Подонки Ромула. Роман. Книга третья. Глава 89

                ГЛАВА LXXXIX.

       Наутро, к салютации, Вергилий проститься пришел. Заодно, и ключи новому домовладельцу вручить - совершенно счастливый, оттого, что Магию, племянницу свою нашел, и она вместе с ним Рим покидает. Но тут же пожаловался:
    - Верно ты говорил, Гай! Как ее одну здесь оставить? Ограбили, понимаешь, вчера!.. Среди бела дня ворвались! Дверь, это самое, снесли! Все ее сбережения пропали!
       - Какие сбережения? Ты о чем? - встревоженно озирался Меценат, увлекая поэта к фонтану с Аполлоном, чтобы плеск водяных струй, хоть немного приглушил гневные его возгласы, к которым, со всех сторон, десятки ушей прислушивались - от жаждущих дознаться о тайном прибытии Цезаря, в атрии негде было ступить. Чуть ли не весь сенат сбежался…
      А Публий, с присущим ему простодушием, обстоятельно пояснял:
      - О деньгах, сиятельнейший, значит, друг мой! О чем же еще? Двадцать, без малого тысяч сестерциев, понимаешь, выгребли! Причем, в ауреях!
      Стоявший неподалеку Новий, заметив растерянность префекта, едва сдерживал гнев:
      «От тиранов всего ожидать можно. Но, чтобы при арестах еще и воровством промышлять?..»
      «Неужели ликторы постарались?.. - недоумевал Меценат  и, вспомнив измену киликийца, ужаснулся. - Как же, после этого, им жизнь свою доверять?!»
      - Хвала Юпитеру, самой ее, бедняжки, дома, значит, не оказалось!.. Зарезали бы наверняка!.. - громко сокрушался Вергилий.
      - Не сомневайся! - утешал его префект. - Непременно злодеев этих найдем!
       Готов был и,в самом деле, ликторов, его опозоривших, на части порвать.
       « Но ведь - граждане! А, без пытки, как правды от них добиться?»
       Почувствовал на себе чей-то тяжелый взгляд, обернулся и в безликой 
толпе сенаторов Новия Нигера узрел.
        - Луций! И ты здесь? - изобразив бурную радость, устремился к нему с распростертыми объятиями, как бы, не замечая, угодливо расступавшихся перед ним, окаймленных  пурпуром тог. - Рад несказанно!
        Но, Новий, не разделяя его радости, лишь сухо кивнул:
        - Салют!
        А Меценат окликнул Вергилия:
        - Публий!
        И когда тот подошел, поспешил и его обрадовать:
        - Вот кто нам поможет! Никто лучше сиятельного нашего Луция с ограблением племянницы твоей не разберется!
        - Со вчерашнего дня разбирается… - вздохнул поэт. - Вместе квартиру, понимаешь, осматривали. И никаких, это самое, следов! Только дверь с петель сорвана, деньги исчезли, а гость ее, которого она, из сострадания, на улице, можно сказать, подобрала, тоже исчез!
       Тут Новий, криво усмехнувшись, прямо в глаза префекта заглянул:      
       - А, может, гость тот золото и прихватил? Как мыслишь, достойнейший Цильний?
      Меценат не отвел взгляда и, хотя это стоило ему немалых усилий,  смотрел на наглеца, не моргая, Но что он мог сказать?
      Такая терпимость префекта подстегнула Новия к выпаду еще более возмутительному. Подступил вплотную и, не таясь от окружающих, нагло поинтересовался:
       - Так мне деньги или человека искать? Как, по-твоему, похищение и убийство римского гражданина - более или менее тяжкое преступление, чем квартирная кража?
      Меценат, в гневе, бросил взгляд по сторонам - нет ли поблизости ликтора.
Но вспомнив, что ликторам, как раз, и не следует теперь доверять, сдержался. И вдруг понял, что Новия ему сейчас сама Фортуна послала - с его помощью
поручение принцепса он и исполнит.
     Хлопнул в ладоши, чтобы всеобщее внимание привлечь, и гул в атрии мгновенно утих, а когда все взгляды к нему обратились, провозгласил:
    - Сиятельные и светлейшие, верные клиенты мои и прочие достойнейшие мужи, за приветствие от души всех вас благодарю! Вам также - здоровье и радости! Тем более, повод у нас есть… Гай Юлий Цезарь сын Божественного Юлия, после победоносных военных действий на Востоке, прибыл в Рим! - и, вскинув руку, чтобы унять восторженные вопли, продолжал:
     - Завтра, в восьмом часу, прошу отцов-сенаторов в курии собраться, где он, как принцепс и цензор нравов римского  народа выступит с важнейшим законодательным предложением по вопросам брака и семьи, а также деторождаемости, тревожно сократившейся в последнее время, во всех благородных семействах! Пора, сиятельные и достойнейшие мужи, не за головки  членов своих - за голову взяться, и не о собственных удовольствиях, но и о будущем отечества нашего, о потомстве милом помыслить! Всерьез и не откладывая, во избежание крупных денежных штрафов, вплоть до конфискации одной десятой имущества за, позорнейшую для римского  гражданина,  бездетность!
     По атрию, словно ураган пронесся - неслыханное такое ущемление прав и свобод, гражданам и в страшных снах не привиделось бы. Но префект, снова вскинув ладонь, так и держал ее - непримиримо и требовательно, пока все возмущенные голоса не умолкли. И, в наступившей тишине, посоветовал:
      - Все возражения и поправки к закону - завтра в сенате! Внятно и по существу. Принимая во внимание, что принцепс, как народный трибун, может законодательную инициативу свою не в курии, а с ростр огласить. Но какие же вы будете отцы, если народ римский, вопреки обструкции вашей, ее одобрит? Словом, думайте! До завтра время у вас есть. Еще раз желаю всем радоваться и задерживать, более, не смею. Спортулы и деньги, на дрова и капусту, клиентам моим, выдаст номенклатор.
     Посетители потянулись к выходу и в вестибуле, не предназначенном, все же, для такого нашествия, образовался затор. Однако, и в толчее этой, бурное обсуждение новости, задевшей каждого за живое, продолжалось. Но префекта это уже не беспокоило. Дружески тронул Новия за плечо:
     - Пойдем, Луций. Я все сомнения твои развею. А ты, Публий, будь так любезен, задержись! Хоть простимся по-человечески…
      В таблине он гостю и сесть не предложил - так торопился. Сразу направился к столу, достал из ящика золотой сетчатый шарик и протянул его Новию.
     - Хочу об услуге тебя просить. Ты ведь с Сервилией, сестрой Катона, знаком?  Буллу эту надо срочно ей доставить. А на словах передать, что сын ее нашелся и хочет с ней встретиться.
     - В подвалах твоих? - гневно глянул на него Новий.
     - Достойнейшую такую матрону в подвалах принимать? Опомнись, Луций! Да и сыну Божественного Юлия, пусть и незаконному, там не место.
      Новий напрягся, не понимая, что за игру ведет с ним префект. Но тот не собирался держать его в недоумении, приложил руку к груди:
      - Поверь мне - мы ему не враги! Напротив, от других бед уберечь стараемся. И с публикацией писем Цицерона намерены помочь. Но есть ведь и Антоний. Да и Аттик… А, главное, - сиятельная госпожа Ливия! Поэтому с матерью ему, лучше всего, тайно, в доме Вергилия встретиться. Там им никто не помешает.
      Новий молчал, все еще не веря в благие его намерения. Меценат усмехнулся снисходительно, чтобы скрыть обиду, и предложил:
     - И ты можешь его повидать. После того, как мать уведомишь. Но так, чтобы никто, кроме нас тобой, о встрече вашей не знал. Согласен?
     Новий протянул руку. И Меценат, опустив буллу в его ладонь, тихо напомнил:
     - Я ведь тебе говорил - не варвары мы. Может, хоть теперь убедишься…

                *        *
                *
      За деревьями дом был не виден, лишь конек крыши проглядывал над густой зеленью. А снаружи, новые владения Мецената прикрывала живая самшитовая изгородь. Прежнему хозяину нравилось переплетение корявых этих веток и стволов - белых при свете луны, розовеющих в лучах заката. Но, стараниями неугомонного Баги, все постепенно заросло плющом.
      - Красоту нашел!.. - ворчал эфиоп, бесстрашно отмахиваясь от господского гнева. - Какая от нее польза, когда одни проходимцы кругом? А так… И груши наши, и яблоки целей будут!..
      И, в отсутствии поэта, так и норовил очередной побег плюща с самшита на самшит перебросить и, понадежнее, усиками цепкими закрепить.
      Вот и разрослась вокруг сплошная зеленая стена, чуть ли не в два человеческих роста.  Так что, в сад теперь можно было только с коня заглянуть. Но префект и это предусмотрел. У ближайшего колодца, откуда  подходы к новой его усадьбе лучше всего просматривались, пятеро преторианцев, уже третий час поили коней. И еще трое, верхом, неторопливо вдоль изгороди разъезжали - в полной готовности всякий сторонний интерес в зародыше пресечь. Ибо велено было всех, кто приблизится, безжалостно гнать плетьми. Особенно, если именем госпожи Ливии Друзиллы прикрываться станут.
     В головах гвардейских это никак не укладывалось. Сгорали от любопытства: какую же тайну оберегать им доверили, если о ней даже супруге принцепса сиятельной знать не положено? Прислушивались, сдерживая коней… Но в саду только листва шелестела да яблоко зрелое, срываясь с ветки, изредка падало в траву…
     Засевшего за домом сверчка, гвардейцы, конечно, слышать не могли, как и тихого разговора на мраморной скамье у бассейна…
     - О твоем рождении он только через три года узнал, когда с Родоса
вернулся. Я ему не писала. Думала все кончено. Очень он меня тогда обидел.
     - Перед отъездом?
     - Нет. Расстались мы с лучшими чувствами… - вспоминая далекие те времена, улыбнулась печально - так давно это было, будто и не с ней. - Но на пути к Родосу, корабль его пираты захватили. И уже из плена из крепости их где-то на киликийском побережье, он письмо мне прислал…
     - В сочувствии нуждался?
     Мать глянула на него с грустью:
     - В сочувствии?.. Он бы и самому себе никогда в том не признался. Только шутил. Писал, что обращается с пиратами без особой жестокости, но как с рабами - засыпая, велит, чтобы они даже разговаривать не смели, чтобы его не потревожить. По утрам обязательно заставляет слушать свои стихи и речи, а если не аплодируют, обещает повесить их всех при первой возможности.
     - Повезло ему. - Тирон усмехнулся недоверчиво. - Уж очень покладистые морские разбойники подвернулись…
      - Везение, мой милый, он сам создавал, никогда на слепую Фортуну не полагаясь. Вот и пираты… Покладистыми они стали, после того, как выкуп в двадцать талантов потребовали, а он заявил, что, очень уж, его недооценивают, и предложил пятьдесят.
      - Я об этом слышал, но никак не пойму… - признался Тирон. - Он ведь беден был. Долги кругом. Да еще этот выкуп… По всей Малой Азии пришлось собирать. Зная, что, рано или поздно, не деньгами, так услугами возвращать придется. И, при этом… Целых тридцать талантов на ветер бросить?!
      - Бессмысленных жестов он никогда себе не позволял, хотя о щедрости его легенды, до сих пор, ходят...  - помолчала, задумчиво глядя на воду, и печально улыбнулась сыну. - А правду о пиратах, только спустя много лет приоткрыл.
      - О том, как их казнил?
      Все так же печально улыбаясь, глядя ему в глаза, качнула головой отрицательно:
       - О том, как деньги на них заработал. Как все это задумал и осуществил.
       Тирон вскинул брови изумленно, не понимая о чем она, а мать почувствовала вдруг невыносимую горечь. Жизнь прошла и, обретенный, наконец, сын, сидит рядом и ничего, совсем ничего о жизни этой не знает. Вздохнула, едва сдерживая слезы.
      - А что ему оставалось?  Процессы судебные против Долабеллы, Гибриды и Верреса проиграл, гонорара от всадников, что против вымогателей этих его нанимали, не получил. Ни денег, ни репутации. И никаких перспектив. Вот и уехал. От беспросветности этой, а вовсе не на Родос, в науках совершенствоваться. Да у него и средств на обучение не было… Но, читая тогда письмо, я только шуткам его радовалась. Тому, что, даже попав в такую беду, обо мне помнит… А вечером римлянки в доме Пия Метелла на праздник Доброй Богини собрались, и жена Гая моего – Корнелия Цинилла, чтобы всех позабавить, стала зачитывать те же шутки о пиратах из письма, которое от него получила. Мне, знаешь… Совсем не до смеха было. К тому времени, я уже знала, что беременна. И не от мужа… Но Корнелия - законная супруга, мать малышки его любимой, Юлии. Могла ли я его выдать? И тут, Метелла, дочь хозяина дома, выбежала из атрия и, вернувшись с такой же табличкой, прочла вслух  ту же, как это ни печально, забавную историю о пиратах, с теми же изъявлениями нежных чувств и шутками, которые так тронули меня утром. Слово в слово!.. С тех пор, я на письма его не отвечала. 
     - Видно, не его это был день - праздник Доброй Богини. - грустно пошутил Тирон. - Скандал в Региуме, еще более позорный суд, развод со второй женой, Помпеей, который всем Городом обсуждали….
     - И там… Непросто все было. Суд над Клодием ничего не прояснил…
     - О том, что Клодий все это в угоду Помпея Магна затеял?
     - Это само собой. От  Гая не зависело. Но…- тихо вздохнула мать. -  Как он в дальнейшем себя повел… Когда он вернулся в Рим, мы помирились. За три года обида моя не то, чтобы забылась, но… Как-то улеглась. А, главное… Знал бы ты, как он тебя искал! Поиски эти нас и сблизили. Он тогда всеми своими мыслями со мной делился. Даже задумав жениться, после смерти Корнелии.
     Тирон глянул удивленно. И она поняла его без слов.
     -  Что я, при этом, чувствовала? Не передать. Но я замужем была. Три дочери. Марку семнадцать, о гражданской карьере его надо было думать. А Гай… После того, как он через форум статую Мария, в похоронной процессии тетки своей, пронес, объявив в поминальной речи с ростр, что род их от Венеры произошел и должен быть облечен неприкосновенностью и благоговением, как старшие боги, многие, начиная с брата моего Порция Катона, даже здороваться с ним перестали. И брак с Помпеей был для него спасением. Не только от долгов. Племянник Мария, женившийся на внучке Суллы - это ли не гражданское согласие? Конец всей ненависти и вражды патрициев и плебеев. Этот брак открывал ему кредит, сводил с влиятельными людьми в сенате, позволяя им прикрыть глаза на все демократические его связи и выходки. Если бы согласие сената с народом тогда продлилось, он мог рассчитывать на всеобщую поддержку на любых выборах… - печально вздохнув, развела руками. - Я посоветовала жениться.
     - А он разрешения спрашивал? - не сдержал усмешки Тирон.
     - Зря ты так! - мягко упрекнула мать. - Просто никаких сомнений своих, ничего от меня не скрывал. И если бы увидел, что я огорчена… Он бы не женился.   
     Тирон предпочел не спорить. Глядя на эту незнакомую, все еще стройную женщину, чью утонченную красоту ни время, ни беды, обрушившиеся на нее после смерти «ее Гая» не стерли, он, и в своих чувствах не мог разобраться. Сколько лет встречи этой ждал, а теперь, как ни прислушивался, ни всматривался в ее глаза, ощущения близости не возникало. Слишком долгой была разлука? Ей - под семьдесят. Ему за сорок. И у каждого - своя жизнь. Как их соединить? Лишь улыбка ее согревала - не только губы, но и глаза, лучившиеся теплом, улыбались, и лицо ее хорошело необычайно, словно освещенное солнцем - не снаружи, а изнутри.
      Но сейчас мать не улыбалась. Взгляд ее был устремлен в прошлое, на лицо легла печальная тень…
     - Знала, что любит он меня, а с Помпеей, хоть и красавица - политический расчет. Но как огорчил меня их развод!.. Это его надменное «Жена Цезаря вне подозрений»… Мол, честь его - превыше всего. А когда спросили о Клодии, сказал, что ему не в чем того упрекнуть. Хотя коллегия понтификов, которую он возглавлял, признала проступок Клодия кощунством. А они ведь всегда враждовали,
власть над улицей поделить не могли. После суда над катилинариями Клодий чуть горло ему не перерезал - стоило Цицерону пальцем шевельнуть. Но теперь Цицерон свидетельствовал в суде против Клодия и стал ненавистным его врагом, а Цезарь, которого он обесчестил - его защитником. И все из-за огромных долгов, которые он надеялся погасить на кураторстве Испанией заработав. Но его кредиторы арестовали багаж всех наместников, отбывавших в свои провинции, угрожая не выпустить их из Рима, пока Гай  не заплатит по векселям, ни мало, ни много - 25 миллионов сестерциев! Красс, на которого он рассчитывал, отказал. Пришлось примириться с Клодием, чтобы взять за горло Красса.
     - Каким образом? - удивился Тирон. - Никогда об этом не слышал.
     - В том, что за Катилиной стояли Цезарь и Красс мало кто сомневался, и Цицерон, опасаясь резни в Городе, сделал все от него зависевшее, чтобы эти подозрения отвести. Рты заткнули, улики уничтожили. Но когда деньги из рук в руки переходят, незамеченным это не остается. Вот Гай и предложил Клодию свою поддержку в суде в обмен на свидетелей, которые могли подтвердить, что заговор оплачивал Красс. Нырнуть на римское дно Клодию труда не составило. Нашлись не только свидетели, но и мешочки для монет с клеймами Красса, которые Гай, ссылаясь на безвыходность своего положения, обещал представить не в трибунал, где в подобных мешочках тоже заинтересованы, а в распоряжение только что прибывшего с Востока, разъяренного холодным приемом Помпея. Учитывая давнюю их вражду, ничего опаснее для Красса и помыслить было нельзя - смерть или изгнание с конфискацией всего нажитого!.. Поневоле пришлось поручиться за Гая перед кредиторами на восемьсот талантов с подкупом судей для оправдания Клодия.
       - Божественно! - мрачно заключил Катон. - Ты не находишь?
       - Я его не оправдываю. - тихо отозвалась мать. - Но не Крассу, же пиявке алчной сочувствовать!.. По-настоящему, только Помпея пострадала. Но и ее жертвой невинной не назовешь. Ключ от Региума Клодию она все-таки дала. Как это оценить? Простодушие, доверчивость излишняя? Или заведомое распутство?  Целомудренна лишь та, которой никто не домогался? Но разве поймешь со стороны истинные мотивы поступка? Как я могу оправдать или осудить сына моего, убившего самого близкого мне человека, твоего отца? За десять лет, дня не было, чтобы я не задавала себе этот вопрос! И не нахожу  ответа… Логика Аристотеля к жизни неприменима. Как счастливы были бы мы, если бы так же легко могли распознать истину, как обличить ложь!..
     Скользнув вдоль края бассейна, стрекоза с перламутровыми крылышками зависла над поверхностью воды. Тирон засмотрелся на нее в задумчивости. Огромные, в полголовы, золотистые глаза насекомого тоже застыли, словно приглядываясь к сидевшим на скамье. Не могло быть сомнений в том, что стрекоза тоже их видит, но как-то совсем по-иному…
    «А люди? Разве они видят мир одинаково? Можно ли понять чужой взгляд? И как объяснить свой? Даже самому близкому…»
      - С пиратами Гай еще безжалостней поступил. - нарушала молчание мать. - Он ведь сам искал встречи с ними в море, чтобы попасть в плен.
      Тирон глянул в недоумении:
     -  Зачем?
     - Кредит в Городе он исчерпал полностью. Просить взаймы в провинциях?
Какие гарантии он мог предоставить? И драхмы никто бы не дал. Но когда римский патриций древнейшего рода о выкупе и спасении жизни просит!.. Ни наместники наши, ни царьки азиатские зависимые от Рима… Даже откупщики, к Востоку присосавшиеся, не смели отказать. На это, рискуя жизнью, он и рассчитывал, предлагая пиратам пятьдесят талантов вместо двадцати, заранее решив все у них отобрать. Другой возможности заработать не было.
      - Чудовищно!.. - прошептал Тирон.
      - По отношению к разбойникам? - она искренне удивилась. - Грабителям
и убийцам, которые все Средиземноморье в страхе держали?! Заслуживали ли звери те снисхождения? А всех, кто помог с выкупом, Гай со временем отблагодарил. Добра не забывал. Как, впрочем, и зла. Но никогда не мстил, предоставляя это всевышним.               
      - Так в покровительство их верил? - усомнился Тирон.
      Вспугнув стрекозу, желтый лист плавно опустился на воду и застыл в облаках, отражавшихся в серебристой поверхности бассейна. Заглядевшись на них, Сервилия грустно улыбнулась:
      - Нет, конечно. Это он так шутил, не испытывая ненависти даже к злейшим врагам. - и, заметив его сомнения, решила их рассеять. - За ненавистью стоит страх - липкий, трясущийся от собственного бессилия. А Гай страха не знал. Просто не понимал, как можно бояться смерти, если она неизбежна. Стоит ли, говорил он, омрачать жизнь, сдерживая душевные порывы в жалких попытках избежать, того, что, все равно, с каждым из нас случится? Хотел только, чтобы смерть его была внезапной. Не сбылось… О
заговоре заранее все знал. Просил меня предостеречь Марка о последствиях, которые и для него будут необратимы. Но Марк поступил по-своему. А Гай, ничего не предпринял, чтобы их сдержать. Накануне, словно умышленно испанский конвой свой распустил… И теперь их нет! - голос ее дрогнул. -  Ни Гая, ни Марка…
      Тирон печально кивнул:
      - Я тогда пытался ему объяснить, что смерть Цезаря не вернет римлянам свободу, если те не способны ее отстаивать, предпочитая сытое рабство. Но все эти подметные письма, граффити подстрекательские: «Ты спишь, Брут?», «Ты не Брут!», «Стань же Брутом!» - сводили его с ума. Он меня не слышал…
       - Ты знал Марка? - мать подалась к нему, заглядывая в глаза, словно не веря.
       - Как и брата твоего, Марка Порция. Они ведь часто у Цицерона бывали. Иной раз, и муж твой Децим Силан заходил. Но с ним я совсем не общался. К Катону издали прислушивался. А с Брутом… Я еще рабом был, когда мы подружились.
      - Все эти годы ты был рядом! А я!.. - она не могла сдержать слез. - И Гай столько лет, до самой смерти, по всему свету тебя разыскивал!.. Я отчаялась, думала, никогда тебя не увижу! И вдруг… В минувшие нундины, Аттик приходит! С буллой, которую я при рождении на шейку тебе надела… И с радостной вестью о том, что через финансовые конторы свои в Мавритании в рабстве у Публия Ситтия* тебя отыскал…
    Внезапный порыв ветра качнул деревья, листва зашелестела тревожно, и
яблоки посыпались в траву, глухо ударяясь о землю. Солнце скрылось за,
набежавшими из-за Тибра, тучами, и воздух в саду потускнел.
     - Никогда в Мавритании не был. Ситтия в глаза не видел. - растерянно произнес Тирон. - Слышал только, что, в связи с заговором Катилины, он еще в консульство Цицерона бесследно исчез, а потом в Африке объявился во главе вооруженных каких-то отрядов. А потом Цезарь отдал ему Цирту и мавританскую прибрежную полосу за помощь в Африканской войне против помпеянцев.
     Достав из потертого кошелька, она протянула ему на ладони два сетчатых золотых шарика - почти одинаковых, если бы один из них не был заметно примят.
      - Аттик сказал, Ситтий знает, что ты сын Гая и хочет продать тебя Антонию. А буллу эту… - она приподняла помятую буллу двумя пальцами. - Принес как доказательство. 
       - Но их две! - Тирон осторожно взял с ее ладони второй, лучше сохранившийся шарик, чтобы рассмотреть его поближе.
       - Вторую мне вчера от Мецената доставили. Как доказательство того, что ты жив.
       - Но зачем Аттику такой обман? - прошептал Тирон, в полном недоумении.
       Сервилия горько усмехнулась:
       - Сказал, что Ситтий за твое освобождение три миллиона сестерциев запросил. А у меня ведь теперь ничего нет… Только жемчужина оставалась.
       - Розовая, что Цезарь подарил?!. Ценой в шесть миллионов?..
       Она медленно кивнула.
       - Аттик сказал, что теперь она столько не стоит. Жемчуг очень подешевел…
       - И ты ее отдала?!
       Она развела руками:
       - А иначе… Как я могла тебя спасти? Я ведь не знала…
       Тирон сжал кулаки:
        - Негодяй!.. 
        - Забудь… - она ласково коснулась его плеча. - Ты жив. Мы можем сидеть рядом, разговаривать… Никакая жемчужина с радостью такой не сравнится. К тому же… Когда Гай дарил ее мне, он вину свою хотел загладить. А вышло - наоборот. Пока он Галлией управлял... И когда вернулся… Даже после его смерти! Все эти годы… Жемчужина та… Только сердце мне жгла. Отдала без сожалений.
       Опустив голову, надолго замолчала. А он ни о чем не спрашивал, чувствуя, что коснулся какой-то глубокой, незаживающей ее раны.
       По поверхности воды в бассейне заскользили зыбкие, разбегающиеся круги - дождь начался.
     - Пойдем в дом? - предложил Тирон.
     - Лучше там укрыться, - мать кивнула в сторону, увитой плющом, беседки, неподалеку от бассейна.
      Кресло с потертым ковриком, глиняная лампа с остатками масла и выгоревшим дотла фитилем, на грубо сколоченном столе, рядом с позабытой в торопливых сборах табличкой - все здесь напоминало о прежнем хозяине. Тирон заглянул в табличку. Воск был расклеван, исцарапан острыми птичьими коготками… Из всего написанного, лишь три неполных строчки удалось разобрать:
                … Грохочет
                Неба огромная дверь. Гудят, разбиваясь о скалы
                Воды, и тщетно его родители бедные кличут…

          Прочел вслух и прошептал восторженно:
        - Ни с кем его не сравнить! Словно наяву все видишь!
        - Да, Вергилий… - тихо откликнулась мать. - Но какое отчаяние охватывает, когда всю тщетность усилий своих понимаешь!.. Ведь мы с Гаем, тебя разыскивая… Даже кричать не могли. Ты бы не услышал…
        Побеги плюща вздрагивали от отяжелевших капель. Дождь шуршал в листве уже по всему саду. Но Сервилия, прикрыв глаза. ничего этого не замечала - прозрачная вода тихо плескалась у ног, сверкала на солнце голубая гладь озера, на противоположном берегу над священной дубовой рощей, на фоне безоблачной лазури, желтел древний храм Дианы… А за спиной, полузабытые голоса, наперебой, расспрашивали о водоснабжении фонтанов, обогреве помещений второго этажа в зимнее время; о том, во что, включая доставку, обошелся, белый с пурпурными прожилками, фригийский мрамор; поражались и даже высказывали сомнение в том, что все это - от фундамента до крыши он выстроил сам, никаких зодчих не привлекая.
      Гай только отшучивался:
      - При моих долгах я бы на них, вконец, разорился. Да и что сложного - нагрузку на фундамент, колонны и несущие стены посчитать. Школу я, хвала Юпитеру, все же окончил.
      От нахлынувших воспоминаний перехватило дыхание - с ней ли  это было или в давнем каком-то сне?..
      Лето в тот год выдалось, на редкость, жаркое и засушливое. В Городе нечем было дышать и консул Цицерон, не преминув этим воспользоваться, перенес выборы, заведомо вгонявшие его в трепет, на конец сентября.
Баллотировались - Сервий Сульпиций, не имевший никаких шансов, несмотря, на поддержку брата ее Марка; бывший легат Лукулла, Лициний Мурена; Децим Юний Силан, муж ее ненавистный; и вождь всех смутьянов - Сергий Катилина.
      Красс, во всеуслышание, агитировал за Мурену. Гай, намекнув, что делает это ради нее, хлопотал за Силана. Но втайне, оба проталкивали в консулы Катилину. Однако, когда началось повальное бегство электората от жары, предвыборные страсти поутихли и задыхаться в Городе не было смысла. К тому же, выборам в сентябре предшествовали Римские игры, которые ни один уважающий себя квирит  не пропустит.  А где еще голоса избирателей целыми трибами удобней скупать, как не в Большом цирке?
      Между тем, близился праздник Дианы в священной роще у озера Неми. Уповая на помощь Благословляющей потомством, юная жена Гая ездила туда уже не раз, но… То ли Девственная Богиня с покровительством своим медлила,  то ли Гай, хотя она ни разу его об этом не спрашивала, и впрямь, не обманывал, когда Геркулесом клялся, что никаких усилий для продолжения
славного рода Юлиев на ложе супружеском не предпринимает. Но Помпея, тем не менее, немалые надежды на древние обряды и молебствия у Зеркала Дианы возлагала. Видно, по молодости лет…
     На восьмом месяце беременности, к Дарующей легкие роды стремилась и племянница Гая, Аттия, как и подруга ее, тоже будущая  мать, Клавдия, которую опекали всем семейством - отец, Аппий Клавдий, муж ее, Брут и, разумеется, заботливая, любящая свекровь…
      На самом деле, это Гай уговорил ее приехать в Ариций, чтобы взглянуть на новую, только что достроенную виллу на берегу Неми, которой очень гордился. А чтобы никаких подозрений не вызвать, позвал туда всех, кто,  вопреки дурным слухам и сомнительной его репутации, склонен был это приглашение принять - отца и сына Курионов; Аппия Клавдия с дочерью, ее невесткой, сопровождаемой мужем, с детства опекаемым Гаем, сыном ее Марком. А также, ближайшего друга своего Тита Лабиена; вездесущего проныру и прихлебателя Целия Руфа. И, зачем-то, - угрюмого претора Лентула Суру, скандально известного своим казнокрадством,  с пасынком, юным Марком Антонием.  Общество, весьма  разношерстное и не самое изысканное, если не брать в расчет старшего Куриона и Аппия Клавдия, но достаточно шумное, чтобы тайное их свидание прикрыть, когда беременные и молящие о потомстве, а также сопровождающие их, в рощу Дианы на всю ночь удалятся…
    Тогда и написала ему ту глупую, злополучную записку, легкомысленно упомянув «розовую свою жемчужинку» - голова от  счастья кружилась. А Гай табличку ту сохранил. Но как же бессовестно он ею воспользовался. Такого и представить не могла!.. При вынесении приговора катилинариям, тому же Лентулу Суре, в храме Земли, так все подстроил, что брат ее Порций Катон, честняга благопристойнейший, вынужден был, в присутствии всего сената, мужа ее и сына, интимное это откровение, вслух прочесть!
     Ценой несмываемого ее позора спас свою жизнь? Другой возможности не было? Но он ведь, действительно, совсем не боялся смерти! Не жизнь, иное что-то спасал. А что - она не понимала. Но простить его так и не смогла. И когда, спустя три года пытаясь загладить вину, он вдруг принес Розовую Жемчужину, которую ювелир Юкунд в «Гроте» своем за шесть миллионов сестерциев  выставлял, бросила ее ему в лицо.
      Не уклонился, и глазом не моргнул. Только побледнел, и улыбка сделалась жалкой, растерянной. Но жемчужину поймал на лету, положил перед ней на стол, молча, и вышел.
      Виделись, с тех пор случайно. Издали, в основном, кроме неожиданных  его появлений с известиями, безрадостными зачастую, о поисках сына. А так - на форуме, на празднествах всенародных, в цирке Фламиния, с отдаленных трибун. А через год после, отвергнутого ею подарка, он женился на Кальпурнии. Не по любви, конечно. Чтобы поддержкой отца ее, консула Пизона* заручиться, после того как Метелл Целлер умер внезапно, и в Галлии выгоднейшая  проконсульская вакансия для него открылась…
    И только много лет спустя, когда он в золоченой колеснице на Священной дороге, среди воплей ошалелой от восторга толпы, в реве труб душераздирающем, с застывшим, неузнаваемым красным лицом-маской, руку с империем к небесам горделиво возносил, четвертый триумф подряд, над всеми врагами, справляя, она, наконец, поняла, что он спасал тогда в храме Земли, ценой женской чести ее, человеческого достоинства и всей их безоглядной любви  - вот эту, будущую, вселенскую славу свою и власть. Да еще прозвище звучное  - Божественный Юлий.
   Но зачем знать обо всем этом сыну. Об отце, который покинул этот мир навсегда и уж ничего, в свое оправдание не скажет?
    Обернулась к нему со светлой улыбкой:
     - Отца твоего тоже не с кем было сравнить! Он был удивительный и… Очень несчастный. Не потому, что убили его люди, которым он верил, нет. А оттого, что в жизни, все, что он по-настоящему любил от него ускользало. А то, что он приобрел?.. Победы его, богатство, власть… Это лишь средства были. Для чего? Кроме собственной, полной независимости от людей, богов и законов - была ли у него цель? Не знаю.  Но так больно за него! Так все это бессмысленно, если представить, какие лишения он претерпел, скольким опасностям и бедам подвергался, какие невероятные усилия прилагал! Ради чего? Чтобы быть первым в Риме? Но он и был им. Разве нуждается в доказательствах очевидное? Стоило ли тратить на это жизнь?   Божественный Юлий! Только имя это нам с тобой и осталось… Да еще новый его календарь…
    - Я часто о нем думал. И не подозревая, что он - мой отец.  - признался Тирон. - Хотел жизнь его осмыслить. Причина - следствие - цель - средство. И никак не сходилось. Пусть жизнь противоречива, непредсказуема! Но и в ней, видимо, должна быть  определенность, закономерность внутренняя. Аристотель утверждал, что один и тот же предмет не может быть «А» и не «А». И это - основа основ. Не только логики мышления, но и реальной жизни. - кивнул на корявый стол Вергилия. -  Если это стол, то он не станет ложем, даже если на него возлечь. Так столом и пребудет. - сорвав лист плюща, протянул его матери. - И лист этот листом и является. Не станет чем-то иным, если уж листом вырос. А человек?.. Никакой логике не подвластен? Иначе… Как можно быть добрым, доблестным, благородным, в чем-то, и впрямь, божественным? И, в то же время, преступником безжалостным и злодеем?..