Мертвая

В конце октября семья Мирона Михайловича Кравченко каждый год ездила на кладбище — убираться на могилах родственников. Не то, чтобы это было какое-то особенное дело — просто так делали их с женой Людмилой Анатольевной родители, к этому они приучали и детей. Потому что однажды наступит и их черед убирать родительские могилы.
Осень выдалась сырая, дождливая. Листья давно пооблетали, так что кладбище выглядело особенно неуютно и стыло. Чудилось, что за каждым крестом или плитой кто-то стоит. Иногда и правда попадались люди — такие же внуки и дети, собиравшие по осени мусор и листья, чтобы предкам спалось чище и спокойнее.
Кладбище это считалось теперь элитным. Раньше тут можно было похоронить горожанина с городской пропиской и любого вероисповедания, а в начале нулевых места стали продавать по цене, слишком высокой для простых людей.
На той же аллее, что и предки Мирона Михайловича, лежали родители и бабушка Людмилы Анатольевны. Дед Людмилы Анатольевны и вовсе пал где-то под Варшавой, отдав жизнь в Великой Отечественной Войне.
Навестив сначала одних, а затем и других предков, Мирон Михайлович принялся за мытье оград. Ему нравилась эта простая работа — но по весне всё-таки убираться было приятнее. За лето вороны и голуби порядком изгадили черное покрытие, но против них у Мирона Михайловича был припасен мыльный раствор и куча старой ветоши для оттирания.
На соседнем участке закончили уборку, и Мирона Михайловича окликнул старый знакомый — Геннадий Павлович.
— Мирон, здорово! Как жизнь?
— Не жалуюсь. Сам как?
Геннадий Павлович пожал плечами.
— Пошли на соседнюю аллею, если закончил. Игорек звал посидеть, своих помянуть.
Игорек — Игорь Денисович — был третьим в их кладбищенской компании. Недавно он похоронил престарелую мать, так что сейчас предложение касалось именно её памяти.
Познакомились они все лет пять назад, хотя их родственники уже давно делили одно кладбище. У Мирона Михайловича не хватило ветоши для уборки, а Игорь Денисович — коллега и давний друг Геннадия Павловича — выручил. Так и начали общаться.
Людмила Анатольевна только вздохнула, когда муж велел ехать с кладбища без него. Мол, друзья подбросят, всё равно долго не пробудут тут. Не в первый и не в последний раз, подумала она, подгоняя детей к выходу.
После обеда, когда в пасмурный день уже рано смеркалось, кладбище начинало пустеть. Хотя с такими размерами оно никогда по-настоящему не оставалось пустым. Но знать, кто приносит жертвы в его овражистой части и рисует пентаграммы на старых могилах, Мирон Михайлович не желал.
Над аллеей пролетела ворона, громко каркая, и в тишине звук разнесся далеко. Игорь Денисович уже ждал друзей, накрыв на маленьком столике с краю участка нехитрый стол — бутылка водки, стаканы, два открытых лотка с нарезкой колбасы и сыра. В сыром воздухе запах еды долетал почти сразу, стоило свернуть на аллею.
Мужчины обменялись рукопожатиями, и Игорь Денисович разлил водку по стаканам. Сам он остался стоять, а Мирон Михайлович и Геннадий Павлович сели на небольшую скамейку у столика. Ещё свежая, не осевшая могила матери Игоря Денисовича угнетала, не то что старые памятники вокруг.
— Ну, помянем, — поднял стакан Игорь Денисович, и мужчины синхронно опустошили свои.
За одним последовал второй, а после третьего они начали обсуждать последние новости, работу и семьи. Так заговорились, что не заметили, как совсем стемнело, и выбираться с неосвещенной аллеи на центральную пришлось впотьмах.
— Куда они дели мусорку? — сказал и ещё выругался Геннадий Павлович. Бутылку, пластиковые стаканы и подложки от закуски они завернули в пакет, но другой мусор уже успели вывезти с территории кладбища.
— Дай сюда, — забрал пакет Мирон Михайлович. — Выкинут, когда будут листья убирать. Нельзя с кладбища уносить то, что принесли.
И он пристроил пакет рядом с заросшей бурьяном могилой, прямо на железную оградку, чтобы точно заметили уборщики. С креста, покрытого осыпающейся краской, в полумраке бросился в глаза медальон с фотографией. Краски выцвели, так что волосы изображенной на нем женщины казались белыми, как и глаза. Спьяну Мирону Михайловичу показалось, что женщина хмурится, но что только не почудится в такой темноте.
***
Отец Мирона Михайловича всю жизнь проработал сварщиком на местном судоремонтном заводе, так что сын пошел по его стопам, особо не задумываясь, чем хочет заниматься в жизни. Приносит доход — уже хорошо. Не нужно перерабатывать — вообще замечательно. А если доплатят сверхурочные, которые можно прикарманить и потратить на посиделки с товарищами — жизнь прекрасна.
Сегодня смена закончилась вовремя, так что, собрав вещи, Мирон Михайлович вышел с проходной около половины шестого вечера. Душевую опять не починили, так что ополоснуться он планировал дома. И до середины пути к остановке даже не замечал, что к собственному душку пота что-то примешивается.
Гнилое, сладковатое, как разложившаяся плоть.

Переполненный автобус быстро донес Мирона Михайловича до привычной остановки. В хорошие дни он ходил пешком — всего три остановки до работы, — но сегодня накрапывал дождь, да и в горле со вчера уже першило, так что он решил не рисковать. Жена и так была недовольна, что вернулся с кладбища в одиннадцать вечера — Людмиле Анатольевне не следовало знать, что потом они посетили ещё и пивнушку на пути к дому.
Автобус умчался дальше, подпрыгивая на ухабах, а Мирон Михайлович с пустой остановки направился к дому. Улица, застроенная в пятидесятые годы деревянно-кирпичными бараками, вела к их одинокой панельной хрущевке. На третьем этаже в окнах его квартиры горел свет — или жена раньше пришла домой, или дети ужинали без них. Сын заканчивал в этом году школу, дочери оставалось доучиться пара лет, пора было решать, куда их пристраивать. Но Мирон Михайлович не хотел о таком сейчас думать. На пустой улице он снова ощутил этот странный мерзкий запах.
Повертев головой, Мирон Михайлович не увидел рядом никакой мусорки — она располагалась далеко за его домом, уже в соседнем квартале. Нет на дороге и раздавленного машиной пса или кота, которые могли бы так смердеть. Да и сам он, что уж тут думать, так пахнуть не мог.
«Допился!» — решил про себя Мирон Михайлович и мелко перекрестился. Кому черти мерещатся — а ему мертвечина. Поспешив домой, он подумал, что завтра же запишется к врачу, ему явно нужны какие-то таблетки или чем там сейчас лечат психов?
Только раз обернувшись перед самым подъездом, Мирон Михайлович различил в начале улицы далекую фигуру. Видимо, кто-то, как и он, возвращался домой.

Конечно, ни к какому врачу он не пошел. После душа и сытного ужина Мирон Михайлович перестал чувствовать мерзкий запах и подумал, что это просто глюки от голода и усталости. Лечить нечего, а вот стопку водки за ужином употребить полезно для укрепления здоровья!
Ночью Мирон Михайлович проснулся от того, что соседи за стенкой решили выяснить отношения. Жена спала, как убитая — не зря тратила целое состояние из своей зарплаты на снотворное и успокоительное по рецепту врача после того, как пару лет назад попала под машину и потом ещё полгода восстанавливалась, да так до конца и не стала прежней. Ему же пришлось в подробностях выслушать семейный скандал Якиных по поводу продажи их непутевой дочерью Веркой семейной реликвии. Когда Верка начала предъявлять родителям претензии в отсутствии любви и поддержки за все её двадцать два года жизни, Мирон Михайлович понял, что уснуть сегодня больше не получится. Вскоре послышались звуки борьбы, ещё более громкие крики и грохот чего-то тяжелого об пол, так что он сдался и пошел на кухню, чтобы попить чая и скоротать оставшиеся пару часов до подъема за каким-нибудь боевиком по ночному телевидению.
На плите зашумел старый чайник, изнутри объеденный накипью, как вторым слоем нержавейки. Мирон Михайлович щелкнул пультом, включая телевизор, и подошел к окну.
Снова этот мерзкий запах. И недвижимая фигура под окнами. Из кухни было видно дорожку к подъезду, так что Мирон Михайлович рассмотрел — фигура будто ждала, кто выйдет. Может, кто-то из соседей толкает алкоголь или наркоту из-под полы? Ночью самое то, никто и не заметит — в три часа все нормальные люди спят, а не выясняют отношения и тем более не страдают от бессонницы и шума за стенкой.
Запах не переставал доноситься до Мирона Михайловича. Он почувствовал, как его замутило, но тошнота так же быстро прошла, как и появилась. Так и запах резко пропал.
Закипел чайник, и Мирон Михайлович быстро сделал себе пару бутербродов и залил пакетик чая кипятком. В сонной тишине квартиры звуки из-за стенки уже не доносились — или помирились и разошлись спать, или к чертям друг друга перебили, как он давно мечтал. Горец на экране шустро рубил головы другим героям своим огромным мечом, а Мирон Михайлович поглощал бутерброды и думал, брать ли дополнительную смену в субботу, чтобы заплатить за курсы сына, или же разделить с женой сумму пополам. Раздельный бюджет, за который ратовала Людмила Анатольевна, его уже порядком бесил.
Через час показался сын, удивленный ранним подъемом отца. Вскоре проснулись и жена с дочерью, так что Мирон Михайлович покинул кухню, чтобы они успели позавтракать без толкотни. В спальне он наскоро переоделся и выглянул в окно.
Фигура перед входом в подъезд никуда не делась.

Выходя из квартиры, Мирон Михайлович столкнулся с Димкой Якиным — отцом семейства, который, судя по сбитым костяшкам, хорошо поработал над воспитанием дочери сегодня ночью. Обменявшись рукопожатиями, мужчины направились по лестнице.
— Что твоя натворила? — спросил между делом Мирон Михайлович.
— Да продала Анькину икону, дура тупая! И знаешь зачем? Чтобы недостачу в кассе покрыть. Послал Бог такую дочь! Чтоб её черти взяли, идиотку!
Димка плевался ядом и проклинал дочь, пока они спускались.
— Будет теперь знать, как брать без спроса ценные вещи.
— Все ребра пересчитал? — съёрничал Мирон Михайлович и нажал на кнопку на двери, открывая.
Перед входом стояла на пару шагов дальше женщина с белыми волосами. Глаза её были закрыты, словно она спала. Но стоило Мирону Михайловичу сделать шаг за порог, как женщина распахнула их и уставилась прямо на него.
Они оказались белыми, словно бы выцветшими и пустыми, но при этом смотрели будто прямо в душу. Мирон Михайлович вздрогнул и прошел мимо, стараясь не отставать от Димки Якина, с которым им было по пути на остановку.
— Странная какая-то, — сказал он соседу.
— Кто? Дочь-то? Да дура она!
— Да я про ту женщину у подъезда.
Сосед обернулся и посмотрел на Мирона Михайловича, как на идиота.
— Там нет никого, ты что, уже успел поддать с утра?
Мирон Михайлович обернулся, ожидая, что та уже ушла. Но женщина продолжала стоять у подъезда, теперь она смотрела ему вслед своими слепыми глазами.
— Так вот же… — начал он и тут же умолк.
Снова появился омерзительный запах, который ветром доносило прямо от женщины.
— Пошли быстрее, на автобус опоздаем, — нашелся он и направился к остановке.
Запах преследовал его весь путь до завода, но после проходной исчез. Обернувшись, Мирон Михайлович увидел через забор, что женщина стоит через дорогу прямо напротив входа. Люди огибали её по дуге, но никто не таращился на её бельма или выцветшие волосы.
Будто и правда никто её не видел, кроме него самого.

Мирон Михайлович не ходил в церковь с самого детства. Но сейчас, подходя к проходной, он взмолился тому самому Богу, в которого не верил. Отчего-то знать, что эта странная слепая женщина может ждать именно его, пугала до смерти.
У проходной было пусто. Все разошлись со смены, стоило прозвенеть звонку, и вот уже только охрана лениво топталась у вертушек. Мирон Михайлович с успокоившейся душой вышел с территории завода и направился к остановке.
Глюки прошли. Правду говорил отец в свое время — хорошая работа любую придурь вылечит. Так что и сейчас помогло.
Автобуса, как назло, долго не было. Постепенно остановка заполнялась такими же, как и он, торопящимися людьми и увешанными сумками теми, кто после работы забежал в крытый рынок по соседству. Да и погода обещала такие казусы, что домой бы успеть нормально добраться — ледяной дождь и снегопад друг за другом.
Наконец показался нужный маршрут автобуса. Мирон Михайлович пропустил вперед барышню из бухгалтерии, увешанную пакетами с едой, как ёлка шариками, и засмотрелся на длинные ноги в высоких сапогах. Сзади подтолкнул кто-то нетерпеливый, и он зашел в автобус.
В нос тут же ударил тот мерзкий запах, и Мирон Михайлович забыл про ноги и погоду. Захотелось выскочить из автобуса и бежать в суеверном ужасе, но двери уже закрылись и водитель отъехал от остановки.
Белоглазая женщина сидела на самом заднем сидении, по центру. Рядом с ней были пустые места, но словно никто не захотел садиться рядом, хотя Мирон Михайлович сомневался в её видимости для других. Может, если он спросит её, что хочет от него, почему преследует, женщина отстанет? Но даже приближаться к ней не хотелось.
И всё же Мирон Михайлович пересилил себя — что он, не мужик что ли? — и прошел в конец автобуса. Пазик потряхивало на поворотах и кочках, так что запах от женщины разносился только сильнее. Так пахла падаль на проселочной дороге рядом с их дачей — под июльским солнцем и стараниями червей и птиц. Так пахло от матери, которая умерла от рака и начала гнить ещё при жизни.
Мирон Михайлович задержал дыхание и зажмурился, молясь, чтобы женщина пропала, когда он откроет глаза. Но тут механический голос объявил его остановку, и он пулей выскочил из автобуса.
Оглянувшись, Мирон Михайлович заметил, что белоглазая женщина следует за ним.
Так быстро он никогда не добирался до дома. Только захлопнув за спиной тяжелую подъездную дверь, Мирон Михайлович смог выдохнуть.
— За тобой что, черти гнались? — с хохотком поинтересовалась жена, открывая дверь на его истошные звонки.
— Хуже, — бросил и тут же, скинув обувь и верхнюю одежду, помчался в туалет. Обед покинул его организм быстрее, чем он успел закрыть за собой дверь.
— Ковид подхватил? — засуетилась Людмила Анатольевна. — Или перепил снова?
Мирон Михайлович, обессиленно привалившись к кафельной стене, только махнул на жену рукой.
Когда он наконец нашел в себе силы пройти на кухню и выглянуть в окно, то ещё один приступ — уже мелкой нервной дрожи — сотряс его тело.
Белоглазая женщина заняла свой пост у подъезда.

Жена не поверила его сумбурному рассказу. Она не чувствовала запаха и не видела неподвижную фигуру под окнами. На его нервные попытки объяснить, с чего всё началось и почему его это так пугает, Людмила Анатольевна просто накапала ему валерьянки и почти силком заставила выпить целый стакан воды.
— Хватит бухать! — вынесла она вердикт. — И так каждые выходные в гаражах пропадаешь со своими друзьями, теперь ещё и глюки начались. Ты хоть работу не прогуливаешь?
— Только туда она пока и не может зайти!
Тут в дверях показался сын и, не дослушав тему разговора, выпалил:
— Может, это упырь, и его серебро не пускает?
— Какое серебро на проходной? — махнула на него рукой Людмила Анатольевна. — Скорее уж крест где-то там есть.
Мирон Михайлович ахнул и горячо закивал.
— У Палыча висит на стене. Их начальник вечно орет, чтобы сняли, вид портит для важных гостей. А они ни в какую!
Жена пожала плечами и поставила чайник.
— Какая разница, крест или что. Хватит пить — а то так и до чертей недалеко!
Мирон Михайлович знал, что жену не переубедить, поэтому промолчал и принял от неё чашку крепкого черного чая. От валерьянки дрожь и муть прошли.
Но запах то и дело доносился до него.

Ночью снова начался шум от соседей. Оставив в спальне спящую мертвенным сном Людмилу Анатольевну, Мирон Михайлович привычно скрылся в кухне, заперев за собой дверь.
Перед сном он выпил ещё валерьянки, так что теперь её запах стоял по всей квартире. Мертвенная вонь не доносилась до него, так что он со спокойным сердцем поставил греться чайник и включил телевизор.
С экрана на него смотрели белые глаза той женщины.
— Молись, — шептал глухой голос с экрана.
Мирон Михайлович завопил и, вслепую нашарив пульт от телевизора, тут же выключил его. Пальцы затряслись так, что он уронил и пульт, и сам сел мимо стула прямо на кафельный пол.
— Что тебе от меня нужно? — заорал он, уже не заботясь о спящей семье и соседях.
Но телевизор молчал, а от окна пошел мерзкий запах, вдвое сильнее прежнего. Голоса больше не было, но раздался такой стук, будто скреблись в дверь. Мирон Михайлович почувствовал, как сократился от ужаса мочевой пузырь, и тут же помчался в туалет. Будто там он мог спастись от вони.
Скрип и скрежет теперь доносились со всех сторон, и он не понимал, как ещё семья не проснулась от такого шума. Но он словно предназначался только ему, и в голове Мирона Михайловича появилась безумная мысль — а что, если всё прекратится, когда он выйдет на улицу?
Как был, в трениках, домашних носках и футболке со следами кетчупа от ужина, Мирон Михайлович вышел из квартиры и спустился вниз. Из открытой двери его обдало волной стылого воздуха — и мертвенной вонью.
Успел пройти ледяной дождь, и ветки покрылись прозрачной коркой. В свете фонарей она сияла, как бриллианты. Дорога и кусты тоже скрылись под слоем льда. Утром пойдет обещанный снег, и он ляжет поверх него. И количество посетителей травмпунктов увеличится в геометрической прогрессии.
Белоглазая женщина стояла прямо рядом с обледеневшим кустом сирени. Свет фонаря будто огибал её, как и лед. Ни капельки дождя на одежде, какой-то не по погоде легкой. А ноги вообще голые и в светлой обуви. Женщина не двигалась с места, будто ждала, когда он сделает первый шаг.
— Чего тебе от меня нужно? — выкрикнул Мирон Михайлович, словно прирастя к месту.
Женщина молчала. Только ветер доносил запах.
— Я тебе что-то должен? — снова обратился к ней он.
Наконец она едва заметно мотнула головой.
— Тогда зачем ты меня который день преследуешь?
Будто одеревеневшие мышцы не давали ей нормально улыбнуться — такая отвратительная ухмылка прорезалась на лице.
— Ты не помнишь? — наконец проговорила женщина, и каждое слово будто бы давалось ей с трудом.
— Я тебя знаю?
— Конечно. Ты пришел на мою могилу и намусорил, — наконец выговорила она и сделала к нему шаг. — А сейчас ты пойдешь со мной и уберешь его.
Мирон Михайлович только и почувствовал, как земля уходит из-под ног. Секунда — и женщина, вцепившись в его футболку мертвой хваткой, потащила его куда-то за собой. Шаг — и вонь расползлась только сильнее. От ужаса, сковавшего его тело, Мирон Михайлович не мог даже закричать, только переставлял ноги, пытаясь не отставать от мертвой женщины.
Теперь он её вспомнил — фото на могильном кресте, странно выцветшее за долгие годы. Белые волосы, белые глаза. И заросшая бурьяном заброшенная могила.
— Уберешь мою — примешься за другие, — приговаривала женщина, ведя его за собой. И он, пытаясь подстроиться под неловкий шаг мертвой, в последний раз оглянулся на оставшийся позади дом.
***
Его нашел кладбищенский сторож, придя утром посыпать дорожки.
Мужчина лежал, странно скрючившись, рядом с неухоженной могилой почти у самого выхода с кладбища. Рядом с ним оказалась аккуратная куча мусора — пакеты, бумажки, фантики, бутылки и прочая шелуха. Руки его, стертые в кровь, застыли на ограде, будто он пытался подняться из последних сил. Видимо, пытаясь согреться, мужчина свернулся в позу эмбриона, поджав под себя ноги в простых тонких носках. Но и это его не спасло. Тонкий слой утреннего снега укрыл тело, как одеялом, и выбелил могилы и дорожки вокруг.
Сторож перекрестился и побежал к зданию администрации кладбища — вызывать полицию и скорую, хотя мужчине уже никто не мог помочь.
Где-то в городе проснулась Людмила Анатольевна и, не обнаружив рядом мужа, ещё не забеспокоилась. Новость о вдовстве ждала её гораздо позже — когда спустя сутки она начнет обзванивать больницы и морги, пытаясь найти загадочным образом пропавшего прямо из дома Мирона Михайловича.

А с фотографии на могильном кресте довольно улыбалась белоглазая женщина.