Часть 2. Странности

    Началось все чрезвычайно буднично: в очередной раз подросток прокричал свое «Да сколько можно? Где мое всё? Почему я опять торчу на работе? Работать, чтобы иметь возможность жить, и тратить при этом всю жизнь на работу – как-то не слишком заманчиво, явно чувствую – здесь подвох!». Взрослый, уставший после трудового дня, попытался вяло отмахнуться фразами «так уж повелось, сделай работу из хобби, и прочей, набившей оскомину «мудростью»», но вдруг осознал, что сам уже давно в это не верит. «Обманывать себя – дело последнее, хоть и привычное» решил взрослый и предложил подростку рассказать обо всем не отголосками мыслей, а печатным словом – не зря же провели половину уже прожитого за образованием, все лучше, чем фигурками на стене пещеры пытаться донести, что лев сидит внутри и, жадно урча, грызет сердце.
    Сказано – сделано. С пыльного чердака извлекается печатная машинка, сохранившаяся с одного из «писательских приступов», когда шальная мысль о становлении знаменитым автором пересилила взрослого и заставила его воскликнуть «да делай ты что хочешь!». Печатная машинка, разумеется, была девственно новой (в тот раз, как и в бесчисленное количество других, наш К. отвлекся на другое хобби, которое должно было привести его к вершинам). С легким трепетом тяжелая пожелтевшая коробка была водружена на стол. Надписи «Remington» на ней, разумеется, не было, да и кому вообще в голову придет приобретать пишущую машинку в век компьютеров, кроме взбалмошного подростка? В целом машинку и достали-то именно для того, чтобы подросток, заинтересовавшись, не «соскочил» и не забился опять в уголок, укрывшись одеялом своих мечтаний. Коробка распечатана, из недр ее извлечен металлический «амулет творца», край чистой страницы зазывно выглядывает, каретка приведена в полную готовность, и даже чашка с кофе слегка парит рядом, источая аромат того, что должно именоваться «творческая обстановка».
Клавиша непривычно туго нажалась с характерным звоном -литера «Э» шлепнулась чернильным пятном на лист. Разумеется, это должно было быть слово «Эпиграф», но бразды правления были уже отошли от К.Я. к просто К. и появилось бунтарское «Эпитафия». «Почему эпитафия?» попытался было спорить Чагин сам с собою – «Да по той простой причине, что все, чтобы мы не делали – в конечном счете – наша эпитафия этому миру, как бы она ни была оформлена!». Что ж, сам предложил, значит нужно и дальше следовать идее, тем более что аргумент не столь уж и безумен, решил наш герой.
    Довольно быстро первоначальный рассказ «О себе» превратился из автобиографического в «автогероичный». Ведь даже «среднестатистическому» совсем не интересно читать и писать о среднем. Хочется немного приукрасить, воплотить все «если бы я тогда», не рассматривая при этом негативные сценарии, конечно. Поэтому, в очередной строке к «поступил в институт» было приписано и «начал разработку Прототипа Основного Закона Жизненного Единства».
Усмехнувшись, автор, отхлебнул последний глоток кофе и, неожиданно для себя, отнес и помыл кружку, не оставив в ряду, уже стоявших в комнате. Тут, же, словно повинуясь чужой воле, позвонил на работу, предупредить, что берет долго откладываемый отпуск. А после и вовсе – поймал себя на сайте заказа билетов. «Так, стоп, наверное это прокрастинация – отлыниваю от начатого текста» - с трудом осадил себя К. «Нужно ведь продолжить сейчас, а остальное решу… ровно через 30 минут» - опять неожиданно звякнул в голове.
    Усевшись за машинку, К. попытался вспомнить институтские годы, чтобы продолжить описание и с глубочайшим изумлением, впервые в жизни не смог этого сделать. «Что за наваждение?» - в мыслях расплывались воспоминания, будто утренний сон, о котором с каждым разом вспоминаешь все меньше и меньше деталей. «Может переутомился или кофе был с чем-то?» - но организм четко заявлял, что с ним все в полном порядке, даже привычные боль и тяжесть в спине куда-то неожиданно исчезли.