Подонки Ромула. Роман. Книга третья. Глава 77

                ГЛАВА LXXVII.

     «Иные негоции просто обречены на успех. Доставить, к примеру, сицилийский груз в Остию летом, когда вся акватория от Геркулесовых столпов до Сидона, навеки зачищенная от пунов, пиратов и прочей нечисти, обвеваема лишь легкими этесиями и, словно барашек покорный, не способна причинить вред. Тем более, если Сциллы с Харибдой злосчастных по курсу не предвидится, так как идешь не через пролив, а вдоль западной оконечности Сицилии, прямиком на Арт Ликаона1.Что может быть приятней?
     Особенно, если представить всю изнурительность передвижений в адскую эту жару по суше…» - благодушно размышлял Публий Граний, пока кибея его, отвалив от причала, распускала не бычий какой-то неповоротливый, а легчайший новехонький парус, скроенный из шкур африканских антилоп!.. И, разгоняемая веслами буксирной монеры, разворачивалась к выходу из гавани.
     Не к полуночи, правда, как он предполагал, а уже в третью стражу, ибо застолье у Лисона затянулось. Так что ночные огни в порту уже догорали,  и Медведица едва мерцала за кормой в предрассветном сумраке. Впрочем, в коротком таком плавании звезды и не нужны. Ночью зарево над Этной не даст с пути сбиться, днем на дымки Эоловых островов можно держаться, а когда, слева по борту, проступят очертания Сардинии, если держать руль прямо, в устье Тибра с закрытыми глазами войдешь…
     Не мог же Граний, ради коммерции и своекорыстия отиум столь задушевный прервать! Тем более, выйти в море, бросив на берегу хоть  и непредвиденных, но в высшей степени достойных попутчиков - римского сенатора, влиятельнейшего во всех сделках торговых, греческого сопатра Диодора и ближайшего, доверенного помощника, хотя и казненного, но знаменитого, тем не менее, на весь мир Туллия Цицерона.
     Даже словесная перепалка между греком и Калидием, казалось, исчерпавшая себя за столом, но вспыхнувшая с новым ожесточением на борту, Грания не смущала - прислушиваясь к их спору, можно было немало полезных знаний извлечь. А это никогда не повредит. Словом, пребывание в столь изысканном обществе удручало лишь скоротечностью своей. При самом слабом ветре, под новым его парусом до Остии - не более двух суток пути!..
     Однако плавание завершилось гораздо раньше и совсем не так, как представлялось милейшему корабельщику. Причем, тут же, в гостеприимной гавани Лилибея.
     Шедшая впереди монера, неожиданно отдав буксирный конец, ушла влево, а в, открывшемся изумленным взорам отплывавших, корабельном проходе всплыла, кошмарным видением, корявая от наросших ракушек и водорослей, натянулась, зловеще позвякивая поверх волны, тяжелая латунная цепь с такими толстыми звеньями, что казалось, не человеческой рукой они выкованы, но в кузнице Вулкана. А позади нее, вынырнув из воды, уже натягивалась вторая и, почти в конце узкого прохода, тускло мерцая при свете луны, - столь же массивная, третья…
     Впрочем, тяжелой, не ухватившей еще ветер, кибее и первой преграды хватило - ткнулась носом в пружинящий металл и, жутко заскрипев, всеми деревянными внутренностями, встала, чуть покачиваясь на слабой волне.
    А от орудийных башен уже мчалась, хищной тенью, на перехват либурна береговой охраны, и войсковой рожок взвывал троекратно на всю гавань, умолкал на мгновение и снова истошно, словно захлебываясь от ярости, ревел, пронзая пространство, леденящим души корабельщиков во всех морях, со времен Пунических войн, ничего хорошего не предвещавшим, безоговорочным требованием:
    «Остановиться для досмотра!»
    И вот уже ворон обрушился на палубу беззащитной кибеи острым клювом, нещадно круша толстые сосновые доски. И, никто иной, как дуумвир Сервилий, прогромыхал по верхнему его настилу, опережая морских пехотинцев, в синем развевающемся плаще и, спрыгнув на палубу, хрипло, не своим голосом прорычал:
    - Именем сената и римского народа квиритов, требую предъявить таможенные портовые тессеры преторской провинции Киренаики2!
     Оторопевший судовладелец застыл, как вкопанный, хватая воздух перекошенным ртом. А Сервилий огляделся по сторонам и, заметив, стоявшего чуть поодаль Тирона, несколько смягчился:
     - Если таковые наличествуют….
     Но прожженного, продутого всеми ветрами насквозь, старого негоцианта Грания, улыбка эта не только не утешила… Просто ошеломила, не оставив сомнений в том, что задержание его - вовсе не досадная случайность, но продуманная заранее, умело расставленная западня. Оглянулся, в отчаянии, на Диодора, но тот отвел взгляд в сторону, и последняя надежда угасла в глазах купца. А прочие, незваные гости, которых он, по простоте душевной, принял на борт с распростертыми объятиями, на кого в будущем светлые такие и радужные надежды возлагал… Совсем в другом, подлинном обличии своем предстали - не добрыми попутчиками, а соглядатаями коварными, втершимися в доверие - готовыми свидетелями обвинения на предстоящем суде.
      Окинув мнимых «друзей» укоризненным взглядом, Граний тяжело вздохнул: не к совести же взывать! Признание и чистосердечная выдача властям контрабанды - единственное, чем мог он теперь облегчить свою участь.
      Сервилий, между тем, прошелся от борта к борту, обойдя вонзившийся в палубу клюв «ворона», откинул крышку люка, заглянул в носовой трюм, ничего, конечно, во тьме кромешной не разглядел, но люк так и оставил распахнутым. Да еще двоим морским пехотинцам с факелами велел встать над ним в караул. Для острастки, конечно, чтобы душу преступника угрозой неминуемого тотального обыска разбередить.
      Граний, молча, усмехнулся. Видал он эти уловки. И не раз! Но…
     «Когда тебя вокруг пальца хотят обвести - это одно. И совсем другое, когда сам ты по уши, можно сказать, в дерьме!..»
     - Так, где же они, тессеры африканские? - возвращаясь к нему, ласково поинтересовался Сервилий.
     - Если ты о бивнях, достойнейший, что в кормовом трюме, так я о них…- признался купец, преданно заглядывая ему в глаза, - по чистой случайности в Кирене не заявил. Гребцами, как видишь, не располагаю, а в Ливийском море такое безветрие страшное ожидалось - я бы не то, что до конца месяца Божественного Юлия!.. Да самых Плебейских Игр ни Путеол родимых, ни внучат малолетних своих не повидал!..
     - Под таким парусом? - недоверчиво прищурившись, глянул вверх Сервилий. - Из чего, кстати, его кроили? Не из шкур ли голубых носорогов запретных, поставляемых из Эфиопии исключительно для тех самых общественных Игр?
     - Что ты, что ты, блистательный? - Граний даже руками всплеснул. Из самых, что ни на есть простых антилоп. Их там… Стада несчетные. Вот я и решил… Пока этесии дуют времени на квесторов, рвачей и бездельников этих африканских не терять, в Остии и парус новый и бивни, законнейшим образом предъявить, чтобы уже… Одним махом, сполна с казной рассчитаться!
      - Сполна, значит? - хмуро кивнул дуумвир. -  Сколько на борту бивней?
      - Я ведь пшеницей сицилийской, согласно сенатскому постановлению о бесплатных раздачах, загрузился. - пояснил купец. - А бивней? - отмахнулся, как от сущего пустяка. - Всего-то… Шесть десятков пар.
      - Внучата, говоришь, антилопы, раздачи хлебные?.. Благодетель ты наш! - взревел чуть не на всю гавань Сервилий. - Целое стадо слонов по прихоти твоей извели!.. - и тут же унял праведный свой гнев. Широко улыбнувшись, подмигнул Гранию, примирительно похлопал его по плечу. - Ну и к хароном их, слонов этих! Никчемное животное - только злаки полезные топчут!.. А ты мне лучше скажи, где у тебя сок сильфия припрятан, того самого что на Священной дороге из-под полы на вес золота, ампулками скрупулезными отмеряют? Да не запирайся, любезный! Вверх дном кибею твою поставим, все амфоры с мамертинским в море сольем! Но сок сильфия, указом Цильния Мецената, общественным достоянием признанный, можешь не сомневаться, обнаружим!
   - Откуда же у меня сильфий, сиятельный?! - взмолился купец, мгновенно производя Сервилия из всаднического сословия в сенаторы и невольно косясь на, отступившего в сторонку, Диодора. - При нынешних строгостях, его теперь в Кирене днем с огнем не сыскать!
     - Что верно, то верно! - кивнул, соглашаясь с ним, дуумвир. - Ныне за вас, расхитителей, не по-детски взялись. Но вам ведь, толстокожим, как те слоны и бегемоты - хоть трава не расти. Плевать вам на все высочайшие постановления!.. Насчет Киренаики ты не солгал. Бивнями слоновьими, в бухтах потаенных по ночам загружался. А сильфием, в количестве двадцати кадосов3, уже под конец - в Утике. Подальше от надзора таможенников киренских и псов их, специально обученных. Не так ты прост, Публий Граний, как хочешь казаться!..
      Немыслимая такая осведомленность властей добила несчастного корабельщика напрочь. И нечем было возразить - уставился, молча, в искореженную «вороном» палубу. А Сервилий еще и попрекнул:
     - Места памятного хоть бы устыдился, где Марк Порций славный, из любви к отечеству, жизни себя лишил! - глянул на купца презрительно, вздохнул безнадежно и, в поисках сочувствия, обратился к Тирону. - Что им Катон Утический и беспримерная его доблесть?!. Одна слепая корысть на уме!.. Распоясались, пока республика в крови утопала. Взять хоть меня… Римский всадник, военно-морской дуумвир, все западное побережье острова опекаю, а сильфия только раз в жизни отведать довелось. Да и то, не всласть!.. На торжественном обеде, данном Секстом Помпеем, по случаю заключении Сицилийского мира, куда был приглашен как свидетель, скрепивший тот договор и  своей подписью. Но сильфий в хрустальной ампулке лишь на столе главных виновников торжества красовался. Вот я, из чистого любопытства, раба услужающего уговорил, чтобы и в мой коклер, пару капель сока того драгоценного пролил. В три «ромула» удовольствие это мне встало. Но не жалею. Вкус и запах незабываемые! А у мошенников, что между Остией и  Киреной снуют - полными кадосами! Хоть залейся! И это притом, что произрастает сильфий лишь на узкой полоске земли, к югу от Кирены - тысяча стадий в длину и около трехсот в ширину. К тому же, растение это почти исчезло, с тех пор как гараманты4 вторглись туда из давней какой-то вражды и корни той травы варварски истребили. Так что две кавалерийские турмы стерегут ее теперь ежечасно. Да, видно, без особого усердия… - качнув головой в грустной задумчивости, дуумвир глянул на Грания и добавил. - Ничего, скоро беззакониям вашим конец. Под империем сына Божественного Юлия всюду порядок наведем!
    Не предполагавший в нем такого верноподданичества Тирон присмотрелся к дуумвиру повнимательней, а тот, подступив к купцу вплотную, прохрипел так грозно, что даже морские пехотинцы дрогнули:
     - Сильфий где? Последний раз спрашиваю!
     Диодор с Калидием, озабоченные не столько судьбой чудной приправы и разгулом морских контрабандистов, как собственным недоумением  - как им теперь до Рима добраться? - забыв о вражде, переглянулись встревожено. Но что они могли  изменить, когда интересы государства затронуты?
      Не дождавшись признаний купца, дуумвир шагнул к правому борту и, молча, махнул рукой в сторону берега. На либурне только того и ждали…
     Пронзительно взвизгнула флейта, зарокотали в трюме литавры и, павшие  одновременно вниз сорок весел мощно плеснулись о воду, вспенивая ее с обеих бортов в разные стороны. Либурна развернулась на месте и увлекая за собой удерживаемую клювом «ворона» кибею, потащила ее, задним ходом, к причалам…
     Однако и справедливость и разумная осмотрительность, наряду с неукоснительным исполнением воинского долга не чужды были Сервилию. Гибель, ни в чем не повинного отца от рук Верреса, врезалась глубоко в душу, утвердив в ней непреложный жизненный принцип: «При искоренении пороков добродетель не должна страдать».
      Вот, и на сей раз, поручив купца рвению и бдительности подчиненных, облепивших уже, лишенную паруса, прибитую к таможенному причалу, кибею сонмищем пронырливых муравьев в форменных синих туниках, добропорядочных граждан дуумвир пригласил в свой служебный таблин, расположенный тут же, в порту, поверх казарм морских пехотинцев.
     С широкого балкона все подходы к гавани были, как на ладони. А запрокинув голову вправо, под пальмами, казавшимися снизу тонкими травинками,  над обрывом, на самой вершине скалистого мыса можно было разглядеть каменную скамью, на которой вчера сидели они втроем - Гай Лисон, Тирон и Сервилий, поминая злодейства Верреса, гражданскую доблесть Хозяина и низость Антония, его убийцы…
     «А что сейчас Граний чувствует, потеряв, как и при Верресе, корабль не только с контрабандой, но и с законным грузом? - подумал Тирон. - Сам виноват, конечно… Но страдания его от этого не менее тягостны. Так уж мы устроены. И злодей последний зверства свои добрыми побуждениями, в собственных хотя бы глазах, норовит прикрыть. А Цезарь? Расчет безошибочный? Немыслимая удача? Но ведь за руку ни разу никто не схватил! Может, ему и оправданий никаких не требовалось? Видел впереди лишь сверкающую вершину… Бездну, о которой Милостивая горестно так сокрушалась, - Власть. И, в сладком предвкушении ее, улыбался всякому встречному, даже врагу, не ставя ни во что, в упор его, как такого же смертного, не замечая. Ведь в сердце, за улыбкой той ни жара, ни холода уже
не осталось - сенат и граждане, Город и мир, небеса и всевышние боги, жизнь собственного тела его и души - все сущее и мыслимое уравновесилось. То есть… Окаменело?» - грудь стиснуло печалью, жалостью запоздалой. - «Отец!..»
     И трудно стало дышать.   
     В таблин, тем временем, подали мульсум и легкую закуску - оливки, сыр козий, горную спаржу, хотя после ночного пиршества, никто и проголодаться не успел. Ни к прохладительному, ни к съестному не притрагиваясь, Тирон молча, разглядывал, развешанные по стенам, пестрые судоходные карты и лоции, радующие глаз тонкими градациями синего и голубого. Старика Калидия неудержимо клонило в сон. И только Диодор, чем-то крайне  взволнованный, не глядя, одну за другой, бросал в рот оливки, глотал вместе с косточками, почти не пережевывая и, похоже, даже вкуса их солоноватого не ощущал.
    Но мог ли Сервилий долгом гостеприимства пренебречь? Велел еще и зелени подать и острой морской травы, и запеченных в тесте мидий, а на десерт - лучшего гиблейского меду и фруктов отборнейших, громко сокрушаясь о том, что в казенных помещениях триклиний не предусмотрен, так что гостям и возлечь негде.
     Сетования по поводу тягот военно-морской службы, видимо, и настроили его на философический лад. Отхлебнув изрядный глоток мульсума, пожевал,  задумчиво, спаржу и вздохнул:
     - Впрочем… Боевой римский флот не для отдохновения благодушного создан. Для бдительнейшей охраны морских наших рубежей! Не только от явных врагов, но и от тайных злодеев, охочих до общественных благ. Тот же Граний… В чем-то, может, и неплохой человек… Собеседник приятный, и от Верреса, в свое время, пострадал. Это в обвинительном акте учтем - не звери. Но ведь мелких таких грызунов, государство со всех сторон подкапывающих, - сотни! Как же защитить его, если не примерным наказанием отдельных, особо зарвавшихся, наглецов?..
    Вопрос был чисто риторическим, не требующим от гостей ответа, но Диодор, поймав на себе, пристальный взгляд дуумвира, подавился оливковой косточкой. Закашлял, побагровел, едва отдышался.
    А Сервилий, ничего этого, как бы, не замечая, продолжал в том же духе:
    - Ибо не по наитию действуют и не в одиночку, но тайными сообществами. На манер откупщиков. Кто с поставщиками, кто с оптовыми покупателями сговаривается. Кто финансирует… А иной… По мере возможностей… - и усмехнулся прямо в лицо Диодору. - Где прохиндейством врожденным, а где и весом своим общественным злодеяния те прикрывает. Не так ли, Квинт?
      Тот уже извел, одну за другой, три пушистых салфетки, утирая испарину, обильно проступившую не только на лбу и на двойном его подбородке, но и на затылке седом.
     «Достойнейший Квинт Лутаций… И Марк наш так говорил в речах против Верреса…» - с грустью припомнил Тирон и, устыдившись, отвернулся от Диодора, ибо никакого достоинства в нем не осталось -  все захлестнул животный страх разоблачения и неминуемой конфискации, если и не всего, то немалой части неправедно нажитого.
     А на челе Сервилия, такого радушного и улыбчивого, поначалу, теперь -  словно тучи грозовые сошлись. Диодор отвел взгляд, готовясь к мучительной, затяжной осаде. Но гром над его головой грянул, как всегда, неожиданно:
     - Если же грызунов и паразитов тех еще и печатью Антония снабдить!.. - от возмущения дуумвиру не хватило слов - только глаз жгуче сверкал. 
   Диодор замер - ни жив, ни мертв, но дуумвир его не испепелил. Не то, чтобы смягчился или о правах Диодора, как римского гражданина вспомнил; просто сдержал гнев, в надежде раскопать совсем уж неопровержимые улики и доказательства преступных умыслов, упредить которые считал святым своим долгом. Вот и добавил - тихо, но решительно, как бы взваливая на свои плечи весь непомерный груз ответственности за судьбу великого Рима:
     - Словом… Чтобы государство не понесло ущерба. - набрал полную грудь воздуха и уже с заоблачных, недосягаемых властных вершин вострубил:
     - Именем сената и римского народа квиритов!.. Приказываю тебе, Квинт Лутаций Диодор, немедленно сдать означенный перстень властям!! - и ткнул пальцем в стол. Точно посередине между блюдом с оливками и стынущей в изящном серебряном котелке, так и не тронутой гостями спаржей.
       Диодор мгновенно пришел в себя, озлился не на шутку и взвыл:
      - А право собственности?! Я за него двести тысяч сестерциев отдал! Более восьми талантов! - ужаснувшись попутно, непомерностью суммы, которую теперь мог потерять безвозвратно, качнулся в поисках спасения в сторону Тирона и Калидия. - У меня свидетели есть!
     - Несомненно! - с готовностью подтвердил, мигом воспрявший от сна Калидий. Любому суду присягну. Двести тысяч сестерциев от своих щедрот людям Антония ты, на моих глазах выдал. Вот только… За что? Не в оплату ли услуг, состоявших в злодейском похищении римских граждан?
     - Каких граждан? - изумился Диодор.
     - А вот! - невозмутимо указал на Тирона Калидий. - Тулия Тирона, к примеру. Он при всех, как на похитителей, на них указал. Вот ты, за Антония, и расплатился.
     - Опомнись, Гней! Что ты несешь? - в ужасе отшатнулся от стола грек. 
     - А с Марком меня больше не путаешь? - глянул, с недобрым прищуром, Калидий.
      - С каким Марком? - окончательно растерялся Диодор.
      - С Катоном Младшим - мстительно напомнил Калидий. - Хотя… Не в твоем присутствии тень славного имени его тревожить. А то, что я - Гней с рождения, ибо все Калидии, испокон веков, старших сыновей в роду Гнеями называли, это и в Риме известно. А вот, ты!.. Диодор с Мелиты. Как был пришельцем, сыном, можно сказать, земли… Так и остался! В коммерции ты, конечно, преуспел. Особенно в нелегальной. Тут ты любого за пояс заткнешь. Но, в остальном… Для настоящего римлянина что главное? Правосознание! А в нем ты слабоват. На обе ноги хромаешь. Да и понятно. Ты ведь, на островке своем захолустном произрастая, доступа к знаниям настоящим не  имел. Как же тебе было к Законам XII Таблиц приобщиться, которые каждый римский школьник наизусть знает? Ну, в ссылке теперь  наверстаешь. Как бывший судья, настоятельно рекомендую. Времени будет достаточно. Так что вникать тебе и вникать!.. Но поскольку сейчас под рукой их нет, я тебе, по дружбе, кое-что поясню. И даже гонорара за консультацию не потребую. - Калидий обернулся к дуумвиру. - Ты уж прости, Гай, но согласно процессуальным нашим нормам и всем юридическим основаниям, даже закоренелый злодей не может быть адвокатской поддержки лишен. - и незаметно для Диодора подмигнул.
     - Что тут возразить? - нехотя, как бы, согласился Сервилий. - Не при Верресе живем.
     Калидий глянул на Диодора оценивающе и предложил:
     - Позволь тогда, милейший, в соответствии с практикой судопроизводства, приобретателем тебя называть. А они, как известно, подразделяются на приобретателей добросовестных, добросовестных не вполне и, вовсе недобросовестных, что и определяет, в конечном счете, решение трибунала по каждому иску. К какой категории тебя причислить, это мы сейчас проясним. Но как, в создавшейся ситуации консула и триумвира римского народа, Марка Антония обозначить - ума не приложу!..  Первоначальным владельцем перстня, то есть законным его квиритским собственником либо истцом, требующим возврата личной своей печати, всем сердцем лишь на беспристрастность суда уповая? А, может, просто потерпевшим?  Ты бы как предпочел?
     Диодор уставился на него с разинутым ртом, так что и Тирон не сдержал улыбки, а Сервилий просто в восторг пришел:
    - Это было бы зрелище! Покруче гладиаторских боев… Геркулес наш,
немытый-нечесаный, бродит в замызганной тоге по всему Городу, хватает
каждого встречного за руку и о защите молит!..
    - А что ему остается? - пожал плечами Калидий. - С самим Лутацием Диодором схлестнуться предстоит!
     Сервилий расхохотался и грек, покосившись на него, смекнул, что насмешки ему сейчас на руку - глядишь и отойдет дуумвир, развеселившись. И пыл его сыскной поутихнет. Только он всей въедливости Калидия, старого этого крючкотвора не учел, а также всей глубины юридических тонкостей, в бездну которых он, сам того не ведая, неотвратимо погружался.
     Зато Калидий, почуяв родную стихию, оживился необычайно, словно помолодел. Бодро вышагивал по таблину, приостанавливаясь лишь затем, чтобы продемонстрировать очередной изысканный ораторский жест. И уже не говорил, а вещал внушительно и проникновенно, как на форуме перед трибуналом:
     - Вещи, как известно, делятся на движимые и недвижимые, что не  требует разъяснений. Но последующая их квалификация прямо относится к делу. Ведь вещи бывают также делимыми и неделимыми. Первые при разделении не меняют ни сущности своей, ни ценности, как вино, руда или песок. Каждая отдельная их часть представляет прежнее целое, только в меньшем объеме. Неделимые же вещи при разделении теряют прежние свойства и свое предназначение, например, обувь или одежда. Тем более, перстень служащий только оправой для печати, ценность и сущность каковой мы рассмотрим особо, ибо простой денежной  оценке она, разумеется, не подлежит.
     Калидий помолчал, как бы отдавая дань исключительной ценности Антониева перстня, и продолжил:
     - Далее, все вещи подразделяются на непотребляемые и потребляемые, те, что материально уничтожаются при однократном использовании, например, пища и деньги, Последние относятся к потребляемым не только потому, что ими можно воспользоваться лишь путем их расходования, но и потому, что при расчетах они смешиваются с другими деньгами и утрачиваются для собственника безвозвратно. Непотребляемые же вещи не уничтожаются от употребления, к примеру, обручальное кольцо. А если и уничтожаются, то постепенно, как та же обувь. При этом, все классифицируемые вещи, в обороте, подчинены различным юридическим нормам. Так, предметом договора займа могут быть лишь потребляемые вещи, а предметом договора найма - только непотребляемые. Есть также вещи, признаваемые простыми. И есть вещи сложные. Первые, являя одно целое, по-гречески обозначаются как единое бытие, например, бревно, раб, камень и тому подобное, физически представляющее собой однородное единство и вне его не существующее.   Другой род состоит  из нескольких, связанных между собой тел, называемых составными телами, например, здание или корабль. Это - сложные, материально связанные, разнородные вещи, лишь обозначаемые одни общим понятием. Как и в нашем случае - перстень, то есть железный обод, в который вставлен черно-белый агат в виде геммы, служащей печатью известному лицу. И это вынуждает нас задуматься о том, что же здесь является главным телом, а что - придаточным? Тем более, что, среди придаточных, закон разделяет части вещи,  их принадлежности и плоды.
      Тирон широко зевнул, заскучав от юридической казуистики, но прервать старика не решился. А тот, погружаясь в эту бездну все глубже, продолжал с упоением:
     - Части вещи, становятся объектом самостоятельного права лишь в случае их отделения от целого. Например, черепица, снятая с крыши. При невозможности отделения части от главной вещи, собственник части, утрачивает право на присоединенную вещь. Но это - Антоний! Вот о чем не следует забывать. Так что, не ждите от суда простых и скорых решений. Этот процесс одним днем не обойдется, тщательного разбирательства потребует и высочайшего профессионализма судей. Как и гражданского их мужества. Ведь, поневоле, задумаешься, прежде, чем на глазах всего Рима «не ясно» в табличке чертить, от прямого и справедливого решения уклоняясь.
     - Почему на глазах Рима? - испуганно вскинулся Диодор. - Такой вопрос и здесь, в Лилибее можно решить!
     - На том основании, что подсудность имущественных споров определяется местожительством должника? - Калидий кивнул с пониманием, но тут же и вздохнул обреченно. - Только он в захолустье наше и раба своего не пошлет. А уж, о личном прибытии нечего и думать! Хоть и по материнской, и не самой прямой линии, но к роду Юлиев Антоний несомненно причастен. Со всеми вытекающими…  Тоже божественностью бредит. А все деяния свои мыслит титаническими, достойными лишь Гомера. К тому же, независимо от судебной практики  и процессуальных норм, любой иск может быть вчинен на римском форуме согласно основополагающему принципу «Рим - общее наше отечество». Антоний на него непременно сошлется. Так что, прячь роскошные греческие хламиды свои в сундук и готовь себе тогу пообтрепанней, чтобы в толпе ответчиков подсудимых  особо не выделяться. Бахвальства никакой суд не любит! А имя твое, и без того, не то, что по всей Италии - в веках погремит! И пока стоит Рим, потомки отчаянной твоей храбрости изумляться будут и недоумевать, как же Диодор этот с Мелиты, ничем ранее не славный, самого Геркулеса Непобедимого и Диониса Неистового  в одном лице обчистить надумал?
     - Обчистить? - снова взвыл Диодор. -  Я деньги заплатил! Да какие!...
     - Кому? - безжалостно усмехнулся Калидий. - Ни Антония, ни поверенных его никто близ сицилийских берегов не видел! Да и солдатня, тобой облагодетельствованная, никаких договоров  купли-продажи не заключала. Но об этом - подводя итоги.  Я пока ни принадлежности, ни плодов вещей не коснулся.
      - А это обязательно? - устало поинтересовался Тирон.
      - Иначе греку этому, при полном правовом невежестве его, всю тяжесть ответственности, что на него ложится, никак не уразуметь. - назидательно пояснил Калидий. - Ведь принадлежность связана с главной вещью экономически. Принадлежность и главная вещь могут существовать отдельно и быть объектом самостоятельных прав, но хозяйственно целесообразно совместное их использование. Например, ключ и замок. Как правило, на принадлежность распространяется правовой режим главной вещи, если нет иного соглашения. Так и XII Таблиц трактуют: «Принадлежность следует судьбе главной вещи». Но, что, в нашем случае,  - главное, а что - придаточное. Оправа или печать?  - он выдержал паузу, словно ожидая от присутствующих немедленного, юридического ответа  и, не дождавшись его, продолжал с еще большим воодушевлением:
     - Теперь о плодах, которые также делятся на две категории. Естественные плоды приносит сама вещь, в силу природных ее свойств Дерево - фрукты, корова - молоко овцы - шерсть. Цивильные же или гражданские плоды образуются в результате циркулирования вещи в обороте. Например, арендная плата, при сдаче жилья внаем. Казалось бы, что между ними общего? Однако, те и другие плоды можно объединить одним понятием - доходы. - Калидий остановился перед Диодором. - Чувствуешь, куда я клоню? 
     Но Диодор, чувствуя подвох в каждом его слове, отвернулся и молчал с независимым видом. Калидий развел руками, в поисках сочувствия у Тирона и Сервилия.
      - В таком случае, вы, достойнейшие, ответьте! Может быть, я, на старости лет, совсем из ума выжил? Ну, какой доход может принести человеку перстень с чужой печатью? Тщеславие потешить, страсть к собирательству бессмысленному удовлетворить?
     Диодор громко засопел, хотел что-то ответить, но сдержался. Калидий же ни в чьих разъяснениях не нуждался - словно все наперед предвидел.
     - Нет, друзья, не тщеславие тут кроется и не прихоть - прямой расчет! Планы, я бы сказал, головокружительные!.. Недаром, он с перстнем сразу к Аттику устремился. Тот не затруднится, мигом сообразит, как печать ту к делу пристроить. С максимальной выгодой! Антоний опомниться не успеет, не то, что обвинения в суде огласить, а вы уж, все плоды собрали, поделили и следы замели!
      - Ошибаешься! - неожиданно прервал его Сервилий. - Меня в расчет не принял. А я ведь не зря поставлен интересы государства блюсти. Не только разбою морскому и контрабанде, но и иным умыслам злодейским  препятствовать. - и шагнул к Диодору. - Так что придется тебе визит в Рим отложить. До выяснения всех обстоятельств нелегального оборота сильфия. Как и всех прочих тайных ваших африканских негоций. О перстне Антония и говорить нечего - умному достаточно! Не хочешь унизительного личного досмотра  - клади на стол по-хорошему. И без промедлений, поскольку самая быстроходная моя трирема, которая доставит друзей моих в Мессану, уже снаряжена. И только ты,  злостным своим укрывательством чужой, государственной, можно сказать, печати, отплытие ее задерживаешь.
     Диодор сунул руку в складки хламиды и молча, ни на кого не глядя, выложил перстень с черным Геркулесом  на стол.
      - Вот это разумно! - одобрил Сервилий, завладев перстнем. - Сразу видно, что человек ты практический.  - мельком взглянул на Геркулеса, и протянул перстень Тирону. - Надеюсь, тебя не затруднит, по прибытии в Рим, передать перстень властям. Лучше всего, Випсанию Агриппе. Из рук в руки!   - и звякнул бронзовым колокольчиком. - Письмо я мигом  составлю.
      Но Тирон уклонился решительно:
      - Я в высшие сферы не вхож. Да и не знаю, когда еще в Рим попаду… - слегка покраснел, заставив себя солгать. - Возможно, до осени в Минтурнах5, в именьице моем задержусь…
     - Что ж… - Сервилий глянул на него в некотором недоумении, но наставить не стал, протянул перстень Калидию. - Тогда ты, Гай, будь так любезен. У тебя ведь, насколько мне известно, по ту сторону пролива ни забот, ни привязанностей не осталось.
     - Кроме Рима. - печально усмехнулся Калидий, пряча перстень подальше. - Кроме Рима, Гай, общего отечества нашего…
     На повторный звон его колокольчика, явился позевывающий раб со стилем и распахнутой на ладони табличкой.
    - Пиши. Да поаккуратней! - приказал Сервилий и начал диктовать. – Сиятельному Марку Випсанию Агриппе - радоваться!..