Подонки Ромула. Роман. Книга третья. Глава 63

                ГЛАВА LXIII.

      А неутомимый Цецилий Помпониан все мчался вперед в плотном кольце гладиаторов. И цель была близка - сто стадий каких-то!
     Проносясь мимо Ариция, дремавшего в плоской низине, слева от дороги, глянул в сторону озера Неми. Зеркальная гладь сверкнула на мгновение в просвете, охватившего озеро почти вкруговую, высокого гребня гор, за рощей и храмом Дианы Арицийской, о котором он даже в том сне вспомнил. Ведь помимо красоты необычайной, что-то таинственное и притягательное в непростом этом водоеме ощущалось… Как и в древних, варварских обрядах девственной богини. Жрецом ее мог стать лишь беглый раб, убивший своей рукой прежнего жреца. Поэтому здешний жрец Леса всегда опоясан мечом. Ожидая нападения днем и ночью, он всегда готов защищать свою жизнь. Но мог ли защитить ее старый тот эфиоп от, напавших на него одновременно, Куриона, Антония и Целия Руфа?
      О занятии жалкой его лесной синекуры они, конечно, и не помышляли. Тогда уже, в консулы да преторы метили. Но цекубское дармовое в голову ударило, кровь молодая взыграла… Вот Марк и полез на дуб, срезать росток омелы - Золотую Ветвь1. Срезал и бросил вниз Целию, а тот… Самый, конечно, дерзкий из них, стал тыкать ею в лицо эфиопа, пока не вынудил старика плачущего обнажить меч. Этого и добивались! То по очереди на него нападали, то втроем…  Целий, и через десять лет, хохотал - так им тогда весело было! А кто смертельный старику нанес - разве упомнишь? Жрецом, во всяком случае, выбрали Куриона. У него, мол, и имя подходящее2… На шее эфиопа мертвого мешочек тот кожаный с амулетами младенца к Молочной колонне брошенного, и нашли!..
    А годы спустя, здесь же, прогуливаясь в роще с Цицероном, прижатый доводами его, что называется к стенке, он вынужден был признаться, что в глубине души не отрицает влияния всевышних богов на мировые судьбы, но публично никогда этого не проявит, чтобы не быть осмеянным, образованными людьми за столь нелепое суеверие…
    Но вот уже и храм, и роща та, и озеро остались позади. А Цицерон казненный, разве что, на том свете, тайну его кому-то выдаст… Над дорогой нависала, высочайшая в Лациуме, Альбанская гора. И от подножья ее, взлетали из зарослей олеандра, испуганные топотом конским, мелкие пташки - воробьи, то ли трясогузки…
   «Ну, а воробьи, синицы и прочая пернатая мелочь во сне - это, само собой, беднота, чернь. То есть, пустая смута, - вспомнил вдруг Аттик.  - Скорее всего, гладиаторы беглые. И тот же, козел похотливый - Эпирот!.. Недаром, Геркулес вознегодовал, заметив, как кощунственно воробей тот в кроне священного Лотоса порхает. Не иначе, Помпониоле, к сокровенному самому его допустившей, пастушке простодушной моей, посочувствовал. Ведь лотос означает женщину зажиточную, ибо он так раскидист; и пригожую, ибо он красив. Но и доступную, открытую, как бы, всем ветрам, потому что лотос всегда на виду и такой высокий. Но наш-то Лотос, на форуме, почти зачах, по причине древности свой дивной. Вот и дочь моя сохнет, увядает, бедняжка, от недостатка ласки мужней и любви!»
      За Альбанской горой, среди невысоких холмов, слева от дороги, уже можно было разглядеть Велитры захудалые…
     «Родовое гнездо Октавиев, дед Гая нашего, то ли ростовщичеством мелким, то ли скупкой электората на выборах промышлял. А ныне семейка эта… Всем миром заправляет! Выходит, правы греки, когда говорят, что самые прозорливые люди на свете - ростовщики да менялы. Видят медь сквозь золото и серебро!»
     Дальше, за пересекавшими дорогу речками Астурой, Нимфарисом и Уфенсом, виднелись совсем уж непритязательные, Кора, Норба, Сетия и, чуть дальше от дороги, Сигна - родина сигнийского знаменитого, что так хорошо при несварении желудка помогает…
    А справа, прямо у обочины, - многочисленные строения неизбежного приюта всех, путешествующих по Аппиевой дороге, на всю Италию славных ненасытными своими клопами и большими черными тараканами «Трех Таберн». Для Аттика местность эта никакой новизны не представляла, вот и смотрел вперед невидящим взглядом, мысленно восстанавливая в мельчайших подробностях, вещий свой сон:
      «Геркулес, сам, либо как статуя - всем, можно сказать, к добру, кроме отъявленных негодяев. Если только с ним не соприкасаться, ничего у него не брать и, вообще, держаться на расстоянии, чтобы не мог он сновидца к тяготам и невзгодам житейским своим приобщить. Я же, и вовсе, над головой его пролетел - никаким бедам земным не дотянуться!.. А то, что он кулаком грозил - явно к счастью. Если боги во сне угрожают или делают что-либо страшное, значение этого наяву всегда противоположно. А ласточки?.. С тем, что они означают безвременную кончину, неутешное горе и скорбь, ибо по преданию, от таких несчастий ласточка-Филомела и явилась на свет, в корне не согласен. Хотя Александр из Минда и сам Дионисий Гелиопольский полагают, что мифу тому кошмарному о Прокне и Филомеле2 следует верить на том основании, что если это и вымысел, то люди принимают его на веру. И если душа  хочет возвестить нам, что сбудется нечто схожее, то она, посредством ласточки намекает на предание то во сне. Но любой здравомыслящий человек вправе усомниться. Поскольку -  софистика чистая! На практике решает не убедительность рассуждений, пусть и безупречных логически, но реальный опыт сбывшихся снов. На основании чего, смею утверждать, что сон с ласточкой - вовсе не дурной. Если, конечно, ласточка не меняет во сне природной своей окраски! Ибо голос трудолюбивой пташки сей - не надгробный плач, но побудительная песнь, зовущая нас к труду. Что явствует из следующего: зимой ласточки не летают и не поют - и земля, и море, и люди, равно как и все животные в эту пору бездеятельны.  Но когда приходит весна, ласточка является первой. И поет не вечерами, а на восходе солнца, всех пробуждая и напоминая о предстоящих заботах. Стало быть, ласточка - к добру для работы и всех трудов. И, особенно, для женитьбы, ибо предвещает жену верную, домовитую, истинную римлянку и не чуждую муз. Что касается меня лично… Ну, о какой кончине безвременной может идти речь? На восьмой десяток перевалило! Вот только Филомела!.. Отрезанный ее язык! Неужто, ласточки, такие невинные с виду, с Магией, рыжей  той шлюхой, пророчески связаны?!»      
    Даже помыслить о том, не хотелось!.. Сразу перешел к толкованию следующего момента - древних героев.
    «Навий, Тит Татий, Камилл, как и статуи их, то же значение имеют, что и боги, уступая всевышним лишь в силе воздействия, меньшие блага и горести предрекая. То, что грозили и ругались они по-страшному, конечно, к добру! Но униженные, тем паче, малорослые, убогие герои означают, что, лишенные заслуженного почета и подвергающиеся поношениям, они находятся вблизи от дома сновидца и тот обязан возобновить их культ, воздав подобающие
каждому почести. Ну уж, нет! - он даже губы поджал. - Одному за всех отдуваться?! За юнцов наглых, за толпы отпущенников глумливых и легионы дерзких рабов, которым на прошлое славное наше начхать?! Может, опять Рим покинуть, чтобы подальше от позора этого пребывать? Заполонили Город монументами - ни пройти, ни проехать! А то, что не одни птицы бесстыжие, но и двуногие твари в злокозненности своей норовят памятники те и источники святые загадить - никому дела нет?!»
     На дороге, до самого Аппиева форума, который уже можно было разглядеть за тремя горбатыми мостиками, поражало отсутствие каких-либо признаков нормальной жизни - ни путников мирных, ни гордых матрон с сопровождающими, направлявшихся обычно в роскошных, мягких повозках к излюбленным местам отдыха на взморье или возвращающихся после отдыха в Город; ни двуколок, ни ломовых телег аграриев, полнящихся дарами садов и огородов… И на канале не было ни плотов ни тянущих их вверх-вниз мулов, ни пьяных вечно лодочников. Попрятались в сарайчики свои, хлещут отраву самодельную и не высовываются?..
    Даже экзотических заморских грузов из Таррацины, без которых Рим и дня не мог прожить, нигде не просматривалось. Будто не только сухопутный, но и все морские пути перекрыты преторианцами, пешими и верховыми, заполонившими дорогу, словно в предчувствии боевых действий - сплошные красные плащи да черные перья!..
    Издали отыскал глазами четыре повозки, груженные свитками, которые въезжали на мост через Нимфарис, медленно продвигаясь в сторону «Трех Таберн». Но стоило ли мчаться к ним, сломя голову, сквозь цепи вооруженных гвардейцев, а там еще и на вопросы опционов мелких и замыкающих всяких отвечать? Так или иначе, скоро здесь будут. И непременно у харчевен остановятся. Не бывает так, чтобы кому-то из возчиков или конвоиров не захотелось перед дальней дорогой выпить чего-нибудь или же перекусить - когда еще до Рима дотащатся? По невыносимой такой жаре!..
     Солнце, и в самом деле, припекало немилосердно и, отражаясь в застывшей воде канала, слепило глаза. Дорожная пыль, которой он изрядно наглотался в пути, поскрипывала на зубах, и во рту так пересохло, что тоже захотелось хоть глотком холодного чего-то горло смочить, хоть ненадолго укрыться на веранде тенистой от адской  жары…
     Тем более, что углядев, приближавшуюся голубую с серебром кавалькаду,
управляющий всеми этими клоповниками, недавний его отпущенник и верный клиент Гарпократ, выбежал на дорогу и приветствовал обожаемого патрона воздеванием рук к небесам и низкими земными поклонами.  Поскольку все это хозяйство придорожное, приносившее, хоть и не баснословный, как в банках, но стабильный доход, было лишь записано на Гарпократа, в действительности же, еще со времен последних еще со времен последних проскрипций, Аттику перепало..
     «А во сне, солнце, если оно восходит с запада, делает все тайное явным. Даже  и то, что казалось надежно сокрытым…» - думал он, щурясь на канал, пока трое гладиаторов, под бдительным присмотром Админия, со всеми предосторожностями, снимали его с Орка. - …К добру же оно тем, кто ждет гостя с запада, знаменуя, что тот уже тронулся в путь. Для остальных же означает препоны во всяком предприятии и для всякой надежды, не давая довершить то, на что человек решился…»
       И, даже поднявшись на веранду, и расположившись в уютном кресле, под сенью ласково шелестевшего векового платана, ополаскивая руки и лицо в кратере с прохладной водой, в которой плавали лепестки жасмина, он не прерывал научных своих изысканий:
      «В самом деле, когда солнце, видимым образом, движется вопреки естественному ходу вещей, оттого страждет все мироздание и всякая его часть. Сновидец, как микрокосм, заведомо является малой его частью. Но это - свыше предупреждение. А изнутри? Ведь любое извержение из тела - крови, пищи, семени, нечистот - бедным во благо, а богатым - во вред. Ибо бедняки ничего не потеряют, а имущие, чего-нибудь да лишатся!.. К тому же, извергать пищу через рот, означает вред от недостаточного питания тела. Голод мне не грозит. Тут, видно, другое подразумевается… То, что любое облегчение тела на улице, на площади людной или же в общественных банях, а уж, тем более, в храме, даже тех богов, существование которых не признаешь, - всего опаснее, ибо предвещает великий срам и убыток. И, опять же, что тайное станет явным, и что сновидца будут ненавидеть. Ведь запах!.. Любой сильный запах во сне означает, что тайны будут раскрыты. Запах ничем не скрыть!..»
    Склонился над кратером и, чтобы перебить мерзкую вонь, словно просочившуюся из кошмарного сна в светлую, золотисто-зеленую, безмятежную эту реальность, глубоко вдохнул тонкий аромат, только что сорванного для него, жасмина. Не помогло. И от резкого контраста ощущений, мысль его обострилась, еще тревожнее сделалась:
    « Неужто, и блуд Помпонии, и письма злопыхательские, и осквернение
колодца Ютурны, и пирамиды мои финансовые при взимании налога на гражданство, и поклеп на зятя - все, все всплывет? Подумать страшно! Я
ведь и проснуться не успел, а блевотина начала сбываться! Тайное послание мое в Ардею, те самые негодяи, которых оно на смерть обрекало, прочли и от кары справедливой временно уклонились - надо бы охрану дома усилить! Хотя… Если учесть, как меня там, у храма Кибелы наизнанку выворачивало - никакая охрана не спасет. Да еще яйца!.. Кому же не ведомо, что яйца лишь поварам, лекарям да живописцам, тем, кто прямой доход из них извлекают, на пользу? Для всех прочих, когда яиц немного, означают мелкую прибыль, поскольку они сытны. Но когда их много - заботы, тревоги, нередко и тяжбы. Но, прежде всего, - раскрытие тайн, потому что из яиц куры являются, которые всюду роются и все спрятанное добывают. А мелкие гады, такие как фаланги, гидры и ящерицы, означают людей незначительных и презренных, но способных, однако, причинить вред… Тут и гадать нечего! Ящерица, та самая рыжая шлюха и есть! Как же старательно она яйцо то высиживала! Чтобы курица поскорей вылупилась и все потаенное, мне на погибель, разрыла! Одно к одному! С какой стороны на сон тот ни взляни…»
     Даже кальда медовая облегчения не принесла. Лишь пыль скрипучую с зубов смыла… Отставив недопитый фиал на стол, встал, прошелся в задумчивости, вдоль тенистой веранды.
     «Гай на колонне ростральной, с трезубцем и сетью его гладиаторской, - совершенно без пользы. Для рабов цари и властители обозначают хозяев, а для свободных - богов. Но Гай-то в мою сторону и не взглянул. От горлинки  - ясно! - что от Ливии своей отбиться пытался. Выходит, всевышним до меня дела нет? Может, и к лучшему… А вот  сети, тенета всевозможные и, вообще, любое охотничье снаряжение - дурной знак. На благо лишь тем, кто ищет потерянное либо преследует беглецов. Им такой сон предвещает успех поисков. Для всех остальных, переплетения сетей, означает противодействие в делах, а также опасности и козни. Ведь охотничье вооружение, как и гладиаторское, создано на погибель. Всегда лучше видеть с таким снаряжением себя самого, поскольку лучше, все же, самому причинять вред, чем терпеть его от другого».
     И тут Гарпократ ткнулся к нему с финансовыми ведомостями:
     - Позволь за текущий месяц отчитаться, добрый мой господин!
     - У тебя штырь в заднице, что так неймется?!. - рявкнул на него Аттик и тут же улыбнулся ласково. - Или украл сверх меры?
     Зная хозяина еще с Эпира, улыбки этой Гарпократ более всего и опасался. И хотя свободному гражданину Рима безводная, как и голодная диета, как бы и  не угрожала, трактирщик побледнел - и римский гражданин внезапной смерти подвержен. С иными клиентами Аттика такое уже случалось. И концов сыскать не смогли…
       - Что ты, господин, в мыслях не было! Ни квадранта! - он снова ткнул
хозяину свои отчеты. - Сам взгляни!
       Но Аттик устало отвел его руки с табличками:
       - В Риме отчитаешься. Как положено, Алексию! -  огляделся по сторонам и хотя, кроме них, на широкой веранде никого не было, понизил голос до шепота. - Что здесь произошло?
       Трактирщик вздохнул с облегчением, ощутив себя в безопасности - до календ далеко. За это время, если поднапрячься, любую недостачу можно покрыть. Но Аттик торопил:
      - Что видел?
      - Все, достойнейший! И слышал кое-что! - Гарпократ скользнул поближе и тоже зашептал, тревожно озираясь. - На этой самой веранде они совещались!.. Подкрепляясь, перед тем, как на гвардейцев напасть…
       - Чтобы арестанта похитить? - Аттик приник к трактирщику почти вплотную.
       - Именно! - утвердительно кивнул Гарпократ. – Чего бы это не стоило! И плыть с ним прямо в Египет!..
       Аттик пристально всмотрелся ему в глаза:
       - А кто они не узнал?
       - Разбойники! - таинственно шепнул прямо в ухо ему трактирщик. – Вепрями себя называли. А главаря своего Легатом!.. Кличка такая, видать… Какой из него легат? Головорез отъявленный. – и провел пальцем по левой своей щеке. - Шрам вот такой, через всю рожу!.. Но не из простых. По манерам - чисто патриций!
      - Светловолосый?! С голубыми глазами? - Аттик обеими руками ухватил трактирщика за плечи и сильно встряхнул.
      - Рыжеватый. Только глаза не голубые, а… - Гарпократ задумался на мгновение и уточнил. - Как Адриатика наша перед бурей!..
      «Вот он проклятый сон! Врагу не пожелаешь! Неужто, Луцилий, сосед мой бывший по Квириналу?! - молнией испепеляющей сверкнуло перед глазами зловещее, изуродованное глубоким, косым шрамом, лицо. И тут же погасло. Но уже никаких сомнений не осталось в том, что именно Луцилий, главный теперь приспешник Антония, гвардейский конвой перебил. - А если бы я подвернулся?» - подумал он, холодея, и почувствовал, что не может дышать. Оттолкнул трактирщика:
      - Иди… Гар.. пократ!..
     Грек сунул таблички за пояс и юркнул к выходу, благословляя всех
олимпийских богов - от беды подальше. Уже спускался бодро по лестнице, когда патрон его окликнул:
     - Постой!
     Гарпократ, в панике, втянул голову в плечи и медленно обернулся.
       -  Гвардейцев, всех, кто пожелает, кормить и поить бесплатно. Так в объявлении, у входа, большими буквами и напиши:
   «ОБСЛУЖИВАНИЕ ОТ ЩЕДРОТ РИМСКОГО ВСАДНИКА, ТИТА ЦЕЦИЛИЯ ПОМПОНИАНА»
   Трактирщик ухватился рукой за перила, чтобы не упасть, да так и застыл, глядя на хозяина округлившимися глазами.
     - Ты хорошо меня понял, Цецилий Гарпократ?! - строго спросил Аттик.
     - Как не понять? Коль ты повелеваешь, добрый мой господин! Все сделаю! В точности как ты сказал. Лечу объявление писать! - и умчался, перескакивая через три ступени, едва не задыхаясь от свалившегося на него счастья, шепча греческой скороговоркой. - Боги всеблагие! Кто же из вас мне его послал?! Сколько же я теперь на преторианцев этих спишу! И выпивки лучшей, и еды, и перебитой посуды! Даже переломанных в их, якобы, драке, скамеек и столов! Сам скоро уедет. А это же!.. Состояние целое! Ну, держись, Алексий, крыса экономическая, долго же тебе абаком своим щелкать придется!..
      Оставшись в одиночестве, Аттик подошел к краю веранды, с которой хорошо видна была и дорога, и, подъезжавшие уже к харчевням, возы с манускриптами, и Аппиев форум, где в страшной суматохе еще какие-то телеги загружали.
    «Рыночная площадь и, сама по себе, беспорядок и сумятицу предвещает, так как на ней всегда толпится народ  - подумал, возвращаясь невольно, к толкованию вещего сна. - Если же площадь рынка засеяна, то для каждого это означает, что она ему недоступна, независимо от того, что на ней произрастает. Но конопля!.. Самый, что ни на есть, вредный злак  для тех, кто страхом томим, ибо предвещает страх еще более мучительный и невыносимый. Рабам и беднякам она сулит испытания и пытки. Коноплю тоже бьют, выкручивают и треплют. А богатым она приносит нужду и лишения. Пенька предвещает то же самое, но с большей силой, означая страшные пытки и накрепко стянутые путы. Лишь для тех, кто коноплей да пенькой на жизнь зарабатывает, она никакой угрозы не таит… Мясники же на рыночной площади, разделывающие туши, всем предвещают беду, а тяжело больным - смерть, ибо возятся с трупами, при том не оставляют их в покое, но разрубают на части. Богатым такой сон предсказывает не только опасность, но и крупный  ущерб, потому что народ мясо расхватывает. А когда терзаешься страхами, сон такой, как и конопля, означает страхи еще большие. И только долги он уничтожает, так как мясник рубит и рассекает  все на части. Но долгов у меня нет. Выходит, это мне должники денег не вернут! Да за что же кары такие со всех сторон?! Душа предостерегает! Но почему так поздно?!  Вот, говорят - предупрежден, значит, вооружен. Чем? Отчаянием? Бессилием собственным? Как от грозных знамений таких уберечься? Зарыться, кротом в землю и не дышать? Но, по всему видно -  ничего не утаить, раскопают!  Разве укроешь бойню, к примеру, городскую, когда от нее на всю округу бойней несет? Не зря великий хитрец, Гай Юлий, всем смертям предпочел внезапную. А мне - как быть? Дожидаться пока все достояние мое, как свиней во сне, по частям растащат и от меня самого куски отрезать начнут? И ведь, судя по всему - не за горами! У подножья Авентина, будущее это, яснее ясного, приоткрылось! Амбары, ямы зерновые и прочие хранилища - что означают? Жизнь, жену, имение сновидца. Если они повреждены или рухнули - хуже быть не может! Кал же человеческий, в больших  количествах перемешанный, сулит тяжкие и разнообразные беды… Как он приснится, лучше из дому, и вовсе, не выходить!  А ты, безумец, по консульским дорогам скачешь!..»
     Впрочем, скакать больше пришлось. Резкий командный окрик послышался от дороги, и телеги со свитками встали прямо напротив веранды. Соскочив с коня гвардейский трибун, не обремененный ни годами, ни опытом жизни, как и сынок Азиния, окинув недоуменным взглядом гладиаторов в голубых ливреях, решительно направился к ним. Но, при виде Аттика на веранде просиял благодушной улыбкой:
     - Вот так встреча!
     - Радостная, как всегда, радостная для меня! - двинулся к нему Аттик, уже на ступеньках, разводя руки для дружеских объятий.
     - Как и для меня, достойнейший Тит! - приветливо откликнулся трибун.
     Обнялись, трижды щеками друг друга коснулись - ближайшие соседи, как никак. Дороже иных родственников…
     - Да, дорогой! - в глазах Аттика еще светилась отеческая приязнь, но улыбка сразу потускнела. - Хотя повод, весьма печален. - кивнул в направлении Аппиева форума и горестно вздохнул.
     - Это точно. - Консидий тоже оглянулся в ту сторону. - Потери, как на поле брани. С нашей стороны пятнадцать трупов, не считая возниц…. Корникулярия, вообще, не нашли. - и кивнул в сторону канала. - Может, утонул, бедняга? - от этого предположения ему стало совсем тоскливо. - Все дно прочесывать придется… А какой весельчак был! И лекарь заодно.
     - Да. - грустно кивнул Аттик. - Марк, зять мой, все мне поведал…
     Трибун глянул уважительно, ведь речь зашла о самом Випсании Агриппе,
главнокомандующем, втором человеке в Риме после сына Божественного Юлия. Какие могли быть сомнения в том, что Аттик даже об исчезновении
тела Ювентия зятем своим могущественным оповещен? Вершителям судеб
на недосягаемых их высотах все ведомо.
     Удовлетворившись произведенным эффектом, Аттик решил брать быка за рога, не теряя времени:
     - И, представь, несмотря на годы мои преклонные  и крайнюю занятость неотложнейшими делами науки, уговорил мчаться сюда незамедлительно и тщательнейшим образом осмотреть конфискованные манускрипты. - кивнул деловито в сторону телег и, подступив к приутихшему от невидимого, но  дохнувшего вдруг ему в лицо, магического зияния столь властных вершин, Консидию, доверительно шепнул. - Для обнаружения тайной переписки опаснейших конспираторов!..   
    - Каких конспираторов?! - напрягся трибун, на всякий случай, быстро оглядываясь по сторонам.
      Но Аттик только беспомощно руками развел:
    - Прости, дорогой! И так слишком много сказано. Только на присущую тебе скромность и, известную всему Риму, порядочность твою полагаясь. - помолчал и строго добавил. - Как и на твердую приверженность законным властям!
     - Конечно, достойнейший, о чем речь?! - Консидий даже покраснел от смущения. - На меня можешь положиться. Слова никому не скажу!
     - Будем надеяться. - сухо кивнул Аттик. - Пожалуй, сразу и приступлю. - коснулся плеча трибуна, ласково отодвигая его в сторону, и двинулся к вожделенным телегам.
     Глянув ему вслед и на эти, доверху груженые, телеги, трибун заволновался, бросился вдогонку:
     - Тит, ты ведь и до утра горы эти не разберешь! Может, помочь?
     Аттик обернулся, решительно вскидывая ладонь:
     - Нет! - и качнул головой в сторону Рима. - Велено строжайшую тайну блюсти. – Так что… - он снова развел руками и умышленно назвал юнца не по имени, но уже без всякой фамильярности. - Прости, Лонг! Но сам я… Не уполномочен тебя допустить.
      Трибун, молча, кивнул, не в силах скрыть, обиду  и  разочарование. Аттик это почувствовал. Шагнул к нему, с простодушной улыбкой положил руку на плечо - не в его правилах было оставлять за спиной недовольных.
     -А ты передохни пока! - и кивнул в сторону веранды. - Выпей, закуси, освежись малость! Кухня и погреба тут, я слышал,  отменные. И соратников, всех кого хочешь, к столам зови! Расслабьтесь, воины! А платы с вас не потребуют - все за мой счет. И не стесняйтесь! С Гарпократом, хозяином здешним, я уже все решил.
      Конечно, от щедрого такого гостеприимства, после ночной тревоги,
скачки бешеной и страхов - что греха таить? - вполне естественных! В особенности же, после скудного сухого пайка под палящим солнцем - кто бы не возрадовался и отказался?