Подонки Ромула. Роман. Книга третья. Глава 68

                ГЛАВА LXVIII.

      Мыс Лилибей, вдававшийся прежде в море, подобно тарану корабельному, угрюмой голой скалой, оказавшись во владении Лисонов, семейства весьма состоятельного и известнейшего на Сицилии, совершенно преобразился. Недаром сам Веррес, бывая в Лилибее, пользовался их гостеприимством и в погожие дни обедал, обычно, здесь на мысе, превращенном в благоухающую цветами террасу, в летнем триклинии, наслаждаясь легким дуновением этесий, тихим шелестом пальм и доносившимися снизу протяжными вздохами прибоя.
      Гай Лисон, до сих пор, вспоминал те дни с содроганием, хотя был тогда
малым ребенком. Но ужас, охватывавший семью при появлении Верреса, трудно было забыть. И невозможно было сдержать обиду и возмущение.
      - Даже остатки серебряной утвари не смели от ненасытного грабителя прятать, опасаясь, что не обнаружив ничего достойного внимания на столе, в атрии или отцовском таблине, обратит свой взор василиска1 на мать или старших сестер. И приходилось выставлять на видное место старинный кубок  или гидрию, надеясь, что боров соблаговолит «купить» их за бесценок и тем удовольствуется. Но и с отъездом его покоя не наступало. По всему дому, превращенному злодеем в мастерскую, день и ночь стучали ткацкие станки. Не только рабыни, но и мать с сестрами, не разгибаясь, ткали и окрашивали в пурпур ковры все три года его пропреторства. Ткали и в доме Ламии в Сегесте, и у Аттала в Нете, и у Критолая в Этне, а в Сиракузах у Эсхриона, Феомнаста и Клеомена… - Лисон развел руками в недоумении - Не то, что форум римский, Марсово поле можно был коврами теми покрыть.
     - А, в самом деле, зачем ему столько ковров понадобилось? - спросил Сервилий. - Лавку что ли на Священной дороге держал?
     - Может, и держал. На темного какого-нибудь отпущенника ее записав… - предположил Тирон. - Обычное дело… Сенаторам ведь торговые операции запрещены.
      - Никаких запретов боров этот не признавал. - отмахнулся Сервилий. - Как-то, из-за ничтожной, можно сказать, выгоды, связанной с взиманием налогов, год на Сицилии на полтора месяца сократил, повелев январские иды считать мартовскими календами. И - сошло!..
     Они сидели на каменной скамье у края террасы, круто обрывающейся в море, вздыхавшее внизу так же безутешно, как и при Верресе, сорок лет назад… Покачивались верхушки пальм, фонтан тихо журчал, позвякивали посудой слуги, готовившие стол в беломраморном летнем триклинии, затянутом легкими, чуть трепетавшими на ветру бледно-розовыми завесами.
     - Странный вы народ, римляне! - задумчиво произнес Лисон. - Бич и губитель Сицилии, которую он до того истерзал и разорил, что ее невозможно уже возродить в прежнем состоянии - обычное дело?.. А скольких достойных мужей засек?! Насмерть. Для него никакого различия не было между гражданами и рабами. Отца его!.. - Лисон кивнул на Сервилия. - Высказавшегося как-то вслух обо всех его гнусностях, вызвал в суд и, хотя никто не предъявлял обвинений, велел признаться в краже двух тысяч сестерциев!.. Тот отказался, и шестеро ликторов, у всех на виду, стали сечь его розгами…
     - А палач Верреса, Секстий, обернув розгу толстым концом, бил отца по глазам!.. - опустив голову, глухо произнес Сервилий. - Даже когда кровь залила всю тогу, и он рухнул на землю, его продолжали избивать, вынуждая сознаться в преступлении, которого он не совершал. После расправы, его унесли с форума без чувств. К ночи отец умер. А Веррес, присвоив лучшую часть его имущества, поставил в храме Венеры, серебряную статую Купидона…
     Что тут было добавить? Молчали - каждый о своем. Всматриваясь вдаль, Тирон отыскал, темневший пятнышком на синей поверхности остров Корсуру, а за ним, нацеленный из-за горизонта на Сицилию, рог мыса Меркурия; очертания, тающей в сероватой дымке, широкой бухты. А чуть выше, западнее, заостренный рожок поменьше - мыс Аполлоний. Ни Карфагена, заново отстроенного римскими колонистами, ни древней Утики, где Порций Катон бросился на меч, не пожелав сдаться на милость Цезаря, он, конечно, не разглядел. Только подумал с грустью:
     «Но и Цезарю выпала смерть не легче. Не столь позорная и незаслуженная, как отцу Сервилия, но не менее мучительная! Двадцать три раны от друзей - в грудь, в живот, в пах, в шею, в лицо…»
     Он даже зажмурился, представив разъяренные лица убийц, безжалостные их, бьющие отовсюду клинки…
     Сервилий, задетый за живое, не усидел на месте. Вскочил, гневно указывая на восток, в сторону Сиракуз.
     - А тюрьма, устроенная в Сиракузах жесточайшим тираном Дионисием для содержания злодеев из чужеземцев, пиратов и мятежных рабов? При Верресе она стала последним приютом римских граждан! Стоило не угодить претору, их тут же бросали в Каменоломни. А порой, единственной причиной бессрочного заточения становился, придуманный им, неслыханный еще способ грабежа. С помощью своих стражей и доносчиков, он не упускал из виду ни одно из морей, омывавших остров. Откуда ни приходил корабль - из Азии, Сирии, Тира или Александрии - его тут же захватывали, груз доставляли претору, а всех, более или менее, состоятельных купцов объявляли  сторонниками  Сертория, бежавшими от Помпея. Чтобы отвести от себя подозрение, одни показывали пурпурные ткани из Тира, другие - ладан и благовония, третьи драгоценные камни и жемчуг, четвертые - греческие вина и рабов из Азии, которых они везли на продажу. Могли ли они предвидеть, что товары, которые, по их мнению, должны были служить доказательством  непричастности к войне, навлекут на них еще большую опасность? Ибо Веррес заявлял, что все это они приобрели благодаря связям с пиратами, груз приказывал конфисковать, а купцов тащить в Каменоломни!..
       - Так оно и было. - покачал головой Лисон. - Я в детстве все сладости,
которые мне доставались, на треножник выкладывал. Пенатам, чтобы отца
берегли!
      « А мне за отца и помолиться ни разу не пришлось… - подумал Тирон. - Всегда за Цицерона просил. Но они и этого не услышали. Напрасно пирожки и финики мои на жертвенниках сохли!..»
      - Самое страшное началось, когда тюрьма переполнилась узниками, - вздохнул Лисон, задумчиво глядя на море. - Их стали тайно душить. Но один из них, Публий Гавий, чудом бежал и добрался до Мессаны. Уже перед глазами его была Италия, священный столб Посейдона2, стены Регия, населенного свободными людьми. И после смрадного подземелья и страха мучительной смерти во тьме, возвращенный к жизни этим дуновением свободы, он пожаловался кому-то, что был безвинно брошен в тюрьму и теперь едет в Рим, чтобы дождаться там возвращения Верреса. На беду свою, он не понимал, что неважно, говорит он это в Мессане или в глаза Верресу, в преторском его доме. - и, обернувшись к Тирону, пояснил. - Ведь тот избрал этот город своим пособником, укрывателем краденого, соучастником всех злодейств. Туда все свозилось и там складывалось. Что надо было скрыть, мамертинцы3 прятали. С их помощью, Веррес тайком грузил в порту, что хотел  и вывозил незаметно. Недаром, освободив Мессану от всех налогов и повинностей в пользу государства, он именно там велел построить огромный грузовой корабль для перевозки, награбленных по всему острову, сокровищ. Задержанный местным должностным лицом, Гавий был заключен под стражу с тем, чтобы пропретор мог поступить с ним по своему усмотрению.
     И, как раз в тот день, Веррес заехал в Мессану. Охваченный яростью, он велел тотчас же привести жалобщика на форум, раздеть и привязать к столбу, приготовив розги. Бедняга кричал, что он римский гражданин из муниципия Консы, служил у Луция Реция, известнейшего римского всадника, который ведет дела в Панорме и может это подтвердить. Но Веррес заявил, что по его сведениям, Гавий послан на Сицилию главарем беглых рабов, как соглядатай. И хотя ни доноса, ни каких-либо других признаков этого не было, приказал сечь его без пощады. Несмотря на все страдания, на форуме не слышно было ни единого стона истязаемого. Сквозь свист розог доносились лишь слова: «Я - римский гражданин!». А за городом, на Помпеевой дороге, там, где она выходит к проливу, уже сколачивали крест.  Мы с отцом тогда в Мессане оказались, хотели родню в Регии навестить. Да куда там!.. Вернулись, как зачумленные, домой… От греха подальше.
     Ничего этого Тирону не надо было объяснять. Совсем недавно держал в руках пожелтевшие свитки и, потрясенный, перечитывая их, словно наяву, отчаянный крик души, срывающийся от боли и гнева, голос Хозяина слышал:
    «О, сладкое имя свободы! О, великое право гражданства! О, Порциев4! О,
Семпрониевы законы5! О, вожделенная власть народных трибунов! О, боги бессмертные! Неужто, все это пало так низко, что римского гражданина в союзном городе можно связать и подвергнуть порке по приказу человека, получившего эти связки и секиры в знак доверия и милости римского народа? Как? Когда разводили огонь, готовили раскаленное железо и другое орудия пытки, тебя не заставили опомниться, если не отчаянные мольбы жертвы, то, хотя бы плач и горестные сетования, сбежавшихся со всего города, граждан. Если заковать римского гражданина - преступление; подвергнуть его порке - неслыханное злодейство; лишить его жизни - братоубийство!.. Как назвать распятие его? Нет имени столь чудовищному злодейству! Но негодяю и этого было мало. Помните его слова? «Если ты римский гражданин - смотри на свою родину и подыхай в виду законов ее и свобод!» Так не досадовал ли Веррес, что креста, предназначенного для его сограждан, не может он водрузить здесь, на римском форуме, посреди комиция или уж…Прямо на рострах!»
     - Как не помнить добра, не возносить молитвы за человека, вставшего на защиту поруганных наших очагов и алтарей и, несмотря на все происки и уловки, добившегося изгнания злодея?! - воскликнул Сервилий, словно прочитав его мысли.  - Как не числить его, и после смерти, патроном нашим и благодетелем, а себя - исполненными глубочайшей признательности клиентами, вечными должниками его близких? Запомни, достойнейший!.. – он положил руку на плечо Тирона. - На Сицилии ты ни в чем не встретишь отказа. Каждый готов для тебя!..
     - Гай! - звонкий детский голос прервал его на полуслове.
     Оба Гая - Лисон и Сервилий обернулись. Подбежавшая к скамье девочка в красном хитоне с двумя косичками, заплетенными в кольца, смущенно потупились:
     - Прости, что отвлекаю… - вскинула взгляд на Лисона и залилась краской при виде незнакомца. - Я о фруктах хотела спросить…
     - Гая, дочь моя! - с гордостью представил ее Лисон. - Десять лет, а весь дом на ней держится! - и сдержав вздох, добавил. - С тех пор как жена скончалась…
     Обняв дочь за плечи, он отошел с ней в сторонку, что-то выслушивая и одобрительно кивая.
     - Любимица! Только из-за нее и не женится - мачеха мать не заменит. - тихо пояснил Сервилий.
     «А Хозяин развелся с молодой женой, заподозрив, что она рада смерти Туллии, - вспомнил Тирон, глядя, на улыбающегося своей Гайе, счастливого отца. - Ни к кому больше не испытывал он такой любви. В детстве и она иногда косички так заплетала. Только волосы были светлей… Золотистые! И отца Марком звала. Я думал, это она, чтобы взрослей казаться. Но, когда мы выросли и Хозяин дал мне свободу… Перед самым отъездом нашим в Киликию, она вдруг вспомнила, как я тогда тонкий голосок ее передразнивал, и призналась, что не называла Хозяина отцом, чтобы меня не обидеть, не напоминать, всякий раз, что она ему - дочь, а я - никто, раб… И во всем такая была - прежде о других, а после уж о себе думала… Боги бессмертные, как я ее любил! С детства. И каких танталовых мук стоило скрывать это столько лет! От Хозяина, от брата его, вечного насмешника, не говоря о бдительной нашей госпоже, ее матери!.. А главное, от нее самой!»
   - Как же это с тобой случилось? - спросил Сервилий.
   - Что?.. - растерялся, не ожидавший вопроса, Тирон.
   - Как им похитить тебя удалось?
   - На Аппиевой дороге повозку опрокинули, я выпал, сознание потерял… Очнулся на корабле.
   Он, разумеется, не собирался посвящать кого-то в открывшуюся ему тайну. И об аресте решил не распространяться. Сказал правду, только не всю.                               
    - Но зачем было в Египет тебя везти? - недоумевал морской дуумвир. -Мало ему Цицерона?! Спустя столько лет решил и тебе за «Филиппики» отомстить?..   
    - Мне мысли его неведомы. - пожал плечами Тирон, предпочитая в подробности не вдаваться.
    - Мысли убийцы! - прошептал Сервилий, глядя на него с состраданием. – Пусть, за огромную взятку, он и добился в сенате римского гражданства  для всех жителей нашего острова… Сицилия его не простит! Никогда не забудет убийства того, кто так бескорыстно ее защищал!
    Разволновавшись, Сервилий снова вскочил со скамьи, и голос его возвысился, заглушив плеск фонтана и беззаботную трескотню рабов в триклинии.
    - Но чего ты добился?! - сжав кулаки, он гневно погрозил в сторону моря, за которым виделся ему далекий Египет. - Напрасно, Антоний! Все напрасно! И то, что ты подстрекал к убийству того, кто спас государство и был столь великим консулом; и то, что назначил плату, чтобы замкнуть дивные его уста; и то, что велел отсечь голову достойнейшему человеку!..   
    Встревоженный его криком, Лисон подошел ближе, придерживая Гайю свою за плечико. А Сервилий покачал головой и произнес совсем тихо:
    - Ты лишь похитил у него дни, которые он провел бы в страданиях, старость более печальную, чем смерть при тебе, триумвире. Честь и славу его ты не отнял, только приумножил. И она будет жить вечно, пока существует
это мироздание, которое он, чуть ли не единственный из римлян, объял умом и осветил красноречием. Слава Цицерона станет вечной спутницей его века, а потомки всегда будут восхищаться тем, что он написал против тебя, и возмущаться тем, что ты против него совершил, и скорее исчезнет с земли род человеческий, чем эта память.
     Отпустив дочку, тут же умчавшуюся вприпрыжку к дому. Лисон присел на скамью, удивленно присматриваясь к Сервилию.
    - Да ты пророчествуешь, Гай! Вот уж не ожидал…
    - Ты со мной не согласен? - хмуро глянул на него дуумвир.
    - Согласен, конечно. - вздохнул Лисон. - Но и ты согласись: память людская недолговечна.
    « Письма к Аттику надо публиковать! Все, что сохранились. И как можно скорее!.. - подумал Тирон, взволнованный не столько речью Сервилия, как справедливым замечанием Лисона. - Там он - не консул, не философ и не адвокат… Как человек предстает - живой и неповторимый. Таким никто не сможет его забыть!..  Но как добраться до Рима?»
    Из-за деревьев показались гости, сопровождаемые юрким управителем. А Лисон, обхватив Сервилия и Тирона за плечи, уже увлекал их к триклинию:
    - Отметим друзья, нежданную, радостную нашу встречу, возблагодарив всевышних богов!
    Калидий, как был, так и явился к обеду в некрашеной домотканой тунике, служившей и, похоже, не в первый раз, поводом для насмешек Диодора, причем не вполне безобидных.   
    - Пристойней держитесь друзья! Не видите разве, кто трапезу нашу присутствием своим почтил? Не сам, конечно, Марк Порций, но живая его копия! - окинув Калидия придирчивым взглядом, Диодор развел руками разочарованно. - Не совершенная, правда… Катон, если бы пожаловал к нашему столу, то уж… Непременно, босиком! А ты Гней, в кальцеях сенаторских. Никудышный из тебя подражатель!
     Сам он шествовал к триклинию в белоснежной тунике, еще более раззолоченной, чем та, в которой Тирон видел его ночью на корабле. И, поскольку, никаких прав на ношение мягких кальцей с полумесяцами он не имел, то, с лихвой, возмещал их золочеными сандалиями с застежками из крупных сапфиров.
     - Подражатель? - усмехнулся в спину ему Калидий. – Да будет тебе известно, что Порций Катон Младший, над светлой памятью которого ты бессовестно так глумишься, в бытность свою квестором в Риме, у меня, недостойного, как у старшего коллеги, не раз в храме Сатурна советов спрашивал. И следовал им в делах эрария неуклонно, с присущей ему вдумчивостью и прямотой. А меня душевно благодарил. И к трибуналу, \моему, всякий раз, с  теплым приветствием подходил. А то и задерживался, чтобы кое-чему полезному поучиться, не в пример иным снобам, снующим повсюду праздно в золоте да камнях драгоценных…
     Занесший было ногу, чтобы подняться в триклиний, Диодор обернулся, уперев руки в бока:
      - Прошлое твое нам известно. Жаль только, что в сенате римском, ты который уж год не показываешься, чтобы хоть слово за Сицилию молвить. Блаженствуешь на покое? Уже и  тунику сменить лень. Не на судью, скорей на подсудимого смахиваешь!..
      - Достойнейшие! - вклинился между спорщиками Лисон. - Кого же нам почитать? С кого пример брать, как не с более умудренных и опытных? А вы опять за свое! Угомонитесь! Или уж убейте друг друга, чтобы разрешить  вечный ваш спор! Что ни встреча - схватка гладиаторская, сколько я себя помню! Что гость наш подумает?..
     - Выгляжу, как подобает! - рычал Калидий, потрясая полой старой туники. - Одежда не для того, чтобы пыль в глаза пускать! Как у некоторых… С сапфирами на ногах! Ты бы еще диадему царскую на голову нацепил!
     - Я, между прочим, проагор греческой общины, а не бездельник праздный! - оскорбился Диодор.- Ответственность несу! И за святость браков, и за урожайность, даже за точность гирь и весов! А роскошь!.. - он резко шагнул к Калидию. - Чтоб ты знал!.. Естественным украшением могущества служит!
     - Вот-вот! - насмешливо кивнул Калидий. - Этими самыми словами последний негодяй Квинт Гортензий, во второе консульство Помпея Магна и Марка Лициния Красса, от закона против роскоши отбивался!
     Диодор засопел, не найдя что ответить. Молча, отвернулся и ушел в триклиний. Но и здесь подстерегало его унижение от несносного соперника, которому, как сенатору римскому, полагалось самое почетное,  консульское место, на среднем ложе - голова к голове с хозяином…