глава 9. ДИС

     В августе 1951 года я приступил к своей трудовой деятельности в должности дежурного инженера электростанции (ДИС).

     ДИС в течение своей смены в полной мере несёт ответственность за всю работу электростанции. Он, в связи с этим, обязан знать всё: топливоподачу, котельные установки, турбины, электрогенераторы и автоматику.

     Но, прежде всего, он отвечает за бесперебойную подачу электричества на золотоносные рудники и драги, ради чего, собственно, и существует станция.

     Самая нудная смена ночная, особенно, если процесс проходит в норме. Ходишь себе по цехам, поглядываешь на агрегаты, примечаешь показания приборов; все дела. Даже спать хочется.

     Работа в ночную смену имеет и свои прелести: подойдёшь к турбине, этакому огромному гиппопотаму, выделяющему тепло и нутряной гул, прислонишься к её гладкому тёплому боку, и отчётливо слышишь сиплый свист пронизывающего её урагана перегретого пара высокого давления, принуждающего её крутиться и делать энергию.
     В ночные смены я и курить пристрастился.

     Миша Брюханов, бригадир слесарей-ремонтников, всё меня шутливо провоцировал.

     Молодой мужчина в расцвете сил, очень крепкого сложения и с благородной горбинкой носа, истинно сибиряк, он был мне необычайно симпатичен. Я, между прочим, заметил, что типичная фигура коренного сибиряка, это не какой-то гигант, а человек среднего роста при очень крепком сложении, как говорят, кряжистый.

     Так вот, Миша Брюханов сказал:
     — Николай Васильевич, Вам надо курить.

     — Зачем, Миша? — мне нравилось беседовать с Брюхановым. Он умён и излучает доброжелательность; я охотно подхватывал его травлю и подначивание.

     — Ну как же без курева. Вот женитесь, станете с молодой женой миловаться, а в перерывах что? Только и дело, что курить.

     — Миша, но я не женат.

     — Правильно, но готовиться к этому надо?

     Шутки шутками, но, чтобы отбить сон, я стал курить. Часа в два ночи начинаешь обход станции. Народу мало; только дежурная смена: дежурный по электрощиту управления, машинисты турбин, рабочие в котельной и на топливоподаче.

    Функционально станцию можно разделить на две части, на одной производят пар, на другой, с помощью этого пара, электричество. Обе части одинаково важны и вместе являют единую технологию получения электричества.

     Однако, условия труда людей, занятых в процессе, разительно различаются.

     На станции четыре котла с ручной подачей угля, то есть, как и на паровозе, уголь в топку подают лопатой. Только у котла не одна, а две дверцы, да топочное хайло прожористее.

     И вот, представьте себе, стоят перед каждым котлом на отполированной металлической площадке, обливаясь потом, два кочегара. Широкой ковшовой лопатой они кидают уголь в топку, ворошат его длинной тяжёлой кочергой (шорошкой), а сами бдительно посматривают на манометр, ибо их главная задача — поддерживать давление пара в котле, хоть тресни, но держи установленные шестнадцать атмосфер.

     Из топок несёт вулканическим жаром, пить хочется нестерпимо, и кочегары то и дело прикладываются к ведру с кружкой. Пьют много, но так как в этом аду вода в теле не задерживается, то за смену пустеют два ведра. Бывает, и их не хватает, а ведь в каждом ведре двенадцать литров, в двух двадцать четыре, и весь этот объём — всего за шесть часов смены.

     От угольной пыли, изнуряющей потной жары, обдающих со спины морозных зимних сквозняков и непомерно большого потребления воды, вид у кочегаров болезненный, кожа нечистая и воспалённая.

     Под котлами зольное помещение; оно быстро, по мере сгорания угля, наполняется золой, и, естественно, нуждается в периодической очистке. Ждать, когда зола остынет сама собой, нельзя, некуда станет сбрасывать её из топок.

     Кочегар надевает респиратор, этакий намордник с фильтром, спускается в зольное помещение и поливает золу водой из шланга, гасит.

     Горячая зола взрывается! Клубы пара и газов, густая зольная пыль, букет самых скверных запахов, гейзеры горячей воды мгновенно заполняют помещение. Затем постепенно этот кошмар утихает, кочегар грузит мокрую, умиротворённую , остывшую золу в тачку и вывозит за территорию станцию в отвал.

     И так всю смену, шесть часов.


               — • —


     Но не дай Бог, если пойдёт порода.

     Порода, это негорючие куски земли или камни, попавшие в котельную топку вместе с углём. Мало того, что она не горит, но ещё и топку забивает, а попадает она в шахте, ибо по виду сильно напоминает уголь, и шахтёры не вдруг её замечают.

     Это уж такая беда, какую словами выразить затруднительно. Если породы много, необходимо очистить от неё топки и набросать истинный уголь, а за это время котлы остывают и давление пара в них падает: пятнадцать, четырнадцать, тринадцать… атмосфер, и чем ниже давление, тем больше надо пара турбинам, чтобы выработать то же количество электричества.

     Труд кочегаров самый тяжёлый на станции. Глядя на них, становится не по себе, как-то совестно перед ними, стыдно за относительно комфортный труд других. Помочь им можно лишь одним способом — ввести механическую подачу топлива.

     Под тяжёлым впечатлением от увиденного, я пришёл к Рубину, выложил перед ним адскую зарисовку и сказал:
     — Надо подумать, как механизировать топку.

     — Уже подумали, — ответил главный инженер, — топка будет переделана в цепную, механическую, проект разрабатывается.

     — А золоудаление? — не отставал я. Он промолчал.

     — Золоудаление можно выполнить гидравлическое. Это несложно, — предложил я.

     — Ну что же, подумайте.

     Я понял, что в проекте его нет. Интересно, я обратил внимание на то, что начальник станции, главный инженер, да и начальники цехов стараются не заходить в котельную, совестятся, во всяком случае, я их там не видел.

      Но странное дело, сами рабочие котельного цеха не рассматривали так обострённо тяжесть и условия своего труда и не жаловались.

     Иногда я подходил котлу, брал лопату и начинал работать. Получалось неумело. Кочегары шутили над моей неловкостью и показывали, как следует забрасывать уголь.

     — Надо, чтобы уголь срывался с лопаты веером и ложился тонким слоем, покрывая как можно большую поверхность колосников, — объясняли они. — Тогда уголь займётся гореть сразу весь и быстро отдаст своё тепло. Если же он упадёт кучкой, то верхний слой загорится, а нижний когда ещё. К тому же, рядом окажутся места, лишённые топлива, прогары, и это тоже плохо.

     Во время работы кочегары не выглядели измученными, убитыми своим трудом. Они знали, что без кочегара станция остановится. Поэтому труд свой уважали, работали с достоинством, а тяжесть труда была даже предметом их гордости.

     Рабочие на топливоподаче тоже трудятся изрядно: они подхватывают с канатной подвесной дороги тяжёлые, гружёные углём вагонетки, заталкивают их по монорельсу в котельную и опрокидывают содержимое на площадки перед котлами. Опустевшие вагонетки цепляют за канат, и они ползут вверх за новой порцией угля.

     Таким образом, вагонетки пребывают в вечном движении: вниз полная, вверх пустая.

     Работа нелёгкая, но ни в какое сравнение с тяжестью труда кочегара не идёт.


               — • —


     На фоне труда рабочих котельной, дежурные по электрощиту и машинисты турбин выглядят аристократами. Сиди себе да поглядывай на приборы и записывай их показания в журнал; захотелось спать, можно походить, размяться. Тепло, не дует.

     Я постоял у турбины, потолковал с машинистом Пахомовым: хороший, честный, правильный мужик. Я его уважаю, правда, он немного пресноватый, не скажет ничего неожиданного, нового, интересного.

     А вот Евдокия Ивановна, дежурная по электрощиту, дама иного сорта.

     Небольшого росточка, худенькая, скуластая, сибирячка, и вроде русская, но истинную её национальность определить совершенно невозможно и непосильно даже для академика-этнолога. Она, безусловно, есть продукт смешения всех рас и народов, в течение многих поколений прокочевавших и осевших в этом сибирском месте.

     Она глубоко верующий человек, и поговорить с ней одно удовольствие. Пожалуй, можно сказать, что она к тому же немного суеверна, но не по-дремучему, а в разумных пределах, если можно об этом предмете выразиться таким образом.

     Впрочем, кто из людей не суеверен?

     Евдокия Ивановна женщина одинокая, но имела дочку трёх лет от главного инженера Рубина; в этом ни у кого в Лукараке сомнений не было. Рубина она уважала безмерно, и совершенно открыто чрезвычайно гордилась тем, что имеет ребёнка от такого умного и значительного человека.

     Люди удивлялись их дружбе: она вдвое ниже его. Их нередко видели на стадионе в тёмное время стоящими рядом, даже слитно, как телеграфный столб с подпоркой.

     — Как нагрузка? — спросил я вместо приветствия. Мог бы и не спрашивать: величину нагрузки я прекрасно видел по фидерным ваттметрам и в ответе не нуждался.

     — Я вижу, Комсомольский рудник явно перебирает свою норму киловатт на шестьсот.

     — У них подключили драгу. Та ест, будь здоров! — Евдокия звёзд с неба не хватала, но щитовая она опытная и предельно дисциплинированная. Мы помолчали.

     — Скажите, Евдокия Николаевна, а есть ли в посёлке верующие люди? — в моём вопросе обнажилось моё вульгарно-атеистическое воспитание и непонимание того, что на свете вообще могут быть религиозные люди.

     — Конечно, есть.

     — Где же они молятся? Церкви-то нет.

     Она насупилась и замолчала.

     — А на что им церковь, разве нельзя молиться без церкви? — всё же ответила она.

     — Священника нет, как же без него? — продолжал наседать я.

     — Не нужен священник. Молятся Богу, а не священнику.

     За её словами ощущалась убеждённость человека, для которого
затронутая тема вовсе не праздная.

     — Удивительно, — засомневался я.

     — Что ж в этом удивительного? — она серьёзно посмотрела на меня непонятливого. — Как же не верить, если в жизни случается такое, чего не объяснишь.