и не отбивались от наседавшей на них дюжины вполне достойных, но крайне разгневанных граждан, которые норовили угодить хоть кому-то из поверженных тяжелым башмаком в лоб или, на худой конец, хоть по ребрам и вопили при этом на весь Велабр:
  - Ты зачем, морда греческая, в Рим приперся? Кошельки срезать? Вдов и ветеранов потрошить?  Последний кусок изо рта деток голодных наших вырвать задумал? А ну, вставай, ворюга! Вигилам тебя сдадим! Да что, вигилы?  Такие же твари ссученные! С ворьем чужеземным заодно! К претору их! В трибунал! На форум!  Ах ты, тварь подлая! Еще и кусаться?!
     Словом, происходило именно то, что и обещал Поллион. Верные клиенты его убирали от дома ищеек, расчищая путь для вывоза архива. Чуть увлеклись, правда,  оттого, что в физиономию окровавленную ногой двинуть не получалось. Скрючившись на мостовой, поверженные соглядатаи прикрывали разбитые свои обличия  растопыренными ладонями и жалобно скулили:
    - Мы ж при исполнении!.. На жаловании!.. Зачем нам воровать?! А вы!.. За все ответите!..
   - Отвечу, ворюга! За все! Сказано  - к претору! А ну, вставай!
     Ухватив, кого за шиворот, а кого за патлы, каждого, причем в четыре
крепких руки, возмущенные граждане волокли их прямо по мостовой. И можно было не сомневаться - припасенный заранее тугой кошель с косо срезанными ремешками, будет ловко подброшен за пазуху жертвы. А когда факты свидетельствуют и городскому префекту трудно возражать. И в живых свидетелях недостатка не будет - из той же толпы, сбежавшейся дракой полюбоваться, а теперь хлынувшей дружно, вверх по Велабру, к форуму, к преторским трибуналам.
     И лишь шестеро потерпевших, как скалы, обтекаемые водоворотом бездельников, окрыленных надеждой, что суд над, пойманными при горящем, ворами будет скорым, а расправа - столь же жестокой, как и незамедлительной, остались на месте происшествия… И один из них уже взлетал по наружной лестнице на третий этаж - к дверям Новия. А, выехавшая из-за угла повозка, запряженная двумя, лоснящимися на солнце, гнедыми тяжеловозами, прогрохотав под его балконом, уже сворачивала в арку, в проезд между, отражавшимися одна в другой, инсулами, в тенистые внутренние дворы дома Диоскуров.
   «Что ж… Умеет Гай боевую операцию спланировать! - подумал Новий, не то, чтобы с восхищением, но с грустью щемящей. - Должно быть, это - в крови. Вот и страдает, бедняга, от бесконечного досуга, не находя талантам своим применения…
     Что же касается переписки Цицерона, то дальнейшая, не поднадзорная уже эвакуация ее, особой сложности не представляла. Ведь балконы в инсуле Близнецов не только на улицу выходили, но и во двор, огибая его по внутреннему периметру.
      Бойкий, чуть запыхавшийся ветеран, назвавшись Эбутием, кликнул снизу остальных граждан, ничуть, как выяснилось, не буйных, а весьма любезных и обходительных. Вшестером, они взвалили огромный фамильный сундук с эпистолами на плечи, вынесли через триклиний на внутренний балкон и, почти бегом, устремились к, расположенной неподалеку, украшенной мраморными амурами и цветами,  каменной лестнице, спускавшейся во двор, где уже ждала та самая телега, запряженная парой могучих гнедых. Столь же ловко и стремительно спустили во двор и второй сундук. А когда начали перетаскивать узлы, Новий почти не сомневался в том, что архив будет благополучно доставлен по назначению и помощь его уже не потребуется.
    Так вчера и условились. Как только телега выедет со двора, он будет держаться подальше, чтобы случайных подозрений не навлечь. Везти же архив решили кружным путем - с Велабра по взвозу Победы на Палатин. Оттуда, уже по Палатинскому взвозу, телега должна была спуститься на Велий, пересечь Священную дорогу, свернуть кривыми переулками на Аргилет; проехать до храма Януса, к базилике Эмилия Павла, с тыльной  стороны, минуя комиций, пересечь небольшой участок форума и прибыть к Портику Свободы.
     - Так безопасней будет. - сказал Азиний.
    Новий не спорил. Если решился человек на благой поступок, стоит ли мелкими сомнениями, свет, что забрезжил в нем, омрачать? Ведь тихий праздник души - единственная его награда. Пусть же возрадуется, без помех, мужеству своему гражданскому и бескорыстию. Пусть плечи его, хоть ненадолго расправит гордое осознание того,  что, казавшееся немыслимым при тотальной слежке, он не только задумал, но и бесстрашно, на глазах у врагов недремлющих, осуществил.
      Прогрохотав по мостовой, телега свернула на Велабр, а сидевшие на сундуках, грузчики в серых лацернах, скрывавших гражданские их тоги, на Новия, следившего за происходящим с балкона, не взглянули, словно и знакомы с ним не были… И он заторопился, хотя до «Благой Фортуны» рукой подать, но выйти надо было поскорей, пока новый пост у дома не выставили. И еще переодеться успеть - не идти же в притон воровской в сенаторской тоге!..
     Но вернулся посыльный с кувшином ватиканской кислятины, которую
Новий даже рабам своим пить не велел - за год и печень, и желудок насквозь
разъедает. Насмотрелся органов этих, пьянством убитых, у бродяг зарезанных!.. Если бы гаруспики обнаружили нечто подобное у жертвенной, скажем, свиньи - не то, что выборы должностных лиц, все браки в Риме, как и зачатие детей, отложили бы, ввиду столь зловещих предзнаменований, по меньшей мере, на год!
   Однако и вести, что принес посыльный, были того ватиканского не слаще. Побоище кровавое, а вовсе не стычку у Аппиева форума, народ римский, оказывается, еще со вчерашнего вечера обсуждал. Чуть ли не всю конницу преторианскую положили - дорога и три моста сплошь трупами завалены!
    «Вечно им Конец Света мерещится! Никак не дождутся, что ли? - поморщился Новий. - Но даже если поделить слухи эти не на три, как положено, а на сто - все равно, немалое бедствие проглядывает. Выходит, не солгал префект. Но Тирон!.. Кому же он так понадобился, чтобы гвардию крушить? Лепид в ссылке неподалеку… Но храбростью никогда не блистал. Вечно к кому-то примыкал, за что и расплачивается. В Риме, кроме себя самого и Азиния, других «заговорщиков» даже я не знаю. Неужели, Антоний?!.  Может, Аттик и с ним тайной поделился, чтобы двойную выгоду извлечь? С него станется… Но посмеет ли Антоний руку на родного сына благодетеля своего поднять? Едва ли. Использовать попытается непременно. А это - отсрочка! Когда еще до него дойдет, что Марк только с виду мягок да покладист, а внутри - кремень, никакими силами с пути не собьешь!.. Да и неудивительно - кровь Юлиев! О связи с Прародительницей судить не берусь - смертному за пределы постижимого заглянуть не дано. Но, так или  иначе, Геркулесу нашему с ним не совладать. Духа не хватит!»
      Утешая себя этими резонами, свернул с Велабра на Этрусскую, скользнул переулком, связывавшим ее с Яремной, и вышел к алтарю Юноны, ведавшей брачными узами, а по народным понятиям, тем самым семейным ярмом, от которого улица название свое и получила. А вовсе не потому, что огибая крутой дугой Капитолий, была частью древней торговой дороги…
       В надвинутом на лоб войлочном колпаке, некрашеной длиной хламиде и стоптанных крепидах2  его было не узнать. А в том, что явный соглядатай в серой лацерне, прохаживался неподалеку, ничего настораживающего не было - место такое. Вот и вигил на углу… Позевывает с дубинкой на плече, несет службу.
     Прелестное создание в золотистой тунике, совсем еще дитя, порхнуло к алтарю Советчицы. Раздвинув тонкой ручонкой черствеющие подношения и отогнав мух, положила свой пирожок на самое видное место, прошептала что-то про себя, прикрыв голову шелковым голубым платочком, стрельнула взглядом в небеса и умчалась вприпрыжку - куда-то к базилике Юлия.
    «И тебе невестой не терпится стать? - усмехнулся Новий, глядя ей вслед. -
Их-то и надо оберегать! Сбегаются со всего Города, а место… Самое, что ни есть гибельное!  - покосился на вход в «Благую Фортуну», манившую к себе, грубо намалеванным рогом изобилия, низвергавшим на головы прохожих щедрый водопад золотых монет - Хотелось бы счастливца того повидать, на которого здесь - не то, что дождь золотой! - денарий лишний из лап Фортуны этой «благой» выпал! И он смог бы его спокойно домой унести, не подвергая жизнь смертельному риску..»
     Перестук костей на столах… Треск глиняных кубков, бьющихся то о пол, то о чью-то макушку… Кислый запах нищеты, немытых тел, тушеной капусты и тяжких винных паров… Ругань, вперемешку с цифрами какими-то невообразимыми - то ли безвозвратных чьих-то долгов, то ли будущих выигрышей… А рожи - одна другой пакостней! Вот он - оскал Благой Фортуны, во всей красе!..
     Даже он, повидавший на своем веку всякого, его бы не вынес, если бы не Альбиний - чудо бесценное, словно ниспосланное с небес!.. Как рыба в воде, себя чувствовал! Ведь спутникам Кибелы, женскую прелесть отринувшим, азартные игры не запрещены. Вот он и тряс кости в стаканчике над грязным столом, прямо напротив входа. А, узрев Новия, затрясся уже всем телом. Так задергался, что прочие игроки отшатнулись - припадочный, мало ли что?.. А Альбиний - древнего патрицианского рода последняя, обедневшая  ветвь! - пустил изо рта густую пену и, тыча затылком куда-то назад и влево, для убедительности, даже стаканчик с костями на пол уронил - какая уж тут тессера?
     «Вот, что значит, отечеству беззаветно служить!» - с некоторой даже завистью дружеской, подумал Новий.
     Он-то, в отличие от игроков, припадок этот правильно истолковал. Это ему указывал жрец Кибелы затылком на узкую щель в левом углу притона, завешенную множеством шнурков с нанизанными на них бусинками. Туда Новий и направился, словно не замечая скромного этого, никому неведомого  героя, верного слугу Фемиды, с жутким грохотом, валившегося, у него на глазах, под стол и даже в секретных донесениях сенату упоминаемого лишь под псевдонимом ничего не значащим - «Ворон».
      «А ослы эти зажравшиеся, в курии, до сих пор, спорят - утверждать надбавку ничтожную к жалованию его или повременить, в связи с дефицитом казны!»  - тяжело вздохнул Новий, откидывая позвякивающую бусинками завесу и ныряя в темный проход, где к устоявшимся запахам «Фортуны», примешивался едкий, до рези в глазах, смрад запущенного латрина…
     Стараясь не касаться грязных стен, добрался до конца прохода и, чуть не
свернув шею, споткнувшись о черепки в склизкой луже, проник в более просторное помещение, сплошь заставленное амфорами с вином - заведомой кислятиной и изжогой, но хоть тем, сейчас, полезной, что дух латрина был ею почти перебит. Оглядевшись в полутьме, никого не обнаружил. Тусклый свет проникал лишь с лестницы ведущей куда-то наверх. К ней и направился, но сзади  послышался сиплый шепот:
     - Эй! Вот он я, здесь!...

                *         *
                *

      Никогда еще мир не  улыбался ей так приветливо. Лишь однажды, в детстве, на берегу голубого, казавшегося морем зеркального озера, окруженного крутыми лесистыми склонами… Укрепив удилище на выстроганной ножом рогатинке, отбрасывая со лба такие же как и у нее, вспыхивающие на солнце рыжие пряди, отец рассказывал о храме Девы-охотницы, на противоположном берегу, о дубовой, чудодейственной ее роще и страшном жреце, что бродит там день и ночь, прячась за деревьями с обнаженным мечом, и готов убить всякого, кто захочет сорвать золотую ветвь со священного дуба, который он стережет.
     Времени свободного у них было сколько угодно, рыбка ловилась медленно, ей уже надоело удочку эту держать. Но отец так интересно рассказывал о дельфинах, на которых разъезжает по морям Нептун, таких быстрых, что никакому кораблю не угнаться; о русалках, которых сам он не видел, только ночью слышал в море их голоса… А еще он говорил об ужасных, засасывавших людей болотах, на которых, сойдя с корабля сражался со злодеями Кассием и Брутом, чтобы покарать их за убийство великого Цезаря.
     Одержав победу, а преступников заслуженно покарав, он и вернулся в Рим - веселый, с подарками… И Магия, приподнятая матерью над толпой, видела  его в строю моряков на Священной дороге. Отец тоже ее разглядел и взмахнул рукой… Вот тогда и они поехали на родину его в Ариций, ловить рыбку в озере, где никому ловить ее было нельзя, только Магии с отцом можно, потому что место это на берегу, самому Цезарю принадлежало. Развалины виллы его, заросшей травой и терновником виднелись неподалеку… И сын его, тоже Гай Юлий Цезарь, командир отца, как и Марк Агриппа, узнав, что Магий в Ариций едет, просил развалины те хорошенько осмотреть и попытаться понять, что в этом прекрасном  месте могло так не понравиться человеку, что он виллу свою, только что, по его же проекту построенную, до основания снес и никогда больше туда не возвращался? Отец даже у нее тогда спрашивал - ну что, посреди такой святости и красоты может быть плохого?
     - Наверное, жрец тот страшный с мечом, его напугал. - шепнула  Магия, покосившись осторожно на дальний берег.
     - Ну, это - едва ли! Ему бы и сотня мечей угрозой не показалась! - с беспечной улыбкой, отмахнулся отец. - Страха никогда не знал!
     Просидели у озера до заката. А сколько рыбешек поймали, она и счесть не смогла. Помнила только переполнявшую ее радость и руку отца, за которую ухватилась на обратном пути в Ариций - так крепко, что и ей жрец с мечом был уже не страшен.
    Вот  и теперь, казалось, ничего невозможного для нее нет. Фортуна на каждом шагу сопутствовала. Наткнувшись на распродажу из-под копья имущества несостоятельного какого-то должника, неожиданно открыла в себе настоящий коммерческий дар. Заодно, всем необходимым в хозяйстве обзавелась!
    Всего за три тысячи сестерциев купила резной самшитовый столик; два складных стула с пурпурными, даже еще не потертыми совсем, ковриками; окованный медью, мореного дуба сундук; зеркало в овальной, пусть и не бронзовой, но очень красивой раме, несколько расписных коринфских ваз с живыми, лишь слегка запылившимися растениями и большую кровать с резными ножками и спинкой, хоть и не кленовой, но очень прочной, буковой и без ослика глупого, а с гирляндами из оливковых веток. Причем, сами оливки были выложены красной медью, а листья и стебельки - серебром!  Да еще с настоящим, совсем новым левконским тюфяком, с шелковыми пуховыми подушками и, затканным пестрым узором, египетским одеялом. А, к тому же, целый ворох совсем не ношенной, новой почти одежды - верхних и нижних туник, накидок разноцветных, платков и прочего. Включая ворсистую теплую пенулу на зиму, о какой она раньше и мечтать, не смела. Был у нее теперь и легкий шелковый ярко-синий плащ с капюшоном, под которым всегда можно спрятать рыжие пряди, чтобы не попадаться на глаза Аттиковым гладиаторам, этим убийцам!.. И тому же Штырю, видеть которого никогда больше не хотелось…
    Под конец торгов, непроданным остался лишь ткацкий станок с натянутым на раму шерстяным полотнищем, сотканным до половины. Аукционщик уже охрип, снижая первоначальную цену, но покупатели расходились не проявляя ни малейшего интереса к ткачеству. Только Магия задержалась, чтобы приглядеть, как государственные рабы грузят приобретения ее на телегу, запряженную тощими казенными мулами.  Велела положить зеркало на тюфяк, а сверху прикрыть подушками, чтобы полировка и позолота в дороге не повредились…
     - Прекрасный ткацкий станок в полной исправности, с пятью запасными челноками - всего за триста сестерциев! - устало, уже без малейшей надежды, выкрикнул аукционщик.
     Магия глянула на станок, в котором торчал челнок с оторванной, свисающей к земле нитью, и вспомнила сморщенную, маленькую, как у ребенка, но очень ловкую бабушкину руку, быстро продевавшую челнок сквозь нити, натянутые на таком же станке… Где он теперь? Кто живет в маленьком их домике в яблоневом саду? Бабушка умерла, деда она и не помнит - в Понте, еще на войне с Митридатом погиб, а когда и отец с Сицилии не вернулся, мать домик и землю отцовскую продала. А куда деньги ушли? О том лучше и не думать…
      - Чудесный ткацкий станок с пятью запасными челноками - сто пятьдесят сестерциев! - простонал упавшим голосом аукционщик.
       - А за сто? - неожиданно для самой себя спросила Магия.
       - Продано! - радостно воскликнул аукционщик, стукнул молотком и, тут же, метнулся к грузившим телегу рабам. - И станок сюда! Да поосторожней! Не видите - госпожа золотом платит!
       «А разве не так? - гордо выпрямилась Магия. - Не бездомная какая-нибудь, именно, госпожа!»
        И, расплатившись за станок новеньким, сверкнувшим на солнце ауреем, чуть поразмыслив, опустила в ладонь аукционщика целый денарий - без всяких сожалений:
        - Это тебе за труды! И, чтобы доставили все в целости до самого дома!
        Ведь у нее, и в самом деле, был теперь свой дом. Не дом, конечно, квартира. Но какая! Из двух светлых, просторных комнат. И не где-то под крышей! На третьем этаже, в только что выстроенной инсуле с красивыми сетчатыми стенами, на Марсовом поле - прямо напротив храма Исиды и Сераписа, с окнами на сады, Портик и театр Помпея… И всего за двести пятьдесят сестерциев в месяц!
        - Красавице такой, в чем откажешь?! - косился на ножки ее, в лиловых сандалиях, арендатор, пересчитывая вздрагивающими от волнения пальцами золотые кружочки - пятнадцать ауреев! - задаток за полгода вперед. 
       Да и аукционщик, проникшись к столь щедрой покупательнице, велел рабам не только доставить ее к дому, но и все вещи в квартиру внести и разместить там «как госпожа прикажет». Рабы же, по ее просьбе, за сестерций, даже зеркало к стене прикрепили, а уходя, долго кланялись ей,
пятясь к выходу.
     Теперь, даже раскинувшись на кровати, она могла видеть свое отражение -
в разных одеждах, а то и без них, на фоне безраздельно принадлежавшей ей роскоши. И даже ласкать себя там, где всего приятней, никого не стесняясь вплоть до полного упоения, переполнявшего постепенно все ее тело, таким горячим, сладостным трепетом и блаженством, какого она ни с одним из грубых мужланов не испытывала - разве только в безумной той скачке с Агриппой.
     Но когда пылавший в ней жар остывал, снова видела себя в зеркале  слабой и беззащитной. В одиночестве, повергающем в полное уныние,  в неосознанные, подступавшие отовсюду страхи, от которых ни собственное отражение, так радовавшее поначалу, ни бесконечный простор за окном, от которого вчера еще дух захватывало, не спасали.
    Не выдерживая этой тоски, садилась к окну и подолгу вглядывалась в зеленое поле, простиравшееся от храмов до самой излучины Тибра, где, не обремененные печалями, граждане играли в арпасту, перебрасываясь мячами, метали диски на дальность, а копья - в цель. Или просто прогуливались в аллеях небольшими дружескими стайками, как мелкие, но очень горделивые белые птицы… А дальше, золотился на солнце Тибр, за которым снова, до самого подножия Ватикана, зеленели цветущие Юлиевы сады с мраморными фонтанами, беседками и портиками, завещанные Диктатором своему народу.
      «Значит, и мне? А я ни разу там не была!..» - вздыхала Магия, и так хотелось перенестись в чудную эту зелень и тишину, к ласково журчащим фонтанам, задумчивым статуям в тенистых аллеях…
      Но тут новая тревога в душу закрадывалась:
      « А вдруг, пока меня не будет, деньги пропадут? Тот же арендатор… Как на ауреи мои косился? А ведь у него, наверняка, и ключ есть!.. Хотя бы замок купить! Но и для этого из дома надо выйти… А если деньги с собой взять, их ведь и на улице стащить могут! Уж ей-то карманники, что в толпе шныряют, даже и во всаднических, иной раз, тогах, не понаслышке знакомы».
     Странно. На распродаже ничего не боялась. Зачерпнув полную пригоршню, высыпала ауреи перед аукционщиком и, у всех на виду, вместе с ним пересчитывала. И когда трехсот сестерциев не хватило, вытряхнула монеты прямо на стойку, отсчитала, сколько нужно, а остальные ловко сгребла в кошель. А тут… В дрожь бросает при мысли о том, что их вдруг не станет и она снова нищей окажется. Золото, как живое, за душу брало, требуя неусыпной заботы.
     Но не под тюфяком же прятать! Постель любые воры,  первым делом,  перетряхнут, а потом сундук. Но больше и негде! В кувшине каком-нибудь? Но воры тоже не дураки - в каждую щель заглянут!.. Что же теперь? И поесть
купить не выйти? С голоду, что ли, помереть, золото охраняя?!
      Выглянула в окно и позавидовала двум матронам, так и светившимся неземной благодатью по пути к своим лектикам, после приобщения к культу Исиды и Сераписа. Хоть и чужие, но очень, говорят, всесильные боги! А добраться до них - только улицу перейти… Но как золото без присмотра бросить? Тяжело вздохнув, присмотрелась к отдыхающим без забот на Марсовом поле и в Юлиевых садах…
    «А чего им бояться, когда деньги в фамильных сундуках за семью замками? Да еще рабы день и ночь достояние господское стерегут!  - и тут ее осенило. - Никогда не догадаются! Где ж его и прятать, золото, как не в земле. Умные люди всегда сокровища свои закапывают! А земля - руку протянуть! На подоконнике, прямо перед глазами!»
     Вот только… Ни миртовое деревце, ни гранат, ни трифолиум, распустившийся нежными такими цветочками с прозрачными почти, алыми лепестками, трогать не хотелось. Тем более, пальму, не такую, конечно, высокую как на морском берегу, где она во сне с Агриппой скакала, но с таким же волокнистым стволом, гибкими ветвями и продолговатыми заостренными листиками…  К тому же золото там и не поместится - слишком большие корни. Да и росли они в изящных, сужающихся книзу чернофигурных вазах. А вот фиалки голубые - в обыкновенном и довольно вместительном горшке. Ну, зачем им столько земли? Корешки-то коротенькие.
     Расстелив на полу большой платок, чтобы никаких следов не осталось, выкопала осторожно фиалки и отложила в сторону. Метнувшись через коридор, мимо второй комнаты, к двери, проверила засов, застыла, чутко прислушиваясь… И, убедившись, что за дверью никого нет, вернулась в спальню, достала тяжелый кошель из-под тюфяка и высыпала ауреи в горшок, отложив все серебро на пол.
    Но и золота оказалось слишком много - цветы в горшке никак уже не помещались.  Пришлось отсыпать часть ауреев к серебру, чтобы втиснуть, поверх монет, приличный ком земли с фиалками и хорошенько его руками утрамбовать, чтобы никто ничего не заподозрил. Горшок был еще тем хорош, что в днище его обнаружилось круглое отверстие для стока воды диаметром с монету, так что золото из-под фиалок и выкапывать было не нужно. Только встряхнуть горшок пару раз и денежки, по одной, сами в ладошку сыпались.
    «А остальные куда спрятать?» - задумалась, заворачивая лишнюю землю в платок, выкладывая, не уместившиеся в горшок, ауреи и «ромулы» двумя столбиками на подоконник. Но золотой столбик был слишком высок - то и дело рассыпался. Пришлось ауреи в два столбика выстроить. Получилось ровно по двадцать монет в каждом. Да еше серебро! Двадцать шесть «ромулов» насчитала - больше четырех тысяч сестерциев некуда было спрятать!
     Так ничего и не придумав, чуть не плача от жалкой своей беспомощности в огромном Городе, где и посоветоваться не с кем, побрела во вторую комнату, которую арендатор упорно триклинием называл. Хотя не было здесь ни обеденных лож, ни большого, приземистого, под стать им, стола. А только круглый трехногий столик да поставец с дешевой посудой от арендатора, два стула с аукциона и ткацкий станок, который рабы приставили к дальней от двери стене. А еще арендатор, восхищенный то ли ножками ее, то полной неопытностью, позволившей содрать полугодовую ренту вперед, уже от своих щедрот пожертвовал новенький медный тазик для умывания и большой глиняный кувшин, в котором ей предстояло ежедневно носить наверх воду из общественного колодца на перекрестке.
    Чтобы не тратить ее попусту, плеснув в тазик, Магия, сперва, окунула в воду лицо, смывая остатки горьких своих слез, а уж потом принялась отмывать с рук землю, вычищать грязь из-под ногтей. И уже утираясь полотенцем, подумала о том, что у нее ведь ни одного украшения нет - ни колечка! Змейку единственную, который отец ей еще из Греции привез и ту, уроды эти, Циклоп со Шнырем, пропили! Но теперь можно и покрасивее что-то купить - вон, сколько денег в горшок не влезло! Так не лучше ли драгоценность красивую какую-нибудь носить, чем ауреи, которые все равно, рано или поздно украдут? Какие тут могли быть сомнения?!