35. Liberte, Egalite, Fraternite. Священная война

- Гони в Сен-Жермен, гражданин, адрес известен... кивнул Лафоре кучеру-санкюлоту, к нему присоединились Жером Бланки и Габриэль Сенар.

 Экипаж остановился на старинной узкой улочке, балкон на втором этаже старинного особняка был увит молодой яркой зеленью... Солнце садилось за горизонт, окрашивая золотом старую черепицу крыш... 

  Парижане спешили по своим делам, с работы домой. Трехцветные шарфы на поясе Лафоре и его спутников ясно показывали, что они представители новой власти, им вежливо уступали дорогу и крикливые торговки зеленью и мрачные, усталые обитатели рабочего Сент-Антуанского предместья.

  Многие особняки Сен-Жерменского квартала обезлюдели и находились под секвестром, их хозяева, враги Революции, частью казнены, частью в эмиграции.
 Перед входом Жан-Пьер поднял глаза на фигуру белого ангела со сложенными крыльями, почти такого же, какой украшал вход в особняк, где проживала Мари де Карфадек... Что это... их  семейная традиция? Может быть.

  Накрапывал теплый весенний дождь и оттого казалось, что по бледному лицу ангела стекают слёзы...

  Несколько секунд Лафоре отчего-то не мог отвести от него взгляда.  Будто живой...смотрит на страсти людские скорбно и  грустно, смотрит сквозь века...  А человек всё не становится не умнее и не добрее...  Осторожно коснулся рукой шероховатой теплой стены.
- Что-то не так? - услышал он тихий озабоченный голос Бланки.

  Но Лафоре встряхнул головой и сделал резкий отстраняющий жест:
- Именем Республики! - услышав подобный резкий выкрик за дверью хозяева всегда торопились открыть дверь, так произошло и на сей раз. 

 Только за дверью находились не слуги, а мрачные суровые молодые люди двадцати-двадцати пяти лет в рабочих куртках-карманьолах и в лихо сдвинутых на бок красных колпаках с национальной кокардой.

- Это мои люди, Жан-Пьер... - успокоил Лафоре Сенар, наткнувшись на блеснувший опаской взгляд - со стороны никто не должен видеть, что особняк охраняется, иначе это привлечет внимание нащих "заклятых друзей"  типа Луше или Клерваля... а так... мы поймали еще парочку "бывших", они то думали, что тут безопасно...

- Хорошо... - мрачно кивнул Лафоре, снял шляпу и вытер пот со лба - тех "бывших" покажете мне после, сейчас меня интересует исключительно Карфадек...

  Поднимаясь на лестнице, ведущей на второй этаж, к комнате, в которой заперли графа де Карфадек,  Лафоре на секунды приостановился в полумраке коридора, чтобы спросить Бланки:
- Он понимает, что произошло? - увидев недоумевающий взгляд приятеля махнул рукой, - ладно, открывайте...и оставьте меня с ним...

  Граф де Карфадек, стройный шатен лет сорока... годами пятью старше самого Лафоре сидел за столом  в центре комнаты, мрачный и неподвижный, подперев голову кулаком...

    Услышав тяжелый грохот сапог в коридоре, увидев на пороге троих республиканцев в окружении охранников-санкюлотов он поднялся из-за стола.

   Когда за сопровождающими лицами закрылась дверь, Жан-Пьер встал перед Карфадеком, заложив руки за спину:
- Вы узнаёте меня, гражданин Карфадек?  - он старался придать своему безэмоциональному холодному голосу более мягкий тон, но кажется, это ему не удалось.

- У меня плохая память на лица... ГРАЖДАНИН... - в глазах Карфадека он увидел спокойное достоинство и твердость воли, но вместе с тем и тень   обреченности.
 
- Под Нантом осенью 93-го... мы вместе с вами, с вашей женой, сыном и дочерью скрывались в сарае от банды шуанов... вблизи уничтоженной ими фермы...Мне кажется, это трудно забыть...  Неужели здесь... в Париже... ваша дочь ничего не говорила обо мне? Ведь вы уже виделись с ней и не раз... Я в этом уверен...

 Граф де Карфадек позеленел до цвета незрелой оливки, как от боли  и сжал кулаки:
- Якобинец из Нанта... Отчего же... помню я горящую ферму и убитых людей... детей и женщин... это нельзя забыть... Вспомнил и вас... Что вам.. ГРАЖДАНИН... известно о моей дочери?! Где Мари, что с ней?! А она... бедная наивная девочка столько доброго говорила о вас...она поверила вам...

- Мари... то есть гражданка Карфадек... жива и в безопасности... - чётко отчеканил Лафоре, не отводя глаз. В чем ему было винить себя?