Подонки Ромула. Роман. Книга третья. Глава 84

                ГЛАВА LXXXIV.

     Под утро приснилось, будто в незнакомой, полутемной комнате, где только одна  свеча восковая на пустом столе горела, чья-то рука протягивает ей из темноты крупный, прозрачный почти камень:
    - Возьми!
    Даже в тусклом свете свечи, камень сверкал радужными переливами, как горный хрусталь или алебастр египетский. Только ярче, притягательней, словно алмаз. Но лица того, кто его ей дал, никак было не разглядеть. А тут дверь, от порыва ветра, сама собой, в еще большую темноту распахнулась. Свеча на столе и погасла. Только камень радужный свет свой в руке ее излучал…
     Проснувшись, Магия никак не могла понять - к добру ли тот сон или к несчастью? В конце концов, решила, что нет ничего плохого в том, когда тебе что-то дарят, не требуя ничего взамен. И вспомнила о том, что ювелир, должно быть серьги ее уже подготовил. Но никак не могла из дома выбраться - то одно задерживало, то другое...
     Сперва, как обычно, арендатор приплелся - не нужно ли помощи какой? Насилу выпроводила. А тут лекарь к Сихмет явился. Рану затянувшуюся осмотрел, мазью еще раз смазал, а бинтовать больше не велел - на воздухе заживет быстрее. А, насчет памяти, опять руками развел, взглядом в потолок указывая, то есть, на всесильное небо.
     Если бы не беспамятство, Сихмет почти выздровела. За ночь, пока госпожа спала, старое полотнище распустила и, отполоскав нитки дочиста, повесила сушиться рядом с окном.
     Магия нарадоваться не могла. И дом есть на кого оставить!.. Совсем уж собралась в «Грот жемчужин» бежать, когда из красильни шерсть доставили - в пурпур и в золотисто-желтый, в небесный и в изумрудный окрашенную. Почти уже сухую.
     Как же прекрасно ей теперь жилось! Радости, которых и не ждешь, сами собой приходят. И ни Юнону надменную, ни Фортуну капризную не о чем просить.
     «Потому что, деньги есть?.. - изумилась на мгновение, но тут же, впрочем, все себе объяснив. - С ними, выходит, и богов никаких не надо! А как живется тем, у кого их действительно много? Сами, вместо богов, могут все решать? Но деньги когда-нибудь кончатся. И тогда - что? Опять на всевышних уповать, молиться день и ночь, горькие слезы глотая? А не услышат?» - от страха, вдруг подступившего, холодом обожгло внутри.
     И тут Нейт, вприпрыжку, весело прихромала:
     - С такими нитками, госпожа, Сихмет вавилонские ковры ткать может. А их!.. Хоть на Священной дороге продавай. От настоящих никто и не отличит!
     У Магии, от таких ее слов, все страхи исчезли. Улыбнулась, погладив девочку по голове:
      - Конечно, так мы и сделаем!
      Снова легко и радостно стало на душе. А, подступившие вплотную почти, грозные боги скрылись в непроглядную даль. Да без них и спокойнее! Только шерсть вовремя покупать и красить. А денег у нее хватит, чтобы шерстью всю комнату до потолка завалить! Сколько же ковров получится? Станок есть, Сихмет, пока жива и ее, и хромоножку ткать научит. Вот, и не пропадем! На вавилонских коврах еще и не так разбогатеть можно!
    Спрятала драгоценности под подушку, только ожерелье индийское от дурного глаза надела. И заторопилась. Просто не выдерживала уже, так хотелось серьги те изумрудные примерить и в зеркало на себя взглянуть!
    Но ссыпая без счета в кошелек полную пригоршню ауреев, вспомнила о незнакомце в Эмпории встреченном. Удержав, последнюю монету на ладошке, всмотрелась в чеканный профиль:
     - Гай Цезарь. Так и написано. Но как же все-таки похож!..

               
                *          *
                *

      Упущенные соглядатаями, кинувшимися отлавливать Жаворонков, бесследно упорхнувших, ювелир с Тироном, без помех, уединились в заднем помещении «Грота жемчужин», но беседа оборачивалась совсем не так, как хотелось бы Ефраиму. Стоило обмолвиться о долге сыновнем, обязывающем чтить память отца свято и непреложно - чего только ему не припомнили!..И заговор Катилины и тайное убийство Веттия в Карцере и ссылку Цицерона и завоевание Британии мнимое, и дружбу со всеми негодяями римскими, вплоть до Клодия Пульхра, и гражданскую, братоубийственную войну… Не сын - обвинитель судебный! Слава Всевышнему о хищении золота Капитолийского не упомянул. Тут старику и вовсе нечем было бы крыть. Пришлось для убедительности к премудростям книги Сирах1 прибегнуть:
      - Не ищи славы в бесчестии отца твоего. Не слава тебе бесчестие отца! - с дрожью в голосе воскликнул иудей, оглушенный обвинениями в адрес безответного - увы! - покойного своего друга. Такой беды - врагу бы не пожелал: - Знал бы ты, как он тебя искал! Какие усилия немыслимые предпринял! А сколько денег потратил!..
    - Тех, что из казны общественной выгреб? Или тех, что по всему миру награбил? - безжалостно усмехнулся Тирон.
     От дерзости такой Ефраим чуть не задохнулся. Взмолился тихо и жалобно:
     - Имей же снисхождение, ибо милосердие к отцу не забыто! Несмотря на грехи, благосостояние твое умножится. Почитающий отца, будет иметь радость от детей своих, а молитвы его будут услышаны.
     Однако, и эта радужная перспектива воздействия не возымела. А как похож!.. Улыбкой этой особенно - любезной, снисходительной, но и непроницаемой, как выставленный вперед, от всего мира, наглухо, заслоняющий щит.
      Отступиться? Но, кто, если не он, за погибшего слово молвит? Не найду дороги - так проложу ее сам! Римские крылатые выражения и афоризмы за долгие десятилетия совсем в голове его иудейской с «Торой» 2 перемешались. И, наряду с ней, подспудно, многие, решительные по жизни, шаги и действия его определяли. Да и терпение, выработанное еще в юности, бесконечной шлифовкой камней, сказывалось. Никакими усмешками его было не пронять. Подступил вплотную, чтобы гость и взгляда не мог отвести, еще проникновенней заговорил:
     - В день скорби твоей вспомянется о тебе и, как лед от тепла, разрешатся грехи твои. Уважающий отца, долгоденствует, ибо доброе и худое, жизнь и смерть, бедность и богатство - все от Отца нашего Небесного!
    - От Отца Всемогущего Юпитера? - еще насмешливей глянул Тирон. - Я в том и не сомневался.
     Безбожного  такого, языческого кощунства от человека с лицом Цезаря, в цуресах3 во всех, как и в парнусах4 надежнейшего, Ефраим не ожидал. Отшатнулся, чтобы рядом с богохульником таким не стоять.
    «Гай Юлий всегда терпим и гостеприимен к чужим богам был. И пусть все стадо их заблудшее, в слепоте своей беспросветной, Божественным его почитает, в глазах сынов Израилевых, это ему не вредит. Ибо кто, как не он, всех иудеев в пределах Римского владычества обитающих, прямым своим указом от налогов общественных освободил. Это и нынешняя власть из уважения к нему, слава Тебе Господи, пока признает. А я и квадранта тогда на взятки не потратил. Только разъяснил ему, что каждый иудей, пусть он хоть на краю света, в стране узкоглазых серов окажется, обязан вносить шекель на восстановление Иерусалимского храма, Римом оскверненного.
    Все понимал. С полуслова. Не то, что святотатцы те, Господом отринутые, - Красс и Помпей, с которыми совсем по-другому счеты пришлось сводить… Правда, и Цезарь всего не предусмотрел. Пригрел-таки, выпестовал на груди своей Ирода-идумеянина, гадину, вползшую ныне на престол, в том же Иерусалиме! Так что, никому теперь неизвестно, куда шекель всенародный наш уплывает - на храм Божий либо на амфитеатры языческие да ипподромы с ристалищами, посреди обетованной земли!!!
    Но Иерусалим далеко, а здесь!.. Пусть и злопамятному, неблагодарному… Но сыну!.. Не тому, вымышленному, все первородство, вместе с наследием его поглотившему, чтобы надо всем миром, идолом золоченым к небесам вознестись, а родному, кровному! Подлинному Гаю Юлию - как не помочь? Ведь, если пошла охота, одним рыжим псом не обойдется. Со всех сторон обложат, а там… Виновен в чем или нет - язычники, что им душа живая? Удавят в подполье, как Ананию!.. Неужто и этот? Со взглядом таким лучистым, с теми же нотками мягкими в голосе, которые ни с какими другими не спутать, с улыбкой отцовской незабываемой!.. Непогребенным, безвестно, как последний злодей, на дно Тибра ляжет?!»
    От тягостных таких мыслей, слезы, скатываясь неудержимо, застревали блестками в его бороде. Все горе и скорбь по загубленному племяннику перенеслись вдруг на этого, незнакомого, но такого узнаваемого, близкого тому, навек запавшему в душу. Кто в Городе этом жестоком хотя бы напутствие доброе ему даст?
    Утер глаза и зашептал возбужденно, горячечно: 
    - Все, что ни приключится с тобой, принимай!.. Даже в превратностях уничижения твоего будь долготерпелив… Ибо золото испытывается в огне, а люди, угодные Богу, - в горниле уничижения!.. Много высоких  и славных, но тайны открываются смиренным, ибо велико могущество Господа, и Он смиренными прославляется! Мала пчела пред летающими, но плод ее - лучший из сластей. О лишнем не заботься!.. Ибо многих ввели в заблуждение их же предположения, и лукавые мечты поколебали ум их. Кто любит опасность, тот впадет в нее. Упорное сердце напоследок потерпит зло. Упорное сердце многими скорбями обременено будет!..
     Не понимая причины лихорадочного его волнения, Тирон только неловкость испытывал, отводил глаза в сторону. Где и смотреть-то не на что было - одинаковые кованые сундуки с большими висячими замками вдоль стен; круг шлифовальный с табуретом у зарешеченного окошка; стол с инструментами и небольшим тиглем… Да, запертая на массивную кованую щеколду, железная задняя дверь.
     А старый иудей все нашептывал напутствия и советы, в которых и опыт печальный и премудрость, конечно, присутствовали. Но где и кого чужая мудрость от беды уберегла?..
    - Наблюдай время и храни себя от зла - и не постыдишься за душу твою! Кто прикоснется к смоле, тот очернится, а кто входит в общение с гордым, сделается подобным ему. Не поднимай тяжести, свыше сил своих, не входи в общение с тем, кто сильней и богаче! Какое общение у горшка с котлом? Этот толкнет, тот разобьется. Сильный обидел, и сам же грозит. Слабый обижен, но сам же упрашивает. Если сильный будет приглашать тебя, уклоняйся! И тем более будет он приглашать. Возымев в тебе нужду, будет льстить, будет улыбаться и обнадеживать. Спросит: не нужно ли чего? Но не верь слишком многим словам, ибо долгим разговором он будет искушать и, как бы шутя, изведывать тебя. Будь осторожен и весьма внимателен, ибо ходишь рядом с падением твоим!..
     Карауливший лавку раб заглянул к ним с горящими глазами:
     - Глянь, господин, сколько гвардейцев набежало!..
     Озабоченно покосившись на гостя и жестом повелев ему не двигаться, Юкунд степенно вышел в лавку. Сквозь стеклянную витрину, бросались в глаза, мелькавшие в толпе, алые преторианские плащи и шлемы с черным оперением. Правда, нельзя было не заметить, что мечутся они растерянно, в панике и без цели. Но могли ведь и в «Грот» заглянуть!..
     Обернувшись тревожно к выглянувшему в лавку Тирону, ювелир бросился заталкивать его назад, в заднюю комнату:
     - Не тебя ли ищут? Сядь там и сиди, будто камни шлифуешь!
     - Зачем? - удивился Тирон, отводя руки Ефраима, пытавшегося задвинуть его вглубь задней каморки, подальше от опасности. - Я ничего преступного не совершил… 
     - Закон и пророки! - взмолился иудей. - Да уже то, что ты до сих пор жив,
для них - преступление, заслуживающее смерти! Немедленной!
     В лавку вошла Магия, откинула с головы капюшон и огненная волна волос, плеснулась ей на плечи.
    - Радоваться! - приветливо улыбнулась ювелиру. - Я за сережками.
    Но встретившись взглядом с Тироном, застыла с широко открывшимися глазами, чувствуя, что сердце ее медленнее как будто забилось, но так гулко, что казалось его слышно всем. А мысли совсем запутались:
    «Так он иудей? Но почему на Юлия Цезаря так похож? Может, и Цезарь из них был? Но отец говорил, что Юлии из патрициев… Таких древних,  каких в Риме совсем уже не осталось!..»
       Тирон, глянув на нее, тоже замер. Ни беготни тревожной на улице, ни всклокоченного, сопевшего рядом ювелира, ни лавки, сверкавшей драгоценностями со всего света, уже не замечал. Только ее видел.
      Глаза, прямо в душу его теплыми изумрудными лучами сияющие, словно из бездонной, недоступной смертному глубины… Неукротимое пламя волос, струившихся раскаленной лавой… И в золотом их ореоле - прекрасное, юное вечно лицо, которое ни с каким другим нельзя было спутать. Глянул на свои руки, поражаясь тому, что они не исчезли и можно их сжать перед ней молитвенно. Шагнул к ней:
     - Милостивая!
     У нее дыхание перехватило, а по спине холодок пробежал - так ведь только к Великой Богине обращаются, к Венере Небесной! Может, он?.. Сумасшедший?!
    Сделав еще один шаг, Тирон качнулся и, рухнув на пол, замычал страшно, забился в судорогах. А на губах его проступила розовая пена.
     Магия отшатнулась в ужасе. А Юкунд бросился к больному, выхватывая из-за пояса короткий кривой кинжал, указывая другой рукой обомлевшему рабу:
    - Ноги! Ноги его держи!
    А сам упал к Тирону на грудь, прижал понадежней к полу и удерживая затылок его левой рукой, стал осторожно разжимать лезвием кинжала, сведенные припадком челюсти.
    Когда-то он уже пережил подобное в своей лавке. Ему и самому казалось тогда, что сердце вот-вот разорвется, не вынесет тревоги смертельной и леденящих ежеминутных страхов. Исаак-булочник третий день поносом неудержимым страдал. И только Гай Юлий бесшабашно отмахивался и, по обыкновению своему, улыбался. Но однажды под вечер явился мрачным, как губка выжатым - даже улыбнуться не было сил. Стоял посреди «Грота», уставившись в пол, словно глаза боялся поднять. То ли от огорчения непредвиденной своей неудачей, то ли от, охватившего его вдруг, запоздалого раскаяния. Взятка в шесть миллионов, трижды пересчитанная и аккуратно увязанная в сафьяновые мешочки, так и осталась в сундуках Юкунда… Новий Нигер, сенатский сыскной пес, чудом каким-то разнюхавший абсолютно все о капитолийском их рывке от денег отказался.
    - Как же так, Ефраим? Можешь ты объяснить?
   Но ювелир только руками развел - можно ли объяснить, отчего днем светит солнце, а ночью - луна? Таков Промысел божий.
    А Цезарь вдруг покачнулся и с нечеловеческим, жутким воплем, рухнув посреди «Грота», затрясся в предсмертных, казалось, конвульсиях - как теперь его сын.
    Впрочем, судороги Тирона уже ослабели и вскоре прекратилось. Тело его неподвижно вытянулось на полу. Только густая розоватая пена стекала по щеке на пол.
     - И у него падучая… Весь в отца! - тяжело вздохнул ювелир, вставая и пряча кинжал за пояс, на блудницу и не взглянув  - среди нахлынувших забот не до нее было. Стоял, обхватив голову руками, покачиваясь взад-вперед, совсем как, лишенная памяти, пришибленная разносчиками маата,Сихмет.
    - А он не умер? - испуганно прошептала Магия. Она уже все поняла. Отец и сын - проще ведь и не объяснить сходство незнакомца с Цезарем на аурее. 
    - От падучей не умирают. - ювелир глянул не нее, прищурившись, пожевал губами, задумчиво приглаживая бороду:
    « С серьгами лучше повременить. Уж очень жемчужины крупные.Каплевидные и цвет уникальный… Тысяч за тридцать уйти могут! Да и Марк Випсаний… Когда еще из Далмации вернется? А если голову сложит? Какой тогда от нее прок? И без того… Одни несчастья приносит. Не послал бы за ней племянника, не стряслось бы беды - так бы и шлифовал камни…»
    - Может, ему врач нужен? Или лекарство?.. - волновалась Магия, склоняясь над неподвижным Тироном, заглядывая в посиневшее его лицо. – Я Ксеноклида Родоского кликну!..
    - Не нужен ему никакой Ксеноклид! - прикрикнул на нее Ефраим, знавший доподлинно: нет от болезни этой исцеления. Цезарю даже кровь гладиаторов, только что убитых не помогла. Вздохнул и, смягчившись, пояснил. - Только покой и сон. Тишина и постель мягкая. А здесь…
   «И, в самом деле… Не на сундук же в задней комнате его класть! Да и эти… - глянул сквозь витрину на улицу, преторианцев еще больше стало. – Никак не угомонятся.»
     - А если я его к себе отвезу? Постель у меня очень мягкая. И тихо… - неожиданно для самой себя, предложила Магия.
    Ювелир глянул недоверчиво. Насчет постели он не сомневался - что для таких блудниц важнее?  А вот, не выдаст ли, когда его по всему Городу искать станут? Но надо было, не медля, решать, а другого пути к спасению он пока не видел. Не бросать же лавку без присмотра! Отлежится у нее ночь, а завтра что-нибудь понадежней сообразим. Счастье, что Агриппа отсутствует. С ним-то, уж точно, поделиться не сможет».
    - А живешь где?
    - Напротив храма Изиды, на Латинской.
    - В инсуле? - презрительно усмехнулся римский всадник Цецилий Юкунд.
    - В отдельной, новой совсем, квартире! - гордо возразила Магия и уточнила, на всякий случай - Только две рабыни со мной…
    Ефраим, скрепя сердце, кивнул и приказал рабу:
    - Лектику мою к дверям подгони. Да поживей!
    Раб кинулся выполнять поручение, а ювелир присел над бесчувственным телом, нащупав вену над ключицей, убедился, что пульс больного выравнивается. И встал. В ожидании носилок прошелся по лавке, остановился напротив Магии.
     - С племянником моим беда приключилась. Жертвой несправедливости пал. Вот серьги твои доделать… - как бы ни удержавшись, всхлипнул жалобно. - … И не успел. - шмыгнув носом, высморкался громко  в платок и пообещал. - Будут готовы, сам за тобой пришлю.
    То есть, никогда. Но Магии было не до украшений. С трудом оторвав взгляд от страдальца, поразившего ее неожиданным обращение к ней, как к небожительнице, Богине бессмертной… И так беспомощно распластанного теперь на полу. Скользнула изумрудным взглядом по лицу иудея, словно не понимая о чем этот он. И нетерпеливо покосилась на дверь, вся - в ожидании спасительных носилок.
     Долго ждать не пришлось. Сперва раб запыхавшийся вернулся, а вслед за ним, и лектика Юкунда показалась. Простые, без завитков бронзовых и тонкой резьбы, но прочные и вместительные, крытые носилки с плотными желтыми завесами. Шестнадцать мускулистых рук плавно опустили их на мостовую - прямо перед входом в «Грот». А, минуту спустя уже осторожно приподнимали  бесчувственное тело, чтобы вынести его из лавки.
     - Стойте! - вскрикнул ювелир и кинулся в заднее помещение.
     Выбежал через мгновение с белым в синюю  полосу покрывалом. Ничего другого под руку не подвернулось - лишь талес молитвенный.
     «Что Тебе старый этот кусок полотна, Господи? Ради спасения жизни человеческой и субботу нарушить - не смертный грех! Анании он уже не понадобится. – мысленно оправдывался он перед Всевидящим своим Богом, обматывая голову Тирона так, чтобы лицо было полностью прикрыто от посторонних, недобрых глаз.
    Но Злой Рок и тут вмешался. Когда мнимого иудея уже выносили из «Грота жемчужин» Магия подумала, что так он в дороге и задохнуться может! Ухватилась за краешек полотна, чтобы хоть нос страждущему приоткрыть, потянула на ходу неосторожно - талес и размотался.
     При виде, неожиданно открывшегося ей, совсем не иудейского лица, гибкая,  как тростник, негритянка метнувшаяся было к Магии с хрустальной ампулкой, встревоженно застыла. Но тут же опамятовалась. Спрятав руку с ампулкой за спину и, будто бы, от смущения, прикрыв лицо капюшоном, попыталась протиснуться в «Грот». Но столкнувшись на пороге с надменным главой коллегии ювелиров, отпрянула в сторонку и стала внимательно осматривать драгоценности, выставленные в витрине…
     Больного, тем временем, уложили в лектику. Поглубже, чтобы не выпал на ходу. Присев с ним рядом, Магия задернула глухую завесу.
    - На Латинскую. К храму Изиды. Без тряски! И чтобы больного наверх занесли!.. - совсем тихо, шепотом почти, приказал Юкунд.
      Но негритянка пронырливая, стоя к нему спиной, каждое слово впитывала. И запоминала…