Капитан дальнего заплыва

В поисках золотой каравеллы
Женя рождён был у моря и «полюбил навсегда белые мачты на рейде, в дымке морской города». Такими песенными словами можно сказать о призвании Данилина-младшего.
Дед в нём с пелёнок углядел моряка.
-В меня пошёл! Вона глазища какие голубые. Не по твоим пехотным стопам пойдёт, а за мной, по морям-по волнам, - сказал сыну Илье.
Григорий Ильич кормил внука сказками собственного сочинения. Лицо его при этом становилось загадочным, напрягаясь мыслью, чего бы такое изречь, придумав на ходу. Сам не знал начиная, что будет дальше. Свет любопытства,озаряющий глаза внука, вызывал творческое вдохновение.
Герои сказок были почти неизменны.В них всегда присутствовал бог морей Нептун,ветров – Эол, золотая рыбка, русалка, черти и персонажи праздников пересечения экватора: Звездочёт, брадобрей, виночерпий.
-В нелюдимом море делал погоду по своему усмотрению старый как мир бог Нептун.Встанет с левой ноги – поднимется ветер южный, с правой – северный. И паруса кораблей надуются, как щёки у бога северного ветра Борея!
-А он всем командует? – Спросил сообразительный внук,
Конечно. Дунет – ветер, плюнет – дождь! Руку в воду опустит –чудная золотая рыбка затрепыхается в его ладони. Она знает,о чём мечтает каждый человек.
-И про меня всё знает?- Ловил на слове сказочника внук.
-Проще простого. Сейчас выясним!
Дед,громко шлёпая тапками, выходил в коридор крутить ручку настенного телефона.Басовитым  голосом вещал:
-Боцман Григорий Данилин на проводе!Здравия желаю, товарищ Нептун! Вопросик у нас к золотой рыбке:знает ли она, чего Жека желает?
После паузыне сколько раз доносилось: «Да! М-да!». И уже как повторение услышанного в трубке ответа Нептуна: «Мороженое, пломбир с  грецкими орехами. С чем? С хурмой, понял… Что?»
- Уже лежит в холодильнике, есть можно утром, понятно!
Пятилетний Жека хитрости деда сходу расшифровывал. Ходил он сегодня на Привоз – там и купил хурму, а мороженое отец с запасом всегда приносит. Завтра точно ему всё выдаст в виде посылки от золотой рыбки. И он, подыгрывая деду, скажет:
-Как волшебно!
-Умница, - погладит его по голове дед, - ты у меня очень сообразительный.
Дед, прозванный черноморским Щукарём, говорил друзьям:
- Удачный для меня нарисовался внук! Правильный получился пацан.Весь из себя медалист. То золото,то серебро за олимпиады, спартакиады – повсюду чемпион! Озолотил он нас, прямо-таки!
Авыросший на морских дрожжах деда внук, гордился им, говорил однокурсникам в мореходном училище, куда поступил с его благословления:
-Классный у меня предок! Несгибаемый моряк! Не берут его годы и беды.
Он охотно им пересказывал воспоминания деда о службе на Балтфлоте. Ребята слушали его,раскрыв рты. Подумать только, с кем рядом был старик Данилин в гражданскую войну! От одних имён дух захватывало: Дыбенко, Раскольников, Коллонтай, Рейснер… А корабли какие швартовал в Кронштадте! Это вам не морской бой по клеточкам в тетрадке. Это боевой путь революционного матроса, краснофлотца.
Одно воспоминание того времени мучило деда.Убитый им юнкер оказался девицей, юной, красивой. Она приходила часто во снах, спрашивала: «За что ты меня умертвил?»
-За власть, - отвечал онвиновато. Первый раз он тогда отнял жизньу человека и почувствовал свою вину перед Богом, о котором тогда впервые подумал, произнеся: «Господи, прости!»
В  сновиденье, убитая им красавица, глядя на него большими голубыми глазами, пропела:
Смело мы в  бой пойдём за власть Советов
И, как один умрём, в борьбе за это.
- Сам-то ты за власть свою жизнь не отдал, - укоряла она.
- Про тебя,дедуля, надо книжку писать, как «беляков» бил, как на флоте служил. А у меня даже путного диктофона нет, да и изложения пишу только для оценки, без желания, - сознавался внук-отличник.
Статным стариком был Григорий Ильич, держал военную выправку, презирая радикулит, временами скрючивавший его в дугу. Тогда он обращался к Жеке:
-Потри, подрай, юнга,хребет боцмана. Поизносился мой такелаж, не держит моё бренное тело.
Внук быстро и хорошо освоил технику лечебного массажа, разминал деду спину косточками своих сильных пальцев, но не решался походить по спине ногами в шерстяных носках, как предлагал дед «по народной методе».
В благодарность за массаж он получал новую байку, коих было немерено. Они отличались чаще всего откровенным раскаянием, признанием, что время было мутное, и сам был «до глупости молодым». Так, получив назначение на крейсер «Аврора», дед перепил и к сроку на корабль непоспел. -А то бы стрельнул по Зимнему, - огорчённо говорил, - Но потом я хорошо боролся за власть Советов на море и на суше.
-Ну, ты же не артиллерист. Да, пишут теперь, вроде и выстрела не было. Просто пить надо было меньше, - высказал запоздалое назидание правильный внук.
-Да, пьянка к добру не приводила… Помню, как-то швартуемся, бросаю конец на кнехт, а он, сволочь, улыбается. И не кнехт там вижу, а голову русалки. Глаза протираю – нет, всё же кнехт. Померещилось, значит.
Попалась как-то внуку на глаза автобиография деда, написанная им незадолго до выхода на пенсию, когда он ещё надеялся сходить в рейс с китобоями «Советской Украины». Читал как историю флота российского. Что же он – лукавый, остроумный – больше всякие курьёзные истории рассказывает, когда его хождения в моря-океаны связаны с географическими открытиями, морскими баталиями, суровыми испытаниями. Его капитаны описали в книгах свои  кругосветным путешествия, оставили в морских музеях фотографии и документы. Там, наверное, и его лицо есть рядом с легендарными полярниками. Без фамилии, ведь просто матрос. Только без матроса далеко не заплывёшь, даже не отдашь швартовы.
Время сказок прошло быстро и четырнадцатилетнему внукупришлось уже рассказывать невыдуманные истории, вспоминать интересные встречи.
Однажды он завёл речь об одесских катакомбах, никак не предполагая, какой интерес это вызовет у Жеки. Внук засыпал его вопросами, на многие из которых он ответить не мог.
-Так выходит, под нами целый город? - спрашивал он.
-Город не город, а подземелья –огроменнаясеть ходов. Подземные улицы появились в бывших каменоломнях, где когда-то добывали ракушечник.Вся Одесса, считай, построена из него, - отвечал Григорий Ильич, легко расправлявшийся с вопросами своего любопытного Жеки. Если чегоне знал, придумывал тут же. Сын частенько его тормозил: «Не задуривай голову пацану!» Но о катакомбах деду многое было известно из достоверных источников. Тут привирать до поры не приходилось. Да и память у него была, поего выражению, лучше, чем у умных евреев с Молдаванки.
-Катакомбы Одессы появились в начале девятнадцатого века, когда город сильно рос,- повёл он рассказ заинтересованному внуку голосом гида,от которого почерпнул информацию на эту тему. - Ракушечника в те времена добывали немерено и быстро пускали в дело. Неудивительно, что здания в местах выработокстали проседать.Поэтому в первой половинедвадцатого века добычу камня в черте города запретили.Остались ещё ходы в подземелья из обычных домов.
-Может, и под нашим домом естькакой-нибудь ход-проход?
-Нет, Жека, там я всё носом прорыл. Подвал у нас крепкий из советского бетона!
-Был бы от нас туда вход, я бы с фонариком походил, по всем пещерам прошёл бы!
-Как бы не так! Боюсь, твоей жизни не хватит всё там пройти, а моей —тебя найти. Точно длину катакомб никто не измерял,говорят,коридоры под Одессой протянулись на сотни километров.Между прочим, катакомбы до сих пор растут, поскольку в некоторых поселениях продолжают добывать известняк. Туда лучше не соваться. Это тебе не прямые дороги, а паутина путей-дорог, замысловатый лабиринт!
-А ты сам там бывал?
-Нет места,юнец, где я не бывал!
-Ну и как там?
-Ничего особенного. Подземелье, как подземелье, с большимикоридорами с земляным или каменным полом. Стены в надписях. Чего там только нет. Стишки, приветы, а то и матерная дурь.Кто-то хочет оставить о себе память словом«мир», а кто-то другим словом из трёх букв.Встречаются рисунки,вполне приличные и неприличные, похабные, я бы сказал. Там всегда влажно.Местами неведомо откуда дует ветер.А градусник,мне сказали, в этом подземелье всегда показывает плюс двенадцать-четырнадцать. Там сотни поворотов и тупиков, запутаешься, заплутаешь в два счёта.Никто не составлял подробных планов этих лабиринтов. Так что, когда там кто затеряется и сам попытается выбраться по разветвлённым и запутанным ходам, пропадёт с концами, помрёт без пищи и воды.
-В школе нам говорили, что одесские катакомбы знамениты тем, что во время Великой Отечественной войны в них укрывались наши партизаны. Нас даже на экскурсию возили в Нерубайское. Говорили: сейчаспопасть в катакомбы можно только из этого села. Там мы были в музее партизанской славы. Он расположен в районе катакомб, где в сорок  первом – сорок втором годускрывался партизанский отряд Героя Советского Союза Молодцова-Бадаева. Там оружие,штабное оборудование, всякие документы, фотокарточки, рисунки и даже картины художников, которые работали не только винтовкой.
-Так ты и без менямного знаешь! Чего тогда пытаешь?  Вообще-то, кто только в одесских лабиринтах не обитал: и революционеры, и дезертиры, и контрабандисты. Целыми семьями прятались там от немцев и обычные одесситы вместе со всеми пожитками и дажес курами, поросятами и козами! Но сам понимаешь, живность всякая только на время – для еды. Другое дело легенды и всякие мифы о пещерной жизни, сокровищах подземелья.Одна из них мне кажется даже реальной. Григорий Ильич сделал глубокомысленную паузу илицо его выразило сомнение: нужно ли рассказывать о том?
-Расскажи, расскажи, - рассеял сомнение внук, почувствовав, что у деда есть что-то интересное, ему неведомое.
-Давно ходят по Одессе слухи о спрятанном в подземелье золотом корабле — модели фрегата, сделанной из чистого золота.
Говорят,её заказал лучшим ювелирам какой-то одесский капитан и во время Гражданской войны спрятал в катакомбах. И до сих пор спелеологи не оставляют надежду отыскать это сокровище в недрах подземного лабиринта.
Я бы в эту легенду не поверил, если бы не случай в Питере.Вытащил из Невы я забухавшего морячка–землячка. Высушил его, привёл в чувство. Неказистый такой, рыжий, картавый… Рыжим евреям, вообще-то, я не верю, а этот внушал доверие. Говорил мне, что за спасение его жизни открывает мне тайну, которая известна только двум людям: капитану Либерману и ему – Лёве Гольдману. Он рассказал мне о своём кэпе, ещё до революции заказавшем фрегатик длиною пятнадцать сантиметров с золотыми парусами и корпусом, отлитым из червонного золота – мешочка николаевских десятирублёвок. Уевреев золото отбирали большевики, чуть ли не с зубами вырывали,такой улов им бы был в удачу. Вот и решил кэп устроить тайник в катакомбах. Взял надёжного матроса в помощники.
Объяснил задачу: надо закопать ценную вещь в пещере. Для этого они возьмут кирку, лопату, молоток, зубило, краску сурик.Напрягаться с запоминанием дороги капитан не советовал – всё равно запутаешься. Придёт время,кэп достанет золотой кораблик и достойно вознаградит Гольдмана. Шли они долгопо курсу, прокладываемому длинными ногами капитана.Но ушлый рыжий запомнил отправную точку и, заметив, что капитан делает только правые повороты, стал их считать. На сто двадцатом остановились. Это была пещера с земляным полом. Либерман выдолбил на стене крествысотой сантиметров двадцатьи под ним внизу забил колышек, за который зацепил верёвочку длиною в метр – по определению наблюдательного Гольдмана. В конце воткнул штык лопаты, приказав матросу копать. Кэп не был белоручкой, когда пошли камни, орудовал киркой. Углубившись сантиметров на семьдесят в квадратной яме, копать прекратили. «Тут сам чёрт не найдёт», — сказал капитан. И они закопали сундучок с золотым фрегатом, затоптав ногами место его захоронения.Рыжий ещё напомнил Либерману покрасить выдолбленный крест корабельным суриком. Тот сказал, что там не крест, а мачта с  реей. Но краской они эту метку залили. Такая вот, друг мой внук, история. Выходишь из музея, сворачиваешь к катакомбам и пошёл на пеленг золотого фрегата, — шуточно заключил свою байку старый боцман.
Внук, начитавшийся приключенческой литературы, готов был,сломя голову, броситься на поиск золотого фрегата. Голова тормозила сомнениями: как можно без карт и схем найти что-то в лабиринте, зная только количество поворотов. Уж больно наивно это. Правда,идти не так уж далеко, чтоб назад не выбраться.Можно оставлять свои метки.
Дружок, Сенька Колотовкин, загорелся его идеей как десантная спичка. У него их – больших, красивых, цветных – целая коробкабыла.Война уж несколько лет как закончилась, а у батяни его, полковника интендантской службы – американские рационы — наборы продуктов и предметов первой необходимости для солдат, упакованные в большие, пропитанные воском коробки не кончались.
Сенька увёл из рациона заморские диковинки: жвачку, таблетки сухого спирта,галеты, банку консервированного бекона. Всё это предназначалось для похода в катакомбы.Он предложил Жеке отправиться в путь не медля.
Всё рассчитали так, чтобы к вечеру вернуться.В пути намечался один перекус. Данилин должен был взять краюху хлеба и шмат сала с луковицей.Сёма —консерву, галеты и воду. Он же должен был захватить сапёрную лопатку и фонарик.
Мальцы, как утверждал потом Григорий Ильич, всё продумали в деталях. Жека накануне их похода, всё выпытывал про рыжего Гольдмана: где да как погиб со своим капитаном, не оставил ли какие записи, схемы. Что говорил о началепути?
Оказалось, не просто любопытствовал пацан. На пригородном автобусе они с дружком доехали до района катакомб и двинулисьна поиски золотой каравеллы.
Поначалу шли они весело и дружно. Коридоры были прямыми, повороты чёткими, ощущение прямо-таки городской улицы. В луче фонарика известняк поблескивал, радостноманя вперёд. Сотня поворотов пролетела незаметно, промерилась бодрыми шагами. Через четыре часа пути искатели приключения решили сделать привал. Для туристского обеда тоже всё было продумано. Пещера, выбранная для обеда, имела выступ, напоминающий стол и нечто подобное лавке. Тонкий американский бекон ложился на хлеб, источая аромат копчёности.
-Этож надо так нарезать! Ювелиры там у них работают на консервном заводе, — восхитился Семён.
-Машины там такие! Нам до такой, как у них автоматики, дед говорит, лет двадцать надо пукать, —вздохнул Женя. Он завернул в пергамент остаток сала. — Оставим «НЗ», мало ли что.
В пути он всё думал о золотой модели. Интересно, какие там паруса? Понятно, мачты, реи, ванты в ювелирном исполнении должны быть красивы необыкновенно. Только бы увидеть! Если найдут, всё равно передадут музею какому-нибудь, чтобы люди любовались золотыми парусами.
Они сделали ещё десяток правых поворотов,и геометрия пути всё запутала, развернув коридор дугойиоскалившись на них чёрными дырами трёх арок. В какую из них надо сделать поворот они, естественно, не знали. Решили, что логично пойти в ближнюю. Через час ходьбы оказались там же, где были.Пошли с правого поворота в смежную арку.Пройдя сотню метров, они снова оказались перед пауком коридоров, где искомый был одному Богу известен.
- Пойдём по крайнему правому, —  предложил Семён.
-Можно попытаться, - согласился Данилин, - хотя,боюсь, это ещё больше нас запутает.
И был прав. Новые правые повороты на крест – знак клада —не выводили, а приводили  в уже знакомые места.
Обнаружив в одной из пещер кучу тряпья, Жека решил там устроить ночлег. Искать обратную дорогу он считал бессмысленным. Они только углубятся в лабиринт, где их никто не найдёт.Тяжесть дня накрыла искателей приключенийтревожным сном. А наутро Сёма проснулся в панике:
-Жека, мы тут помрём! 
-Не дрейфь,салага, - бодро сказал Женя, - не далеко мы ушли, найдут нас.
Он тонко, почти как американский бекон, стал нарезать остаток сала и хлеб.
-Нам, главное, продержаться подольше и до поры самим не искать выход. Дед точно догадается, куда я запропастился. Он у меня Шерлок Холмс, обладает дедуктивным методом. Вспомнит, что я его про золотую каравеллу пытал, и вычислит. Уже, небось, собирает комсомольцев-добровольцев на поиски внука.
Семён взбодрился:
-Может и собака какая след возьмёт?
-Может, — Женя протянул ему поощрительную пайку с салом, — нас найдут обязательно. Главное, терпения набраться.
Сенька — слабак, конечно, думал он. Тактем более, надо его поддержать словом и салом.
Весь день они напряжённо прислушивались, но ничто не нарушало тишину подземелья. Только бы какой шум, и они бы заорали, завопили изо всех сил. Но тишина была мёртвой.
Оптимизм Данилина таял с последними пайками еды и глоточками воды. Никакого представления о том, где они, в каком районе и на какой глубине. Ждать уже вторые сутки смысла нет, надо пытаться найти обратный путь. Только никак не попадаются знакомые приметы.
В одной пещере обнаружили жилую нишу: нечто, напоминающее матрац из войлока,рядом фуфайка заплесневелая, ломик, топорик, ведро.
-Тут и будем помирать, - обречённо заявил Сёма, -  еда кончилась… всё кончилось.
-Всё только начинается, - бодро, насколько хватило духа в обессиленном теле, сказал Женя, - тут где-то недалеко должен быть вход. Урки, контрабандисты здесь, наверное, когда-то прятались. Ты отдыхай, а я обследую окрестности.
«Окрестности» оказались малым лабиринтом из узких коридоров. Но в одном тупичке, где были выдолблены ступеньки, над которыми громоздился горкой ракушечник, в воздухепочувствоваласьедва ощутимаясвежесть. Он поднялся по ступенькам, прилёг на этот колючий холмики стал по-собачьи принюхиваться.Глубоко вдыхая тухлую атмосферу подземного города, онвсё-таки уловил струйку кислорода.
Разбудил Сёму.
-Надо проверить одно местечко. Там может быть выход из катакомб, если мой нюх не подводит.
-Пахнет нашим кладбищем, Жека,если когда найдут что останется, - сказал друг, не почуяв в том месте ничего похожего на свежий воздух.
А Данилин следующим утром снова пришёл к месту поиска и уже более чётко почувствовал свежий воздух в проёме над ступеньками.
Он вернулся в пещеру, взял лопату,лом, встряхнул Сёму:
-Хватит умирать, пора работать!
-Не выберемся мы отсюда, - слабеющим голосом отозвался Сёма, отвернувшись к стене.
Когда из-под лопаты посыпались комья земли, какие-то корни и ветки, Данилин обрадовался:догадка подтвердилась. Здесь явно был проход в катакомбы, и его засыпали сверху. Наверное, ещё в войну, немцы тогда «выкуривали» газом партизан. Но хватит ли у них силёнок выбраться наверх? Сёма сквасился, ещё не приступив к работе.
Жека рассказал ему о том, что нашёл выход на волю – уже точно реальный. Друг взбодрился, засуетился, мешая освобождать проход от мусораи хлама. Потом у них работа наладилась и следующие сутки они трудились до изнеможения, но проход так и не открылся. Друзья уснули в проделанном проёме, а проснулись от грохота обрушившейсякаменной глыбы и яркого света, ударившего в глаза.
В объяснительной записке курсант Данилин честно написал, что заблудился в катакомбах. Причину прогула занятий сочли уважительной, тем более, что однокурсники помогали деду Данилина в поисках внука.
Дед сказал, что сам он со временем усомнился в достоверности рассказа о золотом фрегате. Рыжий с капитаном унесли эту тайну на дно морское. Оба погибли на торпедированном немцами судне.
-Надо было об этом Жеке сразу рассказать, - сетовал дед, - может, не завёлся бы поиском сокровища, которого, скорее всего, вовсе нет.— Подумайте, может ли одессит потратить килограмм золота на кораблик? - спрашивал он.
Курс на Балтику
-Будешь,Жека,капитаном дальнего заплыва, - сказал дед, уважительно погладив красную корочку его дипломаоб окончании Одесского  мореходного училища. Теперь Данилин-младший продолжит его путь, станет наследником морского духа в семье.
-Тыхотел сказать —«дальнего плавания»?
-Плавает, сам знаешь что, - отверг он поправку внука, - а тебе,может, за три океана ходить, капитаном самого дальнего заплыва!
Пророческими оказались слова старого морехода.Сам-то он выше боцмана не поднялся, и до прихода на капитанский мостик внука так и не дожил.
После мореходки младшего Данилина направили штурманом на средний рыболовный траулер Калининградского управления экспедиционного лова.Сведущий в делах рыбного флотадед, сказал ему:
-Только на парусниках и СРТэшках море чувствуешь вблизи, как положено. Под парусами ты походил, теперь покувыркаешься на низкобортном траулере. Там узнаешь не только почём фунт лиха, а познаешь, чего стоит центнер селёдки.Сколько это в фунтах лиха? Мало не покажется!Зато будешь селёдкой кормить всю Рассею,и нам на закусь жирный ломтик достанется. Кстати, ты бы отца порасспросил о Калининграде, онвоевал там, Кёнигсберг брал.
- Ничего я об этом городе не знаю. После войны там ни разу не был.Может, и не узнал бы сейчас, где там что, - ответил Илья Григорьевич сыну на просьбу рассказать про порт своего назначения, - Знаю я другой город – Кёнигсбергнемецкий, но о нём вспоминать мне не хочется. В огромное кладбищепревратился он при мне.Кровью пропиталась та прусская земля. Смерть примирила защитников крепости и штурмующих её.
Илья Данилин нарушил сложившуюся семейную традицию, не пошёл по стопам отца моряка, а поступил в военное училище. В сорок первом закончил его и сразу оказался на фронте под Москвой. Стал одним из шести оставшихся в живых однокурсников. После очередного ранения месяц отвалялся в госпитале под Минском. Выписался накануне Восточно-Прусской операции и догнал свой батальон на Земландском  полуострове.
Комбат Данилин одним из первых ворвался в район порта. Чудом уцелел  в уличных боях. Не мог он рассказывать отаком везеньени родне, ни на встречах со школьниками,ни в воинских частях.Считал, пули, что пощадили его,убили однополчан. Сколько раз он мог не вернуться из боя… Странное чувство испытывал, будто виноватперед погибшими в том, что уцелел.Рассказывалобычно об общих операциях и отдельных действиях своего батальона.Увлечённо говорил о подготовке к штурму крепости Кёнигсберг, о генерале Баграмяне и его идее создания макета Кёнигсберга со всеми укреплениями и военными объектами.
Почему-то ему самому интереснее было рассказывать оЗемландской операции, чем о боях с личным участием в штурме крепости, равной которой по боевой мощи и укреплениям не было в истории Второй мировой войны. 
Как-то легче было говорить об общей картине, хотя и был далёк от штабной работы, чем вспоминать эпизоды выхода лицом к лицу с врагом, когда не быловыбора: если не ты его убьёшь, так он тебя.
Не хотелось делиться тяжёлыми воспоминаниями, когда всплывали в памяти глазас застывшим в них выражением смертельного ужаса,когда физически ощущал свою мертвеющую рукуна прикладе автоматаи палец на холодном спусковом крючке. Видел мальчишку с фаустпатроном, голубоглазого, с трясущимися губами. Слышал выстрел, обрывающий жизнь ребёнка…Потом он измучил себя вопросом: не поторопился ли? Может, пацан и не выстрелил бы?
В день поступления сына в мореходное училище, глядя на его счастливое лицо, отец неожиданно вспомнил того пацана из гитлерюгенда.Кто знает, тот голубоглазый мальчишка, может, тоже мечтал о море. Он ведь родился на побережье Балтики.Это война не дала ему поднятьпарус своей мечты.
-Думаю, сынок, ты мне о Калининграде скоро сам много интересного расскажешь. Походишь годик, возьмёшь пеленг Одессы, - сказал Илья Григорьевич.
Если исключить морскую практику, раньше Евгений никогда надолго не отрывался от дома. Потому с паровозным гудком тревожная грустьпроникла в душу. Прощай,Одесса-мама. Усыновит ли его Калининград? Время покажет. Положив на верхнюю полку чемодан, он занял своё плацкартное место и стал приводить в порядок набежавшие после прощания мысли.Среди провожавших его не было той, кого больше всего он хотел бы увидеть – Ривочки.
Она – его первая любовь. Ещё со школы, с седьмого класса. На три года семья её уезжала в Киев, а когда они вернулись, он уже был на последнем курсе училища. Любовь вспыхнула с новой силой.Он считал свои чувства взрослыми, осознанными, считал, что полюбил навечно и настраивался на женитьбу.
Конечно же, доверился деду – с детства хранителю его тайн и переживаний. Дед всю Одессу видел насквозь,знал и семью Ривы.Мысли внука о браке он воспринял спокойно, подошёл к ним рассудительно. Спросил:
-Ты уже ей предложение сделал?
-Какие меж нами формальности! Мы же любим друг друга.
-А слово хосун знаешь?
-Откуда мне знать? Это что-то на идиш?
Дед даже немного знал идиш,
- Да, это жених по-ихнему. А какой ты для них хосун? Понимаешь, евреи тоже советские люди. Но Либерманы – семья старорежимная, они не станут смешивать кровь. И девочка у нихтак воспитана,спроси у неё, пойдёт ли она против воли родителей?
-Пойдёт, - заверил внук, - разве ты не знаешь, сколько у нас смешанных браков, интернациональных семей!
-Это в общем, а в частностивсё по-другому, - не сдавался Григорий Ильич.
И оказался прав.
-Ты хочешь стать женой рыбака, моей половиной? - спросил он Риву и, не дожидаясь ответа, продолжил, - мы распишемся тут, в Одессе, сыграем тут свадьбу. А медовые недельки проведём, когда я вернусь из рейса. Махнём в Болгарию или Югославию – куда захочешь.
В глазах Ривы он не увидел ожидаемого восторга. Они налились слезами. И это были не слёзы счастья.
-Нет, нет, не смогу, не могу, - она зарыдала, припав к его груди, - Не могу убивать родную маму! Она больна, слаба, еле выкарабкалась из инфаркта,живёт только надеждой, что я выйду замуж за сына папиного друга. В семье уже определились, с кем породниться.Все только ждут, когда моё увлечение курсантом пройдёт. Да и ещё бабушка наказывала не смешивать кровь.
-Дремучие какие-то традиции в вашей семье! Вроде, современные, грамотные люди.Известно же, что от смешанных браков порода улучшается, - сдавленным от переживания голосом сказал Евгений.
-Это ветеринарное рассуждение. А у людейвсё сложнее, - всхлипнулаРива.
-Кто же он — твой хосун?
-Какая разница! Ну, он постарше нас. Чем-то на тебя похож… только нос с горбинкой. Толковый, образованный, из хорошей еврейской семьи.
Действительно, какая разница. Что толку от того, что он узнает, кто теперь будет с его любимой, думал Евгений, не выпуская Риву из объятий. Сердце щемило от мысли, что вот так будет чувствоватьтепло её тела, её губы кто-то другой.
Он задавался вопросом: как бы сам поступил в подобной ситуации, если бы стоял перед выбором: Рива или жизнь матери? Нет, он не осуждает её, но от этого не легче.
Под стук колёс уносящего от душевной боли поезда, Данилин вспоминал тяжёлое прощаньев парке у лимана. Закрывал глаза и видел себя со стороны. Держался спокойно, хотя в горле стоял комок, и голос выдавал волнение. Когда она говорила «нет, нет, не смогу», ему показался опрокинутым потемневший  небосвод. На пути домой разразилась гроза. Ветер хлестал дождём в лицо, смывал наворачивающиеся слёзы. Он представил всё этокадрами волнующего фильма.
«Дед оказался прав», - сказал про себя, входя в отчий дом.
Григорий Ильич взглянул на него и сразу всё понял. Положил руку ему на плечо, сказал:
-Время, Жека, надёжный пластырь, закроет твою пробоину.Главное,не паниковать, когда жизнь пробивает твой корпус… Всё проходит – и это пройдёт. Сегодня дождь, а завтра будет солнце!
-Да скроется тьма, Лука-утешитель, - грустно улыбнувшись, отреагировал внук, - Иди, дед, спать, уже поздно.
Обычно лукавое лицо деда было грустным. Он что-то ещё сказал … Что?
-Молодой человек! Сделайте короче свои ноги, - пассажир с орлиным носом и добрыми глазами толкнул его в плечо, прервав ход раздумий, - вы очень далеко ушли в мысляхсвоими длинными ногами.
Ох уж эти черноморские земляки, слово в простоте не скажут, отметил Данилин. Интересно, какие люди там – на Балтике? Что там его ждёт?

Рейс в Атлантику от УЭЛа
Город его не очаровал, не разочаровал. Любовь с первого взгляда не вызвал, но любопытство пробудил. Калининградцы не такие открытые, как южане, но доброжелательные и надёжные, понял он после первых дней общения. Люди, много повидавшие, пережившие войну, потерявшие в разных краях свой кров, создавали новый город, осваивали восточно-прусскую землю, Балтийское море и заливы. Да только ли море? Уже пошли в далёкую Атлантику и подобрались к американскому материкус морской стороны – берег рассматривают в бинокли.
Калининград своим зелёным одеянием напоминал город-сад, хотя развалин в нём было больше, чем живых зданий, но то, что уцелело, напоминало о немецком городе с мировой известностью. Эти отдельные места не позволяли презрительно говорить о неметчине.
Однако, времени вжиться в дела и заботы калининградцев было у него совсем немного.
-Трое суток вам хватит на медкомиссию, - сказал ему инспектор по кадрам, - потом ноги в руки и вперёд на СРТ-309. Он тут рядом, под мостом.
Всё там было рядом. Серый ободранный холодильник, контора УЭЛа, ржавый борт 309-го.
В отделе кадров, после заполнения анкеты, его представили второму помощнику капитана Виктору Носову.
-Это дело надо отметить, - сказал Виктор под одобрительную улыбку инспектора, - ларёк напротив, а ресторан в парке Студенецкого работает круглосуточно.
Столиком в ресторане оказался большой пень. Купленную Данилиным бутылку Носов аккуратно открыл, отбив сургуч с пробки.
Многовато нам будет, подумал Евгений. Виктор свистнул.
- Здесь на дежурстве всегда бичи, - пояснил.
Итутиз-за ближайших кустов вышел человек с помятым, одутловатым лицом. В дрожащих руках у него был стакан и перочинный нож.
-Фомич, может закусь какая есть, - спросил «второй».
- Есть кой-чего, - ответил бич и пошёл к кустам.
-Голодный бич страшнее пистолета, - криво улыбнулся Носов.
-Что, старый знакомый?
-Нет, они у меня все «фомичи». В нашем селе был знатный алкаш Фомич.
Бич вернулся с газеткой, на которой лежал шматок сала, солёный огурец и головка лука.
-Вот это второе дело, - Виктор плеснул немного водки в стакан, - дезинфекция нужна, дезинфекция важна! Начинаем с тебя, Данилин, за первый рейс!
Бич на ломтик сала положил дольку огурца и лука, протянул Евгению. Хорошо,подумал Данилин, что придётся водку разделить с бичом. Только бы он потом не лез с рассказом, почему дошёл до жизни такой. Не понимает он слабовольных людей, не вызывают они у него сочувствия. Дед мудрствовал: не всем дано летать, кому-то выпало ползать. Он не соглашался. Человекна то и человек, что сам способен решать: быть подобным птице или червяку.
-Кто назвал парком Студенецкого это стойбище бичей, - спросил Данилин, завидев меж деревьев ещё двоих?
-Автора нет. Название, как народная песня, отражает уважение уэловцев к Николаю Ивановичу. Это человек-легенда,кто бы книжку о нём написал. А парк наш – никакое тебе не стойбище! Глянь, какие вековые деревья, парк тянется аж до памятника «Тысяча двести», - Носов налил полстакана, протянул «фомичу», - выпей за здоровье своего кормильца Студенецкого, чтобы ты делал без его парка.
Виктор рассказал об одном эпизоде из приключений легендарного начальника, когда в шторм его смыло с сетями за борт, а потом шальной волной вернуло на палубу. Заверил: в рейсе ему порасскажут ещё и не такое.
Николая Ивановича он увидел на борту 309-го в день отходного собрания. Показалось – судно покачнулось под ним, когда ступил с трапа. Он пожал руку вахтенному Данилину. Почему-то почувствовал в нём новичка.
-Откуда, молодец? - спросил.
- После Одесской мореходки.
-Штурман, небось?
-Так точно!
-Ну, ты, брат, как в строю отвечаешь, - добродушно улыбнулся Студенецкий.
В салоне от дыхания экипажа стоял тяжёлый перегарный дух. Ощущение, будто здесь гнали самогон и разлили бражку.
Носов попросил Евгения сесть между двумя матросами и поддерживать их в вертикальном положении. Трезвых на борту практически не было, в разной мере все выпили перед отходом.
Николай Иванович привык к дурной традиции, знает, что «провожают пароходы совсем не так, как поезда». Привык, но не смирился.
- Хотите, чтобы на берегу водки не осталось? – Спросил он иронично, наверное, не в первый раз укоряя напившихся перед выходом в море, - Так напоминаю, всю водку не выпьешь, всех женщин не перепробуешь.
Потом был таможенный и пограничный досмотр. Соседей Данилин уже поддерживал, стоя у переборки. Они держались мужественно, даже головы приподнимали при обращении к ним. Так, в морской связке, экипаж прошёлпроверки.Пьяные уползли в кубрик, хмельные, но ещё работоспособные моряки, вышли на вахту в машину и в рубку.
По Калининградскому морскому каналу траулер продвигался неспеша. Из лоции Данилин узнал, что путь к нему начинается от реки Преголи, проходит через Вислинский залив и заканчивается в городе Балтийске. Его, самого трезвого на борту, окликнул капитан Перов:
-Бодрствуете, Евгений Ильич, - с хрипотцой произнёс он, и синеватые мешки под глазами у него дрогнули, - Я этим каналом десять летхожу на работу и с работы. Если интересно, могу о нём порассказать.
-Конечно, я же из кружка «Хочу всё знать».
Капитан, уловив юмор в ответе, понимающе улыбнулся:
-Так слушайте. Каналу этому чуть больше шестидесяти лет – его в девятьсот первом году построили, молодой ещё, можно сказать. Между тем считается уникальным гидротехническим сооружением, оснащённым современным навигационным оборудованием. Его сравнивают с Суэцким каналом. По параметрам судят, наверное. По длине наш– сорок три километра сто пятьдесят метров.Ширина тоже местами больше ста, глубина девять-десять метров. А по красоте берегов с нашим что сравнится? Одни Зелёные острова чего стоят! Там порыбачить, позагорать — какое удовольствие! Да вот ещё что – дамбы. Их тут одиннадцать оградительных на протяжённости двадцати восьми километров. Они защищают фарватерот наносов со стороны залива.
-У дамб  должно быть разной рыбы немерено, - догадался Данилин.
-Да тут весь репертуар Балтики.Судак, лещ, окунь  - все частиковые. И деликатесные: балтийский лосось, угорь. Ешь- не хочу!
-Сами рыбачите здесь?
- Да, накрасненькую бумажную наживку. Ловлю угря копчёного, лосося солёного. Рыбалки мне в океане хватает.
Разговор проходил в рубке, откуда хорошо просматривались оба берега. Временами Евгению казалось, что причалы сами движутся навстречу, и мачты судов, стоящих у судоремонтного завода, идут к ним. Красоты, отмеченной Перовым, он не замечал. Пейзаж был унылым, утро грустным и пасмурным. Будь солнце, всё бы в этот день заиграло. Уже яблони в цвету. Но что есть, то есть. Сегодня город Светлый провожает пароходы хмурясь – такую погодуподарила природа.
-Хорошо, нет дождя, - продолжает капитан, - мои, как всегда, выйдут нас провожать немного подальше от города.
Оказалось, живёт он в Светлом, и в семье традиция: жена и дети выходят к каналу в определённом месте,где хорошо их видно, и они видят отца на СРТ. Правда, определиться по времени прохождения места встречи всегда сложно, но никогда они не разминулись, ждут терпеливо, подолгу. И на этот раз дождались, радостно машут руками, и он улыбается счастливой, грустной улыбкой, поднимает над головой руки, сложенные ладонями друг к другу, как в рукопожатии.
Потом,проводив взглядом удаляющийся «Москвич» с его семьёй, возвращается к теме канала:
-Понимаешь, - от того, что он перешёл на «ты», Данилин почувствовал доверительное к нему отношение капитана, - для таких городов, как наш,выход к воде очень важен. Потому канал называют жизненной артерией, кормильцем области, а может, и всей России. Селёдкой —так точно! Три порта у нас: торговый, рыбный, речной. В три океана ходим. Что возим,перевозим, какой работой людей обеспечивает морской канал – не пересчитать. В их числе и мыс тобой.
Перов всегда с особым уважением относился к штурманам. Формально – они помощники, а по духу – коллеги, считал он.
Новый третий помощник ему сразу понравился своей аккуратностью и тем, что в день отхода был трезв, как стёклышко.
Когда вышли в Балтийское море, вчерашний курсант на своей штурманской вахте не выглядел растерянным, а довольно грамотно определился, не задавая лишних вопросов готовому прийти на помощь капитану. Перов  подумал о своём старшем сыне, поступившем прошлым летом в мореходное училище: хорошо бы ему стать таким же уверенным судоводителем.
Данилин, определившись с координатами, обратил внимание на нарастающий ветер и качку, которая показалась емунервной, какой-то дёрганой. Все моря качают одинаково, успокоил себя, не знакомого с морской болезнью. А тут короткие и резкие волны подбрасывают тебя и опускают с неприятным ощущением тошноты.Ещё только травануть не хватало на первой вахте. Обычно в шторм у него только усиливался аппетит. После вахты пойдёт на камбуз и заест эту тошнотинку. Сейчас надо забыть о ней. Он вышел на крыло мостика, глубоко вдохнул влажный воздух, подставил ветру лицо. «Всё устаканилось», - сказал себе. Бодро вошёл в рубку, где никто не заметил его беспокойного состояния.
На переходе в промысловый район экипаж входил в рабочийритм. «Просохшие» матросы шли на палубу готовить сети, как на праздник труда. Те, кто не собирался отпускать бороду, были гладко выбриты. Евгений тоже свою щетинку снял безопасной бритвой с лезвием «Нева». Оживший после отхода экипаж работал с повышенным энтузиазмом. Данилин смотрел на них и не узнавал.Это уже были другие люди: сильные, сноровистые, с осмысленными лицами.
Ещё четче он увидел это на промысле.Понял, что они старше его и опытнее.Особенно остро почувствовал это, когда приходилось выполнять матросскую работу, выходить на палубу к сетям,вытряхивать руками скользкое, холодное живое серебро из растянувшегося на сотни метровпорядка. Штурманская должностьне освобождала его от такой изнурительной работы.
После мореходки это быласовсем другая жизнь, куда суровее, чем у его бывших однокурсников. Практика на паруснике вспоминалась лёгкой романтической прогулкой. В тропических широтах с высокой мачты корабля очарование морем отвлекало от мысли о его вздорном характере, забывались штормовые дни.
Северная Атлантика – подруга другой стихии. Тут постоянно подтверждаются слова дедаоб изменчивости моря.
-Прикидывается раскрасавицей, а женишься, стерва-стервой, - говаривал, повенчанный с морем навек,ГригорийИльич.
Похоже, внук сразу женился на стерве, рыбача в зимнем океане. Моряки не называют это по-береговомурыбалкой. Говорят: «промысел», «добыча». И в управлении есть отдел добычи рядом с механико-судовой службой. Измеряется добыча в центнерах, как урожай зерновых, как хлеб насущный. Только собирать сельдяной урожай приходится не под солнцем, а под ветром, туманом и снегом.
Штурмовавшие Кёнигсберг воины, сменив шинели на рыбацкие робы, вышли на Балтику и в Атлантику добывать рыбу вскоре после войны. Работая плечом к плечу с ними, Данилин мог представить себя тоже на передовой — рыбацкой. Но таким мыслям не было места в его голове.Он только теперь стал задумываться, какие люди с  ним рядом. Простые, открытые. Всё, чем снабдили моряков родные и близкие, вся, как назвал боцман Микола Луценко, «домашняя провизионка»выкладывалась на общий стол. И водку никто не заначивал, разливали помалу на всех, пока не иссяк резерв и у самого капитана.
Никто ни на что не жаловался. Все в одинаковом положении, всем нелегко, но о трудностях кто станет говорить? Только однажды, после аврала перед штормом, когда умотанные работой с сотнями бочек рыбаки собрались в салоне, боцман сказал:
-Знаете,покорять океан тяжелее, чем штурмовать прусские форты.
-Штормовать – не штурмовать, -возразил второй помощник Носов, - дело привычное. С войной не сравнить.
-Это если по кино сравнивать, а не глаза в глаза, когда человек перед тобой, и ты в силах его победить. А тут ты и твой кораблик – беспомощная щепка перед гигантской глыбой воды. Ты в ураган попадал? В  рукопашную ходил? То-то, - боцман поставил восклицательный знак ударом кулака по столу.
А кулак у него был здоровенный. «С мою голову у Миколы кулачище», - говорил Носов, пересказывая Данилину воспоминание Луценко о  рукопашном бое. Представить добряка-боцмана жестоким убийцей Евгений не мог.Микола делился с  ним лучшим куском «жучка». Сам выбирал самую крупную  жирную селёдку, сам запекал в духовке до золотого загара и, отделяя спинную часть,передавал Данилину со словами:
-Это пользы ради и здоровья для.
Смотрел на него добрыми отеческими глазами. Он всегда оказывался рядом, когда был нужен. Как-то обнаружил Евгений дыру в сети, взял игличку и стал неловко тыкаться в  ячейки. Боцман тут же провёл мастер-класс. Тактично, незаметно.
Ему — рыбаку-новичку к привычной для всех работе надо было приспосабливаться, наблюдая, как это делают другие. Но то, что выглядит просто со стороны, требовало навыка. Взять, к примеру, зюзьгу – сачок на палке. Покидаешь селёдку часик-другой — спина отвалится. Боцман сразу заметил неверное положение рук инеловкие движения Данилина.
-Бери ближе, бросай дальше, - сказал, вроде шутя,- и  рычаг делай короче, когда много зачерпываешь.
Когда шла большая рыба, третьего помощника не надо было звать на подвахту, он сам выходил на палубу.
-С войны люблю добровольцев, - приветствовал его Микола, - А то, что сам все работы на себе испытываешь – это тебе большая школа как будущему капитану. Потом попомнишь мои слова, когда будешь командовать людьми.
Было чему учиться у ветеранов Второй мировой. Всё, что они делали,становилось школой самоотдачи. Глядя на них, он так же делал свою работу, не считая её каким-то подвигом.
Сколько селёдки Данилин зюзьгойпоперекидал? Немерено! На сколько дней хватало, привязанного к вантам мяса,—не вспомнить, оно всегда неожиданно заканчивалось.
Чего не хватало? Пресной воды. Да и всего, что нужно для нормальной жизни.Зато рыбы хватало дляеды и хорошего заработка. И сам серебрился как рыба, облепленный чешуёй с головы до пят.
В дни отгула после первого рейса, в раю домашнего очага, где о море напоминали кораллы и красивые ракушки, добытые дедом,он вкратце рассказал ему о своём походе в океан. Нет, он не жаловался на свою судьбу, зная, что дедмногое испытал на своём морском веку. Говорил:
-К такой жизни тоже привыкают, конечно. Хотя  временами её переносишь, как фурункулы или зубную боль до прихода в район промысла плавбазы.А о том, чего не достаёт, думать некогда, рыба всё вырубает из памяти. Забываешь, что в сутках всего двадцать четыре часа, и надо хоть четыре поспать.
Только самого моря, к красотам которого он привязан был с детства, хватало с головой. Он разговаривал с ним с крыла мостика, любуясь восходами и закатами, находя ответы  на свои мыслив меняющемся пейзаже. Но созерцать полярные красоты выпадало не часто. Чаще приходилось падать в койку от усталости.Зимний океан напоминал Данилину об испытаниях знаменитых полярников на пути к маковкам планеты. Он, ещё школьником, зачитывался их воспоминаниями, переживал все трудности дороги к полюсу. Мысленно готовил себя к подобным испытаниям, надеясь, что придёт его час и воображаемое станет реальным. Душа романтичного юноши жаждала встречи с полярной стихией, но червь сомнения — сможет ли он преодолеть трудности, как его книжные герои – беспокоил, вызывал внутреннюю робость.
В здоровом теле оказался сильный, не знающий трусости, дух. Свежую, непредсказуемую в шалостях погоду, Данилин воспринимал нормальными условиями работы.
Ему хотелось чувствовать себя первопроходцем рыбного промысла в полярных широтах, несмотря на то, что это была очередная сельдяная экспедиция калининградских рыбаков в Северную Атлантику, продолжающая освоение круглогодичного лова. До калининградцев там никто не промышлял. Палуба и снасти покрывались толстым слоем льда, ветер выл в такелаже, сети проглатывала пучина, или, хуже того, их наматывало на винт… Неделями приходилось штормовать в бушующих студёных водах. От сильных штормов они скрывались в глубоких фьордах Шетландских островов, выжидая хотя бы относительного затишья.
А с переходом промысла в открытый океан, укрываться уже стало негде. В шторм, в любое время года, приходилось оставаться в промысловом районе. Там, на месте, шла приёмка рыбы плавбазами и транспортными судами, частичная её переработка, бункеровка топливом.
К нервным издержкам, связанным с борьбой со стихией, прибавились простои в очереди на разгрузку у плавбаз, ожидание танкеров. Транспортный флот не успевал принимать добытую сельдь, десятки траулеров ждали «добро» на сдачу улова. Дорого стоят потерянные промысловые сутки. Нервы натягиваются как швартовы, но они не из стальной проволоки.

Человек за бортом
В тот августовский день пейзаж,которым он залюбовался как картиной Айвазовского,оказался обманчивым, и разговор с морем закончился ураганом.
Это тяжёлое воспоминаниепреследовало его. А в снахвсё выглядело даже ужаснее, чем было в жизни. Такого жуткого страха в моментгибели судна он не испытывал.Просыпался от беззвучного крикао помощи, не всилах выдавить из себя: «Спасите!». Задыхался и с облегчением осознавал, что вцепился не в спасательный круг, а в подушку.
В тот августовский день ничто не предвещало беду. На чистом небе проглянуло и улыбнулось солнце. Наверное, мы в центре циклона, подумал Данилин.
С полным грузом они подошли к плавбазе «Тунгус». Рыбы было под завязку, вся палуба в бочках – более тысячи и ещё три десятка тонн сельди в чанах. Но ошвартоваться перегруженному траулеру не дали, отогнали подальше от борта.
Начальству видней, с кого начинать приёмку. Можно сразу четыре СРТ взять в работу по обоим бортам. Однако никто приступать к работе не торопился.База досрочно выполнила годовой план, штаб промрайонаотмечал стахановское достижение. Командиры даже запамятовали о штормовом предупреждении.Как выяснилось позже, после кораблекрушений, радист не смог достучаться к начальствус радиограммамиот терпящих бедствие.
Обманчивая погода расслабила флот. Спокойный океан отражал безоблачное небо, отдыхали волны, не пенясь, не шевелясь.
Вдруг синь небаобернулась невиданной белизной. Данилин удивился такой мгновенной перемене, неестественной, неожиданной, как смена кадра в кино. На горизонте появилось чёрное пятно. На фоне необычной белизны это странное пятнышко ему показалось чёрной меткой грозной стихии. Предчувствие не обмануло. Само пятно двигалось с Запада на Восток, увеличиваясь на глазах,стало застилать небо. Оно превратилось в гигантское облако, погрузив суда во мрак.
Он услышал всё нарастающий шум. Рябью покрылась свинцовая поверхность океана и мгновенно она вздыбилась гигантскими волнами. От разбивавшихся о скулы траулера волн брызги ссилой били в смотровое стекло рубки.Он вспомнилвчерашнюю ночную вахту, сильное фосфорическое свечение воды за бортом. Может, это было предупреждение об урагане, а он  - неопытный моряк – не понял. Горела вода вокруг траулера, фосфоресценция моря казалась пожаром. Это фантастическое явление для бывалых капитанов как сигнал:всё крепить по-штормовому, задраить все люки.
Не все СРТ промрайона в тот день были готовы к схватке со стихией. Некоторыебыли перегружены бочками на палубе, их стали крепить только с приходом шторма.
Когда ветер, набирая силу, стал накатывать многотонные валы на маленькое,в сравнении с базой, судёнышко, оно ещё упорно работало носом на волну, врезаясь в холодные мрачные горы воды. Кругом кромешная мгла, и онв рубке, как внутри водопада.Он вовремя поднялсятуда, сменивбольногокапитана.
Шторм уже явно набрал ураганную силу. Рулевой еле удерживается на ногах, вцепившись в штурвал.
Накануне,когда расставляли бочки, на замечание штурмана подумать о распределении груза и центре тяжести судна, капитан отмахнулся с ухмылкой:
-Это,Женя, в журнале «Наука и жизнь»они вместе. А тут унас своя наука выживать!
Меж тем роскрен на правый борт и, несмотря на старание Данилина держать нос на волну, траулер стало разворачивать лагом.
-Да, дед, кувыркаемся… Как бы не перекувыркнуться, - встревоженно говорит он вслух, понимая, что судно стало неуправляемым.
С палубы смыло сети, их намотало на винт. Заглохла машина… Вода захлёстывает, с каждым накатом волны судно кренится всё больше и больше.
Радист никак не может добитьсяреакции плавбазы, зовёт на помощь всех, кто ближе.
Судно вот-вот потеряет остойчивость, понимает Данилин,надо не медля покидать борт.
При выходе из рубки он врезается головой в косяк двери, лицо заливает кровь. Рядом с ним возникает курсант мореходки со спасательным кругом. «Прыгаем!» - кричит и тянет за собой к борту. Они летят в холодную пучину. Он знает:продержаться при такой температуре воды можно недолго, какие-то двадцать-двадцать пять минут. Круг помогает остаться наплаву, но не спасает от переохлаждения.
Никакого шанса на спасение нет. Кричи, не  кричи- кто тебя услышит в штормовой ночи?
Как быстро промокает одежда. Проолифенку накинуть не успел, выскочил в чём был.
Раненая голова уже ничего не соображает, гудит,по ней разливается тупая боль.
О чём бы подумать в эти последние минуты, пока еще не померкло сознание?Что сказать онемевшими губами?
-Прощай, дед! Прости мамочка, что не писал…
Он закрывает глаза. Видит деда перед зеркалом - большим, трофейным, что отец из Германии привёз. Дед причёсывает свои седые кудри деревянной расчёской, кот трётся о его ногу.
Почему это видится? Хорошо бы вспомнить что-то другое. Но всё происходит помимо его воли, как во сне, а сон не закажешь.
Увидеть бы маму! Да память не показывает её лицо. Оно должно быть искажено страданием, если появится в эти секунды. А приходит на ум в окоченелой голове казачья песня: «Не для меня придёт весна, не для меня Дон разольётся…»
По глазам резанул ослепительный свет. Прожектор? Шарит по волнам, ищет нас? Откуда он тут? Скорее,это луч с того света, пронеслось в затухающем мозгуперед провалом в небытие.
Очнулся в кубрике СРТ, пришедшем на помощь тонущему судну,и стал собирать осколки памяти. Не верилось, что жив и всё цело – ноги,руки, голова, бинтами обвязанная, но без гула и боли.
Ему рассказали о счастливой случайности: волна забросила круг с вцепившимися в него моряками к борту рыбацкого судна, спасавшего их экипаж,забросилапочти на планширь.
-Ну что, воскрес из мертвых, - широко улыбнулся капитан спасителей Юрий Климович, - помнишь песню: «Мы в  море выходим, там всяко бывает,и может, не каждый вернётся домой…»
И сам капитан Климович из этого рейса мог не вернуться – слишком высок был риск в такой бешеный ураган. Что тогда было и что потом, Данилин узнал спустя несколько лет от тех моряков, кто выжил в те августовские кромешные сутки.
Стало известно, что встречалКлимовича не оркестр, апрокурор, прибывший из Москвы, для расследования обстоятельств гибели судов. И, кроме того, выяснилось, что было получено официальное указание: отметить экипаж 468-го, где красным карандашом написано: «Виновных наказать, спасавших наградить. Иосиф Сталин».
В подготовленных наградных документах Климович был представлен к ордену Ленина, ещё шесть членов экипажа — к орденам Красного знамени и Дружбы народов, остальные — к медалям. Но до Москвы эти документы не дошли, остались в столе управляющего «Балтгосрыбтрестом» Джапаридзе, давно невзлюбившего капитана 468-го.
Однажды он, наплевав на запрет «папы Джапа»,снялся с промысла, перевыполнив план, а при встрече, прервав его начальственный монолог, передразнил, повторив его последнюю фразу с акцентом, изаключил: «Прежде, чем капитанам мораль читать, надо бы русский язык выучить».
Ветер начальственного мщения оказался сильнее ураганного. А,как утверждают бывалые капитаны, подобных спасений в истории мореплаванияне было. Тогда застигнутым ураганом судам было не до помощи другим – самим бы уцелеть.Но, завидев терпящих бедствие,Юрий Климович и его экипаж не думали о собственной безопасности. Надев спасательные нагрудники, моряки вышли на открытую палубу,ползком, по-пластунски передвигаяськ борту, крепили штормтрапы, бросали канаты с огонами, спасательные круги на длинных линях, палили из ракетниц, освещая чернуюводу и тонущее судно. 
Чтобы спасти людей вэтом ураганном аду, пришлось Климовичу развернуть своё судно лагом к волне-убийце. Как решился, потом и сам себе ответить не мог. Тогда каждую минуту приходилось приниматьсамоубийственные решения.Что это было? Сверхотвага? Позже он сознался в письме другу: «Дрожали руки и колени, чтоб скрыть это от команды вцепился в окно рубки».
После сильного крена тонущего судна, для 468-го возникла опасность напороться на его мачты и намотать на винт его сети. А действовал экипаж под накатом многотонных валов, под шквальным ветром, достигавшим сорока метров в секунду, а порывами и более того. Ледяная вода и крутые волны стали смертельным приговором для восьмерых моряков,остальных вырывали у стихии, рискуя оказаться рядом с ними за бортом. Три циркуляции сделал Климович, чтобы оказаться близ носа или у кормы тонущего траулера. Он мгновенно реагировал на крики с палубы о людях за бортом. Только ручка телеграфа разделяла его напряжение, когда давал команды «полный вперёд», «полный назад». Люди, обезумевшие от ужаса близкой смерти, уже оказавшись на палубе спасителя, продолжали звать на помощь. У рыбаков за бортом жизнь от смерти отделяли доли секунды. Старпом сорвался с протянутой ему руки и вместе с буем, к которому был привязан, пропал в пучине. Матросу, бывшему рядом с ним, удалось зацепиться за планширь, шальная волна-спасительница бросила его на палубу. А капитана настигла волна в тот момент,когда он, оторвавшись от круга, протянул руку за помощью.Она утащила его под корпус судна.
Всё,пережитое Климовичем в этих адских условиях, сказалосьна следующий день. У него отнялись ноги и температура поднялась выше сорока градусов.К счастью, не надолго.
Прошло и забылось многое, связанное совторой экспедицией в Северную Атлантику. И уже не все суда приспускают флаг, проходя места гибели рыбаков.
Данилин по рассказам деда-морехода, книгам и фильмам знал много историй о кораблекрушениях. Кое-что опасное уже повидал, штормов и шквалов не боялся. Но так близко смертельная опасность к нему раньше не подступала. На всю оставшуюся жизнь пришло ощущение её непредсказуемости. Другим он почувствовал себя в этом мире. Другим этот мир пришёл к нему.Каким? Ответ случайно нашёл у Омара Хайяма: «Кто умирал, тот знает, что живёт».
Ещё глубже прочувствовать своё новое состояние ему помог знакомый священник при встрече в Зеленоградском детдоме, куда после каждого рейса он приходил с гостинцами для детей.
-Твоя жизнь устояла на пользу души, - сказал батюшка.
После гибели своего траулера, он сделал вывод: способность предвидеть опасности важнее, чем искусство их преодолевать. 
О гибели трёх СРТ сообщений нигде не было.В безаварийной стране кораблекрушения становились государственной тайной. Но от семей погибших рыбаков трагедию в море невозможно было скрыть. Родные Данилиназнали, что его судно пошло ко дну, и пережили дни неизвестности, пока не получили сообщение о том, что он оказался в числе спасённых. Говорили: сам товарищ Сталин дал команду наказать виновных. Но что поделаешь с главным среди них — господином Ураганом.
Конец большого сухопутного краба
В очередной отпуск Данилин прилетел в Одессу.Она обогрела его золотыми пляжами и волнамисамого синего в мире моря, воспетого Леонидом Утёсовым.
Здесь всё было пропитано классикой еврейского остроумия, близкого его русской душе.На Привозе женщины ему казались похожими на родственниц бабелевскогоБени Крика. Одесские рассказы Бабеля он читал как Библию и снова смотрел на город его глазами. Солнце видел отрубленной головой, падающей в море на закате.
Свежее дыханье ветерка забиралось в душу со словами: «Вот ты и дома».
Промелькнула мысль, может, сменить Атлантику на эту благодать? Подумав, Данилин воспринялеё шуткой, рождённой приятными воспоминаниями инеугасимой любовью к своей милой родине.
-Нет, уж лучше вы к нам на Балтику, - ответил он бывшему однокурснику на предложение «переплыть» в Азово;Черноморский бассейн, - будем вместе покорять Северную Атлантику. Там похолодней, конечно, зато интересно —  всё же полярная экзотика.
Обэтой экзотике он решил напомнить  своим близким привезенным с собой экспонатом– чучелом Большого сухопутного краба. Мало кто знает, что такие водятся в Атлантике и Северном море.Как забрёл этот здоровенный, именуемый сухопутным, ракообразный гигант в сельдяные сети,выставленные его судном в районе Норвежского жёлоба, одному Нептуну известно. Но мяса его хватило всем, кроме вахтенного штурмана.Ему достались рожки да ножки от редкого деликатесного прилова.
-Общество решило выдать тебе вместокрабовой пайки его одёжку. Потому мы аккуратненько выбрали из него всё полезное, ничего не повредив.Сделаешь чучело отменное. Такие большие крабы — редкая удача, - сказал боцман, вывалив перед ним на столкрасновато-коричневый овальный панцирь,мощные клешни с черными кончиками когтей.Панцирь  ночного  хищника, охотящегося на моллюсков и ракообразных, был шириною  сантиметров двадцать пять!
Поначалу собирались тянуть жребий, но нашли компромиссное решение – премировать штурмана мундиром краба. И Данилин был польщён такой данью уважения.
В тот год в калининградских рыбацких домах стали на стенах как раз развешивать планшеты с крабами в разных позах.
Врейсе до чучела руки не дошли. Успел только обработать его формалином,добытым на плавбазе. А перед поездкой вспомнил о нём, решил: хорошая диковинка будет для одесситов.
Данилин сначала хотел смонтировать краба на метровом подрамнике. Но как в таком виде повезёшь? Потому решил собрать на месте.Долго возился в своей комнате, закрепляя это чудо  на пенопластовой панели. Приклеивал кблестящему панцирю хищно растопыренные клешни, усы и прочие хрупкие элементы, собранные боцманом. Когда нанёс на страшного красного паука лак, он заискрился под солнцем, зловеще сверкая зрачками приделанных стеклянных глаз и будто зашевелил растопыренными клешнями.
Что-то детское взыграло в нём. Очень захотелось увидеть реакцию роднина этот сюрприз.
Перед обедом он повесил планшет с крабом в гостиной. Сам  с газетой в рукахожидал родных, просматривая местные новости.
-Ой, Женя, это ты сам его поймал, - всплеснула ладонями мать, аплодируя удаче сына.
- Нет, мама, он случайнозабрёл в наши сети, заблудился… А команда решила его мундир мне подарить. Так это всем вам привет из нашего города.
-Твой  город Одесса, сынок.
-Конечно, Одесса. Но я уже и калининградец. Там я выжил после крещения.
Мать на его «крещении» надорвала сердце, узнав о гибели трёх траулеров калининградской сельдяной экспедиции,загремела с инфарктом в больницу. После той трагедии в океане ей совсем не хотелось, чтобы Калининград стал навсегда его городом. Всё думала, как уберечь его от опасных плаваний, от этой адской рыбацкой работы за каким-то Полярным кругом.Она осторожно посоветовала:
-Может, подумаешь об Одесском морскоминституте.Там можно получить хорошую портовую инженерную специальность.
-Штурман я, мама. Никем другим быть не смогу!
Она поняла: бесполезноговорить на эту тему. Вспомнила о соседе – бывшем ихтиологе, сказала:
-Надо Зямупозвать. Ему будет интереснона чудо-краба посмотреть.Думаю,что и он такого не видел.
Дядя Зямабыл для любознательного пацана Данилина знатоком рыб и ракушек. В отличие от деда, его морские байки повествовали не только о том, что происходит на воде, а доходили до подводных глубин. Когда он вошёл, Евгений впервые подумал, что Зяма Самуилович – горбатенький, длиннорукий,с глазами навыкат —крабообразный с виду человек, открыл ему в своё время тайны морской фауны. Он знал, о чём переговариваются рыбы, поют ракушки, кому светят морские звёзды.
-И сколько в нём было кошерного продукта? - спросилсосед,прищурив глаза, ослеплённые блеском гигантского краба.
-Больше двух кило, - ответил Данилин, нисколько не удивлённый вопросом. Это же Одесса – город практичных людей. И дядя Зяма – ихтиолог-романтик – не исключение.
-И ты всё это сам съел?
-Нет, мне деликатесного мяска не досталось.
-Да, это очень большой краб. Не самый большой в мире… но о-о-очень большой. Вы его поймали где-нибудь в районе Великобритании?
-Нет, в Северном море, ближе к Норвегии. Сам он в наши сети попался.
-А что нескушал его, Женя, в голову не бери. Как говорит тётя Соня: «пузо добра не помнит». Зато ты такой экспонат получил –любой музей позавидует!
-Он же мог тебя сильно укусить, - вдруг спохватилась мама, дотронувшись рукой до крабовой клешни .
-Так он несам его поймал! Я только удивляюсь за вашу женскую память!- возмутился Зяма Самуилович.
Вошёл дед. Взглянул на краба, потом на внука.Евгениий не уловил ожидаемого восторга в его лице. Он будто оторопел,наполнившись скорбью, как при виде покойника. Щёки на его скуластом лице обескровились, побелели. Он резко рванул со стены краба и стал топтать его ногами.
Краб хрустел, трещал, казалось, стонал под башмакомстарого моряка.
-Ты что, не знаешь? Эта тварь приносит в дом несчастье!
Откуда ему было знать? В Калининграде потомственных мореманов немного. Про символику краба Данилин впервые от деда услышал. Подумал, суеверие какое-то. Но деда уважить надо. Зачем старика расстраивать?И он, собрав останки чучела, похоронил их в мусорке.
 Ресторанная гавань «Балтика»
В те, шестидесятые,город былУЭЛовским.Рыбаки базы экспедиционного лова были героямитого времени. Дорвавшись до берега,они оттягивались на полную катушку,не считая денег. Только бы успеть извести их за время стоянки в порту. Заказывали такси для себя и для своей фуражки. В ресторане «Балтика» уэловский «ковбой»командовал: «Всем шампанское за мой счёт!».
Гудели в порту пароходы, гудели в городе мореходы. Приезжали и прилетали на гастроли землячки Данилина – фартовые портовые проститутки.
Разнообразной была береговая жизнь. Конечно, не сплошь безобразной. Со стороны выглядела вполне приличной, сказывалось влияние соседей – прибалтийских республик.Это в Одессе семейные дела часто выплёскиваются на улицу, решаются во дворах искверах. Большие секреты,там говорят, знает только один Хаим и весь Привоз. Тут же все разборки проходят за утеплёнными дверями и плотными шторами. Как за ними наказывают неверных жён, что делают разгневанные жёны с пьяными мужьями, мало кому известно. Приподнять бы крыши домов портовых улиц — вот бы картинки открылись! Забавней тех, что запомнились Данилину по книжице Лесажа«Хромой бес».
Впрочем,под крышей дома, где снимал он комнату,кипели такие рыбацкие страсти, что пером не описать. Пьяный Саша Крайний был поистине смешон. Живот у него нависал над брюкамис расстёгнутой ширинкой, из которой торчал подол рубахи. Благо, держали это безобразие подтяжки. Но злобные, налитые кровью глаза и издаваемые вопли заставляли видеть в нём чудовище.
Обычно по приходу он несколько дней держался, и Данилин не отказался отметить с ним приход. Тепло, по-семейному отдали дань традиционным тостам. Жена Крайнего Татьяна удивила соседа одесской икрой из синеньких… Но это была присказка. Как объяснила потом Татьяна, Саша всегда уходил в запой. Пропадал на несколько дней, потом врывался в свой дом ураганом. Ногой выбивал дверь, крушил мебель и посуду. Орал на бедную Татьяну, что не беспокоилась о нём, а мало ли что… Могли убить, в Преголе утопить, а ей хотьбы хны.
Данилин после такого выступления сказал протрезвевшему соседу:
-Ещё раз – и ты, Саша, получишь назначение в парк Студенецкого– официантом кустовым. Я сам тогда начальнику базы о тебе доложу.
Он представил себе красномордого бича Крайнего, угодливо подающего стаканчикУЭЛовским выпивохам. Но никакая другая мера воздействия на Сашку в голову не приходила. Добродушный трезвый Саша по пьяни терял человеческий облик и мог совершить чёрт-те что… Как ни странно, угроза подействовала. Данилин даже обрадовался, увидев фамилию соседа в судовой роли экипажа своего судна, отправлявшегося на промысел.
Калининградская жизнь входила в него не с берега, на который выпадало немного времени, а в море. На берегу он не вписывался вкомпании разгулявшихся мореманов.Ему ближе были такие, как его первый капитан – сдержанный, прекрасный семьянин, пьющий в меру, деньгами не соривший.По его совету Данилин оставлял аттестат родителям и перечислял часть заработка Зеленоградскому детскому дому. Всегда собранный, аккуратно одетый, Данилинвыглядел образцовым представителем комсостава и по форме, и по содержанию. Форму он любил. В УЭЛ заходил, сверкая положенными по должности галунами и надраенными до блеска пуговицами.Таким выглядел в море и на суше. Следил за собой с детства. «Дымно глядеть!» - восторженно сказала бабушка, увидев его первый раз в курсантском обличьи. Ветеран-боцман, отметив его появление в форме на обычной штурманской вахте, сказал:
-Уважает нас. Правильным командиром будет.
Когдаузнавали, что он одессит, не верили. Ничего типичноодесского в нём не было. Но Одесса оставалась ему родной,с её цветущими каштанами и запахом душистых акаций.
Калининград по весне тоже встречал его свечами каштанов и белыми акациями. Аромат их не дурманил солнечным южным настоем, но они радовали глаз, напоминали о детстве и черноморской юности.
Не с первого взгляда пришла к нему любовь к этому городу. Ему подумалось: моряки не случайно называют Калининград Карфагеном. Действительно, Кёнигсберг был также разрушен чудовищной бомбардировкой английской авиации в 1944-ом. После мореходки чужбина встретила его руинами, мрачным силуэтом Королевского замка, остатками былого величия ганзейского города. Воскрешать его из пепла новые хозяева не спешили. Но от рейса к рейсу он отмечал некоторые измененияв искажённом лице поверженной крепости. И хотя отменный немецкий кирпич из развалин вывозили в Литву и вглубь России, его оставалось достаточно для местных потребностей. Они были невелики, судя по темпам строительства.
При нём начиналось неспешное преображение бывшей столицы Восточной Пруссии, реставрация отдельных памятников культуры,шло строительство жилых кварталов за счёт рыбаков. Любовь к городу пришла незаметно. После холодной штормовой Атлантики тёплым душем казались местные дожди. Туманный долгожданный берег стал портом приписки его парохода,а затем и сердца. Формальная прописка стала свидетельством не просто его места жительства.
-Тут я,похоже,пришвартовался навсегда, - сказал он как-то отцув телефонном разговоре после рейса.
В городе у него уже были свои любимые места: почти уцелевшая улица Кутузова, Кафедральный собор на острове Канта, Южный вокзал.
Однажды, весенним днём, он, увлекшись фотографией руин, зашёл внутрь Кафедрального собора и сфотографировал в контровом свете стену, где когда-то, возможно, был орган.
Светящиеся под солнцем арочные проёмы создавали фантастическую картину вдруг ожившего храма. Снимок затерялся среди многих материалов, которые он беспорядочно складывал, не задумываясь о домашнем архиве. Не было мыслей о быстротечности времени и исторической ценности текущих событий.
Иногда, как вродном доме, он чувствовал себя в ресторане «Балтика». Там все – от швейцара до директора знали его как одного из уважаемых гостей. И не только из-за чаевых. Не смотрел свысока,даже став капитаном, был доброжелателен и терпелив. Скандалы и пьяные разборки — это не про него. Ему же в этом ресторане везло на встречи с интересными моряками. Так, под песню из кинофильма «Путь к причалу» сосед по столику,капитан третьего ранга ВМФиз Балтийска, да ещё и поэт,Никита Сусловичрассказал о знакомстве с автором слов Григорием Поженяном.
Такое совпадение: «Балтика» и поэт из Балтийска. Стихи его Данилин потом читал в газете «Страж Балтики».Песня Поженяна«ходила» с Данилиным в море. А первые её слова стали крылатыми. И произошло это вДатских проливах, когда, проходя Зунд, обнаружилось: тралмастерпочти весь экипаж наградил лобковой вошкой, посетив перед отходом душ. Вот тогда в рубке,почёсывая мошонки, рыбаки и запели: «Если радость на всех одна, на всех и беда одна».Но рассказывать об этом поэту, хоть и флотскому, счёл неуместным.
Слова задушевной песни на долгие годы поселились в его голове, но не в этом «контексте». Они будто списаны были с пережитого однажды. Курсант-друг уступил ему круг. И эта картина всплывала перед глазами с песенными словами:
Если радость на всех одна, на всех и беда одна,
Море встает за волной волна, а за спиной - спина.
Здесь у самой кромки бортов, друга прикроет друг,
Друг всегда уступить готов место в шлюпке и круг.

Друга не надо просить ни о чем, с ним не страшна беда.
Друг - это третье мое плечо, будет со мной всегда.
-Григорий Михайлович — человек большойи в жизни, и в литературе, - сказал Никита,с которым они сразу перешли на «ты».Представители комсостава военного и рыбацкого флота в форме, где золото погон на плече одного продолжает золото галунов на рукаве другого, даже внешне чем-то были схожи. Интерес Данилина к поэзии Суслович почувствовал сразу. Поэтому решил продолжить рассказ о Поженяне: «Характер у него штормовой, эмоции порой потянут на девять баллов. Об этом говорили те, с кем он работал над фильмами. А сердце добрейшее, отмечают люди. Только ударысудьбыего не пощадили. Чего только не было с ним! Арест отца, клеймо «сын врага народа», со всеми вытекающими последствиями.Мало того, его живого похоронили, написав его фамилию на мемориальной доске в Одессе! Можно представить, что испытали близкие…»
-Знаю я эту братскую могилу, там есть имя моего дяди, - прервал возникшую паузу Данилин.
-О том, как воевал Поженян, ходили легенды, - продолжал Суслович, - фронтовикирассказывали, что он обещал убить политрука, если тот не прекратит приставать к медсестре.Бросил его в набежавшуюволну. Видно, накопилось у него к особистам. Он ведь дважды был представлен к званию Героя Советского Союза, и дважды за «аполитичные» проступки его документы возвращали.
-Покой ему, наверное, не снился, - Данилин «освежил» бокалы, долив коньяк под тост, - так выпьем за беспокойного поэта! Чтоб он был нам здоров, как говорит мой дед.
-Хороший тост, по-одесски немного эгоистичный. Если «нам здоров», значитне будет у нас беспокойства, - сказал Никита, покачивая бокал согретого в руке коньяка.
В эту минуту вышла солистка с песней  на стихи Поженяна: «Мы с тобой - два берега...»
- Сейчас самое то – выпить за него –поэта,моряка. С морем у Григория Михайловича почти вся жизнь связана. В море и любовь выплыла ему навстречу.Буквально так:девушка плыла к берегу, а он с друзьями на глубину. «Какая красивая, - воскликнул он, - будет моей женой!» Так оно и вышло, на всю, как он говорил, «доставшуюся жизнь». Всегда на Новый год поздравляет её весенней сиренью, умудряясь достать её зимой. Сирень для него запах и цвет Победы, которую встретил в Севастополе, сиренью объятом.
-Романтики притягивают к себе приключения. Убеждался я в этом не раз на море и на суше, - сказал Данилин, предполагая, что услышит ещё что-то интересное. И не ошибся.
-То, что с ним происходило, можно назвать приключениями и злоключениями. Ещё студентом Литинститута, он отказался подтвердить «космополизм» поэта Павла Антокольского.Изгнание из вуза сопровождалось формулировкой: «За нерадивое хранение комсомольского билета». Когда директор Литинститута Федор Гладков провизжал на собрании: «Вашей ноги в институте больше не будет!», Поженянвстал на руки и так вышел.Сам он об этом рассказывает смеясь. Всерьёз же замечает: «Поэты рождаются только там, где трудно. В раю им не выжить». Хотя, Женя, как судить о рае, не побывав там?
-Давай считать «в раю поэтам не выжить» метафорой.Помнишь, у Есенина: «Брось ты Русь, живи в раю!» Но предпочёл трудную жизнь в России: «Не надо рая, дайте Родину мою!»
После этой фразы Никита почувствовал родство душ. Стал рассказывать о литобъединении Балтфлота, друзьях-поэтах, цитировать их стихи.
Данилин слушал с неподдельным интересом, временами угадывая рифму, отмечая про себя оригинальные эпитеты. Они привлекали, подобно янтарикам на балтийском побережье.
Любовь к поэзии привила ему школьная учительница Роза Марковна Кац, ничего для этого специально не делая. Обожествляющая поэзию, она жила стихами гениев мировой литературы. Спокойная, невозмутимая, входила в шумный класс с безразличным видом.
-Надо успокоиться, иначе вы меня не услышите, - произносила негромко.
-Сегодня с нами Михаил Юрьевич Лермонтов и его поэма «Мцыри»,  - объявляла Роза Марковна, преображаясь от прилива вдохновения. Каким-то грудным, сердечным голосом роняла она в его душу слова, которые навсегда впечатались в память:
Таких две жизни на одну,
но только полную тревог,
Я променял бы, если б мог …
Она воспитываластихами, говоря:
-Есть люди, которым поэты не нужны. Горький вывод сделал Есенин: раз его поэзия больше не нужна, то и сам он не нужен. Несметные богатства поэзии доступны всем. Выбор есть у каждого: быть богатым душоюили духовно нищим!
То, что многие моряки и без поэтов обходятся, его не смущало. Он же без сборников поэзии плавание себе не представлял, как без лоций.
В одном рейсе на СРТ рыбколхоза «Заря коммунизма» у него гостил писатель Сергей Снегов, находившийся в творческой командировке, после которой написал свой морской роман «На крутой волне». Увидев в каюте Данилина томик Бориса Пастернака, был немало удивлён:
-Любопытно, Евгений Ильич, чем вас привлёк Пастернак?
-Не в этой книге ключ, который Борис Леонидович дал мне к пониманию литературы. Я открыл его для себя в одной гениальной строчке: «образ мира в слове явленный» из «Доктора Живаго». Всё его творчество – это образ мира!
Вот вам и колхозный капитан! Сергей Александрович с удовольствием повёл с ним разговор о судьбе гонимых писателей, воодушевлённый интересом собеседника, рассказал о великих физиках, с которыми доводилось работать. Времени на беседы хватало. Снегов интересовался промысловым рыболовством. Это было любопытство не только писателя, но и инженера. На берегу он ещё больше удивился широте кругозораСнегова, прочитав его фантастические романы. Обычно скупой в оценках, он, рассказывая отцу о Снегове, сказал:
-О море он написал хорошо, не хуже других… А фантастика у него гениальная!
-Может быть, не читал, не знаю, - отозвался отец.
-Ещё не всё потеряно. Я тебе его книжки дам. Кстати, спасибо тебе за пластинки Цфасмана и Гершвина. Джаз для меня —фантастика в музыке. Под звуки джаза улетаю в другие миры. Кровь стынет, кожа мурашками покрывается.
Илья Григорьевич не ожидал такого откровенного признания.
- Экой ты чувствительный, малец, - рассмеялся он, приятно удивлённый, - надо тебя с Лёней Утёсовым познакомить. Будет тебе вагон джаза с тележкой блюза!
-Где Утёсов, а где я? Он же не ходит в моря!
-Он сам к тебе придёт по суше, если совпадут ваши приезды в Одессу. Я для тебя записал его беседу о музыкантах Нью-Орлеана и истории джаза. Вот эта кассета.
Но «приезды» так и не совпали. А под утёсовскую песню про самое синее в мире Чёрное море, он впервые расслабился в ресторане «Балтика». Загулявшие «сээртэшники» пригласили за свой стол. Друзья-капитаны не позволяли пропускать тосты. Зная его сдержанность, знакомый старпом плавбазы «Балтийская слава» Миша Гордиенко заметил, помогая Данилину сесть в такси: «Нет больше моряка в футляре»!
-Не сработали ограничители, - извиняющимся тоном сказал Данилин водителю, осознавая, что перепил.Вдруг у распахнутой дверцы послышался женский смех и басовитый голос:
-Шеф, открой багажник!
-Я ж говорил, там две запаски, ящик водки не поместится!
-Выбрось одну, мы башляем!
«Куда я попал? Куда еду, зачем?» - вопрошал себя Данилин. Он узнал улицу Чайковскогопо зданию, где проходилмедкомиссию. Подняться на второй этаж помогали ему уже двое. Сразу тост: «За приземление!» Он отбрасывает рюмку, спрашивает: «Это что за шалман?»
-Шалманы, Женя, у вас в Одессе. А тут приличный дом и женщины отличные. Черноморкиваши только за деньги морякам отдаются. У нас же всё по любви и дружбе, - ответил назидательно Гордиенко, - помнишь, когда китобои пришли, какой десант одесских проституток у нас высадился!
-Не помню, наши приходы не совпали, - сказал он, отметив про себя, что его тяжёлая голова ещё что-то соображает, - мне рассказывали научники, заходившие в Монтевидео после наших китобоев с «Юрия Долгорукого», там уругвайские жрицы любви вспоминали их приходкак праздник… А мне бы поспать часок, плыву уже в тумане.
-Нет проблем. Берёшь на грудь рюмку снотворного и Маша тебя убаюкает, - откликнулся, наливая, Миша.
Выпил. Открылось «второе дыхание», прорезался голос, подхватывая знакомые застольные песнипро Родину, про Сталина, про войну… Голос из него вырывался громкий, не свой. Местами он чувствовал, как поёт в унисон с рядом сидящей девушкой.
-Вы, наверное, занимались вокалом, - поинтересовалась она.
-Ни вокалом, ни бокалом я раньше не занимался. Миша знает – правильный я! Просто сегодня съехал с катушек, бес попутал. Заманил меня Гордиенко в омут.
-Да, Миша — милый, славный, умный!
- Остроумный, - подхватил он, - знаю, ходили вместе. Но во всём нужна мера, когда по жизни идёшь, курс надо выбирать верный, пеленг брать нужный. А он мне подножку подставил своими тостами, которые пропускать не давал.
-Так это несерьёзно! Вы так трезво рассуждаете!
-Поднимем бокалы, гусары. Выпьем за женщин стоя, провозгласил тост Гордиенко.
Все мужчины поднялись. Данилин попытался встать, но не смог. С досады он выпил ещё коньякаи почувствовал, как улетает во мрак. Перед глазами появилось расплывчатое лицо Гордиенко. Миша заметил его тщетные попытки подняться со стула. Вместе с девушкой помог ему дойти до спальни, раздеться и укрыться одеялом.
В сон он провалился, едва коснувшись подушки.Голова напоминала о себе самолётным гулом. Сны приходили разные, безобразные и приятно-эротические с ощущениями, как наяву. Может это и было наяву, подумал он проснувшись,и почувствовал рядом обнаженное тело девушки.
-Доброе утро, милый капитан! - нежный голос прозвучал у него под ухом, - Ты на мне женишься?
-А как тебя зовут?
-Маша! Тебе ведь говорил Миша.
-Не женюсь, Маша. Женилка у меня отморозилась в Атлантике.
-Не отморозилась, заморозилась! Грот-мачтой стала!Пронзает насквозь.
-Не помню. Ты меня с кем-то путаешь. Тут ещё трое мореманов было.
-Нетушки! Меня к тебе Мишка подложил. Прикол такой придумал: проснёшься и офонареешь – рядом девушка голенькая. Ты, конечно, ничего не помнишь: было что, не было. А я тебе говорю: «После того, что произошло, ты должен на мне жениться!» Мишка даже томатной пастой простынь замарал. Но фокус не удался. Ты неожиданнонабросился на меня так, что я опомниться не успела… «Прикол» этого не предусматривал: не собирался Гордиенко мною делиться. Ожидалось всё по-другому. Тебе, непомнящему, что ночью было, чего не было, я — непорочная – заявляю: «Женя, ты как порядочный человек, после всего, что произошло, должен на мне жениться». Финал предполагался такой: ты делаешь мне предложение и получаешь отказ.
-Я Гордиенко отдана и буду век ему верна, - со смешком произнёс Данилин.
Она в ответ пропела:
-И пусть останется глубокой тайною, что  у нас с тобой было.
-Мне нравится ход твоих мыслей, -он приобнял её за плечи, - жаль, раньше не встретились. А отбивать женщину у друга—  на это у меня табу. Так что разойдёмся красиво, как в море парусники.
-Но мачту твою я запомню!
Время упущенных  возможностей
«Какая тут романтика в вечно хмурой Атлантике?» - спрашивал себя Данилин. Она уже стала его раздражать своим полярным характером. Её отчуждённое лицо всё чаще портилоему настроение: надо же неделями не давать проклюнуться солнцу, хмуриться, жмуриться, плеваться игольчатыми льдинками.Но на то он и моряк, чтобы воспринимать это атмосферой обычной работы. Он вошёл внеё штурманом на СРТ, дорос докапитана.
Как выглядит «обычная» работана таких судёнышках в штормовой Атлантике, знают те, кто покорял её, осваивая зимний лов. И он познавал этотпромысел, начиная трясти сети руками, первобытно,без помощи техники.Потом появились облегчающие труд механизмы. Часы вахтыскладывались в дни, дни в месяцы, месяцы в годы.
О карьере он не задумывался. Время промысла шло, набирался нужный ценз: третий помощник капитана сталвторым, второй – старпомом, старпом – капитаном. Всё,будто по воле волн, без его усилий. Только неизменной оставалась Атлантика, сдерживающая дерзания рыбаков штормами и ураганами.
С таких испытаний начинали свой путьи все девять прославленных калининградских Героев социалистического труда. Он с ними встречался на промысле и в порту. А с именитыми капитанами Григорием Носалем, АвениромСухондяевскими Георгием Прокусом судьба сводила в одном экипаже.
Они были не только удачливыми промысловиками. Данилин видел в них романтиков, для каждого из нихморе было той возлюбленной,без которой немыслима жизнь, которой доверяютсамые сокровенные мысли.
После кораблекрушения беззвучный его диалог с бесконечным пространством касался переселения душ моряков в чаек. Суеверие, конечно, говорил он себе и воде, уносящей далеко за горизонт его мысли. Но всегда тоскливый крик белокрылых птиц напоминал ему человеческий зов о помощи. Кто знает,что хранится в маленьком мозгу, управляющем большими крыльями. И зачем они носятся над кораблями, встречаются повсюду, будто летят на пеленги судов. Сколько их в небесах морских? Может, столько же, сколько утонувших мореходов. Кружат, гортанно покрикивают, что-то рассказывают на птичьем своём языке.
Капитаном Данилин продолжил ходить в Атлантику на больших морозильных траулерах. Всё там же, на банке Джорджес промышлял окуня, работал с глубоководными тралами, при больших уловах вдохновлял подвахту личным примером, обезглавливая и шкеря пучеглазых окуней.Балык из самых крупных заделывали все, кто не ленился. Какой это был балык! Капли янтарного жира стекали при его надрезе. Мало кто из калининградцев помнит сейчас тот вкус вяленой океанскимветром рыбы.
В море чего только не делают рыбаки с уловами и приловами. Вялят, коптят,солят. Делают деликатесы для себя, кустарно, по нескольку хвостов.
На берегу,зная об опыте кустарей-одиночек, решили организовать производство готовой продукции в море, делать полуфабрикаты, консервы, пресервы. Данилин не приветствовал новое направление, не видел в нём прогресса, декларируемого технологами баз. Чтобы выполнить задание по филе, иногда приходилось сократить траления, когда рыбапёрла самоубийцей всети. Непонятно ему было, что выгодней отрасли: больше добывать рыбы или больше её перерабатывать, сдерживая  добычу?
Решил этот вопрос обсудить с самым разумным из начальников, как он считал, Николаем Ивановичем Студенецким. Рыбацкий адмирал помнил его ещё третьим помощником капитана и, слушая, согласно кивал головой.
-А не на пальцах, цифрами можешь показать, чтопроисходит, - спросил он.
Данилин с цифрами дружил. Тем более, тут не высшая математика, простая арифметика: что теряем, что приобретаем. Он открыл папочку с записями, сделанными в конце рейса. Сказал:
-Видите, что творится. Чтобы добить показатель филе  в рейсовом задании — каких-то девятьсот килограммов – мы потеряли двое промысловых суток. Это почти вагон рыбы!
-Понимаешь, Женя, мы не сами с усами. Не мы это придумали.В системе Минрыбхоза мы, а над ним Госплан, Совмин. Курс на обработку рыбы в море изменить невозможно,хотя не ты один в нём сомневаешься. Теоретически ты прав, а на практикеперевести флот только на добычу сейчас невозможно. Даже суда проектируются с учётомпереработки рыбы на борту. Необратимый это процесс, - заключил Николай Иванович.
Данилин решил тему закрыть. Но оказалось, что она остаётся актуальной. Этим вопросомглубоко занимался опытныйспециалист «Калининградрыбпрома»Рудольф Алексанян. Это был широко мыслящий практик. В Минрыбхозе его высоко ценили. Направляли в Грузию поднимать республиканский океанический рыболовный флот, посылали в африканские страны учить рыбному промыслу аборигенов.
То, что вызывало у Данилина раздражение, Алексанян ещё раньше проанализировал и сформулировал.Знакомство с ним взбудоражило неравнодушного капитана. Алексанян с воодушевлением говорил о волнующих его проблемах.
-Смотри,что творится в нашем родном государстве. Такое впечатление, что там, наверху, никто не умеет деньги считать. Это надо было додуматьсядо переноса рыбзаводов на траулеры, не прикинув, насколько дороже такое производство обходится в море. Чтобы ловить рыбу и тут же на промысле её обрабатывать, мы строим траулеры с расчётом на большие экипажи.Предусматриваем рыбцеха для переработки улова, просторные салоны команды, прочие помещения расширенному составу…Хотя целесообразно и выгодно заниматься только добычей рыбы, не отвлекаясь на её переработку. Вместо лишних помещений делать холодные трюмы и выловленную рыбу морозить целиком… Дорогое удовольствие переводить моряка в рыбообработчики. Это всё равно, что в тайгезаставлять лесорубов делать табуретки. Вся переработка должна быть на берегу. Страна получит рыбы в несколько раз больше, цена рыбных продуктов станет значительно ниже. Это же очевидно!Я  уж не говорю об экологии.Сколько отходов выбрасывается в море, кто считал? А этому добру цены нет!
Позже идеи Алексаняна стали более широко обсуждаться. Появилась его статья в «Экономической газете». Прочитав её,премьер-министрНиколай Иванович Рыжков позвонил ему и назначил встречу.После беседы заверил в поддержке.
Но пришли другие времена и рыбное хозяйство сдулось: из большого дирижабляпревратилось вшар-зонд.
Данилин не уставал удивляться,сколько интересных идей возникает у людей в море. И до глубины души огорчался, узнавая,что многие из них выбрасываются, как потроха рыбы, за борт.
В нулевые годы, мысленно возвращаясь к тем событиям, он назовёт советский период эксплуатации рыбодобывающего флота «временем упущенных возможностей». В годы перестройки ему казалось: ветер перемен продует застойные мозги и всё разумное вернётся в своё русло.
Когда туман иллюзий рассеялся, его ожидало не ясное солнце, а солнечное затмение, вызванное развалом Советского Союза.Но до этого времени крушения иллюзий ещё надо было дожить. Пока же жизнь являла светлые полосы бытия. Приехал в Калининград отец вдохнуть на Балтике первую неделю свободы.
-Вот, дожил до пенсии, чтоб тебя повидать, - сказал, - а то,когда у меня отпуск,ты в море. Теперь летаю вольной птицей! Показывай город, пойдём по местам боевой славы. Начнём, если ты не против,с того, что посвящено моему генералу Баграмяну, То есть уже маршалу.
-Есть такая улица, - торжественнопроизнёс сын,-она на правом берегу Преголи. С неё и начнём нашу обзорную экскурсию.
Улица отца не впечатлила. Он спросил:
-А есть памятник, достойный полководца, площадь или скверего имени?
После паузы, воспринятой сыном минутой молчания, отец назидательно уточнил, что говорит о легендарном полководце, с чьим именем связан героический штурм Кёнигсберга и, в целом, победа в Восточно-Прусской операции.
-Недавноя перечитал его воспоминания «Как мы шли к победе», - сказал он, - и был просто поражен его скромностьюв рассказе о  событиях, в  которых ему принадлежала решающая роль. Просто удивительно, как он видел и ценил людей!С высоты поста командующего армией, фронтом, онподробно рассказывал о подвигах своих подчиненных. Он подготовил многотысячные армии к штурму крепости. Гитлерназывал её «абсолютно неприступным бастионом немецкого духа».
-Вы, папа, заставили фашистскую немчуру испустить этот зловонный дух.
-Верно подметил, Женя, - заметил отец, когда они выходили на Советский проспект, -  вот эта улица называлась у немцев ГенералЛицман-штрассе. Когда мы штурмовали город, она,как все главные улицы, была перекрыта, на перекрёстках были оборудованы доты и дзоты. В каждом угловом здании первый этаж был закрыт железобетонными балками, кладкой кирпича, мешками с песком – там стояли пушки и пулемёты. Всё так было перекрыто, чтобы танк не прошёл. А нам, пехоте, за танками бы идти. А мы безнихшли в  бой.Уличные бои, сынок,пересказать невозможно. Мне теперь не верится, что такое творилось на этой красивой улице. Тогда и в голову не могло прийти, что улица станет советской не только по названию.
-Значит, не случайно я здесь.Значит, живу тут не только своей судьбой, - сказал Данилин отцу при прощании.
Пелагея и галсы соблазна
После УЭЛаон ходил старпомом вбазе Реффлота, дожидаясь капитанской должности, которая никак не освобождалась.
Новая база рефрижераторного флотабыла создана в январе 1964 года.С тех пор он и работал на её судах. Сначала их было тридцать три, а тридцать три года спустя стало в два раза больше. Это транспортные и производственные рефрижераторы, плавучие базы, танкеры,спасательные буксиры.
Он знал флот наперечёт. Около двадцати  транспортов, десять плавбаз с экипажами по триста семьдесят человек. Серия «гор» - «Уральские горы», «Крымские», «Камчатские».Ещё были суда другой серии: «Алмазный берег», «Жемчужный берег», «Чукотский берег». Суда классные,прекрасные! Знал он каждого в лицо. С одними работал рядомна промысле, с другими встречался в порту, третьих приветствовал в проливах по дороге в Атлантику. Среди тысяч судов, мимо которых проходил в дальних плаваниях, свои,реффлотовские, были особые, их названия прочно засели в памяти. Они не чета красивымпассажирским лайнерам, где праздный люд, комфорт и уют. Они труженики и кормильцы.
В морях, на его глазах разрасталось рыбное хозяйство России, строился  мощный океанский флот. Силёноку отечественного судостроения не хватало на большие современные базы и транспортные рефрижераторы, поэтому их заказывали кораблестроителям Западной Европы.У них приобретали современную технику,получая плоды прогресса.
Реффлот обслуживал промысловые суда калининградских рыбопромысловых баз и рыболовецких колхозов.
После акционирования базы и разорения рыбного флота тема «тогда и сейчас» занозой вонзится в сердце. Его биографиейбыл тот Калининград, где шеи портовых кранов били ему поклоны, когда возвращался с промысла на «Балтийской славе», которая круглые сутки принимала рыбу, морозила, солила её, делала  консервы и пресервы.
А каким был порт во времена расцвета рыбного края! Каждый день заходили и уходили пароходы, протяжно, басовито вытягивая звукрадостного возвращения или грустного отхода. По весне и летом причалы становились многоцветными от нарядных встречающих, ярких букетов,сияли золотом труб духового оркестра.
Суда стояли в три корпуса. Шутка ли? Калининградскую рыбу, добытую в трёх океанах, ел каждый десятый житель страны.Данилин чувствовал себя причастным к этому.
С портом Данилин породнился в буквальном смысле. Влюбился поначалу в голос девушки-диспетчера. Нечто необычное уловил в нём, слушая формальные фразы о том,где, когда в гавань войти, где ошвартоваться. Сам себе объяснить не мог природу этого очарования.«Влюбился, женился», - скажет он потом другу на встрече выпускников мореходки в Одессе.
Пелагея вошла в его жизнь органично, как море и порт, который образно описал её коллега — диспетчер и поэт Сэм Симкин:«Где реями распорот и якорями раскреплён, раскачивался рыбный порт, весною опалён».
Пелагея… Прямо-таки его пелагический,счастливый улов. У греков это имя означало—морская. Значит, ему судьбой предназначена для самого дальнего заплыва в жизни. Так думалось ему в долгих рейсах.
Отрываясь от берега, рыбак терял не только возможность слышать родные голоса и видеть лица любимых, но и получить, хотябы раз в несколько дней письмо. Счастье встретить почту выпадало недели через три после выхода из порта, чаще — через месяц. 
Они обменивались скупыми радиограммами, не доверяя эфиру свои чувства. Зато получали по три-четыре письма сразу, когда случалась доставка почты на промысел или приход её на берег.
По береговым ощущениям три месяца не долгий срок. В море по-другому. Раньше Данилин скучал по родным: матери, отцу, деду. Просто скучал, не унывая, без тяжести в душе. А о Пелагее он тосковал.
Он всегда любил поэзию, но, восхищаясь, не допускал и мысли, что сам сможет. В конце очередного рейса сами по себе возникли строки:
У волны на изломе,
У судьбы на истоме,
Ты мадонной мне грезишься –
Белой чайкой на синей волне…
Записал, перечитал, подумал: а не довела ли меня тоска до графомании? «Белая чайка», «синяя волна» — такие затёртые эпитеты!Однако первые строки,душою подсказанные, нравились, и он по приходу вручил своё творенье Пелагее.
-Лучше с днём рождения меня никто не поздравлял, - сказала она, приложив листок к сердцу.
Кто бы мог усомниться, что капитан Данилин и в семейной жизни образец. В отца и мать росли их дети. Морские профессии выбрали сын и дочь.
Рыбный флотрос вместе с Данилиным – на его глазах и с его участием. Современные суда стали такими же привычными, как ранеенекомфортные средние рыболовные траулеры.Новейшая техника, умные навигационные приборы, человеческие условия судовой жизни, — всё радовало. Но по-прежнему важнее всего оставалась для него его работа.
Его морская судьба с шестидесятых до двухтысячных годов складывалась непросто! Многим его сверстникам, ходившим теми же фарватерами,сопутствовала госпожа Удача. Ему же выпало испытать на себе всёперипетии, сопутствовавшиедраматической истории океанического рыбного флота.
- Такая у тебя карма. Может, пора своим опытом делиться на берегу? В КВИМУ тебя ждут, не дождутся, - говорила Пелагея, провожая его в очередной рейс в Южную Атлантику.
Когда его судно стали преследовать сомалийские пираты, он впервые недобро вспомнил  Пелагею. «Накаркала карму!» -в сердцах сказал он.
Безоружные моряки не смогли отбиться от пиратов с автоматами и ножами. Всё происходило, как в детективе или приключенческом романе. Попытка выйти с захватчиками на рукопашныйбой прервалась выстрелами над головой и у ног.Лезть на рожон, под пулю было безумием.
Сутки в трюме без еды и воды. Долгая дорога в джунглях с завязанными глазами. Потом, видимо, решив действовать иначе, пираты возвратили пленников на борт траулера. Переговоры об освобождении экипажа судна за выкуп затянулись.Не на тех судовладельцев нарвались пираты.Наши не привыкли платить миллионы долларов за своих моряков.
Жёны пленников штурмовали «Калининградрыбпром», рвалиськ начальству, писали в Москву слёзные письма, а пароход и ныне там. Неизвестно, чем бы эта история закончилась, если бы не Пелагея.
-Да, я поговорила по душам с Григорьевым, - сказала она Данилину, вернувшемуся изплена, - детали не имеют значения, главное, он понял.
Детали её встречи с начальником управления ему стали известны позже. Решительная Пелагея заявилатогда Григорьеву:
-Если в ближайшие дни вы не освободите наших моряков, я выброшусь из окна вашего кабинета. Подумайте, как после этого вы будете жить!
Ему рассказала об этомсекретарша Григорьева. А он не сомневался  — она так бы и поступила. Не только потому, что сильно любила, но и обладала решительным характером. Он задавался вопросом: поменяй судьба их ролями, рискнул бы он жизнью своей? И однозначно ответить не мог. Вроде бы, подобное испытание было и у него, но страх смерти не ставил его перед выбором –смерть тогда была неизбежна, и ничто не зависело от него самого. Пережитое не считал проявлением силы воли или смелости. Мужественными были его спасители. Но и он потом других спасал. Надо верить в себя – заключил свои раздумья Данилин.
На «собачьей должности» старпома он задержался дольше обычного. Старпому Данилину выпало проводить несколько операций по спасению иностранных моряков с потерпевших кораблекрушение траулеров. Он сам возглавил группу добровольцев и в шторм повёл шлюпку к терпящим бедствие.
Но самоебольшоенервное напряжение испытывал он на плавбазе, отвечая за быт экипажа, в котором женщин было намного больше, чем мужчин. Эти женщины вымотали его своими мелкими разборками. Не дело опытному судоводителю выступать судьёй интимных историй рыбачек, обманутых «мужьями на рейс», или мирить соседок, не уступающих друг другу каюту длясвидания с любовником. Ну да ладно, женские дела. Так ещё второй помощник капитана стал вязаться с  мужской любовью. Пригласил к себе в каюту на день рождения, странную речь завёл:
-Все понимают, как можно полюбить женщину – красивую, обаятельную, чем-то сердце встревожившую. А вот когда те же чувства испытывает мужчина к мужчине –все осуждают, грязно думают об этом… Вы как к этому относитесь? В васведь не только женщины влюбляются, я думаю…
-Никогда об этом не размышлял, не сталкивался с таким.Теоретически я могу понять таких людей, но разделить такие чувства не могу.
Он заметил, какими глазами смотрит на него «второй». Освежая бокал за бокалом, штурман ходил галсами, придумывая то, за что грех не выпить. Наконец, предложил выпить на брудершафт, заводя свою руку под локоть Данилина. Тот резко отбросил её:
-Ты не на тот курс лёг! Ты меня с кем-то спутал.
Но не просто было уклоняться от ухаживаний «второго», с  которым связывала служба, необходимость решать многие вопросы по грузам и снабжению.
Однажды он разбудил Евгения звонком среди ночи:
-Я  тебя лю … лю, - сказал с придыханием.
Данилин хотел послатьгромко и  внятно, но сказал тихо, иронично:
-Спокойной ночи, дорогая.
Чего только не случалось в бытность его старпомом, но через всё это надо было пройти до назначения капитаном на транспортный рефрижератор «Прибой».
Комсостав судна не сразу принял нового «правильного командира». Второй штурман, так окрестивший его, недоумевал: зачем в обычной обстановке носить форменную одежду. Когда Данилин поинтересовался, есть ли она у него, ответил:
-А зачем? Тут никого нет… Не берег же, не парад!
-Есть экипаж, достойный уважения. Форма дисциплинирует. Матросы должны видеть в море своих командиров аккуратными, с белыми воротничками в любое время, тем более на вахте, - ответил Евгений Ильич, презрительно взглянув на его растянутый свитер.
Новый порядок не всем пришёлся по душе. Но рубашки не занашивали, брюки гладили.Не из-за этого, конечно, а вследствие мер, ускоривших разгрузку промысловых судов, его ТР вышел в передовые. Наградой стало его назначение на транспортный рефрижератор,строительство которого заканчивалось на французской судоверфи.
Светловолосый, голубоглазый капитан и здесь старался оставаться самим собой, даже в общении с обворожительной переводчицейЖаннетой,что с морской мужской точки зрения было неестественным.И он сам об этом подумал, когда стал терять нить разговора, завороженный её глазами с поволокой и чарующими ямочками на щеках. Под лёгким летним платьицем угадывалась восхитительная фигура с крутыми бёдрами и упругой грудью, не требующей поддержки.Его глаза часто «случайно» заглядывали в декольте на бронзовые загорелые округлости.
Никогда раньше он так не смотрел на женщин. Его интересовали неслова перевода, а губы их произносящие. Пухлые,блестящие, сочные.
Глаза её с первой их встречи призывно искрились, и они оба ощущали обволакивающие их тёплые волны.Зная про кодекс советских моряковза границей, она понимала, что капитан Данилин вряд ли отважится на первый шагк сближению. Она и не подозревала, что Данилин, глядя на неё,забывал о наставлениях их куратора – «товарища майора»— не доверять  переводчикам. Те, по словам старого гэбиста, зачастую связаны со спецслужбами.
После долгих переговоров с инженерами судоверфи, насыщенными техническими терминами, Жаннетапредложила:
-Давайте освободимся от этого словесного мусора. Поедем ко мне, выпьем хорошего вина, поговорим о чём-нибудь другом. Вы откуда родом?
- Из Одессы я, - улыбнулся Данилин, покраснев.
Предложение было неожиданным и заманчивым одновременно. Ему нестерпимо захотелось почувствовать эту женщину в своих объятиях, слиться с ней, как это бывает с Пелагеей. Но причём тут Пелагея? Не вовремя он вспомнил о ней…
-Как это здорово! Мой папа тоже одессит.Он служил там военврачом. Я вас обязательно познакомлю, но потом.
-Вы очаровательны,— решился он выразить своё восхищение,но борясь с самим собой, тут же выдавил,—мне очень хочется быть сегодня с вами. Только завтра к утру мне надо подготовить свои замечания  и предложения французским коллегам по нашей  дальнейшей работе. Даже представить себе не могу, как выйти из положения.
-Вы явно себя недооцениваете. Уверена, ваша изобретательная голова найдёт неожиданное решение за очень короткое время.
-Вы завтра, когда будете переводитьмои предложения,поймёте, как это важно.
-Нет, Евгений Ильич, я не пойму, почему важнее всего работа. Чтож, перенесём нашу встречу. Хотя у вас говорят: «Куй железо пока горячо». Будем надеяться, что наше не остынет.
Однако время подготовки судна к спуску на воду и у французов превратилось в советскую штурмовщину. И встреча с Жаннетойтет-а-тет так и не состоялась.
Пакетные перевозки
С тех пор, как Данилин стал работать на транспортном рефрижераторе, ему не давала покоя проблема ручного труда в холодном трюме. Не дело это – таскать тяжёлые рыбные короба на брюхе. Сам одну вахту так «поматросил» — потом спину разогнуть не мог. Вспомнил капитана Мухина с «Финского залива», его статью по этой теме  в «Калининградской правде». На первый взгляд, всё просто и понятно: короба рыбы укладываются определённым образом на поддон и вперёд — с песнями «на руках»электропогрузчиков, бегающих по трюму. Только как их заполучить?
На судоверфи есть новыеэлектропогрузчики, но не предусмотрены дляновостроя.Надо бомбить берег, просить, доказывать.Берег его понял.Умел он грамотно убеждать, так что погрузчики удалось заказать.
Этим делом он и был занят в тот памятный вечер, когда не принял приглашение Жаннеты. Задним умом осуждал себя. Мог же, вернувшись от неё,до утра готовить документы. А вдруг не смог бы оторваться от неё?Где правильный, а где неправильный Данилин, он сам не знает. Что там было на весах? Любовь и погрузчики? Дело и тело? Расскажи он о такой «альтернативе» одесскому другу-моряку, на смех бы поднял. Но, слава богу, в большинстве случаев обходится без советчиков, редко кому открывался.
Исключение, конечно, Пелагея. Обычно скупой на признания, однажды он ей сказал:
-Ты мой ангел-хранитель. Самое дорогое, что у меня есть!
-Есть ещё пароход и море, - добавила она с улыбкой, - к ним не могу ревновать, они тебе, как мама и папа.
Вступив в строй, его судно, благодаря пакетным перевозкам,экономило времяпогрузки.
Данилин наслаждался мореходнымикачествами«Куршскогозалива» — самого  современного транспортного  рефрижератора. Всякий раз, заходя в рубку, он испытывал приятное волнение от того, что ведёт такой красивый, мощный теплоход. Права Пелагея – любитон своё судно и море. Эталюбовьк неодушевлённому предмету, одушевляла его.
На борту его ТР появились представители новой профессии — матросы-механизаторы. Не первые на транспортных судах, пальма первенства у «Финского залива». Евгений Ильич Мухин до него осуществил то, над чем ломал голову Данилин.
Матросы в экипаже Данилина были как на подбор – молодые, ладные, спортивные, отслужившие, кто в армии, кто на флоте. Онразбил их на звенья, и они с энтузиазмом включились в соревнование, ускоряя обработку траулеров. Капитан подогревал молодёжный азартморальными и материальнымистимулами. В порт экипаж возвращался победителем во Всесоюзном социалистическом соревновании.
Такими победами питалась рыбная индустрия региона самого западного края страны. Где- где, а на промысле соцсоревнование имело не формальный характер. Этобыло настоящее соперничество рыбаков в мастерстве и трудолюбии. Это на берегу передовики производства своими успехами создавали неликвиды: детали одного цеха  превышали потребности смежного, болтов было больше, чем гаек, или наоборот. Рыбы же всегда, чем больше, тем лучше.
Вымпелы, грамоты, дипломы в салоне команды радовали глаз Данилина.Но человеческая награда добрым словом ложилась на душу лучше. Капитаны траулеров по-разному выражали благодарность за быструю приёмку вылова.
-Сколько у вас людей в трюме? Мои счётчики и матросы не поспевают, - спросил его старпом траулера«Радищев».
-Трое, -ответил он.
-Не может быть! У меня шестеро из сил выбиваются.
-Так это большие возможности малой механизации. Можете заглянуть в трюм. Там у меня грузчики-электропогрузчики.
В то время вРефтрансфлотенасчитывалосьоколо пяти тысяч моряков. Ежегодная прибыль базы доходила до ста пятидесятимиллионов рублей при курсе доллара 65 копеек. Сверхплановая прибыль шла на нужды коллектива. Флот,как это все понимали, был общей собственностью, всенародным достоянием.
Однажды в гамбургском порту старик-эмигрант спросил Данилина:
-А кто  хозяинвашего парохода, сынок?
-Правильно сказали «вашего». Наше это судно, нашей базы флота. Так что у него тысяч пять хозяев, - ответил он.
Данилину припомнился школьный диспут «Моё» и «Наше», но тему развивать не стал,говорили они на одном языке, не понимая друг друга.Старик недоумевал от ответов, «сынку»наивными казались его вопросы. Это ж надо, дожить до таких лет в цивилизованном городе и не услышать, что в СССР нет капитализма, про себя возмутился он. Небось, сам драпал от революции и ничего не хотел потом знать о нашей экономике социализма
Никогда он не думал о судне как о своей личной собственности или коллективной, что для него одно и то же.Всё тут  - от киля до клотика – его, всё ощущает своим. Былиему родными все суда–промысловые  и транспортные, на которых раньше ходил. Но «Куршский залив» стал самым любимым, с ним хотелось быть всю оставшуюся жизнь. Хотелось уберечь его от травм, возможных при многочисленных швартовках в промрайонах Северной и Южной Атлантики. Только бывают ситуации, когда кранцы не оберегают и не всё от тебя зависит. Так в Гвинейском заливе при швартовке к его судну траулер врезался в борт, оставив вмятину и причинив тем самым Данилину такую боль, что у него закололо никогда не беспокоившее сердце. Как капитанумудрился промахнуться при полном штиле, в ясную погоду? Непостижимо! Чудак на букву «м», чертыхался Данилин, не усвоивший крепкий флотский мат. Выяснилось: это бывший кадровик Сергей Вершинин, сделавший быструю карьеру после «Мамоновской академии», как именовали ускоренныекурсы, помогающие преодолеть дефицит судоводителей. Он помнил его ещё по УЭЛу.
Травма оказалась не опасная – косметическая, можно сказать. Вершинин поднялсяк нему на борт уладить «оплошность», оправдывался, извинялся, намекал на некую серьёзную благодарность.Данилин его не понял. Вершинин тоже не понял капитана, заявившего:
- Надо обязательно сообщить опроисшествии инспекции безопасности мореплавания. Принципиально важно это для судна.
- Для него-то совсем неважно: сочтут ли такой навал аварийным случаем или нет, ; в недоумении вскинул брови Вершинин, ; о каких принципах можно говорить, дорогой Евгений Ильич, имея в  виду неодушевлённые предметы!
Есть святой принцип:беречь свой корабль, как зеницу ока своего, - сказал Данилин, завершая бесполезный разговор.
О чём можно говорить с судоводителем, который судно считает неодушевлённым предметом? Материалист райкомовского разлива!- пробурчал,закрывдверь за расстроенным гостем, Данилин.
Свою влюблённость в «Куршскийзалив» Данилин почувствовал с первого взгляда на его могучий корпус ещё до спуска на воду. Занимаясь приёмкой судна, облазил и осмотрел всё, чем оснастили корабелы новострой. Современный дизайн и новаятехника восхищали.
Весь этот автоматизированный организм теплохода уже с ним повенчан. И это стало неотделимой частью его существа. Подумать только, как они слились в работе! Острее всего он почувствовал это в экстремальной ситуации спасения, когда правил гигантским телом судна, выводя его на тонущую шлюпку. Что за ощущение испытывал в минуты слияния с крупнотоннажнымрефрижератором – объяснить невозможно. Его сердце наполнялось азартом, учащённо билось, тяжелели руки, двигавшие «телеграф».
Кто поймёт его странную привязанность к своему ТР? Отпуск берёт только на время профилактики судна. Не доверяет его другим капитанам.Пелагея предложила ему хоть раз полноценно отдохнуть, использовать накопившиеся отгулы, передав судно на один рейс в надёжные руки.
-Не один же ты такой безаварийный капитанна флоте, - сказала она, - ты как будто не решаешься кому-то жену доверить, а не пароход.
-Не пароход, теплоход, - он всех поправлял, хотя и принято было так называть суда и редко кто употреблял слово теплоход, - но ты права, что-то похожееиспытываю. Такой вотво мне сидит корабельный ревнивец!
Данилин понимал, терпение её на исходе, и если Пелагея заштормит, ему мало не покажется.
В рейсе недолгом и на редкость недогруженном из-за слабых уловов и проблем с топливом у добывающего флота, он подумал, что надо, наконец, отгулять накопившиеся отпуска. По приходу скажет жене:
-Выбирай курс, куда поплывём, поедем, полетим!
Солнечным днём Данилин, ступив на берег, обрадовал семью:
-Всё, баста! Иду в контору оформлять отпуск.
Куда плывёт «Реффлот»?
Но солнечно было только на улице. А в управлении «Рефтрансфлота» — туманно. Повсюду оживлённые разговоры о приватизации, о том, что станется с народным  имуществом, именуемым государственным.
Ему даже нравились рассуждения экономистов рыночной волны. Привлекала румяная корочка на ароматном пироге приватизации. Какая вонь под ней была, выяснится гораздо позже. На ущербность социалистической экономики открывали глаза прогрессивно мыслящие учёные, показывающие абсурдность советской плановой системы. Не всё глубоко западало в память из того, что писал в «Правде» профессор Воловик, сравнивая её с пирамидой, перевёрнутой основанием вверх, а в «Комсомолке» разворачивал знамя приватизации Гавриил Попов.
Данилина волновали вопросы экономики. Ведь в море он управляет частицей государства со своей мини-экономикой. Крайне важными для него являлись публикации, затрагивающие вопросы коррупции, злоупотреблений и так называемой «параллельной экономики» («черного» рынка), которые, как видно было по живым примерам, набирали все большую силу и масштабы внутри плановой экономики.
Реформы 1985-1991 годов, перестройка,Программа«500дней» — всё это происходило при нём, с ним. Все особенности перехода к рынкукожей ощущал.
Ещё в начале восьмидесятых годов стала очевидна неэффективность советской экономической системы. Новый  и последний этап в истории СССР, названный «перестройкой»,должен был остановить распад системы «государственного социализма». Для того, как говорил ему старый знакомый обкомовский работник Николай Климов, проводились реформы всех общественных структур, в том числе и в экономике, и был провозглашен курс на ускорение социально-экономического развития страны.
- А на самом деле, цель - уцелеть, удержаться у власти тем, кто наверху, - доверительным тоном поведал ему рано облысевший его бывший первый помощник.
Разговаривали они тогда в скверике напротив «красного дома», где размещались обком партии и облисполком. Собственно, встретились они по инициативе Климова. Позвонил, сказал: «Надо кое о чём посоветоваться вне стен». Данилина он считал человеком рассудительным, дальновидным, не испорченным партийными догмами, реально осмысливающим происходящее.
- Скоро всё рухнет. Как ты думаешь, кэп, не вернуться ли мне в инженеры, на хозяйственную работу? Скажем, в рыбный или торговый порт.
Бедный, бледный Климов, никогда он не видел его таким растерянным. В море всегда был собранным, твёрдым, уверенным, как линия партии, которую проводил в массы.«Какой я ему советчик»? - подумал Данилин.
-Не знаю… Ты переоцениваешь мои способности – так далеко я не вижу. Хотелось бы верить в преобразования к лучшему, но гладко всё на бумаге, а кругом забытые овраги. Советовать не могу, в партийных  играх с кадрами ты все ходы знаешь. Сам решай,какой сделать, куда идти.
Климов так никуда из обкома не ушёл, держался там до последнеговздоха партийной элиты.
Данилин не любил дискуссий, особенно на политические темы, поэтому ходившие с ним в море первые помощники даже не пытались перековать его в агитатора.На самом деле он не был тупым созерцателем происходящего, критически осмысливалдействия руководителей страны и актуальные события. Особенно в годы «перестройки».Его раздражалонепрерывноекорректированиеэкономических реформ. Этот бой наблюдал он со стороны:  волны перемен ещёне накрыли рыбопромысловый флот. Но на берегу уже начинался демонтаж прежней вертикали управления экономикой.Каким будет новый механизм, задавался он вопросом, ответ на который реформаторы ещё не придумали. Замечал он и отставание экономического преобразования от политического.Размышляя, приходил к выводу:без жесткой политической борьбы дело не обойдётся. А в том, что предвидел, своего места не находил.
Люди к тому времени утратили веру в способность власти добиться перемен к лучшему. Стало очевидным — реформы Горбачева потерпели крах. Советская экономика на глазах у Данилина и с его трудовым участием прошла сложный путь от планово-директивной модели к рыночной. Но каким циклоном рынок накроет флот,даже не мог представить.

Не лучшее время выбрал Данилин для отпуска. В конторе будто готовились к эвакуации.Ему эта суета показалась преждевременной. Ваучерная приватизацияещё только начиналась. По указу президента, все россияне имели право на один чек номинальной стоимостью 10 тысяч рублей.Ваучеры можно было вкладывать в акции приватизируемых предприятий. Предполагалось, что в будущем люди смогут получать проценты от прибыли.Ему не верилось в такую экономическую сказку. Вспоминалась пословица про журавля в небе и синицу в руке, когда держал в руках акции Рефтрансфлота.
Советские люди, не замороченные финансовой грамотностью, тоже в большинстве своём не верили. Появился стихийный рынок ваучеров: их продавали задешево и даже меняли на водку, как потом и полученные акции. Одна бумажка стоила тысячу семьсот рублей, а за один ваучер давали пять акций.
Настроен он был скептически, ноавторитетные морякиобзаводились пакетами акций.
-Есть смысл… Сам понимаешь, на рыбе можно хорошо заработать, когда она будет в частных руках, и прибыль будет распределяться по справедливости. Мы же покупаем флот, становимся судовладельцами, - сказал ему капитан Пивоваров.
-Знаешь, как в Одессе называют наивных, доверчивых людей? - Спросил его Данилин. И сам ответил, - лохами. Я по жизни не игрок, сомневаюсь в этой затее, хоть и маячит за ней государство.
-А кто сомневается, чаще других выигрывает, - вмешался в разговор капитан Мухин, уже прикупивший акции.
Поборов сомнения, вслед за другими известными капитанами,Данилин решился. Часть пакета купил за свои кровные, другую получил на ваучеры. Всего приобрёл более двухсот именных бумаг, которые в будущем можно было использовать на растопку костра обманутых надежд.
В те дни пресса рисовала красивую картинку:флот остаётся в руках тружеников моря. Став акционерами, они будут получать дивиденды от сказочных прибылей, которые социалистическое государство со своим консервативнымГоспланом и Минрыбхозом расходовалонеразумно, неэффективно. Кто тогда знал,что там с бюджетом страны? А рынок, заявляли демократы, всё должен расставить на свои места.
Данилин оказался средине разглядевших в приватизации прихватизацию. Он был далёк от ушлых береговых рвачей и авантюристов, расставивших свои сети в акватории акционирования так, чтобы получить контроль над промысловыми  и транспортными предприятиями.
Данилин, так и оставшейся романтиком, был далёк отхитроумных финансовых схем, действуя по которым заполучили его ТР и всю базу флота в 1992-ом. Такая комбинация — не школьная задачка.Решили эту задачу другие, а будущий рыбный олигархпотом с гордостью хвалился успешно проведённой операцией по поглощению Реффлотаминистру финансов.
В лицах, наверное, это выглядело так. Великий комбинатор пришёл к управляющему первым коммерческим банком, своему давнему знакомому. Полезные знакомства в бизнесе всегда имели вес как капитал доверия. Банк заявлял о себеинвестиционными кредитами.Кабинет его руководителя украшала картина Пикассо.
-Старик,хочу с тобой поговорить о кредите.Большом кредите без залога, ; начал он сразу о сути визита и протянул бумажку с шестизначными цифрами, - деньги нужны дляприобретения флота, а точнее, контрольного пакетаакций одной базы. Схема простая: после акционирования продаём пароход и рассчитываемся. Само собой, будет и скромный подарок. - Он лукаво улыбнулся и написал под суммой кредита «1 млн. дол.».
Спустя энное время сделка завершилась «дипломатом» премиальной «зелени»,для банкира —личные наличные.
Не мог знать «капитан дальнего заплыва», какие финансовые схемы изобреталисьдля захвата флота. И никому до этого дела не было. А тому, кто обязан контролировать валютные операции, притупили бдительность красивым коттеджем. Слово «коррупция» тогда из словаря не извлекалась, организованных преступных групп МВД не виделов упор. Не знал Данилин ни имени банкира, ни бывшего генерала, наблюдавшего за афёрамишироко закрытыми глазами.
Огромный ароматный дорогостоящий пирог народной собственности сам народ мог только понюхать. Его нарезали крупными кусками ловкачи, ставшие в одночасье респектабельными бизнесменами.
Как использовался капитал Рефтрансфлота?Ответа от главного акционера,председателя совета директоров Валерия Атаманова никто из акционеров так и не дождался, как и обещанных «жирных» дивидендов.
После приватизации «рачительный» хозяин вывел пароходы из-под российской юрисдикции, чтобы не платить налоги, и они стали ходить под чужими флагами: Либерии, Кипра, Латвии. В родной порт Калининград заходилиредко, хотя на них работали местные моряки.
У самодовольного хозяина об экипажах голова не болела. Удобно и выгодно, когда за работников не надо платил налоги и сборы, оплачивать медицинскую страховку.Чем мореходы подтвердят свой трудовой стаж при выходе на пенсию?Но кого эти проблемы волнуют?
Туман приватизации, опустившийся на рыбное хозяйство региона, сбил с жизненного курса опытных капитанов. Данилиностро переживал свою беспомощность, невозможность что-либо изменить, повлиять на ход событий. Тревожно стучало сердцепри мысли о будущем своего парохода. Что с ним сделает новоявленный судовладелец?
Правда, Атаманов обещал за пять лет купить двадцать  новых судов. Но это оказалось блефом для прикрытияактивной распродажи движимого и недвижимого имущества. На металлолом сбывали живые суда.
Капитаны-акционеры долго добивались проведения собрания, чтобы выяснить,куда делисьпрославленные транспортныерефрижераторы и плавбазы?
-Пропил я их! Ну и что? –с ухмылкой сказал Атамановна состоявшемся наконец собрании.- А что я должен был делать с ржавым железом?
Всезнали, что в составе Рефтрансфлотабыли не только старые, но и новые суда. А когда заработали мошеннические схемы реализации атамановского «ржавого железа», то продаваемые суда полностью укомплектовывали. На них устанавливали оборудование, снятое с ещё работающих,но уже обречённых,как горько шутили моряки,«пойти на иголки».Данилин не мог осмыслить происходящее. Всё смешалось в большом российском доме, который он достойно представлял в иностранных портах. Какой-то оверкиль произошёл с великой державой. Ушла на дно власть Советов вместе с рулевым - партией. Бывший комсомольский вожак базы, выкравший взносы молодёжного плавсостава,сидел не в камере, а в кабинете начальника Рефтрансфлота хозяиномакционерного общества.Не нюхавший штормового моря бизнесмен напялил на себя форму, равную адмиральской по категории военного флота.Красиво в ней выглядел богатый нувориш, обрекший на страдания тысячи моряков. Оказавшись вне дел, капитаны устраивались вахтенными в порту на баржи, сторожами на стройках. Одного прославленного коллегу Данилин увидел с лопатой у гостевого дома рыбного олигарха.
Он не решился выяснять, что за работу получил его старый друг, только, появившаяся в последнее время иголка у сердца, дала о себе знать. Здоровье никогда не подводило его, а тренированное тело всегда оставалось в хорошей форме. Но в этом теле был слишком чувствительный дух. Душа страдала от происходящего – с его экипажем,судном, промвооружением. Не защищают от стресса мускулы. Говорят же: короток век капитанов. Работавший с ним в Северной Атлантике Андрей Пальчевский умер от инфаркта во цвете лет, прямо на промысле. А сколько преждевременно ушло тех, кого не знал лично…
Как-то,  взглянув на рыбью голову свыпученными глазами, Данилин вспомнил ослепшего при аварии электромеханика Митерева. Подумал: чего только не отдают моряки рыбе? Глаза, руки, ноги… Однажды, на улице Пролетарскойон присоединился к знакомым рыбакам, несущим безногого радиста в его инвалидный «Запорожец». Он хорошо знал этого талантливого парня, оживлявшего любую радиотехнику. В тот раз друзья поехали с ним в контору. Ему хотелосьлично повидаться с руководителем по вопросу давно обещанного жилья. Но,узнав, о чём собирается говорить с ним радист, новый руководительзаявил:
-Мало ли чего тут до меня наобещали. Я за слова прежнего начальства ответственности не несу. Дел тут и без того много.
Пришлось нести инвалида обратно.
-Хотел я посмотреть в глаза человека, не помнящего родства с моряками, - сказал расстроенный радист.
-Доллары его родня, - заметил один из друзей,помогая усадить его в кабину «Запорожца»..
О, времена! Никогда в управлении не была так ощутима атмосфера отчуждения.Более двадцати лет возглавлял «Рефтрансфлот» Николой Иванович Студенецкий – отец родной рыбаков. Человек-легенда. С его именем связано становление Калининградского морского рыбного порта, Управления экспедиционного лова,освоение Северной Атлантики, новых траулеров,крупнотоннажного транспортного флота. Сам возглавлял первую экспедицию СРТ за Полярный круг. Сам провожал экипажи на промысел, встречал в порту после рейса.Ценил и любил Николай Иванович рыбаков. И это любовь было взаимна.
Пришли другие времена. Его место после ухода на пенсию несколько лет занимали достойные по знаниям и призванию моряки, пока это кресло не занял  антипод Студенецкого – Атаманов.
Данилин смотрел на него со стороны и поражался. То, что он знал об этом человеке, лицо не отражало. Напротив, молодцеватый судовладелец располагал к себе улыбкой, ясным взором, учтивой, образной речью. Хамелеон, думал Данилин, и это вызывало только жжение в груди.Кто бы мог подумать, какие плоды даст тот самый, рождённый под солнцем демократических перемен, рынок. Данилин пытался это осмыслить, нарушая сон бесплодными раздумьями. Однаждыон увиделто ли сон, то ли явь, полный аллегорий: старый заброшенный пруд и мелкая какая-то рыбёшка — авантюристка. Поймал её на червячка рыжий рыболов–любительи поместил в аквариум к золотым рыбкам – жадным и хищным.А потом разбросал рыжий своих питомцев по разным морям-океанам, о чём Данилину и рассказал. Паршивую рыбку, выловленную в пруду, закинул он в антарктическое море. Стала она пожирать криля и обернулась китом. Мелкий криль – питательный рачок — обернулся акциями, а кит – троглодитом. И глядит теперь на негоатамановскими глазами.
-Убийца! – хочет и не может, задыхаясь, выкрикнуть Данилин во сне.
Только вчера проводили в последний путь еще одного капитана, сердце которого не выдержало прощания со своей плавбазой. На поминках говорили об убиении живого: флота, мощной рыбной отрасли.
Одно дело расставаться с пароходом, защищая родину, другое – обогащая авантюристов, думал Данилин, вспоминая рассказы об обороне Севастополя в Крымскую войну. Так телами кораблей спасали город. Снимали вооружение, сворачивали паруса. И тогда моряки плакали,затапливая свои корабли, на колени опускались, целуя палубу.
А тут особый случай. Над тобой, капитаном, покорившего три океана, прошедшего от полюса северного до южного, тонувшего и спасавшего других, кормившего рыбой страну, поднялся ничтожный человек, ничего не сделавший для общества, обокравший пять тысяч моряков и погубивший флот.
Неприязнь к нему росла и обжигала душу. Как-то, оказавшись за соседним с ним столиком в ресторане, Данилин с брезгливым любопытством наблюдал, как он пересыпал дорогие угощения анекдотиками, которые «челядь», включая знакомых журналистов и депутата, проглатывала с восторгом.
- Вот оно – лицо новой жизни! Или одна из гримас? – подумал Данилин и, обругав себя резонером,покинул ресторан, впервые превысив свою обычную норму спиртного, так и не избавившего его от тяжких раздумий.
Когда началась чехарда с флотом, беспокойство за судьбу своего парохода выбило его из привычной колеи. Судовой врач Игорь Вейс обеспокоился появившимися скачками давления у капитана,здоровье которого раньше было «хоть в космос». Заметил, что тот впадает в уныние, забросил бег и занятия с гантелями:
-Уныние, Евгений Ильич, один из грехов смертных. Не будем терять бодрость духа!
-Не будем, - согласился Данилин с грустной улыбкойна посеревшем лице, - а как ты думаешь, чем откупились те, кто заповеди не блюдут?
Вейс не сразу нашёлся с ответом. А потом заговорил о невероятном, ставшем очевидным.Разложили по полочкам. Труд владыкой мира не стал. Владыкой труда стал капитал. Народ разочаровалсяи сдался.Доктор вынессвой политический диагноз:
-Идёт оболванивание народа на новом витке демократии!
-Да не было её никогда и не будет! Демос с древних времён только дурачили свободой.
В море он часто задумывался о курсе, что держит страна.Но куда направлен нос кормчего? В какие туманные дали?
Мельком он видел президента Ельцина. Монументальный, значительный – таким запомнился. По речам – свой,душа нараспашку, понимает, что людям надо. И утверждаетвнятно: рынок даёт возможность каждому реализовать свои способности, счастье каждого в собственных руках и мозгах.Да, всё так просто и понятно. А в реальности всё запутано и невнятно. Что тампо курсу впереди? Знает ли он сам, куда ведёт страну?
Но, чёрт побери, почему всё что творится с этимполукриминальным переделом собственности не колышет капитана, подставившего корабль социализма лагом к волне приватизации всего самого ценного, созданного трудом и потом миллионов.
В областной газете — «Калининградской правде», под рубрикой «Тени рынка» он читал корреспонденции Олега Иванова о вопиющих фактах присвоения собственности,ваучерном мошенничестве, откровенном обмане ещё существующих трудовых коллективов. Но в отличие от времени, когда газета была органом обкома партии, ломающим горб зарвавшимся чиновникам, теперь сила печатного слова вылетала в гудок паровоза,несущегося в капитализм с нечеловеческим лицом. Правоохранителиохотились за мелкими хищниками, делая вид, что не замечают крупных и жирных.
Данилину никогда не было дела до политики.  Если что и не нравилось, помалкивал, дорожа визой.  Ему кое на что в прежние годы открыл глаза Солженицын, повесть которого «Один деньИвана Денисовича» прочёл в «Новом мире». Но, видно,партийные идеологи спохватились и притормозили откровения свидетеля репрессий коммунистического режима. А хотелось узнать больше о том, что происходило в «резервациях»ГУЛага. Тогда Данилин втихаря покупал в инпортах книги «крамольного» автора, читал их в рейсе, а перед заходом в родной порттопил, шепча: «Прости, дорогой Александр Исаевич».
В острые девяностые годы всё перепуталось. На переходе из века в век жизнь в родном  отечестве менялась на глазах. То, что восхищало за границей — недоступное на родине, дефицитное, привалило в страну, будто переживающую ренессанс НЭПа — с импортом, «челноками»,бедняками и богачами.
И вот это «счастье» пришвартовалось к нашему причалу. Стало ли радостней жить?Однозначно он не мог ответить. С одной стороны,ушёл тот тягостный застой, который в море не был сильно ощутим, но давил на берегу во всех сферах жизни.С другой, теневой стороны – чёрте что творили выросшие под солнцем демократии бессовестные и подленькие её плоды. Далеко за примером ходить не надо: большая поганка выросла рядом.
Когда-то Данилин прочитал у любимого писателя Виктора Конецкого, что капитан имеет два тела – своё и своего корабля. Красиво сказано. Он любил все суда, на которых доводилось ходить, каждое по-своему. Расставался легко.Исключениемстал «Куршский залив». Глядя на стоящий ещё на кильблоках этот ТР, его сияющую белизной надстройку, свежевыкрашенный корпус, искрящийся под лучами солнца, ему представилось, как они будут ходить по морям–океанам, как этот девственный корпус обрастёт ракушками и потом будет очищаться в каком-нибудь доке. А до спуска на воду он готовил судно, как невесту на свадьбу, устанавливая богатое приданое в виде современных навигационных приборов, палубных механизмов… Тогда впереди были ходовые испытания,  а теперь позади  тысячи миль в разных широтах Мирового океана.
О том, что и его судно обречено, он догадался, когда поступила команда передать электропогрузчики рыбному порту. Понял: начинают раздевать.
Главный капитан сообщил Данилину, что его направляют в индийский порт Мумбай. Рыбой в этом рейсе не пахло. Пахло гарью плавящегося металла горящихсудовых конструкций. Экипаж минимальный – только на обслуживание ТР во время перехода. Возвращение самолётом. Кому передать, что оформлять, расписано пошагово.
-Будет новый судовладелец? – спросил Данилин, ещё на что-то надеясь.
 –Да, конечно, его продают.Тебе могу сказать,сам понимаешь, без огласки, продают на металлолом, - ответил главный.
- Надеюсь, ты поймёшь: я не пойду в этот рейс, не поведу его в последний путь. Это выше моих сил.
«Надо пережить эту утрату», внушал себе Данилин, делая прощальный обход судовых помещений. Он и сам себе не мог объяснить, зачем устроилсебе такое испытание. Болью отдаются воспоминания, куда не бросишь взгляд. Всё оживает, наплывает картинамипережитого в морях, работы, лучше которой в его жизни не было и уже не будет.
Двигаться вдруг стало тяжело.Переборки как бы накренились, сдавливая ему грудь. Глянул в иллюминатор – в зеркале воды отражались портальные краны, они крутили своими стрелами, как шеями жирафов, которых когда-то видел в Африке.  Потом будто иллюминатор захлопнулся, в глазах потемнело и неожиданно уже в ярком свете он увидел на гребне высокой волны спасённых им в Бискайском заливе моряков. «Что-то у меня с головой», - сказал себе. Решил успокоиться, отогнав печальные мысли.
В памяти всплыли слова известной песни: «Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг» …
А они сдаются без боя. Не сдаются, а поддаются, не понимая, что их облапошили. Или понимая? Так много запоздалых мыслей промелькнуло у него в голове. От этих мыслей и вопросов к себе Данилин отяжелел так,что даже ноги стали ватными. Он с трудом поднялся в ходовую рубку, погладил штурвал, телеграф,ладоньюпровёл по экрану локатора. Затем спустился в свою каюту, налил в бокал немного коньяка, опустился в кресло. И тут он почувствовал, как острая боль разрывает грудную клетку, вызывая ощущение вгоняемого в тело огромного кола. Его стон слился с гудком отходящего от соседнего причала траулера…На борту в этот час был только вахтенный матрос.Неизвестно, сколько времени он пролежал. Его нашел вернувшийся за своими вещами судовой врач. Он и вызвал «скорую», оказав первую помощь, спасшую его.
Тяжёлый инфаркт миокарда.Шанса выйти из него практически не было, сказали потом медики. Между тем он быстро пошёл на поправку, удивляя врачей. Тем более, что сам к этому не прилагал усилий. Лечащий доктор Кравец заметил его постоянно угнетённое состояние:
- Вы, Евгений Ильич, нам не помогаете, вы на стороне болезни. Парадоксально, что она отступает. Понимаете о чём я?
- Понимаю. Но как вам объяснить… Есть у меня другая  неизлечимая болезнь. Она связана с моим вторым телом. И пока вы лечите меня, второе тело моё – плавится, горит в заграничном крематории, и душа моя сгорает вместе с ним.
- Понимаю и многое знаю от моих пациентов. Мне рассказалаПелагеяПоликарповна о вашей любви к пароходу. Боюсь, что происходит непоправимое, уходит мощная рыбная отрасль нашего края, страна несёт невозвратимую потерю. Жалко, обидно… А ничего не поделаешь… Теряем много дорогого. Но, как бы банально это не звучало, нет ничего дороже жизни человека. Сегодня ваше здоровье дороже вашего судна.
Возвратившиеся из Индии члены его экипажа не знали, как доложить ему о кончине «Куршского залива». На их глазах раздевали догола пароход и начались работы по резке его металлических конструкций. Но по пути в больницу решили сказать только, что оставили судно на судоверфи, и что там дальше с ним будет ещё непонятно.
Данилин облегчил им задачу, заговорив на другую тему:
-Как там погода? У нас, видите, как поливает.Калининград вечно что-то оплакивает.
-Там от солнца деваться некуда. В порту, на судоверфи ещё кондишены спасают, а в городе хана. С нашими командировочными в кафешках не отсидишься, - сказал старпом,выкладывая на стол фотографии, - Но нам-то ни мороз не страшен, ни жара. Мы мумбайскую экзотику засняли во всей солнечной красе.
Данилин с интересом стал разглядывать фотографии достопримечательностей индийского города. Было много крупных  планов, только судоверфь была снята,видно,с высокой точки. Он сразу же выхватил взглядом надстройку своего «Куршского залива», хотя названия не было видно. Представил, как сияетона в ослепительных лучах. Старпом заметил, как он погрустнел, попытался что-то сказать о судне:
-Пока ещё решается…
-Не надо деталей,ребята. Всё было решено ещё в Калининграде.Решено и подписано, - капитан сложил фотоснимки стопкой, сверху положил вид судоверфи. –Я-то выжил. Не судьба мне сгореть вместе с ним. Не та ситуация, когда уходишь на дно вместе во своим пароходом. Не получилось. Очень жаль…
Вошёл доктор Кравец. Сказал с сочувственной улыбкой:
-Пора, друзья, пора.
Данилин придержал фото судоверфи, спросил:
-Можно, побудет у меня?Когда все ушли, долго всматривался в ряд надстроек. Сосредоточился на родной, оживляя в памяти рубку, свою каюту… Посмотрел в окно на капли дождинок, ни к кому не обращаясь, сказал:
- Небеса плачут …
И в этот момент на грудь накатила тяжесть, подобная испытанной на судне, когда делал прощальный обход. Его понесло на гребень волны, и рука опустилась на телеграф, это была тревожная кнопка. Он ещё успел её нажать…