Русский Мюратизм II

1.

 … «Рославлев, или Русские в 1812 году», год издания 1831ый,
и затем – «Война и мир», 1869ый.

Всего лишь, по сути,  - две литературные колонны:

первая -  хрупкая, как бы деревянная, расписанная витиевато, но простовато, - амуры, сабли, лиры и пушки, карамзинская бурлящая, но быстро густеющая, велеречивость, отзывающаяся ещё осьмнадцатым столетием;

вторая - гранитный, заоблачно огромный, монолит, уже отливающий стальными отблесками грядущего века двадцатого, испещрённый томительно многообразными символами и образами.

И над ними - утлое перекрытие: какие-то бумажки, вырванные странички, картинки, фотографии, перемотанные аксельбантами и кинолентами; маслянистые коробки, оставшиеся от съеденных "наполеонов", и вопиюще торчащий елдак поручика Ржевского.

Это перекрытие -  то, что накопилось за два столетия, и кое-ак ещё держится в памяти позднесоветского книгочея, школьника моего поколения.

Русский легендариум войны 1812 года.

2.
 
... Мюрат, король неаполитанский, - в романах присутствует, как без него.
Причём - вполне заметно, хотя и не занимает много места.

Почтенный толстяк, - обильная гладкая физиономия в мелких очках, - действительный статский советник Загоскин, - выводя своего Мюрата, выписывал яркую двухмерную картинку, - предвкушение эстетики комикса, с присущей ей пряничным добродушием по отношению к отрицательным персонажам, - старательно, словно некий каталог:

"… Впереди ехал видный собою мужчина на сером красивом коне; черные, огненные глаза и густые бакенбарды придавали мужественный вид его прекрасной и открытой физиономии; но в то же время золотые серьги, распущенные по плечам локоны и вообще какая-то не мужская щеголеватость составляла самую чудную противуположность с остальною частию его воинственного наряда, и без того отменно странного. Он был в куртке готического покроя, с стоячим воротником, на котором блистало генеральское шитье; надетая немного набок польская шапка, украшенная пуком страусовых перьев; пунцовые гусарские чихчиры и богатый персидский кушак; желтые ботинки посыпанная бриллиантами турецкая сабля; французское седло и вся остальная сбруя азиатская; вместо чепрака тигровая кожа, одним словом: весь наряд его и убор лошади составляли такое странное смешение азиатского с европейским, древнего с новейшим, мужского с женским…»

... Тем не менее: и в этом описании при желании усматривается - эпическая сложность образа: тот самый le roi Franconi, - яркий бурный -король-клоун, оказавшийся во главе тридцати тысяч лучших кавалеристов планеты,
- аналог современной бронетанковой армады, -
мятежный сказочный персонаж, который словно саблей вспарывает будничную регламентацию регулярной армии, и дипломатического дресс-кода заодно.

«…Зарецкой не мог удержаться от невольного восклицания и сказал вслух:
   -- Кой черт! что это за герольда (вестника (нем.)) выслали к нам французы? Уж нет ли у них конных тамбурмажоров?
   -- Что вы? -- шепнул один из адъютантов русского генерала, -- это Мюрат.
   -- Как? Неаполитанский король?
   -- Да.
   -- Хорошо же ему так дурачиться; вздумал бы этак пошалить наш брат, простой офицер...
   -- Так его бы посадили в сумасшедший дом, разумеется!».

3.
 
Назидательно-углублённый , сосредоточенно насупленный граф Толстой, - даже борода у него какая-то хмурая, -
через сорок лет пишет тот же портрет,
но, конечно, - пристальнее, восприимчивее, и - как всегда, лично-пристрастно: гусарство, кавалерийщина - это одно из самых крепких ругательств графа: Мюрат его злит, - как и все такие: мюратоподобные кентавры в эполетах.

"…навстречу им из-под горы показалась кучка всадников, впереди которой на вороной лошади с блестящею на солнце сбруей ехал высокий ростом человек в шляпе с перьями и черными, завитыми по плечи волосами, в красной мантии и с длинными ногами, выпяченными вперед, как ездят французы... ...блестя и развеваясь на ярком июньском солнце своими перьями, каменьями и золотыми галунами
... с торжественно-театральным лицом всадника в браслетах, перьях, ожерельях и золоте…
... «Le roi de Naples».
.... Действительно, это был Мюрат, называемый теперь неаполитанским королем. Хотя и было совершенно непонятно, почему он был неаполитанский король, но его называли так, и он сам был убежден в этом и потому имел более торжественный и важный вид, чем прежде.
... Но несмотря на то, что он твердо верил в то, что он был неаполитанский король, и что он сожалел о горести своих покидаемых им подданных, в последнее время, после того как ему ведено было опять поступить на службу... -  он весело принялся за знакомое ему дело и, как разъевшийся, но не зажиревший, годный на службу конь, почуяв себя в упряжке, заиграл в оглоблях и, разрядившись как можно пестрее и дороже, веселый и довольный, скакал, сам не зная куда и зачем, по дорогам Польши.
... он по-королевски, торжественно, откинул назад голову с завитыми по плечи волосами…
 Как только король начал говорить громко и быстро, все королевское достоинство мгновенно оставило его, и он, сам не замечая, перешел в свойственный ему тон добродушной фамильярности.
... Лицо Мюрата сияло глупым довольством ...

… с добродушно-глупой улыбкой.

... сказал он тоном разговора слуг, которые желают остаться добрыми приятелями, несмотря на ссору между господами".

... "Разъевшийся конь", дважды - "глупый", "- граф Толстой ругает Мюрата, но - вынужден отдать справедливость: "добродушный" тоже дважды повторяется.

4.
 
Этот живой Праздник Непослушания, - прирученный разве что Наполеоном, - сверкающе-пёстрый гремящий и хохочущий,  тычущий собой в глаза 
- самый невероятный, самый неправильный король в истории всех королевств, -
именно своей своеобычностью словно отклоняется от линии "наши/враги", -
отстраняется, бездумно и невольно, от своей - "французской", - громады;
и благодаря этой отстранённости, также невольно, тяготеет к противоположной стороне.

" ....В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву.
... Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей.

Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
... – Шапку-то сними… шапку-то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу.".

Это самое задумчивое "ничево" - то, что граф Толстой не вычитал нигде, в мемуарах такого "ничево" не найти.
Это н почуял мимолётно.
Хотя и не уловил.

" ...царь ихний? ничево! шапку-то сними…".
С этим не то, чтобы смыкается, но - как-то странно семантически рифмуется:
" - ... Ведь и барон согласен, что завоевание России невозможно. Посадить здесь царствовать хотя того же Мюрата нельзя", - тогда же, в наполеоновской Москве, наполеоновский капитан Миньяр.
Это писал другой граф: "Француз", 1908 года, историческая повесть; автор - граф Евгений Салиас де Турнемир. 

И - нынешний литератор Алексей Широпаев, -  решительно подхватил:
....Надо было встречать Бонапартия
Хлебом-солью, поклоном земным.
... Хошь – в Кремле поселись с императоршей!
Хошь – Мюрата оставь королём.
("Поклонная гора", май 2020 года).

Словно - беседа, с размахом в сто двенадцать лет:
Миньяр:
- Посадить здесь царствовать хотя того же Мюрата нельзя.
Широпаев:
- Хошь – Мюрата оставь королём.

5.
 
К исходу XIX века, - киберпанковская La Belle ;poque, гораздо более подходящая Мюрату, - ярость войны остыла, и уже Россия была охвачена наполеноманией сильнее, чем Франция.

Григорий Данилевский, - "Сожжённая Москва", 1886 год,
-  драматичный, вроде бы, по интонации, вполне патриотический роман, -
пишет о Мюрате с наивным однозначным восхищением, как Дюма о мушетёрах:
"… лихому и отважному вождю французского авангарда, итальянскому королю Мюрату...
… На площадке крыльца показался стройный, высокого роста, с римским носом, приветливым лицом и веселыми, оживленными глазами еще моложавый генерал. Темно-русые волосы его на лбу были коротко острижены, а с боков, из-под расшитой золотом треуголки, падали на его плечи длинными, волнистыми локонами. Он был в зеленой шелковой короткой тунике, коричневого цвета рейтузах, синих чулках и в желтых польских полусапожках со шпорами... На его груди была толстая цепь из золотых одноглавых орлов, из-под которой виднелась красная орденская лента; в ушах — дамские сережки, у пояса — кривая турецкая сабля, на шляпе — алый, с зеленым, плюмаж; сквозь расстегнутый воротник небрежно свешивались концы шейного кружевного платка. То был неаполитанский король Мюрат.
...  Приветливые, добрые глаза устремились на Перовского.
— Что скажете, капитан? — спросил король, с вежливо приподнятою шляпой молодцевато проходя к подведенному вороному коню под вышитым чепраком.
…  Мюрат, натянув перчатки и ловко занося в стреми ногу, …Сопровождаемый нарядною толпою конной свиты, Мюрат с театральной щеголеватостью коротким галопом выехал за ворота.
… -  Говорите без стеснений, я слушаю вас, — покровительственно-ласково продолжал Мюрат, глядя в лицо пленнику усталыми, внимательными глазами".

И - можно сказать, тогда же, на изломе столетия,
русскую апологию короля Мюрата выпустил в свет литератор забытый, но персонаж - более чем исторический:
генерал-майор Владимир Александрович Сухомлинов, начальник легендарной Офицерской Кавалерийской Школы,
(тот самый, будущий Военный Министр): 
 "Мюрат Иоахим-Наполеон, Король Обеих Сицилий". (Его смерть).", 1896 год.

Прозаический, казалось бы, историк, - генерал Сухомлинов, ритмизирует свой короткий трактат - как  былинное сказание:

этот молодой блестящий генерал
этот отчаянный кавалерийский генерал
знаменитый французский генерал
на чудных арабских конях
самые отчаянные предприятия
отчаянною своею храбростью
беззаветной храбростью и удалью
своею неутомимою деятельностью и храбростью
стал героем своих подчинённых
приобрёл такую известность
покрыл своё имя славою
все его подвиги трудно описать
(Это я выписал буквальные цитаты).