Подонки Ромула. Роман. Книга третья. Глава 85

                ГЛАВА LXXXV.
   
    Вступив в Город через Коллинские ворота1 и, чуть задержавшись у храма Квиритской Фортуны, которую следовало все же почтить, несмотря на неудачи в боевых действиях против далматов, двинулись неспешной рысью по Высокой тропе…
    Квиринал спал - ни флейт, ни литавр, ни приветствий восторженных. Только в буковой роще, неподалеку, сова жалобно всхлипнула. Справа, что не предвещало большой беды. Но и покоя душевного не прибавило. Сердце билось отчаянно, а на глаза слезы наворачивались. Вот он - Рим!.. И рядом, на соседнем холме - Ливия. Увидеть бы поскорей! Но… Как встретит? Опять улыбкой своей задумчивой? Радости его, рвущейся из души, не замечая…
    «Почему? Да потому, что - в который уж раз! - не ты, а она права оказалась! А как уговаривала! Ведь, до самого отбытия войска, просила Агриппу в Далмацию снарядить, а самому в дрязги мелкие на краю света не ввязываясь, обустройством государства заняться. Так и обернулось. Марк в Далмации. Не успел империй вскинуть - Промона взята, легионы выступили на Синодий! Гонец еще в Диррахии их застал. А он?.. Бесславно, с коленом распухшим возвращается. Как же ей не задуматься?»
    Впереди сверкнула, освещенная, всплывшей над старыми буками, луной, медная кровля храма Благоденствия - словно дружеская надежная рука коснулась, снимая заботы с души.
     «Так, пожалуй, разумнее. Заглянуть, сперва, к Аттику, обо всех новостях римских дознаться, понять, что ее сейчас тревожит, а уж потом, на Палатин! Недаром говорится - спеши медленно». 
      Обернувшись к, скакавшему справа, Луту, распорядился вполголоса:
     - Вправо, к дому Цецилиев сворачиваем!
     Лут, а за ним и Волас, пустили коней в галоп, чтобы по заведенному в Далмации порядку, удостовериться - нет ли где засады? Причем, совершенно беззвучно, поскольку еще перед въездом в Город, дабы сон римского  народа не потревожить, принцепс велел копыта коней мешковиной обмотать.
     Свернув на всем скаку из-за храма Благоденствия к Крытой улице, телохранители разглядели две тени, метнувшиеся, при их появлении, в рощу. То, что благонамеренные граждане по ночам так себя не ведут, любой охране ясно. Не сговариваясь, хлестнули коней и пустились вдогонку.
      - Именем сената и римского народа квиритов! - взревел на всю рощу Лут.      
      - Стоять! - хрипло выкрикнул Волас.
      Тени, как ни странно, подчинились, хотя легко могли скрыться в ночи.
      - От кого прячетесь? Почему бежали?!  - грозно рычали телохранители, подлетая с обеих сторон и тесня их конями.
     Но то, что они  услышали, заставило их резко осадить коней. Да и отъехав, и возвращаясь к храму Благоденствия, растерянно переглядывались.
     - Так ему и доложишь? - осторожно поинтересовался Лут
     - Почему я? - возмутился Волас. - В Фиденах за пьянку кто отбрехивался? Теперь твоя очередь!
     Но поспорить им не пришлось. Принцепс на вороном, черной тенью возник из-за цоколя храма:
     - Что стряслось?
     - Людей госпожи Ливии… Встретили. - растерянно пробормотал Лут.
     - Здесь? Посреди ночи?.. - удивился Октавиан.
     - Наружное наблюдение ведут. - словно оправдываясь, пояснил Волас.
     - За кем?! - принцепс огляделся по сторонам, не понимая, кого здесь можно опасаться.
     - За домом и семейством Тита Цецилия Помпониана.
     - Да что тут происходит? - обернулся, всматриваясь изумленно в знакомые, до замирания сердечного, очертания соседних холмов.
     Телохранители лишь, молча, переглядывались.
     - За мной! - развернул вороного и, пришпоривая его, поскакал в сторону
Длинной улицы, чтобы, спустившись с Квиринала, пересечь Велий и кратчайшей дорогой подняться на Палатин…
   
     О роскошном таком жилище и не мечтал, предпочитая скромное убранство, лишь самые необходимые из удобств.
    «Во сне ведь не различаешь - на простом или, обитом золотом, ложе спишь. Но если жене нравится… Не лишать же ее маленьких этих радостей. Просто цветет по лестнице мраморной, с гордым таким достоинством, поднимаясь! И никакой задумчивости проклятой в глазах - как у девочки счастливой сияют… Милая! Одна, похоже, во всем доме, не спала, его дожидаясь! Никак, говорит, уснуть не могла…»
     И с первого взгляда заметила, что он на правую ногу прихрамывает. А на колено его, взглянув, чуть не расплакалась, ладошку прохладную ласково прижимая:
    - Сама вылечу!
     Баня, к его приезду, непрерывно топилась. Но никаких рабов не позвала. Тело его, благовониями умастив, скребками золочеными, грязь дорожную  сама соскребала.
     А он, после копоти и угара палатки походной, в горячем бассейне так расслабился - чуть не уснул. Но не позволила, хотела, поскорей, дом ему показать…
    Думал, в спальню отведет, но привела в свой таблин. Окинул взглядом стены, стол розового дерева, клепсидру стеклянную у входа - изысканно! Особенно понравилось то, что жена память Александра Великого почтила. И не пышным причудливым венком, но скромными фиалками бюст его украсив. Что еще нужно герою, взирающему на землю покинутую с небес?
     Впрочем, иного и не ожидал, вкусу ее безукоризненному безоговорочно доверяя. А вот, росписи на стенах  слегка озадачили. Лестно, конечно, что во всех сюжетах Эней, зачинатель рода Юлиев, присутствовал. Но ничего героического на этих фресках он, к сожалению, не совершал. Женщины доминировали. Андромаха снабжала плащом, Венера - щитом и доспехом, Цербера, у входа в Тартар, Сивилла усыпляла. Пытался, правда, и Эней удержать в объятиях призрак любимой жены… Но - тщетно.
     Такой живописный урок всякому вошедшему сюда доставался. Да еще Ливия, во всеоружии чар своих женских - взглядов, улыбок, движений и поз соблазнительных, запахов!.. Шагнул к ней, чтобы обнять, прижать к груди, нежность ее почувствовать… Но ускользнула, короткую нижнюю тунику на бедрах оправляя…
    - Погоди, Гай!.. Любовью… Чуть позже займемся. Столько всего произошло, пока тебя не было!
    «Вернулся бы победителем, мог бы и рассмеяться. А так!..» - сдержал вздох. Не хотелось легкомысленным показаться.
    А она, скользнув в розовое кресло, отгородилась от него огромным столом - и не дотянуться! Но пальчиком на селлу с пурпурным ковриком указала:
      -  Присядешь?
      Нет, не о такой встрече мечтал он в ущельях Дальмации. События политические можно и в письмах обсудить, а когда любимая рядом, других
слов и движений души жаждешь.
    «Но в том и преимущество, и власть, и сила ее, что ожидания твои, чаще всего, не оправдываются. И можно, снова и снова, в сомнения и надежды тебя ввергать. Потому, что не любви от тебя хочет, чего-то совсем другого и  от твоей любви того же, неведомого ждет. И на достигнутом не останавливается, даже когда получает. Ее ли вина в неудержимом этом желании жить по своему разумению? Но не до такой же степени, чтобы верных моих друзей преследовать!»
     И решившись, словно с обрыва крутого прыгнул - спросил напрямик:
    - Дорогая, а зачем ты за Аттиком следишь?
    - Зачем? - ничуть не смутившись, глянула ему в глаза и усмехнулась. - А ты, когда далматов побеждал, о состоянии казны общественной думал?
      Он искренне удивился:
       - Ты же прекрасно знаешь! В сенат я не обращался, на свои средства войско в Далмации содержал.
      Она лишь отмахнулась.
     - А как тебе развод Агриппы?
     - Сожалею. - он тяжело вздохнул. - Марк о том и вспоминать не хочет. И в письмах отмалчивается. Только военные сводки читаю. Может, далматы от беды этой его отвлекут? Там, хочешь-не хочешь, а каждый шаг…
      Ливия не дослушала:
      - А какие-нибудь шаги относительно Марка Антония ты обдумал? Или Октавия ничего о горьких обидах своих тебе не писала?
      - Причем тут Октавия? - больно было даже имя сестры несчастной произносить.
      Но Ливия не унималась.
      - Октавия, конечно, не причем. Она – лишь жертва пропойцы этого и ведьмы его крючконосой! Но, если бы тот же Агриппа  с Антонием в тайный сговор вступил? Как бы ты это воспринял?
      - Что за вздор, воробушек? - он и слушать этого не хотел. - Я тебя об
Аттике спрашиваю.
      - Я и отвечаю! - выдвинув ящик стола, достала один за другим два свитка - слегка потертый и совсем новый. Причем оба были развернуты, похоже, в одном месте - только амфалы раздвинь. Ливия толкнула вперед старый свиток и тот, скользнув по розовой поверхности, чуть не упал на колени мужа, если бы тот не удержал его на самом краю стола.
      - Открой, милый, и взгляни! - ласково попросила Ливия.
      Чтобы не спорить с ней по пустякам, раздвинул амфалы, глянул на пожелтевший пергамент и невольно поморщился - с портрета над коротким стихом, прямо в глаза ему, смотрел бородатый, не разжиревший еще Марк Антоний. Да так дерзко и вызывающе, что Октавиан просто взмолился:
     - Трое суток скакал, чтобы поскорей тебя увидеть! А ты наглую рожу эту в глаза тычешь! Вместо того, чтобы…
     Но Ливия вскинула изящную ладошку над столом непримиримо:
    - Если я о чем-то тебя прошу!.. Значит, знаю!
    А он уже едва сдерживался, но попытался обратить все в шутку:
    - Что же я «Портретов» Аттиковых не читал? Лучше про меня послушай! Я тоже доблестный муж! Где-то здесь… Совсем рядом. – и стал разворачивать свиток к началу.
    - Твой портрет, дорогой, я тебе наизусть в постели прочту. На ушко, если попросишь. - тихо пообещала Ливия, и улыбка ее сделалась столь задумчивой, что ему даже как-то не по себе стало.
    Предпочел сдаться без боя, читал вслух уныло. И болезненно морщился:

                В первых сраженьях над знойной пустыней Египта
                Римских орлов он вознес, отвагою юной пылая
                Левым крылом, преграждая к Фарсалу дорогу,
                Он под ударами конницы Магна не дрогнул.
                Мстя за убийство коварное, с Цезарем был при Филиппах.

    Вздохнув с облегчением, отодвинул от себя свиток:
     - Льстивый, бездарный стишок. Никакой поэзии. К тому же, наглая ложь.
Каждый школьник знает, что конницу Помпея Жаворонки отразили. И неважно - дрожал при этом Геркулес или под себя мочился.
     - Аттику это объясни. - холодно посоветовала Ливия. - Но, сперва, с последними авторскими дополнениями к характеристике славного героя нашего, ознакомься! - и толкнула в его сторону через весь стол, второй, совсем еще новый свиток. – Тут тебе и поэзия и полет мысли вдохновенный. С весьма дальним прицелом…
    Раздвинув амфалы, и не обнаружив ненавистного портрета, он поначалу
даже взбодрился. Пробежал глазами по пергаменту… И густо покраснел.
    - Марсу подобный?.. Геракла потомок могучий?!.. - глянул на жену, словно в поисках, навеки утраченной миром, справедливости. - Он, значит, лавры при Филиппах стяжал? А я?.. Погулять вышел?!
    - Так, надо полагать, друг твой любезный и думает, если во всей книге, только один этот стих… Усовершенствовал. - невинно пожала плечиками  Ливия.
    - Орлов над солнцем вознес?! - с дрожью в голосе воскликнул Октавиан.
    - Тебе и гиперболы не нравятся? - удивилась жена. - Но это же так поэтично!.. Солнце! А над ним римские серебряные наши орлы, вознесенные
к вечной славе Антонием!
    - Но зачем? Зачем это ему? - прошептал, недоумевая.
    - Если ты о Марке и легионарных его значках, тут все понятно. Приказ дяди своего, Антония Гибриды выполнял. Тот, если не ошибаюсь, в Африке тогда кураторствовал. А что касается Аттика и его стишка?.. Сразу и не понять… Слишком много вопросов возникает.
    - К негодяю этому подольститься решил? - упавшим голосом предположил принцепс.
    - Подольститься? И ради этого счастливый брак единственной дочери с Агриппой расторг? - усомнилась Ливия и помолчав задумчиво, нанесла удар в самое его сердце. - Сразу после того, как Антоний сестре твоей разводное письмо прислал?
     Он даже отпрянул, отбросив свиток на стол, словно змею ядовитую. Что поделаешь - и книги имеют судьбу!.. А супруга не преминула воспользоваться этим душевным его порывом:
     - Не друг он тебе, Гай! К Антонию переметнулся!
     - Кроме стихов, какие еще доказательства? - он уже овладел собой, чтобы разобраться во всем беспристрастно.
     Этого она и добивалась:
     - Ты Агриппе веришь?
     Он лишь на мгновение задумался и ответил со всей прямотой:
     - Больше, чем самому себе.
     - А если бы Аттику удалось вас стравить, обвинив его в заговоре тайном? Пришлось бы по это нраву Антонию?
    Опустил глаза, Сальвидиена Руфа вспомнив. Не в синем военно-морском плаще, а в пурпурной консульской тоге, в курии. Как одиноко, но несгибаемо стоял он в тот день против демагогов сенатских, чтобы не их, а его, Гая Юлия Цезаря Октавиана закон о разделе провинций утвердить…
     «И ведь отстоял! А дальнейшее… С доноса Антония и началось. В итоге,
лишилось отечество лучшего моряка. И кто от  того выиграл? Один Антоний!  Ибо все прочие враги - германцы, парфяне, бритты, противостоять Риму на море и не помышляли. А ныне, самого близкого, Марка очернить? - кулаки его сами собой сжались -  Двое дерутся, а третий радуется? Не выйдет! Но с Ливией… Надо поосторожней. Малейшее, разумное даже сомнение, в ее правоте такой обидой обернуться может… И не подступишься потом, сквозь горькие ее слезы.»
      Вот и зашел издалека:
      - Но в письмах ко мне Аттик ни словом против Марка не обмолвился. Только превозносил, как лучшего в мире зятя.
       - Ты Мецената спроси! Если не веришь… – а в глазах слезы блеснули.
        Этого он и опасался:
        «Заподозрит в недоверии, тем и ответит. А что может быть хуже недоверия супружеского?»
        - Милая, кому же и верить, как не тебе? - вскочил взволнованно  и охнул, за выбитое колено схватившись.
       - Прости, о колене твоем я и забыла! - смахнув слезу, кинулась в угол таблина, к столу, заставленному разноцветными пузырьками и ампулками, над которым сушились образцы всевозможной лекарственной флоры.
       От боли в колене, потревоженном, в глазах потемнело, а как опомнился, она уже позвякивала ампулками, раздувала угли в жаровне. Понюхав, откладывала в сторону пучки листьев и трав, отрывала от некоторых сухие лепестки, тщательно перетирая их в бронзовой ступке.
       Вздохнул, зная по опыту - это надолго. Оторвать от медицинского увлечения ее, разве что, землетрясение могло. Но над такими стихиями он  не властен. А от усталости и долгой скачки в сон клонило. И не дождаться ему было нынче ни ласки ее, ни любви…
       Но Ливия, сверх ожиданий, справилась с изготовлением целительной мази за пару минут - практикой вырабатывается мастер! И уже шла к нему с мазью и бинтами, случайно как бы, припоминая на ходу - ведь капля камень точит не силой, а частым падением:
      - У меня против Аттика еще один свидетель. Вернее свидетельница…
      - И свидетельству этому можно доверять? Я ее знаю? - усомнился принцепс, не так в свидетельнице, как в пользе, щедро накладываемого женой на мягкую маппу, лекарства, цветом и запахом напоминающего едкие испражнения пернатых.
      - Нет. Но в постели она тебе подойдет. - пообещала Ливия. - Рыжая, стройненькая. А глаза!.. Как два больших изумруда.
      - Не свидетельница - сплошной какой-то соблазн!.. Но с твоими глазами, душа моя, только небо!.. - попытался отмычкой ласковой разговор в иное русло направить.
       Но Ливия не дослушала, ее сейчас и комплиментом было не пронять, только кивнула весело:
       -Угадал. Шлюшка молоденькая с Субуры, Но друг твой, Аттик, ее по всему Городу отлавливал.
       - Так возжелал?  В его-то годы?! - он искренне удивился.   
     Отложив маппу мазью пропитываться, Ливия метнулась к столу, к ящику своему заветному, выхватила оттуда злополучный перстень и кинулась с ним
к мужу:
      - Вот чего он желал!
      Он просто глазам не поверил:
      - Черный Геркулес?! Но откуда?
      - Еще не разобралась. - призналась Ливия. - Сначала он к рыжей этой попал. Будто бы от отца, пехотинца морского, погибшего в сражении с младшим Помпеем. Но… Это еще вопрос.
       - И весьма серьезный… - кивнул, разглядывая черно-белую гемму, Октавиан. - А как он у тебя оказался?
      - Меценат принес, отобрав у грека-цветочника со Священной дороги, который его у той самой рыжей за сорок тысяч сестерциев приобрел.
      - Печать Марка Антония за сорок тысяч?! Ну и цены у вас!.. - он даже присвистнул. - А Юпитера Капитолийского, к примеру, тысяч за триста не уступите?
      Это легкомыслие его показалось ей оскорбительным:
      - Мне, знаешь ли, совсем не до шуток было, когда Аттик, перстнем этим воспользовавшись, не только в супружеской, но и государственной измене Агриппу обвинил!..
      - И ты поверила?! - глянул в недоумении. - Как же так, дорогая?
      - Я боялась!.. - голос ее дрогнул, и слезы снова заблестели в глазах, прокладывая на щеках две тонкие дорожки. - Ты - на краю света! А если бы Агриппа с Антонием сговорился? Кто бы меня защитил?..
     - Юпитером клянусь, никогда больше одну тебя не оставлю! - вскочил, чтобы ее утешить и снова, от боли в колене, согнулся.
     - Надеюсь!.. - вздохнула она, утирая слезы. - Давай свое колено!..
   И присела перед ним на корточки, вместе во всем, готовым к употреблению медикаментом, так, что короткая туника ее сползла вниз, обнажив бедра. Не замечая этого, она приложила маппу с целебной мазью к вспухшему колену супруга и принялась старательно его бинтовать.
    А он, глядя на нее, и боли не чувствовал. Такое вдруг желание возникло - хоть на пол ее вали! Но сдержался. Осторожно коснулся ее ноги, провел ладонью по внутренней, нежной до изумления, поверхности бедра.
     - Ты же мешаешь!.. - отвела его руку, но без раздражения, игриво даже, губки капризно искривив.
     Руку пришлось убрать, но мысль лихорадило:
    «Неужели молитвы мои услышаны, и все у нас наладится - не объявится больше змей проклятый, а нежность ее не будет больше казаться мне материнской?!»
     - Дозналась я, наконец, где рыжая эта малышка живет! - оторвавшись от перевязки, вскинула просветлевший взгляд, чтобы поделиться с радостным своим открытием. - В инсуле, вполне приличной и, вовсе, не на Субуре, как я полагала. На Латинской улице, у храма Изиды. А любовник ее, припадочный какой-то еврей, но… - она таинственно понизила голос. - С отцом твоим приемным сходство, говорят, поразительное! Рабыня моя доверенная… Чуть в обморок не упала, когда его в лектику укладывали. Ну, вылитый Божественный Юлий на погребальном костре!..
    - Ничего у нас не меняется. - досадливо поморщился Октавиан. - Сколько себя помню, вечно нелепые эти слухи! То вол теленка родил, то статую бронзовые вспотели, то змей какой-то крылатый над форумом пролетел!.. Теперь, вот, еврей, с Юлием Цезарем схожий!.. А парфяне в Брундизии не высадились?
    Эти насмешки его неуместные вывели ее из себя. Рванула конец бинта надвое, затянула узел под коленом и встала, не глядя в его сторону:
    - Поделиться с тобой хотела!..
    Но принцепс, о тяготах власти печалясь, не только обиды ее не заметил, даже за лечение не поблагодарил, угрюмо уставившись на бюст Александра в дальнем углу - при жизни скоротечной, такого же страдальца, как и он…
    «А все с волчицы началось… Которая близнецов-основателей наших, Рема и Ромула, молоком ярым своим вскормила…»

     Чуть свет, префект с докладом явился. Но только бормотал нечто невразумительное о дефиците водопроводных труб и подававшем надежды преторианском центурионе, посреди Священной дороги зарезанном. А, при этом так выразительно озирался по сторонам и на колонны таращился, что принцепс счел за благо судьбу не искушать, а перенести беседу в более благонадежный, черный дворец на Эсквилине, откуда и до Карин недалеко, чтобы, не откладывая Октавию-бедняжку навестить.  Она ведь из дома под Рострами так и не выбралась - Антония-младшая захворала. А отцу  - и дела нет! Беспутничает в Александрии, Марсу подобный. Будь он трижды проклят!..
    Добирались в лектике префекта. Не то, чтобы скрытно, но и шума, в связи с возращением его поднимать не желая. И без того, дня через два узнают, что сын Божественного Юлия снова бремя власти несет, и власть эта, как и подобает, к добрым гражданам справедлива и милостива, а к врагам Рима бдительна и беспощадна.
    Сопровождали только Лут с Воласом, а в остальном,  восьмерых ликторов Мецената для острастки толпы, да и любых злоумышленников, хватало. 
    Кивнув на колено перевязанное, префект, как бы и не по старшинству, вовсе, уступил ложе другу, а сам устроился в кресле. Не сообщать же о бедах отечества лежа! Но с чего начать?
      Начал с Вергилия, с «Георгик» его дивных, где и принцепс, конечно, был
упомянут. Несколько стихов наизусть прочитанных, молчаливые вздохи по поводу предстоящего отъезда поэта, настроили элегически. Но ненадолго - лектика свернула на Субуру, захлестнувшую воплями зевак и разносчиков, расталкиваемых ликторами - всем этим разноголосым, оглушительным, непрерывным скандалом, мгновенно рассеявшим всю их мечтательность, снова повергшим в тяжкие, повседневные хлопоты. 
      Те же «Георгики», Меценатом отправленные, так до принцепса и не дошли! Если на Фламиниевой дороге гонцы пропадают, то ущелья далматские преодолеть немногим счастливцам удается, а уж бесперебойную связь с войсками наладить!.. Разве что, Агриппе удастся…
    Тут, само собой, развода его коснулись, и Меценат ввернул осторожно, что без вмешательства Аттика брак бы не рухнул. Но принцепс разговор об Аттике просил отложить, ибо обсуждать его действия вскользь, наряду с прочими, текущими делами, не подобает.
     Обсуждение прочих дел, как раз, и страшило префекта. Не потому, что ответственности боялся - не было во всех этих бедах, на государство обрушившихся, его вины. Но страшно было подумать, что и у принцепса никакого решения спасительного не найдется. И что тогда? Ждать пока Геркулес в Город ворвется, сына Цезаря с ростр римскому народу предъявит, а им, как самозванцам и узурпаторам головы оторвет?
      Пока лектикарии, пыхтя и упираясь, втаскивали тяжелые носилки  крутой Сандаларией на Эсквилин, успел рассказать почти все о Тироне - от первого доноса Аттика о хранящейся на вилле казненного оратора, переписке, содержащей ценные политические сведения, вплоть до гибели гвардейского конвоя и похищения на Аппиевой дороге. 
     Октавиан слушал, не перебивая, и все больше мрачнел. А под конец, не
выдержал - привстав на ложе, ухватил Мецената за руку.
     - Ливия о Тироне том знает?
     - Нет. Если  Цецилий не напел. Мы с Марком его предупреждали.
     - Ни в коем случае не должна узнать! - взволнованно потребовал принцепс.
     «Вот оно доверие супружеское!» - подумал префект, а вслух заверил:
     - Все, что от меня зависит, Гай! - и печально развел руками. - Но за Аттика не поручусь.
      Октавиан хмуро кивнул:
     - Но зачем ему понадобилось и нас, и Антония об этом… - чуть было не сказал «сыне Цезаря», но осекся. - … Тироне. Одновременно оповещать?
     «Ни цветочника, ни виноторговцев теперь уж, не допросить. Немой тоже в могиле. Из Лилибея добрая весточка пришла - Луцилий от  неизвестной болезни помер. Да и старик Калидий, хвала Юпитеру, отправился к праотцам, Новия о прибытии Тирона, так и не оповестив. А кто еще о нем знает? - прикинул Меценат. - Все перекрыто. Антоний из Александрии пока не отплыл. Сказать, что сын Цезаря в Риме? Зачем лишние трудности себе создавать? Не лучше ли, спокойно, без окриков и тычков весь Город сквозь мелкое сито просеять. Людей хватает. Приметы известны. И поимка его неожиданная будет в заслугу. А пока… Пусть Тита во всем винит».
      И, как бы не находя ответа, пожал плечами.
      - С Аттиком ничему удивляться не следует. Взять хоть налог на гражданство, тобой введенный… Ведь прямая выгода казне! Кто мог подумать, что столь разумную, спасительнейшую для отечества меру, он к единоличной выгоде своей обернет?
      Октавиан лишь тяжело вздохнул. Не возмутился, не вспылил. Об этой гигантской, налоговой пирамиде, подмявшей весь римский мир, жена ему в постели, подробнейшим образом, поведала. Не объяснять же теперь каждому, что не он, а Цецилий Помпониан «достойнейший» налог на гражданство изобрел.
      «Заранее, значит, и кредитование многоступенчатое, грабительское свое замыслил! Вне закона  его объявить? А деньги? Крутятся в бесконечном обороте, а в кассах лишь синграфы, клочки пергамента оседают, в которых годами разбираться!.. А миллионы присвоенные? Не в сундуках же на Квиринале их искать!.. Такой делец прожженный все яйца в одну корзину не складывает. Банковские конторы от Геркулесовых столпов до Евфрата, от Рейна до Нила, как паутина раскинуты - весь мир ограблен, а взыскать не с кого! И до того ли нам будет, когда по Риму слухи поползут, что в Египте, не названный, а родной сын Цезаря объявился?.. Как его оттуда добыть? Если не у Антония, то у крокодилицы нильской ума хватит, чтобы как зеницу ока его беречь!..»
    - Впрочем… - нарушил молчание  префект. - Когда дело касается прибыли, доблесть Аттика лишь с доблестью Горация Коклеса сопоставима. С той разницей, что Гораций готов был жизнь за отечество отдать, а Цецилий наш… - и нагнувшись к принцепсу, словно опасаясь лишних ушей шепотом сообщил. - По моим сведениям, он сейчас полторы тысячи голов эпирских своих скакунов, через Фракию на Родос к Антонию переправляет.
     - Не может быть! - прошептал принцепс, бледнея.
     - А вот, и поглядим, - пообещал префект, гордо откидываясь  в кресле. - Пока вы с Марком отсутствовали  я, на свой страх и риск, пять боевых трирем с морскими пехотинцами и во главе с доблестным нашим Гаем Автоматом к берегам Родоса направил. За выгрузкой коней этих присмотреть. И, если подтвердится… Конфисковать весь табун в пользу государства!
     - Мудрое решение. - радостно одобрил Октавиан. - Кони нам пригодятся! И не только в войсках… Я еще в Далмации решил - бега колесниц в Римские игры не в Большом цирке, прямо на Марсовом поле проведем! Весь Город сбежится…
     Меценат помрачнел, отвел взгляд в сторону, вздохнул горестно, словно чувствовал за собой тяжкую вину…
     - Что?.. Какие еще беды?!. - насторожился принцепс. - Выкладывай!
     - Квинт Апулей, возница наш славный… Изувечен. - едва выговорил префект. - К ристалищам более не пригоден.
     - Как?! - Октавиан вскочил, сбрасывая ноги с ложа.
     - Люди Аттика пытались его похитить. Народ, конечно, отбил. Но… - печально сообщил префект. - Правая кисть сломана! Усыхает.
     Принцепса словно ураганом с ложа сорвало:
     - И тут Аттик?!.. Куда ни кинь, всюду его рука! - резко шагнул к префекту и едва сдержал стон, за больное колено схватившись. Зато об осмотрительности  вспомнил. - А доказательства? Может, оговорили?
     - Очевидное в доказательствах не нуждается. - печально заверил его префект.
     - И долго это терпеть? - прошептал, страдальчески морщась, Октавиан - то ли о колене больном, то ли о злодеяниях  Аттика.
     Меценат только руками развел.
     - В  почтенном таком возрасте, а какая прыть!.. - потирая колено, присел на ложе, горько усмехнулся. - Нет, Гай, ни в чем его уже…  Не переубедить.        -    - Каждый  - сам кузнец своего счастья. - с грустью согласился префект.
     - Но государство не может между молотом этим и наковальней… -
Октавиан снова поморщился, глядя на свое колено. - Страдать!
     - Ни в коем случае, Гай! - решительно поддержал его префект. - Из двух зол, как говорится, выбирай меньшее.
     - Из двух зол?.. - задумчиво повторил Октавиан. И вдруг вспомнил.  - Тут, говорят еврей какой-то припадочный объявился…
     - Захария? Тот, что триенсы на форуме сшибает?  - с готовностью откликнулся префект. - «Враги человеку домашние его?»
     Принцепс глянул на него изумленно, мол, что это еще за откровения? Качнул головой резко, отрицательно:
      - Нет! Этот, говорят, на Цезаря, очень похож. Ты это проверь, Гай!
      Меценат застыл в кресле, словно стрелой пронзенный, даже кончик орлиного носа его побелел.
      - Тем более, найти его не сложно. В инсуле на Латинской улице, напротив
храма Изиды… - уточнил Октавиан и, потирая забинтованное колено, пожаловался. - Ко всем напастям  - далматам, Тирону твоему, Аттику… Нам только самозванца в Риме не достает…
      Меценат смотрел на него, ни глазам, ни ушам своим не веря:
     «Сколько усилий, ночей бессонных!.. Такие жертвы в гвардии!.. А он!.. Уму непостижимо! Ночью только прибыл и… Неужели нашел? Недаром Агриппа убежден в том, что, помимо супружества неудачного… Боги всевышние во всем его опекают!..»