День из жизни Каф

как пожелаешь, солнце моё!
______________________________



В комнатёнку едва пробивался пустой свет. Шевелились бледные тени от облетевшей черёмухи, что смутно угадывалась за оконной пылью. Белесая синь разлилась по стенам с ободранными обоями, по старому ковру, по одежде на кресле, сваленной в кучу тряпья. В  гостиной — совсем рядом, за стенкой, но так на самом деле далеко - Альтаир играл что-то из Шопена. Возможно, он не знал, что некоторые в доме ещё спят. Возможно, ему было всё равно. Но Каф проснулась именно от его виртуозных, но жестяных каких-то и злобных пассажей. «Так нельзя играть Шопена», - думала она, глядя в потолок. Чара проснулась тоже.

Но именно потому, что Шопена так играть нельзя, Альтаир это и делал. Как будто бросая вызов своей кощунственной, ожесточённой дробью им всем, пятерым, или целому миру, внутри и снаружи, он искажал и убивал любой намёк на горячую трепетность музыки.

Чара едва дышала, свернувшись калачиком под боком подруги. Ветер качал черёмушные тени, разбрасывал по стенам подвижные узоры, шипел отстранённо и холодно.

- Как же прекрасно он играет, - прошептала Чара. - Какой же он чуткий и нежный.

В углу под потолком покачивалась паутинка. Приподняв белую руку над лицом, Каф безучастно рассматривала свои пальцы, испачканные чернилами, и паутинку сквозь них.

Она наслаждалась тишиной.

- Ему так идёт музыка, - девочка шевельнулась у неё под локтем; блеснули её глаза, зелёные, как мокрая листва глубокого лета, из-под длинных ресниц, - и я его так понимаю.

- Что ты понимаешь? - прошептала Каф.

- Что он сломан, разочарован в жизни и одинок, и что его нужно согреть.

- Чем?

- Любовью.

С саднящих губ Каф сорвался вздох. Она положила руку на встрепанную голову маленькой подруги и почесала её, как щенка, за ухом. Чара доверчиво прижалась к ней теснее. Деревянная флейта, с которой она не расставалась даже ночью, упёрлась в рёбра Каф.

Тишина в голове постепенно начала заполняться мыслями; как птицы, они забились о стенки черепной коробки, требуя выхода. Каф привычно ощутила, как участился пульс, как болезненный страх прыснул в вены. Ленивое, благостное безмолвие сонливости проходило, как утренний туман, и по телу прокатилась первая дрожь, вызванная не холодом. Чара тоже просыпалась — по-своему. Альтаир перестал играть, поэтому она села на диване и потянулась, как кошечка. Белая футболка очертила в полумраке её тонкую фигурку. Каф, наблюдающей снизу, захотелось провести костяшками пальцев по чариному позвоночнику.

- Пойду к Альтаиру, - сказала Чара, собирая волосы в пышный русый хвостик; затем она пригладила торчащую чёлку и обернулась к Каф. - Выпрошу у него урок сольфеджио.

- Иди, - сказала Каф.

- А ты что будешь делать?

- Полежу ещё.

На самом деле Каф понятия не имела, что она будет делать, у неё не было планов даже на ближайшие минуты, но Чару ответ устроил, потому что она думала совсем о другом. Она бережно вложила флейту в вязаный набедренный чехол, соскользнула с дивана подруги и мягко, как зверёк, на носочках босых ног, вышла в гостиную, где стояло фортепиано. Вскоре Каф услышала её тонкий, заискивающий щебет и бархатистый голос Альтаира, который, похоже, нынче перебывал в мрачном и весёлом настроении. Он не отпустит Чару просто так.

Каф прикрыла глаза. Нужно было встать. Встать и уйти, чтобы не слышать их.

С негромким стоном она приподнялась на локте. Клетчатая рубашка, которую она так и не сняла перед сном, съехала на выпирающее вперёд плечо; джинсы тоже надевать было не нужно, оставалось лишь найти брошенные кроссовки под диваном и какую-нибудь тетрадь, всё равно. Металлическая перьевая ручка, которую Каф, как Чара флейту, всегда держала рядом, но не из детской к ней привязанности, а из больной нужды, нашлась в кармане.

Оправив заляпанные манжеты, Каф встала с дивана.

Проходя мимо гостиной, она услышала, как отчаянно завыл в своём гараже Сириус и как сладко вздохнула Чара за большой обшарпанной печкой. Каф поспешила сбежать в сени, где ревнивый скулёж волка стал громче, заглушив развязный, демонический шёпот Альтаира. Лишь краем глаза Каф успела заметить блеск золотых локонов юноши в свете свечи, его длинные пальцы, зарывающиеся под футболочку подруги, что уже сидела у него на коленях.

Потом Каф где-то бродила и что-то писала. Там, снаружи, куда выбрался и Сириус, сумеречный утренний ветер гнал тучи к юго-востоку. С рябин срывались последние листы, буро-землистые, уносились прочь к широкому горизонту. К шкуре Сириуса прицепились белые звёзды,  и, пока Каф писала на крыльце свои бесконечные слова, он подходил к ней и клал морду ей на колени. Его тоскливый взгляд, такой же серебряный, как и у неё, вопрошал одно: «Почему? Почему?» Каф не знала, почему. Она гладила его между ушами, успокаивая.

«Когда Альтаир наиграется, Чара снова придёт к тебе», - обещала она волку.

Но Сириус от её утешений почему-то только поджимал хвост. Он был добрым, этот Сириус, и искренне любил Чару — в отличие от Альтаира, который просто использовал её.

Потом внутренний голос, раздробленный на сотни, стал слишком громким и поглощающим, поглощающим до того, что Каф перестала чувствовать границы себя; Сириус, уловивший в ней эту перемену, настороженно отошёл. Он лёг в пожухлых кустах иван-чая и стал наблюдать, поводя ушами. Его пугало человеческое. Его пугали Альтаир, Вега, Ригель и Каф в моменты её растворения, лишь Чару он понимал, лишь она была для него целым миром, открытым и светлым. Каф же, вытерев с искусанных губ чернила, решительно встала. Ей нужно было с кем-то поговорить. С кем-то внешним, кто ответит другим, не её, голосом.

Поэтому она направилась к Ригелю.

Когда Каф вновь вошла в сени, она увидела на лестнице, ведущей на второй этаж, Альтаира. Он сидел на ступеньке и курил; светящийся лиловый дым вился от его сигареты, подсвечивая меловое, красивое, идеальное, как маска, лицо. Бледно-голубые глаза сверкали остро, как звёзды зимней ночью. Альтаир посмотрел на Каф с насмешливой полуулыбкой.

- Ну и почему ты сбежала, мышка? - мурлыкнул он.

Остановившись, потому что он преграждал ей путь на второй этаж, Каф ответила ему немой озадаченностью. Это Альтаира не смутило. Он наклонился вперёд, стряхивая пепел.

- Могла бы и подглядеть за нами, - продолжил он. - Узнала бы, может, чего нового. Писатель должен гнаться за новым опытом. Чтобы рассказы были реалистичнее, понимаешь?

Каф ткнула носком кроссовки доску. С писком из щелей в полу выкатились мышата, верные незаметные спутники. Всегда, опуская ногу, Каф боялась раздавить одного из них.

- Пусти меня наверх, - произнесла она, с трудом выуживая слова из красного разума.

- К Ригелю?

- Да, к Ригелю.

Альтаир скривил тонкие, чуть припухшие от поцелуев Чары губы. Заметно раздражаясь, он вглядывался в глаза подруги, туманные, смотрящие перед собой; они слегка дрожали, точно она не могла понять, куда нужно направить взгляд, если смотришь в себя.

- Ты давно общалась с Вегой? - вдруг спросил он.

«Вдруг» даже для него самого, и Каф рассеянно заметила это; кажется, он сам не понял, почему вспомнил ненавистного Вегу, и его это разозлило. Он отвёл за ухо локон.

- Вы бываете похожи, - колко продолжил он, будто пытаясь оправдаться, и от того преисполняясь тьмой ещё больше. - Что Вега, что ты — из вас обоих лезет ваше грязное безумие. Кстати, если увидишь его, передай, что он мне кое-что задолжал. Раз уж выглядит как шлюха, пусть соответствует, - он затянулся и выдохнул сияющие витки дыма.

- Обязательно передам, - пообещала Каф. - А теперь пропусти меня.

Альтаиру, уже не улыбающемуся, наконец показалось, что она глумится над ним.

Тогда, сощурившись, он спрыгнул с лестницы.

Он приблизился к ней, как хищная тень, падший ангел в помятом сером костюме, но Каф не отступила, лишь подняла голову, потому что он был её на порядок выше. Казалось, что Альтаир собирается задушить её за то, что прямо сейчас, в это пылкое утро, он ей безразличен; сегодня ему хотелось поклонений, особенно от Каф, такой отчуждённой и запертой в своей голове Каф, которую он, впрочем, уважал за её незаинтересованность. Только она и делала возможной их дружбу. Но порой желание разрушать было сильнее связей.

Узловатые пальцы схватили Каф за подбородок.

- Ты смеёшься надо мной, Каф? - холодно прошептал Альтаир, наклоняясь и вжимая её затылок в стену. - Иронизируешь?  Считаешь, что ты умнее, лучше, чище меня? А хочешь, я вскрою твою истинную суть? Твою мелкую, подлую душу? Выверну тебя наизнанку?

Только тогда её взгляд стал осмысленным. Она слизнула чёрную бусинку с губы и  улыбнулась. Зрачки Альтаира расширились, и он сжал её крепче, почти вдавив ногти ей в горло.

- Не старайся, у тебя всё равно не получится, - сказала Каф.

- Что не получится?

- Не получится быть страшнее нечто.

- Какого ещё «нечто»?

- Которое выжидает снаружи, чтобы смолоть нас в фарш.

Альтаир застыл, а затем его лицо дьявольски исказилось, и он отпустил её.

- Сука больная, - он брезгливо отряхнул ладонь. - Убирайся.

- Я так и собиралась сделать, но ты мне мешал, - сдержано заметила Каф и поднялась на второй этаж. Альтаир остался в серой синеве сеней, враждебной и неуютной. Он вложил руки в карманы брюк и прислонился к стене, слушая шипение ветра. Сигарета тлела, свисая с его губы. Ему остро захотелось сжечь свою картину, стоявшую в чулане.

«Жалкая, вторичная мазня», - горько подумал он.


***


Изумрудные стрекозы. Ювелирно тонкие блестящие крылья. Блики тёплого света электрической лампы на подрагивающей палочке брюшка. Русый с золотинкой вихор, вечно встрёпанный, и нежное сочувствие в глазах цвета мая; улыбка, лукавая и милая; сладкий стрекозиный принц, вдохновенно решающий уравнение Шрёдингера поверх акварельного рисунка; телескоп на балконе; карты Вселенной, карты звёздного неба, карты видимой стороны Луны, Море Ясности, Море Лета, Море Спокойствия; чашка мятного чая в дрожащих, испачканных чернилами руках, слёзы, падающие одна за другой — звонкий дождь страха; нет-нет, Каф, здесь не место страху, здесь светло, забудь о мраке, кренящем ёлки к югу; тише-тише, Каф, «нечто» не существует, всё хорошо, ну иди же ко мне, иди.

Объятия, задуманные как ободряющие, но не приносящие ни крупицы должного умиротворения, потому что холод слишком глубоко внутри - тут не помогут дружеские жесты; Каф сидела, прислонив лоб к груди Ригеля, и захлёбывалась слезами. Так часто бывало, стоило ей взойти на второй этаж и заговорить с другом. Два слова: «здравствуй, Каф», - улыбка, участливое предложение заварить чай, и она разбивалась на тысячи хрустальных крошек, падала, как подкошенная, на колени перед ним, как перед святым, и закрывала ладонями лицо, содрогаясь в рыданиях; все красные мысли, что бились о стенки её головы, вылетали наружу, разрушая оболочку, все заледеневшие эмоции срывались в неудержимый поток тьмы, и Каф кричала, что не хочет умирать. Ригель гладил её по сутулой спине, целовал в спутанный затылок, пока слёзы её не иссякали сами собой. И ветер, ветер.

- Моё тело превращается в свинец, - с болью сказала Каф, - а разум распадается на волокна. Даже ты мне не можешь помочь, Ригель. Весь твой свет проходит сквозь меня.

- Но ведь зачем-то ты пришла ко мне? - мягко возразил он. - Не просто же так, правда?

- Правда.

Он заботливо вытер слезинку с её щеки там, где виднелась родинка:

- Ну и для чего, как ты думаешь?

- Не знаю. Чтобы поныть. Так больная собака приходит к хозяину. Жалостливо смотрит, тыкается носом, скулит, но не получает помощи, потому что хозяин не понимает её.

- Я понимаю тебя, Каф.

- Это иллюзия. Мы все заперты в своих головах. Не только я.

Тихий вздох — он не стал спорить, тут не о чем спорить. Объятия крепче, пальцы в колтунах; больше, чем просто друзья, иногда это полезно, иногда это нужно, хоть и не излечит от циркулирующей под кожей чёрной безнадёги, от вкраплений свинца в плоти; а там, за окном, серебрилась река между чёрных ёлок, и угрюмо накрапывал дождь, стекая по грязному стеклу нитями. Альтаир играл Альбана Берга, теперь уже так, как надо. Ригель целовал чернильные губы Каф, пил из неё тревогу, как из горла бутылки; она не пустела.

Усиливался дождь.

На улице Чара извинялась перед огорчённым Сириусом, прижималась к его шкуре, лёжа с ним под черёмухой, обнимала за толстую шею, кусала за уши, просила об игре. Босые грязные пятки торчали из-под низких ветвей, флейта забытая валялась рядом. Ленты и амулеты, фенечки и ручная вышивка на коротких джинсовых шортах — никакого холода, нет. Дождь не мешал; зверям разве мешает дождь? Чара вдыхала запах земли и сырости, родной аромат, которым пропахла шерсть друга, и Сириус в конце концов оттаивал. Он радостно лизал ей щёки, чтобы смыть вонь сигарет и семени Альтаира, он вилял хвостом, как дворовой пёс, наскакивал, кусал в ответ за хрупкие запястья, которые мог бы запросто сломать, если бы захотел. Она прыгала тоже, в грязи, осенней траве и воде, хохотала взахлёб.

Ливень всё лил и лил.

С треском качалась антенна у балкона, точно мачта корабля.

Потом, когда тревога была убаюкана, Каф устало смотрела на залитый водой телескоп. Трепетали порванные шторки на окнах, дёргался кусок чёрного брезента. Закутанная в шерстяной плед, плечом к плечу с Ригелем, который читал учебник по квантовой физике — Каф то дрожала, то успокаивалась, обхватив колени. В учебнике она видела формулы. Много формул. Она рассматривала их с любопытством, как инопланетные узоры, потому что ничего не понимала. Ригель тихо листал страницы, возвращался назад, отмечал что-то карандашом.

Плыли тяжёлые тучи, совсем низко над венами голых рощ.

- Как давно уже нет солнца? - спросила Каф.

- Почти два года, - сказал Ригель, легко отвлекаясь, и проследил за её взглядом; бесполезный телескоп, направленный на запад, ждал своего часа. - Ни одного просвета.

- А когда оно вернётся, Ригель?

Он беспечно пожал плечами, переворачивая страницу и спугивая стрекозу рода Lestes:

- Почём мне знать?

- Так ты ведь учёный, посмотри в своих картах, посчитай что-нибудь.

Ригель лишь растеряно усмехнулся, теребя край книжного листа. Если бы он мог посчитать. Если бы он мог объяснить хоть что-то — давно бы сделал. Но он не собирался вглядываться в пустоту между деревьями, как Каф. Он не собирался сходить с ума, как Вега.

В учебниках по квантовой физике спокойнее, а карты лунной поверхности бередят красочные фантазии; стрекозы напоминают о лете, пёстрые психоделические шаровары — о наслаждении, и нет никакой нужды вглядываться в бездну. Солнце на самом деле — внутри черепной коробки, соткано из серого вещества, но Ригель не стал говорить об этом, чтобы не добавлять Каф поводов для печали, ведь в её разуме никогда не было и не могло быть никакого солнца. Ригель чувствовал, как тяжелеет сердце Каф, и ничем не мог ей помочь.

Совершенно ничем.

Он был слишком труслив для того, чтобы зваться учёным.


***


Ранний вечер, наступивший так внезапно за полуднем, и Каф спустилась вниз, побродила там, написала в дневнике несколько бессмысленных абзацев. Затем снова поднялась к Ригелю — у него ничего не изменилось, постояла на балконе, вглядываясь в туманный лес за деревней. Чужие крыши промокли, в огородах, как всегда, пусто. Вот багряный скат, вот зеленоватый шифер, кирпичная труба и железная ржавая, ни из одной из них не шёл дым. Облокотившись о перила, Каф пыталась высмотреть в чёрных окнах хоть какие-то силуэты, но не видела никого, лишь зыбкое живое нечто, текущее под оболочками стен, древесной коры и плачущего неба. У неё бы снова случился срыв, если бы Ригель не взял её бережно за плечи и не увёл бы с балкона; там он отдал ей свой свитер, потому что она дрожала, как осинка в бурю, и она ушла вниз, в дом, где царила тишина — Альтаир не играл.

Но её гнал из своей комнаты тяжёлый страх, и казалось, что катастрофа не просто вот-вот случится, но уже случилась, а она, Каф, об этом просто не знает. Каф погуляла по своей комнатушке взад-вперёд, закрыла фанерой окно, послушала тиканье часов на кухне, потрогала бутылку виски на фортепиано, заглянула в комнату Веги; там его не было, что, впрочем, не удивительно, Вега постоянно где-то пропадал, пропадать здесь было, конечно, абсолютно негде, он он находил. Каф прошлась по осколкам разбитого зеркала, взглянула на записку, приколотую над заправленной кроватью Веги: «оЖИвИ меНЯ», - обращался к кому-то он и перечёркивал эту мольбу так яростно, что было почти не разобрать, но у Каф, опытной по части слов, расшифровка не вызывала затруднений. Она понюхала свежие красные розы в вазе, задумчиво повертела в руках тяжёлый пистолет, примерила жемчужное колье. Время шло то назад, то вперёд. Где бы Вега ни был, он не возвращался.

Тогда, написав ещё пару строчек в тетради, Каф решила выйти на улицу.

Там Чара сидела на крыльце и смазывала свою флейту льняным маслом, чтобы она звучала мягче. Девочка покачивала ногой, что-то фальшиво напевая себе под нос — что-то из «Мельницы», кажется — и хвостик качался вслед её движениям. Дождевая вода, стекая по водоотводу, лилась в бочку рядом с крыльцом; в ней же плавал коричневый черёмушный лист. Десятки ручьёв тянулись от ворот, собираясь в лужу у голых ножек Чары. В луже отражение занималось тем же — смазывало флейту, только было окрашено в цвета грязи.

- А где Сириус? - справилась Каф, остановившись за спиной подруги.

Чара вздрогнула и едва не выронила инструмент от испуга. Она суетливо обернулась, прижимая флейту, своё сокровище, к груди, и её уши вмиг покраснели. Ей всегда было стыдно перед старшими за то, что она так возится со своей трепетной мечтой.

- Сириус? - она сдула чёлку со лба. - Какой Сириус?

Хмуро и недоуменно Каф посмотрела на неё сверху вниз.

- Твой друг. Волк.

- Не знаю. У меня нет друга-волка. К сожалению.

- Ты шутишь?

- Честно, никаких волков, - Чара нервно хихикнула. - Они только в моих фантазиях.

Сливаясь в шелест, дождь стучал об асфальт на тракте, который всегда был пуст. Там, за забором, таилось нечто; пронзало пространство миллионами невидимых капилляров.

Ладонь Каф скользнула вниз по столбу крыльца.

- А что делает Альтаир? - спросила она немного сдавленным тоном.

- О, он… - Чара смутилась ещё больше, потупилась, накручивая на мизинец ремешок от чехла для флейты. - Он пьёт. Просил его не беспокоить, так что… я пока торчу здесь одна.

- А Вега?

- Проходил мимо, пожелал хорошего вечера.

- И всё?

- Ну да, - Чара пожала плечиками. - Странный только был, но он всегда такой.

- Ясно.

Ничего не было ясно. Каф механически сошла с крыльца, почти съехала на скользких подошвах, и её кроссовки моментально промокли. Под удивлённым взглядом Чары она заглянула в заросли иван-чая, но не нашла ни волка, ни колючих звёзд с его шкуры, ни клочков шерсти; следов тоже было не найти, и паника быстро, как волна, подобралась к гору Каф, едва не заставив задохнуться. Она схватилась за шею, болезненно хватанула ртом воздух, тут же обернулась к крыльцу; Чара всё ещё сидела на верхней ступеньке, обмакивала шомпол с марлей в баночку с льняным маслом и с опаской косилась на подругу. Она скрестила ноги в щиколотках и отвела под себя, точно стараясь спрятать их, как напуганные собаки поджимают хвосты. Дрожа, Каф загладила волосы назад, чтобы они не лезли в лицо. Вытерла губы рукавом. Появилось желание снова посетить Ригеля, но нет. Не на этот раз.

Что-то пробубнив оправдательное Чаре, которая не сводила с неё настороженных глаз, она направилась мимо крыльца, по тропинке, ведущей на задний двор. Соседний дом взглянул на неё слепыми глазницами и скрылся за качающейся рябиной. Чернильные брызги, летящие из-под ног, попадали на джинсы и впитывались чёрными пятнами; Каф почти бежала. Она завернула за теплицу, вышла в забытый огород, где никто никогда не работал, конечно, она миновала чёрно-земляное месиво тропинок между грядками, она бежала вниз, вниз, к концу участка, где хилый забор из двух горизонтальных жердей ограждал их дом от молчаливого нечто. Там, под раскидистой ивой, на куче досок, спиной к ней сидел Вега.

Каф скользила по сырой траве, и волосы, слипшиеся от воды, упрямо лезли ей в глаза; она сбавила шаг и приблизилась к нему по тропинке из чернильных пятен. Вега обернулся, услышав её шаги. Он одарил её дружелюбной улыбкой багряных губ. Пышные угольно-чёрные кудри, всегда непослушные, теперь стекали по его плечам мёртвыми змеями. Он был смертельно бледен. Под его носом Каф увидела красные разводы, а в глазах — синее пламя.

Один его каблук упирался в бак бензопилы, что небрежно валялась на земле.

- Добрый вечер, Каф, - сказал он. - Что, вышла прогуляться?

Каф остановилась.

Она не смогла заговорить сразу, отчего-то ей стало трудно разлепить губы. Как прикованная, она смотрела ровно в зрачки Веги, сжавшиеся до двух пульсирующих точек; его взгляд плавал, не фокусируясь на её лице. Вега наклонял голову то влево, то вправо, точно пытаясь высмотреть что-то внутри неё; его юбка и полосатые чулки были заляпаны чернилами, которые капали с цепи бензопилы. Каф, спотыкаясь, попятилась.

- Ты не видел Сириуса? - громко спросила она, перекрикивая шум леса за забором.

Улыбаясь, Вега потёр лоб пальцами.

- Сириус схлопнулся. Он теперь чёрная дыра.   

- Что?

- Чёрная дыра в созвездии Большого Пса, - он посмеялся чему-то и повернулся к ней  всем корпусом, отчего Каф сделала ещё пару шагов назад. - Как думаешь, кто следующий?

- Вега, что ты сделал?!

- Ах. «Вега». Вега — это альфа Лиры. Меня зовут не так.

Он встал на досках, держась за ветку ивы. Вокруг него завернулся ветер, подхватил длинный подол и галстук в полоску. Не сводя с Каф нестабильного взгляда, Вега медленно сошёл в гниющую траву. Из его ноздри неспешно потянулась тёмно-красная густая капля, тут же смешиваясь с ливнем.

Каф не отступила, когда он подошёл к ней. В её широко раскрытых  глазах отражался парализующий, животный ужас, серебряный и дрожащий; Вега нежно завёл прядь волос ей за ухо, снова наклонил голову к плечу, будто внимательно изучая нечто под её оболочкой. Большим пальцем он прошёлся по её искусанным чернильным губам, собрал подушечкой маленькую чёрную бусинку и поднёс к лицу, с трудом фокусируя взгляд. Насыщенно-красный ручей под его носом уже заливался ему в рот, окрашивая зубы, и лился вниз, на ворот блузы — тягучий, тяжёлый поток познания. Вега повернул палец, показывая его Каф.

- Видишь разницу? - спросил он.

Каф не ответила.

Тогда Вега взял её за плечи; его ногти блеснули цветом индиго.

- Иди домой, Каф, - прошептал он. - Напиши что-нибудь. Потрахайся с Ригелем, выпей с Альтаиром, поболтай с Чарой. Скоро ты всё забудешь. Так задумано автором.

- А где… Сириус...

- Не было никакого Сириуса, - он развернул её, как куклу, к дому. - Тебе показалось. Сегодня такой замечательный вечер. Чара играет, слышишь? Она там одна, на веранде. Иди.

Едва двигаясь, Каф сделала деревянный шаг вперёд, и Вега со смешком подтолкнул её между лопаток; она сделала ещё пару шагов, и ужас начал её отпускать. Так, осторожно, медленно, глядя под ноги, чтобы не поскользнуться и не упасть, она побрела в сторону дома, высившегося перед ней. Красноватая крыша с окнами в комнату Ригеля, гаражная пристройка, в которой Чара хранила свой велосипед, розовые клумбы Веги перед задним крыльцом; Каф взошла на него, ни разу не оглянувшись назад, потому что позади не происходило ничего интересного, а на высокие чёрные ёлки за забором, между которыми сгущалось живое нечто, и вовсе не стоило смотреть лишний раз. Она заморожено дёрнула дверь, открыла её и вошла в дом. Тишина сомкнулась над ней. Шум дождя остался снаружи.

Но другой, внутренний шум тут же занял его место; страхи, мысли, смутная опасность за стенами дома; мышата высыпались из подпола. Каф тронула прохладный, успокаивающий металл перьевой ручки в кармане. Надо бы что-нибудь написать, подумала она. С веранды - тут, рядом, слева — послышался фальшивый писк чариной флейты; «Сурок», Бетховен.

За окном разливалась тёмная вечерняя синь, и ветер качал мачту корабля. В груди распускалось сосущее одиночество, тоска и свинцовая безнадёга, от которой нет лекарства.

Каф прошла на веранду, где зудела под потолком тусклая рыжая лампочка.

Заметив её, Чара тут же прекратила играть и сконфужено попрятала под книги ноты, криво написанные от руки. Она недоверчиво проследила за тем, как подруга идёт к ней; казалось, девочка ожидала от неё издёвки. Но Каф молча остановилась у другого края стола.

Её отчуждённый взгляд скользнул по столешнице к Чаре, что дрожала и куталась в грязно-жёлтый отсыревший плед; сквозь длинную дырку в нём виднелась её острая коленка.

- Холодно? - тихо спросила Каф.

Чара кивнула.

- Пойдём в дом. Заночуешь сегодня у меня.