Миша Мухаметзянов

Миша Мухаметзянов, время от времени приостанавливал загулы. А когда запои возобновлялись, то пил с размахом: последнюю рубаху c плеча мог подарить собутыльнику. После того памятного дня в аэропорту, он завязал. Когда приземлились на участке, он вышел из вертолета совершенно непьющим человеком, он так решил. На Базе он держался особняком, ни с кем особо не сближаясь, но и не конфликтуя. Конфликтным он не был, просто не любил трепаться по-пустому.

Это был единственный в коллективе человек, который не расставался с книгой. Когда не пил, то выглядел эдаким строгим дядькой – с интеллигентным и очень серьезным лицом. На первый взгляд, к такому человеку и не подступишься. Но это не так. Миша был добрым человеком в душе, а кажущаяся неприступность – это всего лишь внешний антураж. Леха по вечерам любил захаживать к нему в балок, поговорить с ним за жизнь.

В какое бы время он не заходил, Миша всегда находился в горизонтальном положении с книжкой в руках. Он, в отличие от других, умел вести разговоры не о серых буднях, а о чем-то возвышенном, интересном. Мог пуститься в разглагольствования на различные темы. В основном, говорил он, Леха больше слушал. Поскольку он очень много читал, то монолог его звучал на очень хорошем, литературном языке, практически без употребления ненормативной лексики. Любил, например, такие выспренные фразы:

— Мой юный друг, Алексиус!

Всегда предостерегал Леху, чтобы тот не привыкал к мысли о том, чтобы остаться здесь, в обществе недалеких людей, а думал как можно быстрее выбраться из тайги на свет, к нормальным людям.

— Здесь нет адекватных людей, – говорил он, – здесь одни алкоголики и отбросы общества! Добрые люди приезжают на один сезон, ну от силы на два, и заработав приличные деньги на жизнь, на машину уезжают.
— Вот возьми меня, зачем далеко ходить, – продолжал он, – мне сорок лет, а за плечами ни жены, ни детей, ни денег!
— А было время, домой, в Челябинск к родителям, приезжал на трех такси.
— А зачем на трех-то, – недоумевал Леха.

Миша объяснял:

— На первой машине подъезжал к дому мой чемодан;
— На второй тросточка со шляпой;
— А третья машина, замыкающая, везла меня, любимого с толстой сигарой во рту.
— Ты же молодой был, зачем тебе нужна была трость? – недоуменно вопрошал Леха.
— Потому что дураком был, все строил из себя английского лорда, – отвечал Миша.
— Ну и где все мои деньги, заработанные за долгие годы затворничества? – спрашивал Миша. И сам же отвечал:

— Глотка, глотка ненасытная во всем виновата! Так что, мой юный друг, уезжай отсюда, и чем быстрее, тем лучше. Не место тебе здесь среди этой серятины.
— Ты посмотри на этих людей, с кем ты трудишься бок о бок. Они такие же, как и я, – продолжал Миша, – в чем смысл их жизни? Они каждый год, после окончания сезона, с большими деньгами разлетаются по всему Союзу: кто в Крым, кто в Сочи, кто в Среднюю Азию, Кавказ…
— От больших денег у них сносит голову, – философствовал Миша, – кушать ходят только в рестораны. В баню ходят – белье не меняют, а переодеваются в новое. Носки никогда не стирают, а надевают новые, считая стирку уделом бедных людей.
— Ты скажи мне, долго так можно сорить деньгами? – спрашивал он.
— Нет, мой юный друг, деньги имеют свойство испаряться. Раскидав, расшвыряв последние деньги, такой вот плэйбой возвращается в тайгу гол, как сокол. В тайге хорошо, в тайге не дадут умереть с голоду, всегда накормят, – делал умозаключение Миша.

— И что мы имеем в сухом остатке, – подытоживал он, – вот возьми Ваньку, Петьку, Веньку… перечислял всех, – мы с ними вместе начинали в этой партии, тогда еще молодые, амбициозные, задорные. И кого ты сейчас видишь? Ни у кого из них нет ни семьи, ни дома, ни денег, да и здоровья и того уже не осталось! – хочешь стать такими же, как мы? – ставил точку Миша, словно вгонял в крышку гроба последний гвоздь.

Кроме запойного чтения Миша уважал рыбалку. Был классным сварщиком и сварил из всего, что было под рукой утлую лодчонку. В летнее время на Базе работали положенные законом восемь часов, не более того, поэтому времени до отбоя оставалось много. И вот после окончания рабочей смены он отправлялся на рыбалку, так сказать, отдохнуть душой. Никогда, никого с собой не приглашал:

— Рыбалка, – говорил он, – дело сугубо индивидуальное, интимное…

В любом деле он находил разумное начало и давал тому емкое пояснение. И даже, отправляясь на своей посудине, в «дальнее плавание», он не забывал прихватить книгу.

— А книга тебе зачем? – спрашивал Леха, – пойдешь к женщине, тоже будешь читать?
— Я же не буду сидеть и неотрывно смотреть на поплавок. Буду одним глазом за поплавком приглядывать, а другим в книгу заглядывать, – ответствовал Миша.
— Юлий Цезарь, мой юный друг, мог делать одновременно несколько дел, если, конечно, ты помнишь!

Иногда он возвращался с уловом, а чаще всего пустым. Весь свой улов незамедлительно отдавал в общественную столовую. Любителям съязвить он неизменно отвечал:

— Я люблю не рыбу, а сам процесс, – последнее слово он выговаривал с некоторым шармом и хитрецой в глазах.

В иные вечера он сокрушался:

— Я весь Союз объездил, был там, был здесь,… а на Байкале не был. Возьмешь меня с собой?

 — Мне бы найти себе толстую вдовушку и жил бы я с ней тихо-мирно возле Байкала: рыбу бы ловил, вдовушке помогал детей поднимать, – своих-то у меня нет, ты же знаешь.
— А породить их, наверное, поздно, пролетело мое время безвозвратно.
— А зачем тебе нужна, именно, толстая вдовушка, – удивлялся Леха, – ну ладно, пусть будет вдовушка. Она обязательно должна быть толстой?
— В этом, мой юный друг, и заключается вся соль: толстая – значит добрая, ласковая, хозяйственная. А худая, у которой ни спереди и ни сзади – она и есть худышка, зловредная вобла, — заключал Миша, — ты молодой, не понимаешь еще тонких моментов.

И, как бы извиняясь за свой назидательный тон продолжал:

— Я же не зря все воспитываю тебя. Я вижу, парень ты неглупый, ты поймешь меня, старика.