Двенадцатое июня

               


       На крыльце  стоит и готово к выходу семейство, молодые муж и жена. Детей у них нет, или они отданы на выходные бабушке и дедушке.  Но есть собачка, щетинистая и длинномордая. «Это пинчер?», - думаю я.
       - Это пинчер! - говорит молодой муж, и молодая мать тоже кивает головой, как бы отвечая на мой незаданный вопрос.
      - Да, - говорю я, - я так и понял.
      Длинномордый смотрит на меня искоса.
      - Масть у него такая, - говорю я с видом знатока собачьего дела, - классическая,  «соль с перцем»! - Хотя всё что я знаю о пинчерах цвета соли с перцем - это рассказ в «Солдате Швейке» о том, как собачий вор Благник  выкрал по заданию Швейка пса для обер-лейтенанта Лукаша. А пинчер оказался полковника Крауса фон Циллергута, начальника Лукаша и тот отправил его на русский фронт с первым же маршевым батальоном вместе с ординарцем Швейком. Впрочем, оба были этому рады, каждый по своей причине. «Приехать на фронт, - думал сладострастно обер-лейтенант Лукаш, - подставить лоб под первую же пулю и уйти из этого сволочного мира, где шляются такие подонки как Швейк!» А Швейку давно хотелось посмотреть на мировую войну, так как он на ней никогда не был.  «Швейк», конечно, велик. Особенно в том месте, где трактирщик Паливец говорит: «Человек-то думает, что он венец творения, а на самом деле он дерьмо.»
      Великолепно! В точку!
      Тем временем открылась дверь и на крыльцо вышла Ольга, сестра жены.
      Я обрадовался встрече и поцеловал её в щечку, удивляясь, как это я раньше не замечал, какая у Ольги тонкая, дымчатая красота, как у Флоры  Боттичелли. А раньше мне она почему-то казалась толстой и увядшей.
      - Почему ты не пришёл? - шепчет Ольга.
      - Да понимаешь... - начинаю я отбрехиваться  и вдруг вспоминаю, что Ольги давно нет на свете, что она умерла  осенью от коронавируса - и тут же прекрасная Ольга исчезла из моих объятий.
      И я просыпаюсь.
      Я и вправду не сходил ни разу в больницу, когда Ольга лежала там с трубкой в горле, что означало только одно, что ей осталось совсем недолго. Но они с моей Машей лёгочницы, у них наследственное предрасположение и я побоялся принести «корону» из больницы и заразить Машу, потому что тогда  и её песенка была бы спета.
      Теперь, когда идет четвертый месяц войны, тяжело поверить, что мы боялись такой мелочи как коронавирус и даже умирали от него. Сейчас никто больше им не болеет, а если и заболеет, выздоравливает за три дня, даже не заметив этого.
      Телевидосики разрушенных спальных районов и могил на детских площадках  совершенно изгнали эту чуму двадцать первого века.
      Я лежу на влажной простыне и смотрю как солнечный ветер играет шторой.
      Начинает выть сирена и наводит меня на мысли об англосаксах.
      Я читывал Киплинга и в курсе за бремя белого человека. С одной стороны, сука эта Англичанка. С другой, музыка у них шик-модерн - Пинк Флойд, Электрик Окестра, Би Джиз, Битлы, Кейт Буш, отчасти Элтон Джон с Робби Вильямсом. А Ницше, который в принципе  был не дурак, говорил, что у злых людей нет песен. Что же получается - англосаксы добрые люди? Но они же гады, для всех кроме себя. Непонятно. Но ясно одно, что ихние Кембриджи и Оксфорды сильная тема, которой не хватало товарищу Сталину - здорово после них кумекаешь, на сорок лет вперед видишь. Устроить побоище между родными братьями, а самим стоять в сторонке и насвистывать «Правь, Британия», - это всё же большие мозги иметь надо. Снимаю шляпу. Но всё равно англосаксы гниды. Правду про них люди говорят. И агент их 007 говнистый. Будь я баба, в жизни бы не дала. Шонну Коннери ещё туда-сюда, а остальным  - хрен.
      Я закладываю руки за голову и пою: «Где-е-та, где-е-та, па-а-сридини
ле-ета…»
      Я беру со стула телефон и нахожу эту песню Меладзе  95-го года.
      Она переносит меня в прошлое, и меня снова охватывает ностальгическое чувство, которое так хорошо выразил Есенин:

                Не жалею, не зову, не плачу,
                Жизнь моя, иль ты приснилась мне?

      Откуда это мог знать пацан двадцати шести лет? Загадка гения.
      Вообще, в последнее время я совершенно осентименталился и слушаю целыми днями  песни времен сексуальной активности: «Ночь» Андрея Губина, «Посредине лета» Меладзе, «Душу» Ветлицкой, «Четыре буквы» «Божьей коровки», «Хватит, довольно!» группы «Комбинация» и т.п.
      Наверное это потому, что мне одиноко, как не было никогда. Тем более, что тетя уехала до осени на дачу. Маша же уехала от войны в Финляндию. Финны оказались очень хорошими, дали квартиру, маленькую, зато отдельную, дают бесплатные продукты, триста евро, все время возят  на пикники и экскурсии, чтобы отвлечь беженцев от тяжёлых мыслей, короче, ведут себя отзывчиво. Вообще, нормальный народ. Может, они и флегматичные, но не сыканули  тогда, в сороковом, сколько наших, сволочи, положили. И какого чёрта они сейчас лезут в НАТО, мне совершенно непонятно. Но, может, это просто понты, они это только для вида, не дураки же они. «Линию Маннергейма» в наши времена можно себе засунуть в одно место и они это знают.
      Я иду на работу. Прелестное утро, воскресенье, Троица. На Украине говорят: «Зэлэни свята». Обычный трюк христианства - совместить свой праздник с каким-нибудь древним языческим. Конечно, многие истинно верующие сегодня накатят за Троицу, но, в сущности, понять эту казуистическую идею триединого Бога не поможет даже литр. Её и церковники древности, сами придумавшие Троицу, поняли с трудом, а то и вообще не поняли, просто сделали вид. Вообще-то, Троица больше котируется у протестантов, как у людей наиболее подкованных в Святом Писании; православие упирает на Бога-Отца, а католики больше надеются на Иисуса Христа  и  его Мать. Есть даже католический культ марианизма. Это очень умно, ведь простому верующему как-то ближе не далёкий сердитый Бог, пусть даже и Сын, а его земная Мать. Впрочем, Сын, Отец, а также Дух Святой в виде голубя - это одно и то же, хотя это и невозможно понять. Я всегда предполагал и даже уверен, что символ Святого Духа это не обычный городской, я бы сказал, помойный, голубь, а, разумеется, голубь дикий, горлица. Ненавижу обычных голубей - тупая, жестокая птица. Не говоря уже о том, что в плане переноса болезней она являются  полным аналогом
крысы, к тому же летающим.
      Я перехожу на тенистую сторону улицы, так как солнце уже начинает припекать. Я иду и повторяю бессмертные строчки Хармса:

                Летом - жир,
                зимою - хлод,
                В полдень - чирки.
                Кур. Кир. Кар.

       Особенно я повторяю эти строчки мглистым зимним утром на остановке, когда маршрутка опаздывает, а мороз такой, что слипается в носу. Меня это всегда успокаивает.
       Улицы по-воскресному пусты, но возле Житнего рынка, мимо которого я иду,  уже оживление, бомжи толкают тележки с товаром, беззлобно матерятся цветочницы.
      Репродуктор над входом загробным голосом призывает Украину не сдаваться. Еще недавно он рассказывал о подвигах хлопцев-«азовцев», а теперь, на будущее, что Киев никогда не падет, Харьков никогда не сдастся, не говоря уже о старинном украинском городе Одессе.
       Но мы, то есть народ, давно уже не обращаем внимания на эти мульки, как перестали слышать сигнал воздушной тревоги.
      И хотя война оказалась самой настоящей, с разрушенными городами, тысячами убитых мирных, не говоря уже о дясятках тысяч военных, но момент моральной усталости, а значит равнодушия, немного животного, как у скота перед воротами скотобойни, присутствует. Когда взорвался Чернобыль, я каждый день шел с работы с «Лабораторного стекла» мимо мясокомбината, вдоль бесконечной очереди скотовозов и просто грузовиков с коровами, быками, лошадьми, свиньями, овцами и уж не знаю с кем. Скот везли забивать на консервы, чтобы не переводить добро из-за радиации. Что угодно мне скажите, но бурёнки в очереди, голодные и квелые от жажды, прекрасно понимали куда и зачем их привезли. Но лишь понуро молчали, устав волноваться. Это так напоминало эшелоны Освенцима, что даже мне, молодому и весёлому, делалось тошно.
       Все наше равнодушие из-за того, что война идёт далеко. А мы так привыкли за свою жизнь к военным кадрам - то из Югославии, то из какого-нибудь Ирака, то из неизбывного Афганистана, что довольно хладнокровно на них реагируем, даже если это кадры боев под Киевом, за сто километров от нас.  А ведь линия фронта в марте подходила к Житомиру на шестьдесят километров, а с севера заходила даже в наш Новоград-Волынский район. Но потом русская армия вдруг снялась и ушла. Это напоминало исход марсиан в «Войне миров».
     Теперь война опять далеко, как в Сирии или в Африке и по улицам ходит много людей, приехавших из проблемных областей, на перекрестках пробки из джипов с киевскими и днепропетровскими номерами, спиртного хоть залейся, юные парочки сидят в «летниках» и воркуют о любви, взорвались все склады, казармы и нефтебазы, которым должно было взорваться и даже не скажешь, что добрые пол-Житомира смотались в Европу.
      Стало очень дорого с овощами, а соль стоит как кокаин. Конечно, это обычная национальная забава «дефицит», ведь кроме Соледара на Донбассе есть масса соли в Предкарпатском прогибе и на Закарпатье.
      Бензин же и солярка стоят столько и их так мало, что я удивляюсь, как это на улицах еще не появились телеги и пароконные экипажи. Но машины ездят и не только джипы, но и «Жигули», и даже «Таврии». Жизнеспособность и изворотливость украинцев бесконечны.
      Смешно, а может быть и не смешно, но на улицах и в трамваях стало заметно больше русской речи. Даже молодёжь, которую тридцать лет учили «думаты по-украинськи», все больше говорит на русском.
      Боже мой, как же долго я живу, если дожил до того, что меня поражает молодёжь, говорящая по-русски! И когда это началось?
      Началось это, когда уехали евреи, потом немцы и поляки, а за ними и  остальные - самые отборные.
      На свято место приехали селяне из окрестных сел и из райцентров, и весёлый, интернациональный, насквозь русскоговорящий, город  Житомир превратился  на глазах в «украиномовнэ», уже не такое весёлое, с
густым националистическим запахом, «мисто».
      Также сейчас гораздо меньше, уже с какой-то примиренностью, ругают Путина, Московию и «русню». В областной библиотеке имени Ольжича книги на «собачей мове», сначала, по слухам, хотели сжечь, но потом аутодафе заменили изгнанием и сдали всех Пушкиных и Чеховых на макулатуру. Это смягчение приговора показательно. По радио эфэм перестали петь песню о лихих «Джавелинах» и комические куплеты про Чернобаевку.
      А два месяца назад патриотический  угар полз и стелился.
      Начинать разговор о новостях политики следовало с большой осторожностью, ибо старый добрый знакомый мог оказаться ультрапатриотом и если вам не хотелось с ним навсегда раздружиться, лучше было подождать до выяснения позиций.
      - Да-да! - говорил я некоторым. - Я так же самое! Жена моя, Маша, на что уже  домашняя хозяйка, а и та говорит: «Я бы этих кацапов просто убивала бы в утробе! Я бы резала москалей раскаленным железом!»
      Тогда добрый знакомый с подозрением смотрел на вас и уходил, не до конца убеждённый.
      Я прихожу на работу, болтаю со сменщиком дядей Ромой, бывшим заведующим бильярдной в Парке культуры и отдыха имени Гагарина, запираю за старичком калитку и приступаю к своим обязанностям - переодеваюсь в воскресные шорты, закуриваю и ложусь на очередной диван своей жизни.  Я думаю: «Война - это преступление! Война - это очень ужасно! Но не было ли преступлением душить Полиграфа Полиграфовича Шарикова и производить операцию на его мозгах без согласия родных, а равно и близких? Но что же было делать, коли из милейшего пса получилась такая мразь, что волосы встали  дыбом? И что же будет с нами? В том смысле,что что же нас ждёт? Но, может быть, Житомир, Киев, Полтава, Чернигов, впрочем, Чернигов под сомнением - и еще пара-тройка областей - во имя Святой Троицы! - ещё останутся Украиной?  Под могучей рукой  нашего Пана Президента, с сильно урезаннной, но такой родной, Радой? И мы ещё поживем? Ещё побултыхаемся? Но как это узнать?  Никак. Но скоро мы узнаем.»

         2022 г.