Пасхальные намерения

Здесь русский дух!
Здесь Русью пахнет…
(Слова из сказки)
*******************
Когда-то, рано ли поздно ли, но человек обращается к Богу. Мимолетно, может, не задумываясь, а может, обдуманно и серьезно. Севка, как обычный среднестатистический атеист, рожденный в СССР, не задумывался об этом. И тем более, на тему обращения Бога к человеку у него и мысли не мелькало. Бабушкина жизнь, в которой она веровала и молилась, и кусочек которой Севка видел сейчас, была наполненной трудом, горем, лишениями прошедшей войны и её молитвами к Богу.
Школьная программа не обращала внимания на такие понятия, как душа и дух. Упоминания о них остались разве что в старых сказках да в толстых книжках классиков. Севка, как подрастающее и читающее поколение, имел некоторое представление об этих словах, но не сроднился с ними. Его родители, будучи атеистами, частенько упоминали слово «душа», но другое слово, стоящее рядом с ним, - «дух», почему-то не произносили. Имелась ли метафизическая связь между этими незримыми субстанциями человеческого организма, науке было не известно, но однажды Севке пришлось задуматься об этом.
Народ верил в светлое будущее и стремился туда. Правящая партия, занимаясь ускользающим сельским хозяйством, тяжелой промышленностью и прочими очень важными народными делами, пустила на самотек ставшие вдруг второстепенными для неё два вопроса внутренней политики: национальный и религию. Пренебрежение вторым вопросом дало шанс наиболее и длительно угнетаемой в стране православной вере выжить.

Верила в то время в светлое будущее и группа недорослей с Западной стороны, часть из которых жила на улице, носившей название, посвященное первому вопросу внутренней политики партии. В принципе, жители Поселка не комплексовали по этому поводу: все вокруг были братья-славяне, поэтому если били, то били не по национальному признаку, а сразу – по лицу. Состав группы был близок по возрасту, разница была в один-три года. Все - завсегдатаи Большого Сеновала. И у каждого (да-да, давние традиции!) было свое уличное имя-прозвище. У компании, о которой пойдет речь, были такие: Баюн, Каскин, Джек, Пухлик, Рыжий и Севка-Тонкий. Прозвища были замечательные, как и их обладатели. Не сравнить же, конечно, с такими, рядовыми: Пусик, он же Пако, Муть, Молчун, Дрозд, Лис, Мало;й, Данила, Гера, Халера. Хотя Гера - наркотики тут ни при чем, и олимпийские боги отдыхают; а Халера - это просто Валера.

Старшим в этой компании был Баюн, получивший прозвище по фамилии и своей способности к ораторству, он его оправдывал всячески. У второго была особенная кличка, и виной всему случай: ходила однажды компания на раскопки в местах бывших боев и товарищу попалась ржавая каска. Очистил он её от мха и песка, нацепил, как есть, на голову, а она болтается. «Эх, не по Сеньке каска», - заявил он, и с тех пор получил кличку - Каска. Потом улица додумала, что каска - женского рода, а унижать достойного парня нельзя, и наградила его прозвищем «Каскин». Джек имел имя Женька, на уроке английского его окрестила так учительница, с ним он и остался. Пухлик имел тоже имя, обычное имя Миша, но в юности был полным мальчиком, за что получил первое прозвище Винни-Пух, со временем упрощенное до Пухлика. Рыжего дома звали Стёпкой, когда-то до школы он был рыжим и с веснушками, но полная лишений школьная жизнь стерла с него эти особенности, сделав каштановым брюнетом вечерней порой, а прозвище – оставила. К Севке ничего не липло, был он какой-то аккуратный и предусмотрительный, пока в каком-то заборно-садовом приключении он не произнес: «Я тонкий, пролезу». Пролез, вернулся с грушами и остался с прозвищем Тонкий.

Часть компании проживала неподалёку друг от друга и училась в одном классе: Джек, Пухлик, Рыжий и Севка; Баюн и Каскин – чуть подальше. Объединяли этот секстет (для особо одарённых – секс тут ни при чем) уличная вольница, общие интересы и увлечения. Сплошная демократия в строю, которым изредка, по праву старшинства, командовал Баюн. Все, как на подбор, атеисты-комсомольцы и сочувствующие им. А атеизм, я вам скажу, это такая палка – и о таких двух концах! Это своя вера в неверие. Это – как негр-афроамериканец на Красной площади – сделает, что хочет: напьется, нагадит, на флаг наплюет, президента обругает. И его, как лучшего друга нашей страны, угнетенного пария, с почетом вернут в американское посольство, а там – пожурят и отведут в отель: живи и гадь дальше, представитель свободно-демократической страны. Так и с атеизмом было в стране: хулишь веру усердно – молодец, перегнешь палку в этом вопросе – пожурят словами, а то и мысленно.

В один из прекрасных весенних дней кто-то из старших товарищей описанной выше замечательной компании, наверное, Каскин (а может, и Баюн), вдруг вспомнил, что на прошлую Пасху группа неких товарищей и сочувствующих им комсомольцев самоорганизовалась в туристическую группу и посетила с вечерней электричкой дружественный соседний украинский городок. Да не просто так, а с миссией пропаганды атеизма в союзной республике. Намерения у товарищей были самые что ни на есть благородные: выразить комсомольское негодование пережиткам прошлого. И способ был придуман оригинальный: нарушить течение крестного хода поповской братии с группой несознательных прихожан путем создания шумовых эффектов по маршруту их следования. А метод для создания шумовых эффектов был выбран самый что ни на есть шумный – вбрасывание самодельных петард. Озвучено всё это было, конечно не так, а проще и доходчивей. Далее Баюн философски развил мысль: а не повторить ли нам, славянам, подвиг братьев наших по разуму. Глубокая и светлая мысль нештатного лидера, подкрепленная зажигательной речью, мимикой и жестом, впилась в головы единомышленников, как пробка от шампанского. Благородная романтика приключений заманчиво мелькала впереди! Мысль не отскочила, а запала в юные головы, оттуда проникла в неокрепшие души незрелых атеистов, где затем проросла и только потом окончательна вызрела. Вызревшая, она пришлась уличным единомышленникам и единоверцам по вкусу, ее не раз и с наслаждением мусолили, пока не сроднились с ней, как собака с любимой костью. Но кость эта периодически выпадала из зубов Севки, имел он сомнение в нужности, законности и эффективности предложенного лидером мероприятия.

Решив проигнорировать колеблющийся элемент, группа новоявленных туристов-атеистов приступила к подготовке миссии без него. День и час «икс» были назначены. Изменить место встречи было уже нельзя. Рыжий и Джек обладали неким стратегическим запасом необходимого сырья и материалов для юношеского творчества, из которых им было поручено воспроизвести свето-шумовые петарды (ну не продавались они в магазинах, и всё тут!). Что они и сделали, изготовив к поездке дюжину эксклюзивных изделий: по паре на брата бомбиста-атеиста. Баюн и Каскин взяли на себя прокладку маршрута (никто не знал, где находится церковь, в которой бесплатно раздают «опиум для народа»). Пухлик от нечего делать болтался, а Севка молчаливо устранился: ехать или не ехать – он до сих пор не решил.

В конце второй декады апреля приблизился столь ожидаемый день и час. Севкина бабушка, ничего не подозревая о планах внука, собиралась топить в ночь печку  –  выпекать паски. Так она называла пасхальные куличи. Буркнув бабушке: «Пошел гулять», Севка достал копилку, вытащил оттуда два рубля с мелочью и сунул их в карман. Добавил в другой горсть барбарисок, надел старый отцовский плащ и решительно двинулся на встречу.

Пацанов он встретил у здания вокзала. Они уже купили билеты на электричку и дожидались ее на станционном перроне в сером свете сумрачного вечера.

– Возьмете с собой? – вполне серьезно спросил Севка.

–  Деньги есть? – также, вполне серьёзно, спросил Пухлик. – На входные билеты?
– Да пара рублей есть, – прижимисто ответил Тонкий.

– Базилий, у нас есть богатый Буратина! – обрадовался Каскин и, обращаясь к Севке, продолжил: – Мы с тобой сегодня дружим, комсомолу мы послужим. Хочешь, я буду твоей лисой Алисой и поведу тебя на поле чудес? Пацаны – будет нам мороженка и танцi на ветру.

 – Там в универсаме, до девяти вечера, мор-р-рожен-ное продают… – мечтательно промурчал информированный Баюн.

– Фиг вам, а не мороженое! – категорично отказал Тонкий, – На обратные билеты не хватит. Поеду я с вами.
И нырнул в кассу.

– Как знаешь, – обиженно сказал старшой и добавил вслед с намеком: –  Не пожалеть бы потом…

У всех был подходящий вечерний камуфляж: Пухлик и Джек были в куртках из болоньи, у одного темно-синяя, у другого – черная; Каскин и Баюн как сговорились - оба в темных коротких пальто; у Рыжего  – серое пальто в елочку. Один Севка щеголял в светлом сером отцовском плаще, до середины щиколотки, и в черной фуражке-восьмиклинке с лакированным козырьком. Пока Севка бегал в кассу, Джек раздал петарды, по паре на брата, и по коробку спичек: надо же было иметь терку для активации петарды! Было не холодно, но пасмурно, и низкое небо слегка давило на неокрепшую психику пацанов. Плотные облака укутывали его, приглушая звуки уходящего дня. Гомон воробьев на ветках станционных тополей, то затихая, то усиливаясь, накатывал волнами на истомившихся атеистов. Изредка хлопала подпружиненная дверь станционного буфета, изрыгавшего из своего нутра на перрон очередного счастливчика, вкусившего пару-другую бутылок свежего «жигулёвского» и торопившегося до строения с буквой «М». Нет-нет, метро в Поселке отсутствовало. Букву «Жо», как говорил известный классик советского кино, небрежно закрасили побелкой при ремонте типового станционного строения, да отмыть забыли. А может, и пошутил кто так.
 
На перроне понемногу собирался народ. Долговязая фигура Тонкого не выдержала длительного ожидания:
– Тикусё, рОйси-мАйси! Куда делась эта отрыжка цивилизации?

– Не дрейфь, казак, – нервно потирая руки, выдал мысль Баюн, – Пара минут, и будет наша зеленая саламандра!

Из здания вокзала на платформу вышел на дежурную прогулку милиционер линейного отдела Гриша. Невысокая фигура его, одетая в мешковатую шинель, дополняла картину провинциального весеннего вечера.

– К нам бы не примахался, носитель служебного самопала… – Севка отвернулся и спрятал лицо за ворот плаща. Ну, вылитый Дж. Бонд на задании!

Вознаградив его за терпение, из-за поворота плавно появилась электричка. Пошипев и поскрипев тормозами, она остановилась, нехотя выдавила из своего нутра вечерних пассажиров. Бомбисты поднялись в вагон. Минута-другая, и под вой моторов промелькнул на межпутье домик Башарских, затем тарахтящий звонком переезд с парой велосипедистов, и электричка уходит в неизвестность. По закону приключенческого жанра, туристы-бомбисты должны парами расходиться в разные вагоны, что они и исполнили: Каскин и Баюн перешли в соседний вагон вперед, Джек и Пухлик ушли назад, а Рыжий с Тонким в мелькании деревьев за окном пересекли границу РСФСР в своем вагоне.

Станция соседней союзной республики встретила делегацию соседей обыденно: ни цветов, ни оркестра, ни милиции. Небольшая группа бывших пассажиров, очевидно – местных, кинулась к ожидавшему их автобусу; «пазик» заглотил их в одну минуту, затем, натужно скрипнув гармошкой двери и пыхая синим дымком, растворился в нависших сумерках. Остальные бывшие потянулись в город.

Сконцентрировавшись в единый организм, туристы не спеша двинулись за ними. Баюн шел в центре группы и с наслаждением руководил: туда, сюда, поворачиваем. К центру городка команда пришла в сгустившейся темноте. Отдельные редкие фонари жались к старым двухэтажным домам и с трудом освещали улицу; казалось, дорога, за ненужностью отталкивала их бледный, синеватый свет обратно. Ведомая лидером группа миновала навесы рынка, универсам с мороженым и свернула направо, в темноту частного сектора. Тут, во всю ширину улицы, разлеглась грязная весенняя лужа, отмеченная по краям бакенами желтых окошек частных домиков. Похоже, миссионеры встретились с непреодолимым препятствием. Севка вытащил из кармана широкого плаща запасливо взятый фонарик и посветил по сторонам. Краями лужи служили ограды палисадников, и только в темной стороне, в желтом луче фонарика, Севка обнаружил узенькую тропинку, прихотливо огибающую водную преграду. Ступая след в след, туристы гуськом двинулись дальше. Миновали еще один поворот, за ним другой, и перед ними открылось каменное здание храма с освещенным порталом паперти.

– Хау, я все сказал, – довольно изрек Баюн, подражая Чингачгуку, и стрельнул у Каскина сигарету. Вторую кличку – «Стрелок-радист» – Баюн носил так же заслуженно и гордо, как и первую.

Севка покрутил головой, осматривая незнакомое место. До начала просветительской акции у них оставалось еще много времени, и миссионеры разыскали комфортное темное место внутри дворика. Там и разместились, у церковной ограды. Они видели всех, их – никто. Над ними свисали ветви старых деревьев с набухшими почками, чуть в стороне стояли старые кресты в окружении надгробных плит: церковное кладбище. Начинающих атеистов это не смущало: «Неуловимых мстителей» с Савелием Крамаровым они уважали за науку так же, как и завуча школы. Цитаты последнего были в таком же ходу, как и от знаменитого артиста.

– РЭйдзи кУсо! Нип"пона мать! – изощренно выразился Тонкий. – Вы, фавны козлорогие, не могли сразу сказать, куда мы поперлись!

– Да ладно, – зевнул Баюн. – Кладбище как кладбище. Уже приехали. Уже пришли. Чего материться. Место тут святое.

– Не дрейфь, еще пошевелим копытиком, – подбадривает Пухлик Тонкого, цитируя болгарскую певицу Лили Иванову и намекая, что если придется драпать, то драпать придется всем.

– Кстати, а что это мы мороженое пролетели? – вдруг сокрушается Тонкий. – Соблазнили-обманули, искусители хреновы!

Баюн, Джек и Рыжий придушенно заржали. Отсмеявшись, зажгли сигареты; Пухлик и Севка тем временем на пАру приблизились к паперти.
В церковь, как на явку подпольщиков, по одному-два подходили люди, поднимались на паперть, бормотали на входе пароль и исчезали за кованой дверью. В темноте черной резиной тянулось время. Понаблюдав еще немного, ребята вернулись к остальным и доложили обстановку. Неизвестность ждала впереди, и напряжение нарастало. Севка прислушивался то к себе, то к звукам вокруг. Иной раз ему казалось, что атмосфера вокруг вдруг начинала гудеть, как трансформатор; на самом деле  это легкие порывы ветра налетали на кресты и ветки деревьев, и те тихо шумели.

– Какого черта мы сюда приперлись, синдзёку-ра? Чего мы сидим и ждем? – нервным шепотом спросил Севка Баюна. Его деятельная натура не терпела  простоя. Лидер группы до сих пор держал план миссии в тайне. Каскин не выдержал первым. Он собранно потер  носком ботинка очередной бычок и, слегка заикаясь, намекнул на нерешительность команды:
– Что-то от в-вас па-ахнет с-сёрой. Двину-ка я п-проветриться, з-з-а-аодно и на разведку в логово антиматериалистов схожу.

Севка облегченно вздохнул:
– Есть среди нас герой, который все узнАет и прольёт свет на тьму неведущих и неверущих.

– С богом! – по въевшейся привычке напутствовал старшОй, и лазутчик, натянув поглубже кепку, тут же исчез в темноте.

–  Тут, Тонкий, дело такое…  – наконец решает приподнять занавес таинственности лидер. – Попы тут, ближе к полуночи, должны провести антинародное шествие. А мы им покажем, что это противоречит политике нашей партии и нашего правительства, – многозначительно закончил он.

– Как покажем? Встанем поперек дороги и покажем фиги? – Тонкий не в курсе деталей миссионерского планов.

–  Нет, мы им тут салют наций организуем, – назидательно произнес Баюн. – Джек, покажи.

Внештатный пиротехник молча извлек из кармана самодельную петарду, размером с куриное яйцо, подбросил её в руке и многозначительно протянул её товарищу. Севка сомнительно покачал головой и отвел его руку:
–  Не наш метод.

– Умм-у? – изумился Джек.
Тонкий не чурался общих пиротехнических шоу и сам нередко принимал в них непосредственное участие.
– Слово – наше все, – многозначительно произнес юный пацифист, подняв вверх указательный палец, и вытащил из кармана барбариску: он не курил.

В отсутствие лазутчика небо решило немного облегчиться: начал накрапывать мелкий тёплый дождик.

– Какое слово? Они нам сто – а мы в ответ двести? – возмутился Джек.

– Нет, веское слово и правильное. Как наши деды...

–  Фигня, – заявил лидер. – Когда говорят пушки – поэты молчат.

Разгорающийся диспут прервал своевременно вернувшийся разведчик. Доброволец с шумом вынырнул из сумрачной темноты и выдохнул:
– Хлопцы, други мои! – взволнованно вполголоса вещал он. – В церкви собрался народ, все с сумками и корзинками. По зале, в золоченых одеждах попы бродят (кто их звания разберет без звёзд на погонах!), кадилами машут. Народ вокруг говорит, что служба идет. И это, жгут свечи и что-то бормочут, молитвы, наверное.

Отдышавшись, Каскин добавил:
– Слушайте, кого я видел там. Крутится по зале известный нам отрок Гриня, мой бывший одноклассник.

– Вона где всплыл. – задумался лидер. – Что он здесь делает, у попов? С кем он, «казачок засланный»? – цитата из «Неуловимых» сама выскочила из него.

В свое время Гриня, будучи оставленным на второй год, так и не стал дальше учиться. Гриня перешел на нелегальное положение. Натурально и в прямом смысле. Сбежал в лес, когда группа новых одноклассников, с Джеком и Рыжим, пришла к нему на хутор, звать в школу.

Вопрос повис в воздухе, немного повисел, да так и растаял, не зацепившись за ответ. Дождик довольно  быстро перестал, теплая весенняя сырость накрыла округу. Остро запахло набухающими почками. Лампочка над входом в церковь окуталась в таинственный цветной ореол. Курить туристам уже порядком надоело, и здоровое любопытство взяло единомышленников за горло.
–  Ну что, посетим вертеп поповской братии? – решительно отряхнул прилипший мусор со своих штанов лидер бомбистов-атеистов.

Миссионеры, не чванясь, по очереди поднялись и гуськом двинулись в открытые боковые двери придела. Войдя в храм, попали в заполненный людьми, душный и накуренный зал. Нет, зловония махорки и папирос тут не было, но в воздухе плавали клубы дыма и витал запах ладана. Люди полукругом охватывали его среднюю часть (перед амвоном, значит, собрались). Зал был освещен неярким электрическим светом, отражавшимся от блестящих окладов икон, алтаря, кандил-подставок для свечей и золоченых одежд попов. Дым, запах ладана и множество горящих восковых свечей создавали  неведанную  атеистам ранее атмосферу, усугубляемую монотонным бормотанием людей, одетых в расшитые золотом одежды. Они по очереди ходили в свободной части зала, махали кадилами и нараспев читали молитвы.
– Так вот ты какой, вертеп… с опиумом для народа…  – потягивая носом, с восхищением прошептал удивленный Пухлик.

– Шляпы снимай! – оглядевшись, зло прошипел сквозь зубы Баюн.

Бомбисты сдернули с голов кепки и вязанки и отстраненной группой пристроились в задних рядах, где с любопытством стали вертеть головами – надо же разглядеть вертеп, когда еще сюда попадешь, а так будет что рассказать…  До этого момента никто из группы не был в храме, если не считать крещения в несознательном возрасте. Разночинный народ, не обращая внимания на бомбистов, сосредоточенно чего-то ждал: кто-то вполголоса переговаривался, кто-то молился, а кто-то, как и пацаны, любопытствовал. Среди народа то там, то тут периодически проявлялся невысокий Гриня. Он беспрепятственно пронзал толпу и возникал в нужных местах, снабжая прихожан желтыми восковыми свечками, записочками, алюминиевыми крестиками на шнурках. Сделав пас рукой, Каскин призвал Гриню, и тот предстал перед миссионерами. Теперь пацаны смогли лицезреть воочию несостоявшегося одноклассника, но будущего адепта церковной службы. Наличие Грини поразило команду и породило у каждого множество личных вопросов, но этика Пустыря не приветствовала глупые расспросы: «Что ты тут делаешь?», «Зачем?» и «Почему?». Пацаны уже понимали, что есть жизнь, написанная в газете, а есть и другая, когда газета уже прочитана и скомкана. Баюн решительно потеснил бомбистов и по праву старшего стал пытать «казачка»: что тут и как; что есть и что будет. Гриня для порядку помялся, а потом спросил:
– Крестики есть на вас?

Лидер бомбистов-атеистов оглядел всех:
– Ну?

Атеисты, не сговариваясь, пожали плечами.
–  Креста на вас нету… – огорченно пожурил команду Баюн словами Севкиной бабушки.

– Без крестика в храме нельзя, – авторитетно заключил Гриня, и каждый атеист почувствовал себя так, словно его застукали без билета в электричке. Несостоявшийся казачок нырнул в народ и через минуту опять возник рядом, с пачкой свечек и снизкой крестиков на черных шнурках:
– Белый крестик  – пятнадцать копеек, желтый – двадцать, –  вполголоса сообщил он (попы продолжали читать молитву). Туристы быстро скинулись деньгами, и Гриня тут же выдал нужные атрибуты:

– Надевайте. Служба уже заканчивается, и скоро батюшка будет святить.

– Что светить? – непонимающе спросил Пухлик.

– Все, – многозначительно заявил Гриня и исчез.

Пацаны, смущаясь, через голову надели крестики. Народ вокруг не обращал на них внимания, как будто такое происходило тут каждый день. Севка с интересом продолжал крутить головой, рассматривая все вокруг. Жизнь в новом для него пространстве вызывала неподдельный интерес у будущего исследователя человеческих душ. Пока бомбисты осматривали «вертеп» изнутри, народу прибавилось. Служба закончилась, и люди оживленно загомонили и задвигались, извлекая из сумок узелки с куличами и разукрашенными яйцами. Ребята немного потоптались и оказались у незримой границы, которая отделяла прихожан от пространства, в котором двигались разодетые в золото служители. Слева от алтаря появилась группа попов в золоченых одеждах и головных уборах. Возглавлял ее импозантный, с окладистой бородой священник; другой, помоложе, нес серебряную чашу с водой. Чуть поодаль следовала группа сопровождения, которая бормотала молитву. Главный поп был вооружен серебряным ручным крестом и липовым помазком - таким бабушка Севки регулярно к Пасхе белила печь перед тем, как поставить туда горшки с куличами. Поп не глядя погружал помазок в чашу и косым крестом от всей души благословлял находящихся от него по правую руку прихожан, окропляя их и пасхальные угощения водой. Священнодействующая группа приблизилась к атеистам; главный поп наметанным и пронзительным взглядом окинул бомбистов. Рука его судорожно дернулась, и капли святой воды коснулись юных грешников. Конечно же, они должны были зашипеть, как кислота в колбе на уроке химии, когда в нее бросают цинк, а бесы, оседлавшие туристов-атеистов, со страшными воплями должны покинуть храм. Но этого не произошло… Поп приостановился, снова погрузил помазок в чашу, на мгновение задумался, но молодой служитель, шедший сзади, придержал его руку и коротко кивнул на потенциальных грешников-бомбистов. Священник, хитро улыбнувшись в бороду, осенил бомбистов своим серебряным крестом, а затем, от всей души, широкими жестами окропил компанию святой водой. Ошалевшие туристы застыли на месте, смущенно улыбаясь. Вынырнувший сбоку Гриня буркнул Каскину (одноклассник все же!):

– Потом будет крестный ход, снаружи, вокруг храма.
Гриня упорно называл церковь храмом.

…Идиотически улыбаясь и вытирая мокрые лица, команда развенчанных атеистов-бомбистов покинула «вертеп» тем же путем, что и вошла. Поплутав у крестов, миссионеры вернулись к насиженному месту у ограды. Применяя изощрённые идиоматические обороты, мимику и жесты, пацаны долго обсуждали водные процедуры и коварство богослужителей. Потом задумчиво зажгли сигареты, лишь Тонкий вытащил очередную барбариску.

  – Зубы попортишь, – задумчиво заметил ему лидер... – Посматривай за входом.

С позиции бомбистов были хорошо видны оба входа. На фоне освещенной паперти Баюну виднелся задумчивый профиль Севки: тяжелый подбородок, курносый нос и упрямый лоб. Кто бы знал наперед, сколько препятствий снесет со своего пути этот упрямый лоб… Тем временем стрелки часов уже готовились к своей полночной встрече, и крестный ход вот-вот должен был начаться. Баюн, нервно поглядывая на часы, заметил:
– Пацаны, торжественное шествие попов, похоже, откладывается… Оно должно завершиться до двенадцати ночи. Что-то они не торопятся…

Он, оказывается, что-то знал о церковных обрядах! Не зря в команде Баюн был в лидерах…

Вдруг у паперти началось суматошное движение: богослужители, вооруженные хоругвями, крестами, кадилами и прочими церковными атрибутами, спешно выходили из храма. Быстро разобравшись с боевым построением и задымив кадила, они, ведомые главным попом  под слова молитвы, двинулись вокруг церкви. Позади, в облако благовоний, к ним спешно заныривали прихожане-активисты из группы поддержки. Завершён первый круг, он самый торжественный и неспешный, близится второй. Этот чуть побыстрее. Похоже, главный поп не совсем верно спланировал шествие, и третий круг богослуженцы, путаясь в хоругвях и длинных одеждах, завершают у паперти чуть ли не вприпрыжку. Вся делегация споро исчезает в дверях. Джек смотрит на часы, а старший начинает хихикать:

– Ой, мама, держите меня… Попы-то, попы… спортивной ходьбой…, потом бегом…,  –  давится он от смеха. –  Спортсмены, ленточку на финише рвут...

Пухлик и Севка поддерживают настроение лидера, и  через минуту уже смеются все, но не злобно и совсем не атеистически. Нервное напряжение нашло выход. В перерывах между смехом несостоявшиеся бомбисты обсуждают случившуюся конфузию.
Прихожане начали понемногу расходиться, а вслед за ними поднялась с насиженного места и группа развоплощенных атеистов и несостоявшихся бомбистов.

– Крестный ход-то состоялся, пацаны. Это почти как Новый год – не отменишь. – Баюн философски развивал свою мысль. – А без нашего присутствия ЭТОГО, возможно бы, и НЕ БЫЛО.

– А что, – поддержал его Севка. – Я считаю, у нас сегодня куча позитива и отличное настроение. Ну, не состоялась акция – а была ли она нужна? Гришку вон проведали, а, Каскин?

Штатный копатель одобрительно кивнул. События ушедшего в ночь вечера оказались для парней настолько богаты  впечатлениями, что желания метать «хэнд мейд» по сторонам ни у кого не возникло. А если у кого и возникло, то никто не высказал его вслух. Даже Джек. «Невместно», – этим словом потОм оценил ситуацию Севка.

Обсуждая события минувшего вечера во всех подробностях и смакуя их, туристы, почти чеканя шаг, плотной группой шли безлюдными ночными улицами чужого города, ставшего им чуть ближе и понятнее. На станции было пусто, и заспанная кассирша сообщила, что ближайший поезд на Москву будет через два часа; а потом дополнила, что 15 километров до родины будет стоить каждому столько же, как доехать электричкой до Брянска. Парни взгрустнули. Денег-то с собой в карманах столько у новоявленных ночных туристов не водилось, даже если учесть два рубля Тонкого. Стали обсуждать варианты: идти пешком пятнадцать верст или ждать поезд (авось, бесплатно подвезут…). Если идти  – то три часа, если ждать и потом не откроют вагоны, – то все шесть. И будет уже утро. Решили – вперед!
Прошли по освещенному желтыми фонарями безлюдному перрону на север и растворились в темноте.

Редкие светофоры издалека подмаргивали зеленым глазом; чернеющие на светлом щебне шпалы задавали ритм движения: идти по ним хорошо, но надо частить, расстояние между ними меньше нормального шага. Ребята шли и обсуждали всё: от буржуев и черной коммунистки Анжелы Дэвис до хоккея. Навстречу проносились грузовые поезда на Украину, машинисты, не сговариваясь, выдували из своих горнов: «Бу- у- у!!! Бу-бу!!»

– Это они азбукой Морзе нам букву «Д» выдувают – «добро». Тире и две точки. Мол, привет, ребята, мы не спим и видим вас…  –  поведал тайну сигнала Севка. Хотя, может, и выдумал чего.

Несколько раз Пухлик заводил припев к «Последней электричке», а Севка всю дорогу учил миссионеров японским ругательствам. Вспоминали старые анекдоты, мыли кости учителям и товарищам по улице. Рыжий с Джеком подкалывали Пухлика с двух сторон. Это потом он наберется знания, опыта, перестанет тупить и станет тем еще записным болтуном. А пока он шел и мужественно терпел приколы, приобретая бесценный опыт диалога. Баюн, оправдывая своё прозвище, развязал свой язык и молол им всякую чепуху, подбадривая команду и скрашивая монотонное «тук-тук» и «клац-клац» по шпалам. Извлекал из воздуха, как фокусник, всякие жизненные и философские истории и «тянул за язык» остальных. Соревновались на ходу, кто больше всего пройдет по рельсу. Лучше всего получалось у Тонкого: балансируя, как хворостина, он лидировал больше километра.

Около двух ночи группа «иностранных» туристов незаметно для себя пересекла государственную границу УССР и углубилась на территорию Родины. С каждым шагом и словом команда приближалась к Поселку. У кирпичного завода, освещая пути на километр вперед, их обогнал полутемный пассажирский поезд на Москву и получил вслед от Пухлика очередную «Последнюю электричку».
На родину несостоявшиеся бомбисты вернулись в темноте, часа в четыре ночи.

– Ну, как тебе танцi с мороженым? – спросил лидер Севку.

– Куро-сива, рОйси-мАйси, – ответил тот. – Только не гните другой раз пальцы, а говорите сразу, на какие приключения пишемся...

– Наш человек? – обращаясь к бывшим миссионерам, спросил Баюн.

– Наш, он давно наш! – двусмысленно поддержали лидера одноклассники, отстукивая последние метры по шпалам.

В окне прихожей горел свет. Бабушка Севки только что вытащила из печи куличи-паски и смазывала их пером, окуная его в стакан со взбитым яйцом: «Опять ночь шлындал», – встретила она его традиционным утверждением.
Севка уже засыпал у себя в комнатке на чердаке после кружки молока с куличом, когда, свистнув на переезде, на Украину рванулась утренняя электричка.
Наутро он вручил бабушке вчерашний крестик. Она сдержанно обрадовалась:
– Христос воскресе! Надо же, как хорошо. Я, надЫсь, где-то обронила свой, а без крестика негоже...

И вручила Севке три крепких, крашенных в луковой шелухе, битка.
Всплыли Гринькины слова: «Без крестика нельзя…». Позже Севка вспоминал этот случай и мучился вопросом: а не было ли то событие знаковым в жизни их группы? Может быть, так случилось, что БОГ обратился к ним? И, перебирая в памяти последующие события, отвечал себе сам: «Похоже… Так…».