Подонки Ромула. Роман. Книга третья. Глава 70

                ГЛАВА LXX.
    
       Стоило взглянуть на стол, и постороннему ясно было: не все блюда золоченые и кубки, не все мурринское стекло вывез из этого дома Веррес.    Посередине, слева от Калидия , как почетный гость, возлег Тирон. А Диодору пришлось на краю ложа ютиться, как и было задумано Лисоном, в надежде, что разделенные секретарем самого Цицерона, непримиримые спорщики будут реже встречаться взглядами и уж, во всяком случае, не смогут запустить друг в друга кубком либо окороком.
       Вслед за Диодором на верхнее ложе прилегли старые его товарищи по несчастью - все, как один, жертвы Верреса. Подслеповатый Филарх из Галунтия - единственный, чудом уцелевший наварх, загубленного Клеоменом сицилийского флота. Взятый в плен пиратами Гераклеона и выкупленный, спустя три года, за счет городской казны, он считал себя редким счастливцем, баловнем судьбы, поскольку владычество Верреса обошлось ему всего лишь в несколько фалер царя Гиерона, если забыть, конечно, о тяжком позоре, который он претерпел, когда Веррес повелел ему собрать и доставить в Мессану всю серебряную утварь принадлежавшую жителям Акраганта.
     Возлегший с ним рядом, молчаливый, но очень улыбчивый Публий Граний - купец из Путеол пострадал сильнее. Кибея его, с грузом индийских пряностей и пестрых серских шелков была конфискована, а команда, состоявшая из верных вольноотпущенников, сгинула без следа в сиракузских каменоломнях. Но, с тех пор, много воды утекло. Вот он и улыбался, разглядывая Тирона, в спокойной уверенности в том, что судно его грузится сейчас в порту отборным зерном, амфорами с выдержанным мамертинским и еще тайным неким африканским товаром. К ночи погрузка будет окончена и, после приятного вечера с достойными людьми, он сможет отплыть, доверяясь ветру и Близнецам, а послезавтра, на рассвете, уже разгружаться в Остии.
     Да и, возлегавший с краю, Диокл, по прозвищу Попилий, ближайший сосед и друг Диодора, давно позабыл чудные те коринфские вазы, которые он, из глупого хвастовства, выставил напоказ, давая в своем доме обед в честь, только что прибывшего из Рима пропретора. Все эти вазы, числом двенадцать, вместе с изящнейшим кленовым абаком на бронзовых гнутых ножках, Веррес, насытившись, немедленно у него изъял - что поделаешь?.. С ними Диокл давно простился. А вот, по массивной, воспетой Вергилием, в знаменитом его «Комаре», серебряной гидрии, работы искуснейшего чеканщика Боэта, похищенной Верресом у покойного тестя его Памфила, сердце по сей день ныло. Он ведь надеялся получить ее в наследство! Может, только  из-за гидрии той, на уродине, дочке Памфила, и женился, повесил на шею пожизненный хомут!.. Но сейчас ни о гидрии, ни о сексуальной свободе утраченной, не время было вздыхать… Очень хотелось дознаться - не осталось ли после проскрипций хоть черновиков давних тех цицероновых речей против Верреса, что в суде так и не прозвучали. Ведь он, Диокл, неизбежно был там, среди пострадавших, помянут. И просто нестерпимо хотелось узнать - как?
      Тирон, между тем, тревожно поглядывал на нижнее, хозяйское ложе, где возлежали лишь двое - Лисон и, по правую его руку, Сервилий, Место, ожидавшее лекаря Евполема, пустовало. Это и беспокоило:
      «Если врач так задерживается… Луцилию, значит, совсем худо. И никому дела нет!..»
      Да, никто из собравшихся и не вспомнил о, мелькнувшем при свете
факелов, страждущем на воловьей шкуре. Станешь ли вздыхать о чужих бедах, когда можно всласть обсудить собственные, те, что давно миновали?.. Ну, и хлебосольству хозяйскому должное, при этом, воздать! Тунцом заливным не побрезговать; охлажденным мозгам телячьим внимание и место в желудке уделить… Тем более яйцам, так щедро нафаршированным солоноватой, тающей во рту икрой осетров родосских! Да и отменнейшему хиосскому, мамертинскому молодому, тягучему, терпкому фалерну!.. И, разумеется, судейским подвигам незабвенным Туллия Цицерона!..
    - Так-то, достойнейшие! - покачивал головой Диодор, разделывая очередного омара. - Уже на второй день он переломил ход процесса, и претор вынужден был прервать заседание, когда речь зашла о распятии  римского гражданина - толпа вокруг бушевала, готова была разорвать подсудимого. А на четырнадцатый день суда Веррес, не дожидаясь смертного приговора, отправился в изгнание. С того дня, Марк Туллий и начал восхождение свое к мировой славе. Звезда же Гортензия, еще до начала его консульства, поблекла и закатилась. Открыто защищать Гая Верреса он не посмел, ограничился участием в оценке, нанесенного им, ущерба, а в награду, втайне, получил сфинкса из слоновой кости и золота. Узнав об этом, Цицерон, мимоходом, но во всеуслышание, бросил ему скользкий какой-то намек и когда Гортензий проворчал, что не умеет загадки отгадывать, изумленно воскликнул: «Как, ведь у тебя дома сфинкс!»
     - А у тебя «геркулес» - печать Марка Антония! - вмешался, ни с того, ни с сего, Калидий и, отхлебнув из мурринского кубка на тонкой изящной ножке, поставил его на стол так резко, что у хозяина чуть сердце не оборвалось. - Зачем она тебе, Диодор?!
    - Будто не знаешь! Всю жизнь перстни коллекционирую…  - покосился на него грек, утирая губы пушистой салфеткой. Отложил ее и, уже ко всему столу обращаясь, добавил. - Но я, друзья мои, - не Веррес! Чужого не присваиваю. За перстень тот пятьдесят тысяч драхм, можно сказать, отвалил, - и, оглянувшись на Калидия, насмешливо поинтересовался. - Как по-твоему, достаточно?
     - За агат в железо оправленный двести тысяч сестерциев? - нехорошо прищурился Калидий. - А не многовато? Даже для заядлого такого собирателя?..
     - Опять деньги мои считать будешь? - возмутился Диодор. - А я, и поныне, за винные погреба в Катане, шайкой твоей разграбленные иска не подал!
     «Какими состояниями люди разбрасываются! - подумал Тирон, отпивая из своего кубка глоток родниковой воды. - А мне до Рима добраться не на что! Эх, забросил бы я перстень тот в море!.. Им бы и спорить не о чем было…
     - Какой еще шайкой? - возмутился Калидий.
     - Грозными легионами Секста Помпея! Не ты ли ими начальствовал? - язвительно напомнил Диодор. - Как их не назови, а разбойники и рабы беглые, шайкой разбойничьей и останутся! А нанесенный ими ущерб придется компенсировать, как бы ты амнистией триумвиров не прикрывался!
     - Гай! - гневно зарычал Калидий. - Не к другу и хозяину дома!.. К главе конвента римских граждан в лице твоем обращаюсь! Что он себе позволяет? Какое пламя хочет раздуть?!
      - Достойнейшие! Друзья мои! Так мы скоро от слов к побоям перейдем! - не на шутку обеспокоился Лисон, вскидывая ладонь над столом. - Рим по этому поводу высказался, и дело закрыто. Да и ты, Квинт!.. Как красиво вчера на корабле о мире говорил, опять же, Марка Туллия покойного вспомнив - «нет спасения в войне!» Что же вы, право? Каково гостю нашему дорогому раздор ваш, с обеих сторон, претерпевать?
     - Декорум соблюсти хочешь? - вскричал, чуть ли не в ухо Тирону, Диодор. - Так пусть и гость знает, какие змеи недобитые тут затаились! Хорошо, Диокл здесь! Он подтвердит, сколько амфор цекуба, достопамятным годом  трибуната Тиберия Гракха помеченных, в тех погребах у меня хранилось! Неужто для Секстовых головорезов? Ныне цекубскому тому и цены нет! А где оно? Тебе отвечать, Калидий! Вот вернусь из Рима, попомни мои слова! По всей форме обвинение выдвину!
     - Обвинение? Хм-м.. - пожевал бесцветными, сморщенными губами престарелый, слепой почти, бывший наварх галунтийской биремы. - Обвинение - это хорошо! С него многие карьеру начинают. Как щенки молодые. Тявкают, рычат во все стороны. Зубки свои кажут - кого бы порвать? И Цицерон так начинал… И сам Божественный Юлий, лет за семь до Цицерона, Долабеллу, Гибриду и Верреса, в их числе, в вымогательствах обвиняя. Он ведь… Веррес тот самый, еще квестором в Ближней Галлии отличился. А как же?.. Казенные деньги присвоив, консула обчистил и предал, войско бросил, из провинции бежал, поправ всю святость обязательств, налагаемых жребием. А до Сицилии, как легат, был бедствием и чумой всей Азии и Памфилии. Вот, Цезарь и вознамерился всю троицу алчную ту покарать. Внимание, значит, процессами теми к себе привлечь. Только момент был неподходящий. Сулла помер, народ римский  взбодрился, голову приподнял, ну и… Понятное дело - тут бунты, там мятежи. Словом, не хотел сенат лишнего шума. А защищал вымогателей сам Квинт Гортензий… Ох, и зубастый был адвокат! Вчистую всех оправдал. Ну, Цезарь, само собой, огорчился, уплыл на Родос. Там и угодил в плен к пиратам. В точности, как я!.. Только он у них всего месяца полтора промаялся, а я - целых три года. Там-то, от мучительства их и тяжких побоев, милые вы мои, и ослеп…
      Тирон слушал, стараясь не упустить ни слова из тихих, обрывочных откровений старика. О давних этих процессах, с участием Цезаря, патрон ничего не рассказывал, даже когда Гибрида стал его коллегой по консульству. Но, возлежавший рядом, Диодор заинтересованности этой не разделял, пыхтел, ерзал от нетерпения, а под конец, не выдержав, оборвал Филарха:
     - Ты это к чему, милейший?
     - А к тому… - тихо откликнулся старик. - Если бы тогда еще к Цезарю молодому прислушались, не было бы у нас на Сицилии ни казней, ни грабежей! Да и Цицерону не пришлось бы столько сил на борова проклятого тратить…
     - В Рим, значит, навострился? - спросил, как бы невзначай, Калидий, поглядывая, поверх головы Тирона, на грека.
     - С Публием поплыву. - Диодор кивнул в сторону Грания из Путеол. - Нынче же, как он погрузку закончит. И долго там не задержусь, будь спокоен - еще до календ в суде встретимся…
     - А печать Антония дома оставишь? - перегибаясь через Тирона впился в него взглядом Калидий. - Или с собой возьмешь?
      Диодор напрягся, не сразу нашел, что ответить, праведное негодование изобразил:
     - Может, ты и в спальне моей ревизию учинишь?
     - Ясно. - сурово кивнул Калидий и обернулся к Гранию. - Публий! А еще одно местечко на кибее твоей найдется? Что-то и меня в Рим потянуло, давно курию не посещал. Некоторые, вот, попрекают!..
     Граний косился на Диодора в растерянности, но тот лишь возмущенно пыхтел, а Калидий, глядя на корабельщика в упор, ждал ответа. И купцу оставалось только руками развести:
     - Конечно, Гней. Если на палубе переночуешь - пожалуйста!
     - Хвостом за мной увязаться хочешь? - криво усмехнулся Диодор. - Зря! Я к другу своему старинному, Цецилию Помпониану… Аттику, одним словом, направляюсь, а ты, если не ошибаюсь, с ним даже не знаком. Он тебя, сиятельный ты наш, и на порог не пустит. Разве что, с гладиаторами его пообщаться сможешь!..
     - Плохо же ты генеалогию римскую нашу знаешь! - широко улыбнулся Калидий. - Хотя… Какой с тебя спрос? Как был Диодор с Мелиты, так и остался. Темнота! А Пилия, законнейшая супруга Аттика твоего, мне, между прочим, родной внучатой племянницей доводится. Вот, мы с ней и поглядим, что это у вас с мужем ее за дела?! И не попытаетесь ли вы, как известнейшие всему миру прохвосты, вершить их, прибегнув злодейски к печати доблестного триумвира и консула Марка Антония?!
    - Из песка веревку плетешь! - пробормотал грек, отводя взгляд в сторону.   
     Калидий промолчал. С чувством исполненного гражданского долга, хлебнул из мурринского кубка, подставив его солнцу, прищурился, разглядывая янтарный фалерн на просвет. Отставив кубок, слизнул одним махом икру, а пустую половинку яйца отложил на блюдо и, как бы, между прочим спросил:
     - А что же ты перстень тот, ценное такое приобретение на палец на надел?
     - Почему не надел? - уставился на него Диодор, явно сбитый с толку. Но тут же нашелся и, обращаясь ко всему застолью, предложил. - Рассудите, друзья! Кто из нас образован, а кто - тьма беспросветная? Он, видно, и сонника толкового никогда в руках не держал. А я, хоть и не суеверен, но в серьезные приметы, как всякий, не чуждый науке, человек, верю! Ведь в книгах гадательных как сказано? Геркулеса во сне видеть, самого либо в образе статуи - к добру для всех, кто живет благонамеренно и по закону. - выглянув из за Тирона, он покосился на Калидия укоризненно. - Особенно, если их незаслуженно обижают. Ибо полубог этот, пока жил среди людей, всегда был защитником и мстителем для обиженных. А не к добру он тем, кто творит дела неправые и беззаконные - по той же причине. В помощь он и тем, кто собирается на состязание, битву или суд. - Диодор вскинул указательный палец вверх и погрозил Калидию. - Ибо прозвище его -.Благопобедный! -  отвернулся от соперника и, словно в беспомощности,  развел руками. - Но видеть во сне, что ты с ним общаешься, делишь труд или стол, носишь его одежду, получаешь от него львиную шкуру, палицу или иное оружие - это, судя по наблюдениям, полученным в долгом опыте, для всех не к добру. Почему из этого ничего хорошего не выходит - объяснимо с логической прямотой: Геркулес делится со сновидцем той жизнью, какую сам вел среди людей. А жизнь его была тяжкой и многотрудной. Так зачем же надевать такой перстень? Делать по своей воле, наяву, то, что и во сне не рекомендуется! Разве я не прав, друзья? Рассудите с равными чашами! - и обернулся к Калидию примирительно. - Вечно ты, Гней, из мухи слона лепишь!..
     - Публий, а нельзя ли и мне гостеприимством твоим воспользоваться? – неожиданно прервал, наступившую за столом, тишину, Тирон. - Мне в Рим нужно попасть, как можно скорей. Но… - помолчал в смущении, и признался. - После похищения, мне и заплатить нечем.
    - Какая плата? - радостно воскликнул купец. - Я тебе и койку свою уступлю! Поплывешь как на квинквиреме царской!..
    - Чуть не забыл! - хлопнул себя ладонью по лбу Диодор. - А все ты, Гней, с придирками твоими!.. - и обхватил Тирона за плечи. - Денег, говоришь, нет? Ограбили свиньи эти? Плюнь и забудь! - сунул руку в кошель, висевший у него на поясе, извлек продолговатую полоску пергамента и выложил ее на подушку перед Тироном. - Вот!  И ни в чем себе не отказывай!
    - Что это? - Тирон присмотрелся к полоске пергамента с печатью Диодора.
    - Вексель на сто двадцать тысяч сестерциев в любом римском банке. Да у любого менялы состоятельного. Долг платежом красен! – пояснил грек, обводя застолье горделивым взглядом.
     - Какой долг? - удивился Тирон
    -  За книги патрона твоего, коих я за эти годы более пяти тысяч продал! Здесь, на Сардинии, в Испании, Египте! И что поразительно, друзья мои!  - он обернулся к Лисону и Сервилию. - В Риме с республикой простились. А Цицеронова «Республика» во всех провинциях, даже в Иерусалиме - нарасхват!
      - Деньги Цицерона взять не могу. - Тирон отодвинул вексель на край подушки, поближе к Диодору. - Сын его, Марк - законный наследник!
     - Мы что - Марка не знаем? - вмешался Сервилий. - Он деньги эти в три дня и три ночи на Велабре спустит. И здоровье свое, пьянством изрядно подорванное, вконец, загубит.
     -  Нет. - решительно возразил Тирон. - Не мои это деньги!
     -  Погоди! - Диодор снова положил руку ему на плечо. - Насколько мне известно… А известно мне это от Аттика, который по завещанию Цицерона является законным его наследником третьей очереди, ты в том завещании тоже помянут. И не в третьей очереди, а во второй. Сразу за Марком и братом его Квинтом Туллием, казненным, как ты знаешь, вместе с сыном  и племянником Аттика, за день до гибели Цицерона. Но и племянник тот во второй очереди, в одной строке с тобой стоит.
    О завещании патрона Тирон, конечно, знал. Слышал, что и он там помянут, но никогда не подумал бы, что Хозяин поставит его, раба бывшего, впереди Аттика - лучшего своего друга. К тому же у него и в мыслях не было входить в права выморочного, развеянного по ветру наследства.
     - При этом!.. Ты - в здравом уме. То есть дееспособен. - заговорил Лисон, хозяин застолья и слушая его, все присутствующие, время от  времени, кивали, молчаливо с ним соглашаясь. - А Марк-младший… Хоть и жив. Но, как бы, отсутствует в реальной жизни, позоря память отца. Так что не только по справедливости и добру, но и с точки зрения действующего закона, едва ли вправе претендовать на эти деньги, поскольку в XII Таблицах прямо указано: «Отсутствующий не наследует». Поделись с ним, если найдешь нужным. Только в пределах разумного. Не губи беднягу большими деньгами окончательно. Ну, запустит спьяну еще раз кубком в Марка Агриппу. Тот, из благородства врожденного, может, и во второй раз стерпит. А если в Мецената? Или в младшего Цезаря?  Чего доброго, еще и на глазах Ливии его  Друзиллы, даже здесь, на Сицилии, еще со времен Секста Помпея, небезызвестной… Сам знаешь, чересчур натянутая струна лопается. Ты ведь не желаешь пьянчуге этому горемычному зла!
     Зла младшему Марку Туллию, Тирон, разумеется, не желал. Будучи на одиннадцать лет старше, с младенчества любил, опекал его и лелеял. Оправдывал  перед отцом, выгораживал, а то и прятал, порой, от строгой, не в меру, матери - как брата родного! Да, вон как, печально обернулось…
     Он так углубился в нахлынувшие, светлые эти воспоминания, что не только о векселе - и о трапезе позабыл. И только почувствовав чью-то тяжелую руку  на плече, обернулся.
    - Знаешь… - заглянув ему в глаза, Калидий кивнул в сторону Диодора. - Редко с ним соглашаюсь. Но тут он прав. Не отказывайся! Помнишь у Еврипида?
                «Скованный бедностью, муж ничего не может поделать.
                Ни даже слова сказать - связан язык у него».
     - А в Риме без денег, и вовсе… -  поддержал его старый наварх. - Шагу не ступить!