Подонки Ромула. Роман. Книга третья. Глава 74

                ГЛАВА LXXIV.

       Весть о решении Гая вернуться в Рим, поручив дальнейшее покорение далматов Агриппе, достигшая Палатина так своевременно - в минуту слабости, едва не толкнувшей ее к поступкам опрометчивым, а, пожалуй, и непоправимым, Ливию воодушевила. Не то, чтобы сердце при мысли о предстоящем свидании с любимым супругом встрепенулось, но словно ноша непосильная пала с плеч. И не потому, что с прибытием Гая, угроза египетская отодвигалась за моря, где ей и надлежало, заплывая жиром, потихоньку дряхлеть. Это - само собой. Не Антоний был главной ее печалью. При  всей проницательности, врожденном уме и познаниях разнообразных, реальной властью, в отличие от той же проныры бесстыжей, Клеопатры, она не обладала. А действовать следовало незамедлительно.
      Ведь до чего дошло!.. На Аппиевой дороге, чуть ли не у городских стен, отряд преторианцев перебит! Кем? Неизвестно. Как в воду канули! В войсках - бунт. И не где-нибудь - в Девятом легионе, которым Требаций, двоюродный дядя ее, командовал. Пусть и не великий стратег, но… Что может быть надежней близкого такого родства? В итоге, бросился, бедняга, в отчаянии, на собственный меч. Что же там происходило? Агриппа ничего толком не объяснил, даже в сенате отмолчался, сославшись на какие-то наделы земельные - как будто в армии увольнения предстоят!.. Расследования, судя по всему, не провел, зачинщиков мятежа не выявил, никого, как закон требует, не покарал. Только всех трибунов сместил и нового легата по своему усмотрению назначил. Навел, называется, порядок! А ее и не навестил, сочувствия по поводу утраты родственника не выразил…
      Впрочем, в его состоянии, в связи с разводом внезапным, в самом деле - не до визитов… Такой дерзости в Аттике он, конечно, не предполагал. Пока муж отсутствовал, тот дочку свою на Квиринале держал и на основании закона «трех ночей»1  объявил о разводе. Марк, похоже, и не опомнился. Как услышал, что Помпония видеть его не хочет, ничего выяснять не стал, собрался в два дня и отбыл в Далмацию.
     Мецената чуть удар не хватил. Примчался в мыле, кричал, что Аттику и руки не подаст, а Марк еще богов возблагодарит за то, что по мудрому произволению их, с дурой взбалмошной расстался. Ливия слушала и недоумевала.
     Развод всегда - дело темное, даже для расторгающих брачные узы. А уж докапываться до истинной причины со стороны и вовсе бессмысленно. Но зачем зятя своего, не то, что в супружеской - в государственной измене винить? Из любви к отечеству? Вряд ли. Конечно, если бы тайная связь Агриппы с Антонием подтвердилась, отцовские чувства понятны - дочь от беды уберечь, себя обезопасить. Однако, версия эта сшитая, как говорят, на живую нитку, трещала по швам.
     Не потому, что Агриппа, невзирая на личные беды, по первому зову на помощь к Гаю бросился. Брут, перед тем как Цезаря зарезать, тоже в управлении Галлией отличился. Ливия и сама времени не теряла. Были у нее людишки и среди слуг Аттика, и в доме Агриппы. Добыв по крупицам и сопоставив все сведения, она пришла к выводу, что рыжая, при всем желании, никак не могла перстень Антония стащить, если он у Агриппы хранился, поскольку он ее уже под утро у гладиаторов отобрал. А на Палатин ее солдаты доставили к концу третьей стражи, когда он с отрядом Стремительных выехал уже за городские ворота. Словом, на утехи любовные у него и времени не было. Разве что, по пути от форума до Марсова поля, на всем скаку?..  И в дом к нему рыжая попала впервые, по комнатам не блуждала, до полудня в кубикулуме для гостей спала. В полном одиночестве. А оттуда, наткнувшись в атрии на того же, вездесущего Аттика с гладиаторами, сбежала через перистиль и очутилась у беседки под лотосами, где Ливия ее и нашла.
      Все совпадало, изобличая коварство Аттика, примчавшегося на Палатин в поисках дочери, которая и не думала у постели матери, страждущей вздыхать, поскольку та ничем, кроме лесбийских страстей не страдала. Какой консилиум? Тем более, капустный отвар там, где и розги ликторские не помогут!..
     Однако, интуиция, редко подводившая Ливию, подсказывала: тут-то и надо копать. Ни дома, ни на Квиринале Помпония не ночевала, гостила, вроде бы, у Октавии. Но обо всем, происходившем в доме под рострами, Ливии докладывали, во всех подробностях, ежедневно.  Стоило лишь записи свои просмотреть, чтобы убедиться: не было у Октавии в ту ночь гостей, кроме Цильния Мецената, явившегося с утешениями по поводу разводного письма Антония.  И еще сомнительного какого-то посетителя в белой пенуле, которого префект, чем-то возмущенный, выставил за дверь почти мгновенно. К тому же, Октавия, еще месяц назад, велела Помпонию в Каринах не принимать, ссылаясь на ее недомогание и болезни детей. Почему? Надо бы разобраться. Но сейчас иное заботило.
     Как свидетельствовали факты, не Помпонии, со старым прохвостом ее отцом - Агриппе следовало развода требовать, а не становиться молчаливой их жертвой. Да еще приданое - три миллиона сестерциев им возвращать! Тоже ведь, на дороге не валяются, когда он чуть ли не все состояние свое на храмы, акведуки, бани общественные и прочее городское благоустройство извел. А что Аттик на благо римского народа соорудил? Пирамиды финансовые?.. Присосался, как пиявка ненасытная к казне. Никак не лопнет!
    Нет! Не могла она забыть льстивой его уклончивости, едва скрывавшей дерзкий отказ от взаимовыгодного сотрудничества, которое она от души, можно сказать, предлагала. Да, что говорить?.. Даже учителя мальчикам не прислал! Одни эпистолы лживые «ищу неустанно» - как тут не возмутиться?
     Вот, и решила часть людей с розыска Магии рыжей снять, направив их на Квиринал для бдительнейшего надзора за Аттиком и его семейством. Ведь, с точки зрения безопасности государства, не так уж существенно, где шлюха перстень с черным Геркулесом взяла. Главное, что не у Агриппы! Все прочие, включая Мецената, ни пользы особой для отечества, ни угрозы реальной не представляют. Разве что, Азиний, который  давно от дел отошел, в покое и благоденствии, как муха в меду увяз. Впрочем, и за ним присмотреть не мешает.
     Но, прежде всего - Аттик! Все связи, контакты, перемещения. И, конечно, Помпония, чей развод с отеческого благословления затеян, похоже, с одной целью, чтобы, надругавшись, в очередной раз, над святынями и законом, супружескую измену ее скрыть. С кем?! Выяснить это Ливия решила, во что бы то ни стало, окружив дом Аттика лучшими своими людьми. И не из пустого любопытства, но чтобы к приезду Гая, иметь неопровержимые доказательства, если и не государственной измены самого Аттика, то хотя бы супружеской измены его дочки. И пусть только попробует за честь Агриппы, лучшего друга своего не вступиться! Хотя бы как цензор нравов…
     Ведь с переменой нравов меняется и судьба. Так, кажется, Катон говорил?
Подразумевая, конечно, судьбу государства. Учиться надо и у врага. А Гай… Как дитя малое! Уговариваешь его: нет дыма без огня. Что о стену горохом!
Ну, как, спрашивается, Аттика выгораживая, падению нравов противостоять? Как отечество от беды уберечь, когда в ближайшем узком кругу не на кого положиться? Обман и лицемерие даже в мелочах!.. Взять хоть тот случай, когда Аттик, после обморока в ее таблине, в себя пришел и Цильний нагло в глаза ей солгал, а слуга рядом стоял и каждое слово слышал. О Тироне, бывшем Цицероновом секретаре, перешептывались! Как будто сама она не в Риме живет и ничего до нее не доходит… Кто не знает, что Тирон тот, некие манускрипты патрона своего, в проскрипции казненного, сохранил и ныне издать задумал? Коммерческая выгода очевидна, спрос обеспечен. Ну, решили вы, допустим, и тут присосаться, на славе оратора посмертной руки нагреть - так, что скрывать? Разве я книготорговле вашей помеха? Но ведь уклонились от правды! Почему? Да потому, что Аттик в доле - змея в  траве!
    На днях доставили ей новую заготовку известных его «Портретов» - прямо
из под рук переписчиков. На первый взгляд - ничего предосудительного. Видно, предыдущее издание разошлось, вот и решил повторить - еще мешка два сестерциев заграбастать. Свиток и смотреть не стала. Тем более, что в нем даже портреты еще не прорисованы. Только убогие его стишки - краткие биографии знаменитых римских мужей. Еще без имен, которые, под конец, уже под портретом красными чернилами каллиграфически вписывались.
    И тут, как раз, Тиберий, старшенький в таблин к ней забрел. Покосился на перламутровые струйки в клепсидре переливающиеся - без всякого, к сожалению, интереса, не понимая, как стремительно и безвозвратно уносится неумолимое время, а с ним и короткая наша жизнь… В семь лет, кто о том задумывается? А интересовал проказника стол в дальнем углу таблина с ампулками разноцветными, связками сушеных травок и стеклянный ретортой с изогнутым длинным горлышком, заманчиво побулькивающий в жаровне. Бросился туда со всех ног, словно не замечая предостерегающего материнского жеста, чувствуя себя здесь полным хозяином.
     - Тиберий Нерон! - строго окликнула его мать.
     Не остановился. Проскакал вприпрыжку мимо фрески с маленьким Юлом и Андромахой, ласково одергивающей на нем плащ. Но Ливии вспомнилась вдруг убийца собственных сыновей - Медея. Да так явственно, что по спине ледяная дрожь пробежала. Привстав над столом, обернулась, глядя как скачет он мимо разъяренного Цербера, Сивиллы и Энея, застывших у входа в Тартар. На мгновение даже в глазах потемнело. Она ведь его не ждала, и некие ампулки на ее рабочем столе были открыты. А жидкости в них содержавшиеся,  такого свойства, что стоило их понюхать, и сам Асклепий ничем бы уже не помог. Тем более ребенку…
     «Юнона! - взмолилась, немея от ужаса. - Все в твоей воле, Владычица! Только не Петушок!
     Так они с Клавдием его называли. Еще будучи беременной, Ливия вынула яйцо из под несушки и, чтобы родить сына, сама, в очередь со служанками, грела его в ладонях. И вылупился петушок  с гребнем небывалой величины. А как Тиберий родился, астрологи возвестили ему не просто светлое будущее, но царскую власть! Только без диадемы. Нет, не мог он бессмысленно так на глазах у нее погибнуть! Однако и остановить его  не решалась. Окриком? Силой? При его упрямстве, это еще к большей беде могло привести. Запретный плод сладок. Проберется сюда в ее отсутствие… Тогда уж, никак не спасти!..
    Что-то толкнуло ее назад, к письменному столу. Так неожиданно, что она
едва сдержала слезы, вскинув глаза к потолку. Но не к Венере с бесполезным
ее щитом. Выше, к самому Престолу Небес. Ибо кто, как не Юнона, Советчица Светлая, мог послать это откровение, услышав материнскую ее мольбу!
    Схватив свиток с незавершенными «Портретами», метнулась, встала у сына на пути, в локте от смертельной угрозы. Не возмущаясь его своеволием, лишь грустно покачивая головой:
     - Думала, ты уже взрослый, а выходит, только ростом повыше. А умом… Ничем от Друза не отличаешься.
    Позабыв о заветных ампулках, Тиберий вскинул на нее обиженный взгляд:
    - Я на четыре года старше!
    - Вот я и хотела… - она кивнула на свиток  в своей руке. - Книгу тебе подарить. Да, видно, ничего ты в ней не поймешь!.. - повернулась и, не опасаясь уже, за его жизнь, шагнула к своему креслу.
     - Почему это не пойму? - уязвленный, он бросился за ней.
     Ливия выдвинула розовый ящик стола, словно собираясь спрятать туда свиток. Но Тиберий ухватился за него обеими руками:
     - Я все, что угодно могу прочесть! Хоть по-гречески…
     Мать улыбнулась снисходительно:
     - Это не простая книга, в лавках не продают. Книжка-загадка называется. Но для взрослых, - и, словно сжалившись над ним, развернула свиток. - Видишь? В каждом стихе жизнь великих мужей описана. Консулов, триумфаторов и прочих героев. А имен нет. По биографии надо самому догадаться о ком речь, и большими, красивыми буквами вписать его имя.
     Тиберий заглянул в свиток и бойко прочел:

            «Кротостью нрава с младенчества был, как овечка.
             Все ж Геркулесова кровь не зря в его жилах бурлила.
             Мудрый диктатор, триумф свой отпраздновав дважды,
             Он Ганнибала теснил не войной, но искусным терпением
             И пролетарий последний на тризне героя печальной,
             Слезы роняя, с последним готов был расстаться оболом».

      Беззвучно шевеля губами, Тиберий перечитал стих еще раз. Задумался… И вдруг, просияв, радостно воскликнул:
       - Да это же Фабий Максим! Род его от речной нимфы и Геркулеса произошел. А самого его за медлительность Кунктатором2 звали!.. Еще Энний в «Анналах» про него пишет: «Тот, кто один промедленьем своим нам выправил дело».
       - Умница! - растроганно улыбнулась Ливия, восхищаясь не детской глубиной его познаний. Таким и должен быть будущий властелин Рима…
       - А ты… - сиял Тиберий. - С Друзом меня сравнила!...
       Нет, никогда она их не сравнивала. Братья родные, но… Не с малышом Друзом, лишь с Тиберием, первенцем своим и любимцем, чудом спасенным от голодной смерти в осажденном Перузии, задыхавшемся на ее руках в дыму и пламени жуткого лесного пожара в Лакедемоне, связывала она все тайные надежды, с тех пор как поняла, что с Гаем потомства у них не будет. И не по ее вине! От Нерона сыновей родила? Не ее бесплодием корить. А Юлия, единственная и неповторимая, с которой он пылинки сдувает, учитывая репутацию Скрибонии, мамаши ее развеселой, - может, и не его заслуга…
      Завладев свитком и боясь выпустить его из рук, Тиберий косился на письменный прибор, но стол был слишком велик - не дотянуться. Заметив нетерпеливый его взгляд, Ливия сама протянула ему каламус:
     - Пиши, раз угадал. Но аккуратно.
     И глядя,  как старательно, высовывая от усердия язычок, вписывает он над  стихом имя славного полководца, невольно залюбовалась сыном. Об аккуратности могла и не напоминать. Почерк Тиберия, хотя писал он левой рукой, был на удивление четким и прямым, свидетельствуя о силе характера, целеустремленности и упорстве. Что, тут же, и подтвердилось. Подув на чернила, чтобы поскорей высохли, отложил каламус, свернул, сунул свиток подмышку.
     - К Друзу пойду. Надо и ему книжку показать. Скажу, что ты нам двоим ее подарила.
    - Но он же еще маленький! И читает с трудом. - удивилась мать.
    - Ты думала, и я ничего не пойму. - напомнил Тиберий. - А Друзу про героев тоже интересно… Как же он поумнеет, если с ним только в лошадки играть?
     Как было не порадоваться такой рассудительности и трогательной заботе о брате? Но глядя ему вслед, опечалилась, вспомнив, как упорно не замечает талантов его Гай. До сих пор, к Нерону ее ревнует. А кто виноват, что он утешить ее в постели не в состоянии? И она ведь не попрекает - молча, терпит телесные и душевные муки который уж год! Ради чего, если не ради будущего мальчиков? А он, вместо того, чтобы хоть как-то вину загладить, детям ее внимание уделив, племянника усыновить вздумал!
    Стоило об этом вспомнить, у нее даже кулачки сжались.
    «Октавию в несчастном замужестве утешить решил? А каким унижением для нее, законной супруги его, это обернется, не подумал?»
      Гневно прошлась по таблину, и не заметив, как оказалась у стола к ампулками, сухими травами и желтоватым варевом, булькающим в реторте… Застыла в задумчивости:
      «Конечно, если Октавия согласится сюда переехать, со временем, и с усыновленным Марцеллом, можно было бы решить…  На фоне бесспорных достоинств Тиберия, недостатки увальня этого тупого, очевидны. И если Гай, ослепленный родственными чувствами, сам не поймет… Мало ли  болезней, от которых человек и в юные годы гибнет? Но как их переселить?»
     Мысль эта преследовала ее неотступно до вечера. Ни о чем другом думать не могла, понимая, конечно, что, без Гая, Октавию ей не уломать? Только он способен с фамильным упрямством ее совладать…
     Тут малыш Друз и примчался - взмокший, взволнованный, будто за ним
гнались:
     - Мама! А кто у нас «Марсу подобный, Геракла потомок могучий»? - и быстро, тревожно оглянулся. - Скорее, по секрету, на ушко мне шепни! Тиберий не знает, а я скажу, что сам догадался!
     - Разве можно старшего брата обманывать? - глянула на него строго.
     - Ты говорила, у братьев все - общее! - всхлипнул Друз. - А он книжку свою новую даже потрогать не дает! Сам все отгадывает, а меня несмышленышем обзывает!..
    - Ну-ка, пойдем! - нахмурилась мать, протягивая ему руку.
    Друз ухватился за нее с надеждой и, радостно шмыгая носом, устремился к обидчику - на расправу. А Ливия, увлекаемая им вниз по широкой мраморной лестнице, недоумевала - кого же, из самозваных «потомков» Геркулеса, Аттик еще и Марсу уподобил? Перебрала в памяти всех древних героев - ни один не подходил. И, лишь добравшись до детской и заглянув через плечо Тиберия, задумчиво склонившегося над свитком, не веря глазам, прочла:
                Юношей в первой атаке, над солнцем палящим Египта
                Римских орлов он вознес, отвагой отчаянной пылая.
                Левым крылом, преграждая к Фарсалу дорогу,
                Он под напором отчаянным Помпея не дрогнул.
                Лавры навеки стяжал, за Цезаря мстя при Филиппах,
                Марсу подобный, Геракла потомок могучий.

     «Антоний?!.. Но какая же наглая, бессовестная лесть! И ложь в каждой строчке!..
      Не сдержав гнева, выхватила свиток из рук Тиберия, еще раз  перечитала возмутительный стишок. Выходит, он, а не Цезарь Помпея под Фарсалом разбил?! А Десятый легион, Жаворонки, вставшие, с копьями наперевес, насмерть, обратив конницу вражескую в бегство? И при Филиппах!.. Антоний, значит, все лавры стяжал? А Гай ее - что же?!»
      - Мама! - Тиберий оглянулся в растерянности. – Про Фарсал и Филиппы я
понимаю. Это про Марка Антония, похоже. Он там воевал. А еще раньше, в Египте, конницей дяди своего Гая Гибриды командовал. Но разве мог он орлов наших выше солнца поднять?
     - Конечно, нет, милый! - погладила его по голове и стала сворачивать свиток. - Книжка эта вредная, не надо ее читать!
     - Почему? - огорчился Тиберий, а в широко раскрывшихся глазах малыша Друза, даже слезы блеснули.
     - Только детишки глупые выдумкам таким верят, - кивнув на свиток,
пояснила мать. - Вы же у меня не такие, сами знаете, - орлы выше солнца не
летают! - и ткнув свиток с «Портретами» за пояс, ласково улыбнулись. - Да и автор книжонки этой лживой, при всей изворотливости своей, выше головы не прыгнет!..
    «Даже если и сохранит ее, после того, как Гай дерзкий панегирик3 этот прочтет. А я уж о том позабочусь!» - шептала, взбегая по лестнице в библиотеку, где непременно должен был другой, более ранний образчик этих исторических потуг Аттика, отыскаться.
     Ведь читала она «Портреты», когда те вышли в свет и были в большой моде. Но ни Геркулес, ни, тем более, Отец Марс в жизнеописании Антония, вроде, и не упоминались!.. Наряду с прочими достойными мужами, в книге были представлены и Клавдии, ее предки, а также трое славных Друзов - хоть и выдающихся, но простых, все же, смертных. Учитывая их интересы, могла ли она такие преференции Антонию не просто превозносимому до небес, но и причисленному автором к сонму бессмертных, из виду упустить?
       Найти свиток с «Портретами» среди множества, не разобранных еще книг, было не просто.  Кликнула библиотекаря, чтобы поиски не растянулись до утра. И лишь часа через два они увенчались успехом. Но стоило развернуть запылившийся, пожелтевший свиток на портрете Антония, все сомнения разрешились. В первом издании подвиги «Геркулеса» выглядели куда скромнее:
                В первых сраженьях над знойной пустыней Египта
                Римских орлов он вознес, отвагою юной пылая,
                Левым крылом, преграждая к Фарсалу дорогу,
                Он под ударами конницы Магна не дрогнул.
                Мстя за убийство коварное, с Цезарем был при Филиппах.

    То есть, поначалу «Геркулес», всего лишь, как подручный Гая действовал,
а ныне в единоличного триумфатора преобразился! Что ж, на такую улику, против старого негодяя не жаль было и гораздо больше усилий затратить! Но настоящее откровение ожидало ее наутро, когда библиотекарь, которому она поручила сверить жизнеописания в обоих манускриптах и выявить все различия в текстах, доложил, что помимо биографии Марка Антония, никаких разночтений в старом и новом издании не обнаружилось.
     Словно, пелена с глаз пала. Яснее ясного стало, что новое издание «Портретов» предпринято Аттиком с единственной целью - подольститься к Антонию! В иные, более благополучные времена, заискивание эти можно было бы и не заметить - мало ли кто и как кому льстит? Но, когда отечество в опасности, а народ римский - на грани новой братоубийственной войны и главным смертельным его врагом является не чужеземный какой-нибудь Пирр или Ганнибал, а именно, Марк Антоний!.. Это уже не частность, касающаяся личных взаимоотношений, но преступнейший умысел подстрекателя, посягающего на алтари и очаги, который и в Законах XII Таблиц, не иначе, как государственная измена квалифицируется - что и требовалось доказать!
     В восторге от столь удачной находки и собственной проницательности, вышла на балкон, затянутый пурпурным тентом с тяжелыми золотыми кистями. И, не замечая суетного форума, прильнувшего то ли подножью Палатина, то ли к ее ногам, обратила победоносный, пронзительный взор в сторону Квиринала, где в густой зелени буков, за храмом Благоденствия и, как бы под защитой его, проглядывал желтый, травертиновый  фасад под красной черепицей - дом Аттика, казавшийся издали воплощением безмятежного покоя.
      «Идиллия… - усмехнулась Ливия. - Даже разрушать жалко. Однако, против серьезных болезней нужны сильные средства. Сам виноват. Не там покровительства ищет. Да и не удивительно, когда вместо отечества  - лишь свой интерес. А я же ему… По-честному, союз предлагала! Если дарят коня, не ищи по зубам года. При согласии незначительные дела возрастают, при несогласии и величайшие гибнут!..»
     Шагнув к перилам, глянула на огромную золоченую голову в триумфальном венке, возвышавшуюся над кровлей Юлиевой базилики - вровень с ее балконом. Но неподвижный сапфировый взгляд мужа, минуя ее, устремлялся куда-то вдаль, к Востоку, которому грозил и трезубец, воздетый в правой его руке.
    Тот самый трезубец, ставший поводом для наглых ухмылок негодяев, тем только и озабоченных, чтобы власть расшатать. Хотя трезубцем этим Гай наделен вовсе не из тщеславия и не по произволу скульптора, но в силу особого постановления сената - ведь колонна воздвигнута в честь морского триумфа над Секстом Помпеем в Мессанском проливе. Так каким же оружием, если не трезубцем, победителя снабдить. Веслом? Крюком абордажным?!
      Но злопыхателям лишь бы позубоскалить!.. Вот и прозвали памятник «Колонной ретиария». Сына Божественного Юлия к гладиаторам жалким приравняв! Хотя бы о том ослы безмозглые вспомнили, что главное орудие ретиария - сеть, которую он набрасывает, чтобы движения противника сковать, и уж потом, добить его трезубцем. А у Гая, что на колонне, что в жизни - ни сети в руках, ни навыков соответствующих. Нет даже простого понимания того, как нуждается в них всякая власть! Не менее, чем паук в своей паутине. И, как у паука, невидимая эта сеть заранее и, как можно шире, забрасывается. Чтобы любые враждебные поползновения улавливать  и в зародыше подавлять, а не хвататься за голову, когда она уже скатывается с  плеч. Противодействовать началам! Замыслам, а не подступившим к стенам врагам! Но как справиться с этим женщине? В одиночку. Когда ни взаимопонимания, ни согласия супружеского в вопросах государственной безопасности нет!
     Проводив взглядом стайку воробьев, вспорхнувшую с головы мужа в направлении Эмилиевой базилики, вздохнула горестно:
     «Как ни предупреждай его о заговорщиках - не слышит! А если и прислушается, порой, то лишь для видимости, чтобы в спор со мной не вступать. Вот, злодеи и распоясались! Тот же Аттик… При его деньгах, уме и коварстве, даже подумать страшно, чем его сговор с Антонием мог обернуться, не обзаведись я, заранее, надежными источниками в его фамилии. Как и во многих других римских домах на всех семи холмах, чтобы, происходящее там, не было неожиданностью для государства. Но сколько же сил отнимают неустанные, тяжкие эти хлопоты!..»