Подонки Ромула. Роман. Книга третья. Глава 67

                ГЛАВА LXVII.

        Покинув «Грот жемчужин» так решительно, что двое юнцов, околачивающихся у входа, шарахнулись в стороны и застыли ослепленные, сверкнувшим мимо великолепием, Магия устремилась вверх по Священной дороге к Велию. Юнцы, молча, переглянулись и, не сговариваясь, кинулись следом. А вдруг сама Фортуна Бородатая, новая их попечительница, решила усердие явить?
       Лишь тря дня назад облачились они в мужские тоги и, судя по непомерной их ширине, а также изяществу складок, о том, чтобы губить лучшие годы в легионах, и не помышляли. Зато готовы были, как говорится, душой и действием, пополнить ряды «красавцев» на форуме, понимая конечно, что без драгоценностей соответствующих тут не обойтись. Но перстни, которые они хотели присмотреть, в «Гроте» никогда не переведутся, а познакомиться с дочкой богатейшего, надо думать всадника римского, а то и патриция - мыслимо ли удачу такую упустить? Тем более, деньги на украшения матери, втайне от отцов, пока только обещали, а времени досужего у будущих «красавцев» было в избытке.
      Вот и пустились вдогонку, прикидывая как бы позаковыристей разговор затеять, чтобы красавицу благородную сразу в самое сердце поразить. Но, так как, ничего подходящего на ум не шло, догонять ее не торопились, и каждый уже косился на приятеля, как на соперника, стараясь, в то же время, не упустить из виду, вспыхивавший впереди рыжий факел, с которым ей даже в толпе римской было не затеряться.
    А ведь на розыски ее были брошены такие силы, каких, со времен Катилины, и для поимки закоренелых убийц не привлекали! Не говоря об Аттике со сноровистым его  Диомедом; Магию выслеживал и Меценат, надеясь добыть доказательства вины или непричастности друга своего к проискам Антония. Чтобы уличить того же Агриппу в измене, охоту  на обокравшую его шлюху, объявила с самого утра Ливия. Даже управитель Агриппы, Марципор отрядил на поиски рыжей девчонки всех, видевших ее  слуг, чтобы оправдаться перед господином, велевшим не выпускать ее из дома до его возвращения.
     Да и Новий, убедившись в том, что архив Цицерона без помех доставлен в Портик Свободы, успел уже встретиться с Альбинием и описать ему приметы путаны, завладевшей, в силу невероятного стечения обстоятельств, личной печатью триумвира, изъять которую ради безопасности государства следовало незамедлительно. И «жрец Кибелы», всей душой важностью задачи этой проникся. А уж путану на Субуре найти, где каждый второй
карманник в тайных  осведомителях его состоял - чего проще?
     Так Новию и сказал:
     - Сегодня не обещаю, но завтра к утру и рыжую эту , и черного Геркулеса надеюсь тебе предоставить.      
      Словом, никак ей было не уйти!  Да и от кого?  Ни один из новых ее преследователей голубого плаща с серебряными застежками не носил. А только этих плащей бедняжка и опасалась.
      Впрочем, и у загонщиков сложности возникли. По приказу сиятельной госпожи Ливии, а также Аттика и Мецената, все они разыскивали рыжую Магию, о которой никто, оказывается, даже и не слышал. За скромное вознаграждение и шлюхи, и карманники охотно брались помочь в задержании рыжей Олимпиады, которая на Субуре пока не объявлялась - на Велабре, скорее всего, ошивается. Там, видать, решила подзаработать - для прилежания, как говорится, ничего невозможного нет. Но ведь никуда не денется!
     Так все бездельники и мыслят! Над ними не каплет… А когда службу несешь и имеешь четкий приказ: отловить и доставить по месту назначения рыжую девку Магию, кто же станет на Олимпиаду какую-то распыляться?  И только Альбиний благородный, «жрец Кибелы», был на верном пути - Олимпиаду разыскивал.
     А, ничего не подозревавшая, Магия, приостанавливалась у витрин ювелирных лавок, сравнивая выставленные в них украшения со своими и все больше убеждаясь, что драгоценности, купленные в «Гроте» - из лучших. Когда же, просто из любопытства, ткнув пальчиком в перстень с таким же, примерно, как и у нее, розовым рубином, поинтересовалась его стоимостью, торговец такую цену заломил, что она ушами не поверила:
     - Сколько?!!
     И, когда торговец, полагая, что она просто не расслышала, громко повторил ту же сумму, отошла от витрины в глубокой задумчивости… 
    «Две тысячи за одно колечко? Да я за все перстни мои, вместе со змейками две с половиной заплатила! Может, обманул старик. И все они поддельные?!» - пронзила ужасная мысль.
     Глянула на свои драгоценности - такие чудесные, сверкающие… И быстро спрятала руки под плащ, поймав на себе завистливые взгляды сограждан. Но не могла же она в жутком таком неведении оставаться!  Заметив на другой стороне улицы еще одну ювелирную лавку, метнулась к ней, накидывая на голову капюшон, чтобы, скрыв лицо, выглядеть постарше, стаскивая на ходу перстни и обеих змеек с запястий и пряча их в опустевший почти кошель.
      Она исчезла с улицы так внезапно, что зазевавшиеся на роскошные витрины, юнцы, потеряв ее из виду, заметались растерянно и бросились, в надежде догнать красавицу, вверх по Священной дороге к Субуре.
    Покосившись им вслед, Анания, племянник старого Ефраима, назвавшегося тут Цецилием Юкундом - именем столь же нечестивым и богомерзким, как и все, творящееся в варварском этом мегаполисе, презрительно сплюнул на мостовую. Сам он прелестями блудницы не соблазнялся, но и по сторонам не глазел. Выслеживал ее терпеливо и обстоятельно, как дикого зверя, стараясь изучить и запомнить все повадки, чтобы, без всяких волос рыжих или плаща, сразу отличить ее в толпе по походке, по жестам порывистым, по манере вскидывать подбородок, чуть склонив голову влево, как бы прислушиваясь… Стоя напротив лавки в которую она вошла, Анания прикрыл на мгновение глаза и, словно наяву, проявилась, мелькнула перед ним полупрозрачная, стройная ее фигурка.
    «Не уйдет!» - подумал самоуверенно, но тут же омрачился  душой. - Ну, выслежу ее, доложу все как есть деспоту своему… И что? Снова, как раба бессловесного за огранку камней усадит? Хуже, хуже раба! Рабам здешним пекулий полагается. Хоть и незавидный, но свой, личный капитал, который умный человек всегда приумножит. А я?  Машина шлифовальная у родного дяди! Да еще рукам волю дает - «Для твоей же пользы».  И слова ему не скажи!.. Самого бы, с таким усердием, за бороду потаскать! Но… Вынужден терпеть! Лучше смиряться духом с кроткими, нежели разделять добычу с гордыми? Но… Доколе же, Господи?»
     Вскинул взгляд в небо и опустил с тяжким вздохом, не надеясь услышать ответ, да и блудницу упустить опасаясь. Лишь горько посетовав про себя:
    «На что дан свет человеку, чей путь закрыт, которого Вседержитель окружил мраком?..»
    Что оставалось? Возблагодарить Господа за то, что сохранил ему жизнь? Но в том ли вера праведника, чтобы во всякой превратности судьбы промысел Божий видеть? Что-то совершается, конечно, по предопределению, иное же, и само по себе может случиться. Не лучше ли ему тогда было умереть, а не оказаться по торговым делам в Александрии?..
      Ирод-идумеянин*, которого римский  сенат, стараниями Антония, назначил царем Иудеи, привел под стены Иерусалима одиннадцать легионов и шесть тысяч конницы, не считая сирийских вспомогательных сил, а осажденные, хотя и осуществляли смелые вылазки и подкопы, но больше неприступностью Храма похвалялись, прославляя народ свой, хранимый Богом от всех бед. Забыли, видно, что именно со стороны Храма взял Иерусалим Помпей!.. Ирод по его стопам и пошел - насыпями да осадными башнями. А, войдя в город, сам ужаснулся резней, учиненной, разъяренными длительной осадой, римлянами. Да и иудейские приверженцы его не хотели противников в живых оставлять. Резали всех встречных, стиснутых в узких улочках, в домах, в Храме, где жители пытались убежища искать. Ни младенцам бессловесным, ни старцам, не женщинам не было пощады. Ирод уже опасался, как бы ему не остаться царем пустыни, если Иерусалим в этой бойне лишится людей и имущества окончательно…
     Из многочисленного семейства Анании никто не выжил. Лишь дядя Ефраим, тот самый Цецилий Юкунд в Риме… Он и приютил. Укрыл от гнева Иродова. А, чтобы племяннику не скучать и о потере близких не слишком убиваться, усадил его за огранку камней, от которых у бедняги уже глаза на лоб лезли!.. Так что, с блудницей этой и, неожиданно выпавшей, прогулкой по городу ему-таки повезло. И, тут уж, речи не могло быть о том, чтобы, не оправдав доверия, ее упустить.
     А Магия, выходя из ювелирной лавки, просто сияла, убедившись, что украшения достались ей почти даром. Все страхи рассеялись, сменившись не восторгом даже - благоговением перед немыслимой честностью и бескорыстием старого иудея.
     Поначалу, не зная, что сказать, разглядывая товар в витринах, она только косилась украдкой на, скучавшего за прилавком, сирийца, с закрученными кверху, черными усищами. Но торговец, заметив ее перстень с пурпурным рубином, сделался таким любезным, словно целью всей его жизни было угождать «сиятельной госпоже». И Магия, осмелев, сняла перстень с пальца и, протянув сирийцу, спросила напрямик, сколько он за него заплатит.
      Рассчитывавший продать свой товар, но вовсе не жаждавший приобретений, сириец почесал в затылке, усматривая, в неожиданном таком повороте, изощренное коварство и покушение на основной принцип торговли: «Купить подешевле, продать подороже». Ведь, оценив перстень ее по минимуму, он и свой товар в цене опускал. И как после этого торговать? Себе в убыток?
     Разглядывал рубин на просвет и под стеклом увеличительным, взвешивал, пробовал золотую оправу на зуб, лишь для того, чтобы оттянуть время. В итоге, решил, вопреки всем своим принципам, особо не занижать стоимость ее перстня, чтобы оправдать запредельные цены своих, выставленных в витрине, поделок. Тем более, платить ей не обязательно, можно и на комиссию перстенек взять, а там… Мало ли как обернется?
     Услышав, что за один только перстень ей могут заплатить три тысячи
сестерциев, Магия, дрожащей рукой, достала из мешочка браслет-змейку с изумрудами и едва выговорила:
    - А за это?
      У сирийца даже кончики усов дрогнули, и никаких сомнений не осталось 
- на вшивость его испытывают. Ведь змейками этими, изготавливаемыми в разных вариантах под этрусскую древность, лишь один человек в Риме промышлял - сам магистр коллегии ювелиров, Марк Цецилий Юкунд! И…           «    «Если она браслет этот не украла, за покупательницу такую надо руками и ногами держаться!.. Юкунд на пустяки не разменивается - змейки эти, как антиквариат редчайший, меньше, чем по десять тысяч сестерциев у него не уходят. Дать ей сию же минуту пять, а к вечеру перепродать за восемь? С  руками оторвут! И неважно, как браслет этот к ней попал… А если до Юкунда дойдет, что Абдулазиз змейками его по бросовым ценам торгует? С иудеями, как прибыли их коснется… Можно и головы не сносить!..»
    Наблюдая его задумчивость, Магия с нетерпением ждала ответа. Ей даже душно сделалось, и она слегка распахнула ворот плаща… Заметив, сверкнувшее  на ней ожерелье из голубых, розовых и черных жемчужин, сириец так и застыл, с горечью сознавая, что с заурядным его товаром нечего к красавице этой и соваться… Она просто смеется над ним, сговорившись с тем же Юкундом, тягаться с которым, еще со времен великого Цезаря было опасно. Вот, Абдулазиз и не стал, ответил хмуро, но бесхитростно:
    - В «Гроте жемчужин» спроси. Таких нигде больше не сыщешь.
    - Там я их и купила! - призналась Магия.
    - Э-э-э! - оскорбился сириец. - Зачем меня спрашиваешь?!         
    - Так ведь я сразу за все платила! - сунув руку в кошель, Магия извлекла на свет вторую змейку и все свои перстни. - А, в отдельности, что сколько стоит… Не знаю.   
     При виде ее сокровищ, глаза сирийца чуть не выкатились из орбит. Говорить он, вообще, не мог, только кончики усов сами собой вздрагивали. А когда обрел дар речи, взмолился жалобно:
     - Украшениям твоим, сиятельная госпожа, иные владычицы Востока позавидовали бы! Как благоуханные сады Дамаска прекрасны и приятны они на вид! А на покупку их, всех денег Абдулазиза не хватит! Что я в лавчонке моей жалкой могу тебе предложить?!.
    После таких признаний, Магия покинула его лавку, нанизывая перстни на пальцы, а змеек своих драгоценных - на запястья. Сияя и едва сдерживаясь, чтобы не расплакаться от счастья прямо посреди улицы.
    « Не тому ли радуется, что дядю Ефраима тысяч на сорок семь обула? -  мрачно предположил Анания, отделяясь от стены, которую терпеливо подпирал и направляясь вслед за блудницей. - Но, с другой стороны… Никак ему не подставилась, за язык не тянула. Сам расстилался. Как козел, перед ней бородищей своей тряс! Совсем, на старости лет, спятил…» 
     Четверо носильщиков с лектикой, в которой восседала иссохшая, как
мумия, престарелая матрона, мчались прямо на него:
     - Поберегись!
    « А как не спятить в безумном этом Ваилоне?! - подумал Анания, едва успевая отскочить в сторону.
     Кресло с надменной матроной пронеслось мимо, чуть не размазав его по стене, а носильщики на него и не взглянули. Сжал в ярости кулаки, но только плюнул им вслед. И кинулся в противоположную сторону, вдогонку за теряющимся в толпе синим плащом…
     Ведь Магия не шла - летела в радостном нетерпении к Субуре, надеясь застать там кого-то из ночных подруг. Кто, кроме них, мог по-настоящему оценить не только драгоценности, но и перемены в ее судьбе, в которые она и сама никак не могла поверить?
     Но, чтобы убедиться в том, что перемены бывают не только непредвиденными, но и роковыми далеко идти не пришлось. Не могла же она миновать толпу, собравшуюся вокруг телеги, в которую государственные рабы огромными охапками, без разбора, сбрасывали цветы, венки и всю торговую утварь из лавки Александра. Погрузка пестрого этого хлама была почти завершена и, широко распахнутая дверь лавки зияла в пустоту. Двое рабов придерживали приставную лестницу, а третий, взгромоздившись на нее, сбивал тяжелой кувалдой вывеску, так что обрывки цветочных гирлянд и, рассыпающиеся в пыль, куски ссохшейся глины летели во все стороны.
     А из толпы неслись одобрительные возгласы: мол, давно пора вышвырнуть из Города всю эту иноземную нечисть!.. Особый восторг, даже аплодисменты, вызвал удар кувалды, сокрушивший имя «сиятельнейшей Клеопатры VII», которое рассыпалось без следа густым пыльным облаком, осевшим прямо в шарахнувшуюся, закашлявшуюся, зачихавшую хором толпу.
     « Где же грек? Что с ним случилось?» - ужаснулась Магия, позабавив обо всех муках и унижениях, которые от него претерпела, не подозревая, что причиной всей этой пагубы послужил тот самый, принесший  ей счастье черный Геркулес.
      «Дикари! Звери! - беззвучно негодовал, затесавшийся в толпу, Анания. - Только и способны все вокруг крушить, владычество свое утверждая. До Иерусалима добрались, Храм Божий осквернили! Как же Он допустил, чтобы                                по воле их сатанинской, Ирод над народом Его воцарился? Сын идумеянина и Кипры-аравитянки властвует над всей Иудеей, являясь царем лишь по названию, а на деле - врагом и гонителем богоизбранного народа?! Ибо насильственным введением иноземных обычаев, подтачивает весь, издревле сложившийся и нерушимый строй жизни, а то, что поддерживало  в иудеях
былое благочестие презрению подвергает. До того обнаглел!.. Театр посреди  Иерусалима выстроил, а на равнине - огромнейший амфитеатр! Капище языческое, роскошь которого бросается всем в глаза, но отнюдь не соответствует ни верованиям нашим, ни нравам! Травли звериные, гонки колесниц на земле обетованной! И Всемогущий Господь терпит. Третий уж год!.. Не обрушится, не прольет на него яростный гнев свой! Почему?!-  обернувшись, глянул на сверкающий мрамором и золотом, разноцветьем статуй раскрашенных, вражеский форум; на огромного царящего над Городом Капитолийского истукана, покачал головой в отчаянии. - Разве мертвые идолы их - сильнее»
     Но как же он был одинок, среди весело улюлюкающих язычников! В вульгарной римской толпе - кто мог понять трепет иудейских проблем, ужасающую бездонностью своей глубину и всю пронзительность, леденящих душу вечных сомнений?
    Тупой, омерзительный патриотизм этих негодяев и животная радость разрушения преобладали. Отряхнув пыль с волос, тог и туник, скоты эти римские снова зааплодировали, а  иные даже засвистели восторженно, когда следующий удар кувалды разнес вдребезги и «Царицу Верхнего и Нижнего Египтов, и «поставщика двора небесного ее Величества, и само, канувшее в вечность, имя цветочника…
     Лишь уголок вывески с большой красной буквой «А» на мгновение удержался. Но злобный раб и ее сшиб со стены тычком кувалды. И под хлопки и одобрительные возгласы гордо спустился на, заваленную  глиняными обломками, мостовую. На дверь лавки водрузили большой амбарный замок. Толпа расходилась, весело обсуждая происшествие, и Магия только теперь заметила старуху и девочку - рабынь Александра, испуганно жавшихся друг к другу в сторонке. Хотела расспросить их о случившемся, но вдруг почувствовала, что страшно проголодалась - за всеми радостными хлопотами и о еде забыла.
      Огляделась. Но в табернах, даже тех, что почище, с пьяницами за одним столом сидеть не хотелось, а разносчиков уличных поблизости не оказалось. Да и неудивительно. Публика на Священной дороге изысканная - ни бобов, ни гороха вареного, ни капусты, ни колбас сомнительных, ни плебейского грубого хлеба не употребляет. Разве что, нищий еврей, какой забредет, как тот, пялящийся на нее сзади воспаленными красными глазами. Но у таких и асса за душой не водится, триенсы у прохожих клянчат!.. Вот торговцы съестным сюда и не заглядывают. Снуют челноками, между Субурой и Аргилетом, по Велию. Там где спрос есть.   
      Покосившись на свои перстни и утешив себя мыслью о том, что  с такими
драгоценностями она и на старости лет не пропадет, решила позволить себе то, о чем раньше и не мечтала. Протиснулась мимо молчаливых зевак, пожирающих глазами золотисто-пурпурные персики из далекой Армении и застыла, не смея спросить, сколько же заморские эти плоды стоят. Но под ложечкой ныло так противно, что, не пожалев целого денария, купила, все же, сирийскую кулачную грушу, едва умещавшуюся в узкой ее ладошке.
     Торговец не обманул. Груша, и в самом деле, таяла во рту, как те, что она ела вчера в доме Агриппы… Вспомнив о нем, о чудесном своем спасении из рук палачей, о том, как мчалась в его объятиях по Марсову полю, а потом и в волшебном том сне… Впала в задумчивость, не зная, увидит ли его еще когда-нибудь так близко или только в цирке Фламиниевом или на военном параде?..
     Наблюдая издали, с каким аппетитом поглощает она душистую, сочную мякоть, Анания проглотил слюну:
     «Блудница окаянная! И ни в чем себе не отказывает! А я?.. Завет положил с глазами моими, чтобы о блуде и не помышлять. И какая участь мне от Бога за всю мою праведность? - глянул на мраморный путеол водоразборного колодца, видневшийся в просвете между домами, облизнул пересохшие губы. - Глотка воды позволить себе не могу, чтобы тварь эту не упустить!..
      Стоило об этом подумать и жажда стала невыносимой. А его еще и толкали со всех сторон, по ногам топтались… Проходивший мимо вигил окинул его подозрительным взглядом и погрозил, ни с того не с сего, корявым пальцем. А бродячий, шелудивый пес, задрав лапу, чуть не помочился на его хламиду…
     «Почему беззаконные живут, достигая старости и силами крепки? Дома их безопасны от страха, и нет жезла Божьего на них.   Вол их оплодотворяет и не извергает, корова их зачинает и не выкидывает. Как стадо, выпускают они малюток своих, и дети их прыгают. Часто ли угасает светильник неправедных и находит на них беда?» - вопрошал Господа Анания, вспоминая, такого же он, праведника и страдальца Иова1.
     А Магия, размечтавшись об Агриппе, и не заметила, как от груши один черенок остался. Отбросила его с сожалением, чувствуя, что пальцы, губы и даже подбородок сделались липкими от сладкого сока, вспомнила пушистые салфетки Ариппинки, доверчивый детский взгляд, пустые свои обещания, непременно прийти в гости и, грустно вздохнув, направилась к путеолу -
смыть следы роскошного пиршества.
      Но какой-то верзила в потертой серой лацерне, заслонив могучей спиной весь колодец и прильнув к струйке, бьющей  изо рта бога источников Фонса2, мраморным ликом своим напоминавшего о святости общественного водопровода, никак не мог напиться. А, вдобавок, стал еще плескать ладонью себе на волосы.
      - Голову в термах, а не в источнике общественном моют! - не выдержала Магия, вокруг которой уже вилась, привлеченная запахом груши, оса.
      Верзила обернулся, и она, словно в кошмарном сне, оказалась лицом к лицу со злодеем, чуть не отрезавшим ей язык. Мгновенно признав в ней причину всех своих несчастий, тот сжал, в бешенстве, кулаки. Но не мог он удавить тварь эту прямо посреди Священной дороги!.. А тащить ее к Аттику не было теперь никакого резона. Вернувшись на Квиринал, даже со шлюхой подмышкой, на пощаду рассчитывать не приходилось. Слишком далеко они зашли, вскрыв господское письмо, продав коней и ливреи. Да и Апулей обещал в тайную службу устроить, где не смотрят - римский ты гражданин или раб беглый, лишь бы с поручениями справлялся и лишних вопросов не задавал. Вот он и замер над колодцем, не зная, как поступить. Дышал не нее перегаром, а вода капала с мокрых его волос, стекая неторопливыми струйками по щекам, заросшим густой синеватой щетиной.
      Магия опомнилась первой. Отшатнулась и побежала, ног под собой не чувствуя, вниз по Священной дороге к форуму, позабыв и о рабынях цветочника, и о субурских подругах, уже и не надеясь спастись!..
      Глядя ей вслед, Эвбул только зубами скрипел. После бурной ночи с возницей голова раскалывалась, а во всех членах ощущалась такая неуправляемость, что ни о какой погоне он и помыслить не мог. Воды, хвала всевышним, испил - чуть полегчало. А шлюха? Пусть побегает!.. Все равно, рано или поздно, в темном углу где-нибудь попадется - промысел у нее такой…
      Прильнул еще раз к струе, изливавшейся изо рта благодатного Фонса, утерся ладонью и двинулся в сторону Большого цирка, в конюшнях которого затаились Арсам с Кулфом, предпочитавшие лишний раз не высовываться. Эвбул тоже об осторожности не забывал, пряча лицо под капюшоном, то и дело озираясь по сторонам, чтобы не наткнуться на бывших своих соратников из воинства Аттика. По счастью, голубых плащей нигде не было видно, но и простые граждане оборачивались, провожая косыми взглядами, явно подозрительного верзилу, кравшегося средь бела дня по Священной дороге, как тать в ночи. Мог ли не заметить его Филон, один из лучших подручных Диомеда?
      С раннего утра слонялся он по Субуре, в поисках следов рыжей Магии, не откликаясь даже на самые заманчивые предложения, томившихся без дела, блондинок и брюнеток, которые и словами, и жестами, пытались ему объяснить, что их ласки не менее упоительны - хотя о вкусах, конечно, не спорят! - и очень сомневались в профессионализме рыжей какой-то приблуды, о которой здесь никто и не слышал. Впрочем, самые сердобольные советовали ему воспользоваться услугами некой Олимпиады, которая должна вот-вот подгрести, если уж у него только на рыжих встает.
      Однако, во всех колкостях их и насмешках проскальзывало нечто настораживающее. То, что не он один близости с Магией этой ищет. Вся Субура, можно сказать, вдоль и поперек желающими такими перепахана. Чем не только шлюхи, но и карманники местные были поражены. И даже указывали на некоторых глазами.
      Филон призадумался: не слишком ли высоко господин их,  достойнейший Цецилий Помпониан, замахнулся?  Ибо интерес к рыжей не бездельники похотливые какие-то проявляли!.. Сразу распознал, среди них, и слуг Марка Агриппы, и соглядатаев Мецената, и даже посланцев неких, и вовсе, неведомых ему, секретных служб. Мог ли он с ними тягаться? Но, присмотревшись к черной рабыне с ампулкой какого-то снадобья, которую она хотела передать непременно, из рук в руки, той самой Магии. Понял, что пора уносить ноги, чтобы государству поперек дороги не встать, а Диомеду так и доложить: мол, рыжую эту, разве что, боги всевышние не отлавливают.
    Однако, торопиться с этим не следовало. Решил пройтись по Священной дороге. Тут на глаза ему и попался крадущийся верзила, в коем, несмотря на капюшон, чуть не до подбородка опущенный, Филон сразу опознал бывшего хозяйского телохранителя Эвбула - главного из троих беглецов. И начал преследование, хотя никто такой задачи перед ним не ставил. Но поймать беглого раба всегда почетно. Награда не только от хозяйских щедрот, но и по закону положена. Что, разумеется, куда выгоднее, чем с риском для жизни гоняться за шлюхой, неуловимой даже для высших властей!..