Подонки Ромула. Роман. Книга третья. Глава 81

                ГЛАВА LXXXI.

       Магия выздоравливала. Покашливала еще, хватаясь, иной раз, за грудь, но жар спал. Она уже могла передвигаться по комнатам и даже помогать маленькой хромоножке в уходе за Сихмет, которая тоже, оправляясь постепенно от страшной травмы, приподнималась уже в кровати - не высокой, но вместительной с резными ножками и изголовьем, купленной заботливой их госпожой, у неизменно услужливого, арендатора специально для рабынь.
      Сихмет сидела в ней, тихонько раскачиваясь, с головой, обмотанной целебной  повязкой, уставясь неподвижным, бессмысленным взглядом сквозь Нейт. И совершенно ее не узнавала. Глазами все различала, но никак не могла понять, что с ней случилось. Ни прошлого, ни настоящего - даже имени своего не знала. Жрецы Непорочной Госпожи всех стихий маат в этом мире  устанавливают основательно. Тем более, когда под рукой увесистый систр. Вот и отшибли старушке память. А, что жива осталась, это уж не их упущение - чудо. И умом нашим слабым нечего тут и докапываться. От каких высей заоблачных оно снизошло - от повелителя ураганов Тешуба и Звездной Услады сердца его, Хебат, от Владычицы Кибелы? А, может, местные вершители - Агенория и Перагенор, приводящие в исполнение задуманное или содействующие успешному продолжению начатого, Поллентия и Валентия, а также Престана, помогающая довести дело до конца, чужеземному произволу на родной земле воспрепятствовали? Или сама Пресветлая Милость богов вмешалась?! Ясно только, что не круг мира Вращающая, не Изида со змеем своим заморским, ее спасли. И не Злой Рок. Он-то, едва ли  над кем сжалится!..
     Но и счастье безудержное помогло, которое в роковой тот миг душу хромоножки маленькой переполняло  - ведь золотом, на солнце сверкающим, весь пол светился! Как было не броситься, на радостях, к окну, не крикнуть тоненьким, срывающимся от волнения голоском:
    - Сихмет! - чтобы и та, хоть и ворчливая, и скучная, и мучительница, но… Только бы поскорей прибежала, богатство это несметное увидела и тоже порадовалась бы вместе с ней, а подаяние у чужих теток больше не просила. Но Сихмет лежала на мостовой лицом вниз, неподвижно. А от головы ее растекалась по серой брусчатке кровь.
     Позабыв и о золоте, и о больной госпоже, Нейт кинулась ее спасть - без оглядки… Даже дверь за собой не прикрыла.
     - Пить! - прошептала Магия чуть слышно.
     И очнулась в ужасе, ощутив на губах тошнотворный привкус отваров целительных, которыми ее безжалостно так пользовали. Увидела россыпь золотых на полу, осколки горшка, вывороченные с корнем, фиалки и поняла -
что-то непоправимое случилось!
    Окликнула тихонько рабынь:
    - Нейт! Сихмет!
    Прислушалась к пугающему безмолвию комнат, к отчаянным крикам детским за окном и, собрав все силы, какие в ней оставались, приподнялась в постели. Опираясь руками о край кровати, медленно встала на ноги, качнулась от слабости и головокружения, закашлявшись, схватилась за грудь. Но не от  кого было помощи ждать. Вся надежда и опора ее рассыпана на полу. И не себя - ее надо было спасать, во что бы то ни  стало. Ведь деньги даже одинокого и слабого в любой беде поддержат. Не то, что люди - деньги никогда не подведут! С ними и жить не страшно. И, чем их больше, тем вера в них сильней. Не полагаться же на всевышних богов!..
     Сорвав с кровати пестрое одеяло, опустилась на пол и, ползая в полузабытьи на коленках, раздвигая осколки глиняные, стала поспешно собирать, раскатившиеся во всей комнате ауреи, отряхивая, счищая с них, а то и слизывая, налипшую на них влажную землю и смятые лепестки фиалок.
    А крошка Нейт, подбежав к бездыханной старухе, принялась тормошить ее обеими руками, прильнула в слезах к груди:
    - Вставай! Ну, вставай же, Сихмет!
    Но та не откликнулась:
    - Бабушка! - жалобно всхлипнула Нейт.
    Сихмет не шевельнулась. Девочка вскинула заплаканное лицо к небу. Но не Тушуба же о помощи молить, он только ненастьями и дождем повелевает, а в болезнях и бедах людских совсем не разбирается. И Хебат не поможет - день, солнце светит, а она ведь только ночная, Звездная его спутница.
     Сихмет, правда, говорила, что у глупых этих, римлян, свой, какой-то Юпитер есть. Идол золотой, который, вон, прямо с вершины холма смотрит. Но как его просить? Этому никто ее не учил. И Нейт спустилась на землю Вскочила и, ковыляя, кинулась за помощью к людям, точнее к прихожанкам Высшей из Божеств и чудотворного человеко-змея Сераписа.
      - Спасите! Сделайте, что-нибудь!..
      «Рабыни какие-то… Значит, кому-то принадлежат. А вдруг беглые? Не оберешься потом хлопот!..» - рассудительно прикидывали матроны, тем более отпущенницы, поглядывая искоса на крепко прибитую кем-то к мостовой, окровавленную, а то и остывшую уже нищенку и заплаканную, слишком смуглую для италийки, явно привозную, да еще и хромую девчонку.- «Где только не шлялись, питаясь чужими объедками? А вдруг -холера, или чума?» - и, ужаснувшись, только ускоряли шаги.
   - У нее!.. Голова разбита! И кровь течет! Помогите! - захлебывалась слезами, протягивая к ним руки, Нейт, снова припавшая на колени, рядом с Сихмет, боясь оставить ее и на мгновение
    Но прихожанки, отводя глаза, поспешно проскальзывали мимо, в надежде укрыться поскорее от всех житейских невзгод под благодатными сводами Ярость судьбы Смиряющей и обрести, наконец, долгожданный, полный душевный маат.
     Да и небо было ничем не омраченным - совершенно безоблачным. Никакого вмешательства сверхъестественного не предвещало. Как, впрочем, и всегда, когда не хлещет на головы наши дождь, снег не метет в глаза, не оглушает внезапно гром и не озаряют мир молнии, напоминая иным, слишком уверенным в себе и забывшим, как легко и просто высшим силам природы их испепелить.  Но отнюдь, не спасти, не помочь в роковую минуту.
     И тут, из-за угла храма Госпожи всех стихий, явился обыкновенный, невзрачный с виду, вигил. Убедившись, что крики детские, если и связаны с насилием, то оно уже произошло и непосредственной  угрозы, ничьей жизни не представляет, опустил дубинку и неторопливо, чуть припадая на правую ногу, приблизился, чтобы разобраться в происшедшем обстоятельней. Склонился над поверженной, нащупал артерию на сморщенной шее и, смекнув, что та еще жива, отложив дубинку на мостовую, осторожно перевернул жертву на спину и, прижавшись к посиневшим губам ртом, несколько раз силой вдохнул в нее воздух, нажимая правой рукой на грудь.
     Сихмет шевельнулась, чуть слышно застонав. Вигил огляделся по  сторонам, никаких злодеев, понятно, не обнаружил, покосился хмуро на подиум храма Высшей из Божеств и сплюнул.
    - Одни несчастья от чужеземного их боголюбия! - обернулся к девочке, радостно поглаживавшей окровавленные волосы, щеки и плечи воскресшей и даже пытавшейся ее приподнять.
     - Вы чьи? - спросил строго.
     Нейт вскинула заплаканные глаза, пролепетала испуганно:
     - Рыженькой нашей госпожи!..
     - Рыженькой! Зовут ее как? Где живете?
     - Там! - вскочила Нейт, указывая на новую инсулу. - Вон наши окна!
     Вигил глянул вверх и смягчился: происшествие, пожалуй, исчерпано, на том можно было вмешательство его завершить, без доклада начальству, которое он еще в Галлии возненавидел, когда Цезарю, при всем светлом его уме, заблагорассудилось урода того, Квинта Требация, латиклавием в их легион назначить. И тот, чуть не каждый вечер, после отбоя, его, тогда еще новобранца желторотого в палатку свою вызывал и часами выспрашивал, какие разговоры в гастате о нем ведут, да за срамные места трогал. А слова не скажи - старший трибун в легионе, к самому Императору приближенный!  Захочет - не то что, новобранца, центуриона любого в пыль сотрет. Тем и грозился…
      Но все это кануло в прошлом. Теперь же, оставалось только старуху с улицы убрать, а там и перекусить не грех, в погребке за театром Помпея, где подешевле…
      - Беги к госпоже своей… Рыженькой. - с усмешкой велел он девочке и добавил, кивнув на, стонущую чуть слышно, старуху. - Рабов пусть пришлет. Да поскорей! Некогда мне тут с вами…
      -  У нее нет рабов. Только я и бабушка! - развела ручонками Нейт.
      - А говоришь, госпожа! - проворчал вигил разочарованно.
      Но не бросать же раненую старуху посреди улицы. Нагнулся, взвалил, не такой уж тяжкий, груз на плечо и выпрямился:
      - Показывай!.. Куда нести?
      - В арку! - заволновалась Нейт. - Там лестница во дворе. Прямо в наш коридор.
       Метнулась было через улицу, но тут же бросилась назад, убоявшись оставить Сихмет в чужих руках, без присмотра.
      - Как ветеран хромаешь! - заметил вигил, проникаясь теплом к маленькой хромоножке, да и к телу, бесчувственно обвисшему на его плече. Чуть сдвинул его так, чтобы голова была повыше, не слишком болталась на ходу.

      На полу ни монетки,  вроде бы, не осталось, только черепки, комья земли и останки фиалок загубленных. Все золото собрала в одеяло, Свернула в узел и запихнула под кровать - не зная еще, куда потом перепрятать. Глянула на себя в зеркало и ужаснулась - кожа да кости! Только груди торчат… И очень замерзли.  Хотела согреть в ладошках, но руки были просто ледяными, да и всю ее, совсем голую, трясло, а кожа,  даже на животе, покрылась мелкими пупырышками от озноба.
      Солнце светило ярко, но в комнате гулял такой сквозняк, будто из погреба несло. Выглянула в коридор и обомлела: в доме, кроме нее, никого, а входная дверь - настежь. Вдруг кто зайдет? Тот же арендатор… А золото почти ни виду, без всякой защиты. И на площадке хриплый голос мужской с одышкой, пресекающийся:
     - Здесь?.. И дверь открыта… Это хорошо!..
     Бросилась запирать, да поздно. В дверь уже протискивался незнакомец - с длинным, серым  мешком на плече. Да еще с тяжелой дубинкой - как в страшном сне.
      Даже в глазах потемнело. Прижавшись спиной к стене, решила отбиваться до последнего - лишь бы в мешок серый не попасть! Но коленки сами собой подкосились. И не заметила, как  сползла на каменный пол. Снизу обожгло холодом, но не было сил приподняться… Только и успела голову руками прикрыть, чтобы не погибнуть обезображенной от первого же удара.
     - Как же ты встала госпожа? – испуганно бросилась к ней Нейт. - Холодно тут! Нельзя тебе совсем голой!
     Ухватившись за нее, Магия приподнялась с пола, шарахнулась от незнакомца, на плечах которого оказалась бесчувственная почему-то Сихмет, с окровавленной  головой, а вовсе никакой не мешок. Это она хорошо теперь разглядела. Но он уже входил в комнату, направляясь прямо к ее кровати. Бросилась, вслед за ним, опираясь на худенькое плечико хромоножки, готовая бороться за золото свое руками и ногами - чем угодно, но - до конца.
      Вигил приостановился, не решаясь сбросить нищенку, окровавленную, на кровать с простыней лилового серского шелка. Огляделся по сторонам и, шагнув к креслу с красным ковриком, осторожно опустил в него раненую, пристроив ее на левый бок. Обернулся, переводя дух, и застыл, потрясенный немыслимой красотой юного, ничем не прикрытого тела рыженькой госпожи. Подобное, до сих пор, лишь на постаментах мраморных в садах Помпея, да у храмов общественных встречал.
      Перехватив его взгляд, Магия метнулась к кровати, сорвала простыню, чтобы прикрыться, но краешек, слишком пестрого египетского одеяла, предательски выглянул из-под кровати наружу. И Магия бросила простыню назад, завесив ею заветный клад. Сама же ограничилась подушкой, лишь низ живота прикрыв.
     - Сихмет уже не было! Совсем! А он ее спас! - радостно лепетала Нейт, указывая пальчиком на вигила.
      Углядев что-то, сверкнувшее под глиняным черепком, задетым хромоножкой, вигил изумился сильней, пожалуй, чем мраморной наготой прелестной хозяйки, нагнулся, добыл из-под черепка аурей, всмотрелся в него восторженно и подавив тяжкий вздох, протянул Магии.
      - Золото по полу разбросано!.. – глянул опасливо в сторону двери. - Его бы понадежней беречь.
     А ей вдруг вспомнился рыжий преторианец со Священной дороги. Два золотых отдала, но как удачно все обернулось - ни Штыря, ни еврея красноглазого и близко теперь нет.
     «А этот… Аурей на полу нашел, да еше рядом с разбитым горшком – мало ли что может подумать? Но когда и  золотого не жаль, потому, что денег в доме полно - мысли совсем в другом направлении  разворачиваются. Ибо где золото, там и власть. А власть - сила, которую лучше десятой дорогой обойти и ни об аурее том, ни о нечаянной ее наготе нигде даже не заикаться, раз уж щедротами ее попользоваться довелось. Тем более, Сихмет спас!..»
    - Себе возьми! - отмахнулась небрежно, другой рукой перехватив подушку посередине. - За хлопоты твои и труды. - шагнула вперед, перекрыв ножками, плотно сдвинутыми, торчавший из-под кровати уголок пестрого одеяла, подхватывая простыню и одним легким взмахом, накидывая ее на плечи - только подмышка золотистая на миг волшебно сверкнула. Укуталась в лиловый шелк вся, до розовых ноготков на ногах, и шепотом посоветовала. 
      - Только не болтай нигде о том, что здесь видел!
      - Слушаюсь, сиятельная! – зажав аурей в кулаке, вигил вытянулся в струнку и, словно калигами щелкнул, но на ногах его были лишь стоптанные сандалии.
      И шаркая ими о ступеньки, уже почти спустившись во двор, все шептал в восторге и упоении:
     - Царственная, царственная красавица! А золота!... Прямо на полу! И, как бы, без надобности. Вот только… Две рабыни всего. Хотя, зачем ей, в сущности, ленивые, прожорливые эти наглецы, от запаха которых, порой, даже мне на улицах тошно?.. Ни к чему, пожалуй, когда к услугам ее - весь Рим. Не иначе… Любовница чья-то тайная. Из этих… С высоких самых холмов. Азиния, а то и Агриппы!.. А, может, и самого… Октавия из Велитр. Успешно так в Цезаря преобразившегося… Но почему в инсуле живет? – раскрыв ладонь, глянул на свой аурей, такой сверкающий полновесный, но… Единственный, к сожалению. - Эх, был бы я богат… Дворец бы для нее выстроил!..
   С тех пор, уже три дня миновало, но память к Сихмет не вернулась - ни Нейт не узнавала, ни госпожу. Имени своего не помнила! И, что удивительно, никак от этого не страдала - раскачивалась тихонько взад-вперед, сидя в кровати, всматриваясь неотрывно куда-то в пространство – молча. Такой в душе ее воцарился маат.
      Лекарь только руками развел. Никаких предположений медицинских не высказал. А Магия так понадеялась, когда арендатор его привел, заглянувший справиться, не нужно ли помощи какой. Заодно и на ножки ее украдкой взглянуть…
      Увидев старуху окровавленную и глиняные черепки на полу, он сразу сообразил, что у юной госпожи размолвка с ленивой рабыней вышла - хотела, видать, по-хорошему, вразумить, да, малость, перестаралась. Бывает, что и говорить… Не стал, в подробности вдаваться - без лишних слов за лекарем знакомым в соседнюю инсулу побежал.
      В изгнании демонов зловредных и прочих тонких духовных сущностей лекарь не поднаторел. Но, со времен Понтийской войны, опекая раненых при ставке Луция Лукулла, столько смертельных увечий повидал, что травма, нанесенная медным погремком, царапиной показалась. Ведь варварские мечи да секиры головы пополам раскалывают - никакой шлем не спасет! А тут, уксусом рану, чтоб не загноилась, промыл, мазью целительной, с запахом тины болотной, смазал, повязку наложил и обещал завтра наведаться.
    Сихмет, как в себя пришла, в тазик, подставленный хромоножкой, вырвала
и пить попросила. Так-то она разговаривала и по-коптски, и на латыни. Но, как Магия с Нейт ни объясняли, понять, где она и кто, так и не смогла.
      Арендатор снова заглянул. И предложил, новую почти, кровать, оставшуюся от неплательщиков злостных, только что с пятого этажа выселенных. За бесценок, можно сказать. Магия ее для рабынь и купила - не ютиться же старухе, жестоко так пострадавшей, с Нейт вместе, на полу. Засмотревшись на острые коленки, мелькавшие из-под туники, на нежные  округлости, соблазнительно проступавшие под тонкой розовой тканью, стоило ей чуть нагнуться, чтобы старуху поудобней уложить или одеяло на ней поправить, арендатор до того возбудился, что безвозмездно, ни о какой оплате, не упомянув, от чистого сердца, преподнес ей целую охапку, увесистых мотков некрашеной шерсти, у тех же несостоятельных должников изъятой. Свалил их в кучу под ткацким станком, да так и застыл столбом, красавицей рыжей любуясь.
      И Магии, чтобы от присутствия его затянувшегося избавиться пришлось «признаться», что очень уж ей пописать нужно - прямо невтерпеж! Но не у него же на глазах над вазой ночной присаживаться… От такой милой откровенности у арендатора голова совсем кругом пошла. Хотел было взмолиться, чтобы не терпела, не сдерживалась, мочилась спокойно при нем, ни капельки не стесняясь, но… Не осмелился. Пришлось, несолоно хлебавши, удалиться.
       Наутро, престарелый лекарь, как и обещал, явился чуть свет. Рану на затылке Сихмет еще раз мазью целебной сдобрил, повязку сменил, но о том, вернется ли к ней память, ничего утешительного не сказал. Тут, по его мнению, лишь на всевышних богов уповать следовало. Ибо рану можно зашить, сустав вправить, желудок с печенью, при соблюдении надлежащей диеты, месяца в два-три подлечить, но разум страждущему вернуть… Тем более, исцелить душу!.. В этом медицина, пока что, бессильна. С тем и ушел, скляночку мази, за скромную плату, оставив и порекомендовав менять повязку больной ежедневно.
       Магия растерялась. Не оттого, что, вместо услуг, на которые всякий рабовладелец вправе рассчитывать, приобрела, на свою голову, лишнюю обузу. В этом, как раз, лекарь ее обнадежил, пояснив, что в габитусе1 больной никаких непоправимых изъянов не усматривает. А, по заживлении раны, с любой физической работой, не требующей умственного напряжения, Сихмет справится. Но как быть, когда рядом несчастная, которая себя не помнит? И ничем, кроме молитв, не помочь? Да разве ей самой молитвы самые горячие, чем-нибудь помогали, пока Штырь немого не пришил, и перстень с Геркулесом, пусть каменным, но настоящим все-таки полубогом, в руки к ней не попал? А она уж, нашла, как им распорядиться.
      Но почему Фортуна, даже когда улыбается, на каждом шагу новые беды
подбрасывает? Старуха безумная, которую без присмотра и оставить нельзя - хуже ребенка! А куда ее девать, когда никому на свете она не нужна? Беспамятную - кто купит? На улицу выгнать? А Нейт? Да и сама к ней, пока болела, привыкла. Мучила ее, конечно, отравой своей… Но ведь - из лучших побуждений! И кормила, неизвестно на что…
      Только оправившись от  болезни, Магия поняла, что ничего им на жизнь не оставила. Все серебро потратила, а золото так и пролежало без пользы, пока малышка горшок не разбила. Теперь, конечно… И сыры, и колбасы, даже персики армянские - хоть каждый день закупай! Не говоря о винограде  и сочных сирийских грушах. Стоит только Нейт послать. Хоть и хромоножка, но, мигом, все принесет. Да еще сдачу, до квадранта, зажатую в потном кулачке!.. И дом есть, и одежда, и драгоценности… Вот только арендатор! По несколько раз в день заходит, торчит в комнатах, глаз не сводит - не золото ли вынюхивают? Ну, почему нельзя просто жить и радоваться? На улицу, например, выйти, в храм Матери Природы Изиды зайти или в садах Помпея прогуляться, на статуи чудные, хоть краем глаза взглянуть!.. Но престарелый лекарь, припав волосатым ухом к одной, потом к другой ее груди, не советовал. Мол, в легких у нее хрипы какие-то, сильное воспаление было и не совсем прошло. Так что, лучше дома пока поберечься.
      Отправив Нейт купить чего-нибудь вкусненького, а заодно и очередной аурей у Юлиевых септ разменять, томясь у окна, от вынужденного безделья, смотрела, как Нейт перебегает Латинскую улицу, сворачивает, торопливо прихрамывая, за угол храма Изиды, направляясь вдоль мраморной длинной ограды к столикам менял, но резкий, неожиданный звук позади, заставил ее обернуться.
      Что-то упало в комнате, где лежала Сихмет, и Магия бросилась туда, не зная, от арендатора назойливого отбиваться или от неведомых квартирных воров… Но никакой угрозы золоту не обнаружилось. Подобравшись как-то к ткацкому станку, Сихмет сидела перед ним на полу, рядом с опрокинутым стулом, глядя на откатившийся в сторону роговой челнок с нитью, теребя в руках моток шерсти… А по сморщенной, впалой шеке ее медленно скатывалась слеза
      - Я ткать могу! Ковры… Все, что хочешь…
      Магия помогла ей подняться, усадила на стул и, подхватив с пола челнок с продетой в него нитью, протянула Сихмет. Нагнувшись, та ухватила конец нити, торчавшей из клубка и, неуловимым движением, мгновенно связала его с нитью, тянувшейся от челнока к каменным грузилам, попеременно подвязанным снизу к дощечкам-ремезам. Подергала нити основы, свисающие с начатого кем-то, да так и брошенного полотнища…
      Ни о чем не задумывалась, не припоминала - руки сами все знали. Тронула ногой педаль, и одна из рам посередине станка выдвинулась, подав вперед четные нити основы. Сихмет быстро протянула под ними челнок с поперечной нитью, нажала другую педаль, отделив второй рамой и выдвинув вперед нечетные нити, пробросила челнок вправо и начала ткать - умело, сноровисто. Только челнок, продергивая нить, летал из стороны в сторону, вертикальные нити основы, скользя взад-вперед, сверкали в солнечных лучах, да рамы и ремезы тихонько, размеренно постукивали…
     Магия глядела, как завороженная. Детство, руки бабушки вспомнились. Так и не научилась тогда ткать, а теперь старая рабыня непременно научит… Но Сихмет вдруг остановилась, качнула забинтованной головой недовольно, обернулась, протягивая ей челнок и тыча пальцем в уточную нить.
    - Некрашеная. Узора не будет. Для ковра краски нужны! Желтая, зеленая, пурпур… Чтобы красиво было.
   Магия глянула на сероватое, пыльное полотнище, висевшее в станке, представила на месте его, яркий цветной узор и радостно улыбнулась, решив, что ради красоты такой, можно и советом лекаря пренебречь.
    - В красильнях любой цвет можно заказать. Вот только Нейт вернется!..
    В связи с наплывом жаждущих маата, высаживавшихся, то и дело, у храма Изиды, благородных матрон, нанять лектику не составляло труда. Можно было и выбрать. Не считаясь с расходами, наняла не кресло какое-то потертое, но самую роскошную - с резными стойками, шелковыми полупрозрачными завесами и широким, упругим ложем, на котором не только сама раскинулась привольно, но и моткам шерсти место нашлось…
     Восемь носильщиков вскинули лектику над мостовой и понесли, ускоряя шаги - так плавно, едва ощутимо покачивая, что ее незаметно в сон потянуло.
     И приснился ей ветер - резкий, порывистый. Трепал волосы и они развевались, падая на глаза, так что приходилось откидывать их со лба. А ветер усиливался, покрывая рябью поверхность зеркального озера, того самого, на котором в детстве удила рыбу с отцом. Но теперь она была одна, а пологий берег пуст. Только сорванные с деревьев листья, вращались в воздухе, гонимые ветром, скользили по воде.
    И так холодно было на этом ветру, что ей подумалось почему-то, что в воде  будет теплей. Стянув тунику через голову, отбросила ее в песок и побежала к озеру, поддерживая и прикрывая ладонями груди, пряча их от безжалостного, колючего ветра. Вода, и в самом деле, оказалась теплой и такой прозрачной, что видна была каждая травинка на дне. Бросилась в нее с разбега, взметнув серебристый вихрь, нырнула и долго плыла в теплой, умиротворяющей невесомости, разглядывая дно, почти касаясь лицом гибких водорослей. Даже всплывать не хотелось… А когда вынырнула и, приглаживая мокрые волосы, огляделась, увидела на другом берегу огромного черного быка, выбегавшего из дубовой рощи. Приблизившись к воде, бык нагнулся, вытягивая шею, и стал пить, часто отфыркиваясь. А напившись, выпрямился над водой, глядя в ее сторону, застыл, словно к чему-то прислушиваясь, разглядел на зыбкой поверхности рыжее пятнышко ее волос, мотнул рогами, грозно замычал, метнулся, со страшным плеском в воду и поплыл к ней…
     Что было сил, Магия устремилась к берегу. Плыла, плыла и никак не могла достать дна ногами. А бык приближался, отфыркивался оглушительно и протяжно мычал. Она, наконец, выбежала на берег,  даже о тунике своей розовой позабыв. Так нагишом и кинулась к, окружавшим озеро, высоким холмам, надеясь, что по их крутым, каменистым склонам быку за ней не угнаться.
     Но, чем выше взбиралась, тем трудней становилось дышать. И не от усталости - дыхания пока хватало. Невыносим был сам отвратительный воздух, пропахший гнилым чесноком, словно в полуденной густой толпе на Субуре. Совсем уже задыхаясь, вскрикнула и… Проснулась.
     Ни холмов, ни озера зеркального, ни страшного быка… Мягкое ложе, в покачивающейся  слегка лектике. Но запах!.. Наяву он казался еще гуще и тошнотворней, чем во сне. И некуда было укрыться. Лектика плавно опустилась, коснулась земли. Зажимая нос пальчиками, откинула завесу, свободной рукой, выглянула наружу. Как и велела, ее доставили к городским причалам, в Эмпорий, прямо к ступенькам, ведущим вниз, к входу в красильню, о чем свидетельствовала огромная вывеска с пестрой, издали бьющей в глаза, хотя и чуть кривоватой надписью:
                «КРАСИМ  ВСЕ!»
    Оттуда, от входа, завешанного раскачивающимся на сквозняке темно-синим полотнищем, и исходил невыносимый, гнилостный запах. Но пришлось терпеть. Иначе шерсть не выкрасишь, во всех ланифрикариях3  жуткая вонь - сера дымится, раковины морские гниют, заказы в моче полощут - да мало ли?
    Нанизав шерстяные мотки на руку, велела носильщикам дожидаться и, зажав нос, нырнула в красильню….
    А неподалеку, чуть ниже по течению, к грузовой пристани причаливала шлюпка с синим военно-морским флажком, только что спущенная с биремы, не рискнувшей подойти к берегу,обмелевшего за лето, Тибра.
        Подав концы и перебросив мостки на пристань, одновременно вскочив и вскинув весла вертикально гребцы рявкнули в одну глотку:
       - Радоваться!
       Сидевший на руле, морской декурион тоже вскочил, вытянулся в струну, вскинул ладонь кверху в прощальном приветствии:
      - Лучших дней!
      Бродившие в порту зеваки приостанавливались, разглядывая, сошедших на пристань, и недоумевая, чем эти двое могли такие воинские почести заслужить? Ибо ни в Калидии престарелом, ни в следовавшем за ним, лысоватом Тироне ничего героического не просматривалось - обычные цивильные грачи… Даже поклажи стоящей никакой! Лишь потертая кожаная сума, свисавшая через плечо старика. Похоже, совсем пустая. Так что у воров портовых интерес к ним сразу пропал. Как и у прочих бездельников. Лишь невзрачный бродяга, присевший на корточки у зерновых складов, добыл из-за пазухи табличку и быстро черкал в ней хорошо заточенным стилем, приглядываясь к лицам, телосложению и прочим приметам приплывших. И еще один, притаившийся за углом знаменитой пекарни Еврисака, присматривался исключительно к Тирону, сличая приметы, вновь прибывшего,  с подробным, судя по всему, описанием, занесенным в его табличку заранее.
      - Новия этого я еще мальчишкой помню. Сорванец был отчаянный! С целой сворой таких же озорников бегал… - вспоминал, между тем, Калидий. - Как-то под вечер, удумали они гусей Юноны подпоить. Драку у храма Беллоны затеяв, стражей капитолийских отвлекли, а за спинами их, гусям священным в кормушки, зерно, вымоченное в фалерне, подсыпали. Те, конечно, наклевались и ночью такой переполох учинили!.. - старик усмехнулся давним своим воспоминаниям. - Думали, Бренн воскрес и галлы его бешеные вновь на Капитолий взбираются!..  Дело до сената дошло, но… Пришлось бы и Лутация Катула привлекать за то, что храмовых стражей ремонтом своим затянувшимся, совсем распустил. Словом, замяли по малолетству… А в другой раз, консулы отцам их лишением воды и огня пригрозили, если недорослей своих к рукам не приберут.
      - За что же страшные такие кары? - удивился Тирон.
      - За кощунство неслыханное! - понизил голос Калидий. - Опять же, с Капитолия забава эта у них началась. Подсмотрят, подслушают, выпытают у отцов, какой участок неба авгур для предстоящих ауспиций избрал… И всей ватагой - туда! На деревья, на крыши инсул заберутся, и давай камнями да рогатками птиц гонять. Те, понятное дело, стаями целыми в небо - вороны, голуби, воробьи! Словом, весь сброд пернатый… Авгур с Капитолия смотрит и только глазами хлопает. А они - свистом, криками, рогатками - птицам и сесть не дают! Какие уж тут общественные гадания?..
    - Да. - кивнул Тирон, представив себе нынешнего Новия. - От души веселились!..
     - Я уж думал, Клодий второй растет, - признался Калидий. - Но… Образумился. Кривой дорожкой не пошел. Как уж там отец его?.. Вразумил. У трибуналов стал появляться, к речам судебным прислушиваться. В деле катилинариев, квестором уже, достойное рвение явил. Доблесть, я бы даже сказал. И немалую. Цезаря, претора при исполнении магистрата, в конспирации тайной обвинить!.. За что и поплатился…
      Калидий вдруг вспомнил, с кем говорит и, покосившись на Тирона, смущенно умолк. Тот глянул на старика и опечалился. С тех пор, как он открылся Калидию, отношения, не то, чтобы разладились… Старый сенатор был искренне расположен к нему, любезен, в чем-то откровенен по-прежнему, но… Равенства былого не стало. Калидий, в два раза старше и умудреннее, обладал несравненно большим жизненным опытом, да и на общественной лестнице значительно выше стоял - римский сенатор и волноотпущенник, каких в Городе сотни тысяч!.. Но встречаясь с ним взглядом, Тирон видел, что в любом разговоре, оценке, в простом даже впечатлении от морского прибоя, восхода солнца или заката, Калидий отдает предпочтение ему, склоняется внутренне перед осознанием его превосходства. Не льстит, не раболепствует - хуже! - невольно преклоняется.
     «Тень славного имени?» - спрашивал он себя в отчаянии. - Но я ведь ничего подобного в его глазах ни словами, ни действиями не заслужил. Я - Марк Туллий Тирон, а вовсе не Гай Юлий Цезарь! И не стану им никогда! А, если бы и стал? Он ведь отца злодеем считает. А душу его  - неприкаянной, гонимой во всех мирах… Откуда же самоуничижение это, ничем не оправданный пиетет, а пожалуй, и трепет восторженный? Победы в сражениях? Беспримерная дерзость? Сила духа? Обаяние личности? Абсолютная, царская почти, власть? Так не это ли его превосходство и горькое чувство недостижимости, несостоятельности собственной Брут с Кассием и прочие заговорщики под статуей Помпея в иды мартовские кинжалами своими, с неудержимой такой свирепостью, добивали?! И даже Цицерон - словесно, изящными фигурами речи, но с той же, непримиримой настойчивостью! Свободу, достоинство граждан отстаивали? Но почему Калидий, тех же взглядов и убеждений придерживаясь, ни свободы былой, ни гордого достоинства своего гражданского в присутствии моем больше не ощущает? Даже в простых, ни к чему не обязывающих беседах!..»
     - Инсула Диоскуров, значит, первая лестница с угла после арки, третий
этаж? - вдумчиво повторил Калидий. - Записку черкнешь?
     - Нет. Все на словах передашь. Время и место встречи пусть сам назначит.
А ты уж, мне сообщишь. И не торопись. Неизвестно, сколько встреча твоя на Олимпе нашем продлится, после того, как перстень Антония им вручишь Обо мне, разумеется, ни слова!
      - Само собой! - заверил его Калидий. - Я с тобой, вообще, не знаком. Когда- то, рядом с Цицероном в курии видел. Не более того… Так сколько же лет прошло!..

     Пулей, пущенной из пращи, вылетела она из красильни, зажимая ладошкой нос и рот, сжатый из последних уже сил, чтобы не вырвать. Зато без мотков шерсти, которую обещали доставить завтра к ней на дом, уже выкрашенной, чуть ли не во все цвета радуги!
    Не задерживаясь у поджидавшей ее лектики, кинулась к реке, сбежала по мраморным ступеням, о которые тихо плескались желтые воды Тибра - пусть и не такие чистые и прозрачные, как в зеркальном озере том, во сне, но уж!.. Слишком невыносимой была вонь, налипшая казалось на нее, въевшаяся в кожу - отмыться бы поскорей!
     Присела над водой, зачерпнув несколько раз пригоршнями, плеснула себе в лицо и на шею, поднесла искрящуюся на солнце прядь к носу… Красильней, вроде, не пахло. Облегченно вздохнув, привстала, вытащила из-за пояса шелковый розовый платочек и принялась старательно промокать им насухо лоб, щеки, подбородок… А шея и затылок сами высохнут, продуваемые теплым, ласковым речным ветерком…
     - Главное, пусть письма готовит, передай! - говорил Тирон, проходя мимо и конечно, не замечая ее, поскольку глядел на Калидия, а Магия стояла дюжиной ступенек ниже. - Поскорее вывезти бы их отсюда - в Капую, в Неаполис или в Помпеи… Как? Это уж, мы с ним, при встрече, решим. Там, подальше от всех этих козней столичных, и опубликуем. А мы с тобой завтра в полдень встретимся. На углу Священной дороги и Аргилета. В лавке книжной, напротив Велия.
     - Прямо под Палатинским спуском?  - Калидий глянул настороженно. - А ты подумал, какому риску жизнь свою подвергаешь? И все ради старых писем? Хоть и Цицероновых…
     - Да, сиятельный. Ради них! - спокойно кивнул Тирон. – А моя жизнь?.. Письма те, куда большего стоят…
   Магию так и не заметил. А она, при  виде его, застыла в недоумении. Потому, что прекрасно знала это лицо, но никак почему-то не припоминалось, где же она его видела? И вдруг поняла! Сунула руку в свисавший на поясе кошель, вытащила несколько золотых монеток. Первую с кувшином и посохом авгура, на одной стороне, а на другой с чашей жертвенной и топором, сразу отбросила в другую ладошку, вторую с Венерой-Благочестием на аверсе и варварским доспехом со шитом и рогатым шлемом на шесте с обратной стороны, отодвинула пальчиком. И только на третьем, самом почему-то легеньком аурее нашла то, что искала. С аверса огромным недоумевающим глазом смотрел молодой Октавиан, даже рот приоткрывший, от растерянности перед, свалившимся на него величием, запечатленным, тем не менее, на века в надписи, окаймлявшей его голову: «Гай Цезарь консул, понтифик, авгур». Но настоящий Цезарь был на реверсе. И бездонный взгляд его, устремленный в неведомую даль, был так властен и невозмутим, что даже надпись: «Гай Цезарь Вечный Диктатор, Великий Понтифик» ничего не добавляла. А глубокая, горькая складка на щеке, лишь подчеркивала непоколебимость его величия.
    И вот он, только что, прошел мимо, негромко беседуя с тщедушным каким-то стариком. Только без лаврового венка…
    «Но… Тот же высокий лоб, прямой нос с горбинкой… Большие, ясные глаза, высокие, острые скулы, крутой подбородок, упрямо выпяченный вперед… Да и залысины, точно такие же, которые на аурее и лавровый венок не скрыл!.. Но это же Юлий Цезарь! А его не стало, когда я совсем еще  маленькая была, и отец рассказывал нам с мамой, как страшно злые враги его убили! А этот?.. Спокойно идет по набережной… Но, все равно!  Это - он!»
    Взбежала с монетами в руке по ступенькам, остановилась, глядя ему вслед, как зачарованная…
    Этого делать не следовало. Ведь Злой Рок подстерегает всегда. Нигде не убережешься. И не потому, что так уж он вездесущ и всеведущ. На всех нас и Юпитера Всемогущего не хватит! Но Юпитер, зная свою мощь, горд и оттого, порой, совсем не предусмотрителен. Витает вечно облаках… А потом грохочет в ярости, молниями сыплет, если что не так. Однако, ни сетей, ни ловушек,  смертным, не расставляет. Он - выше этого, Отец наш Небесный!
    Злой Рок действует незримо. И не только из хитрости. А потому, что, по сути своей - ничтожен. Изначально, никак самого себя не может явить. Лишь в бедах наших тяжких, заново, всякий раз, поперек пути, восстает. Ибо только в несчастьях этих и оживает. Вот и готовит их загодя - плетет повсюду хитроумные свои сети, наживляет крючки, ловушки неприметные настораживает. Не в колыбелях даже - еще в миг зачатия! Вот и являются на свет злосчастные уроды, с рождения самого, удавками его, по рукам и ногам, оплетенные, дергающиеся, без всякой пользы, на его крючьях. И все их существование - от первого до последнего вздоха  - ловушка безвыходная и западня. Для всех окружающих, что послабей и попроще, но и для них самих! Ибо они - посланцы, нечистые отпрыски Зла, единственные живые воплощения его, но и вечные, несчастные его жертвы.   
       Один из таких отпрысков, ни на что благое не годных, бродил по Эмпорию, не зная, куда деваться, кого бы обокрасть, удавить собственными руками, но незаметно, чтобы после ограбить спокойно и изнасиловать. Женщину ли, мужчину, дитя малое  - плевать! - лишь бы сопротивления не оказали. Но ведь орут, вырываются, чихают даже! Так что, самое милое дело,когда употребляешь, теплый еще, труп. А еще… Очень выпить хотелось! Хоть кислятины ватиканской! Хиосского того чудного, он уже и вкус позабыл…
     Но аурей в руках Магии сверкнул прямо в единственный его глаз. Ослепленный, еще ничего не различая, он только лизнул верхнюю губу, смахнул мутную каплю с кончика носа кулаком, прищурился и…
    «Боги бессмертные! Шлюха рыжая с золотом в лапах, собственной персоной! А приоделась!.. Есть же, все-таки на свете Фортуна! Тут, где-нибудь за зерновым складом, оприходовать, по полной, и удавить! Крысы здешние, за ночь, все косточки так обгложут, что и следов не останется! Разве что, рыжие эти патлы…»
    Шагнул в ее сторону решительно и вдруг вспомнил:
   «Следов?.. А тощий тот хмырь, в погребе винном? За одни только приметы ее, сколько отвалил? Если же на верный след ее навести… Это ему подороже встанет! Я теперь не циклоп какой мелкотравчатый… Как-никак Полифем! А рыжье ее - что на руках, что в загашнике!  Если уж оно есть… Добраться до него - вопрос времени. Штырь так и преподавал!»
    Проводив долгим взглядом обладателя чудесного такого лица, погруженная в неясные ей самой, но радужные мысли, ничего вокруг не замечая, но сражая всех окружающих, кроме Одноглазого, почти наповал, Магия забралась в роскошную лектику и, устраиваясь на ложе поудобнее, крикнула, чтобы насильщики получше расслышали:
      - К храму Владычицы Изиды, на Латинскую!
      Но услышал и Одноглазый.
     «На Латинскую? Вон как! К храму!.. А как же, сука, охотничьи угодья твои - Велабр, Субура? Выходит, уже и подзабыла? Жаль Штыря поблизости нет, он бы тебе напомнил! Хотя… С ауреями, да в такой лектике!.. Ничего! Ты еще и у Немочи Бледной отсосешь!»
    - Что же получается? - прикидывала, между тем,  Магия, задумчиво ссыпая ауреи в кошель. - Если кто на монетах изображен, значит, по сути, все эти деньги, сколько их ни есть - его собственность? Как же он живет? Юнона-Заступница! Краешком глаза, хотя бы взглянуть!»
     Умело подстраиваясь друг к другу, и переходя постепенно на привычный размашистый шаг, лектикарии, уже почти бегом, несли ее сквозь сутолоку Эмпория, вдоль склонов Авентина к Бычьему форуму. Но и Циклом не отставал, поспешно проталкиваясь следом…