Продолжение 30. От лица Лены

Мы собирались прожить в Веннике несколько недель, а прожили осень, всю зиму и почти всю весну. Мы сняли маленький деревенский домик, наладили быт, перезнакомились с соседями и собирались зажить тихо и мирно. Сначала, просто для собственного удовольствия, я выступала на деревенской площади почти каждый день, собирая большую часть жителей деревни. Когда пошла речь о нашем отъезде, нас просто не отпустили. Гот, староста деревни, принес мне двадцать золотых и просил остаться еще на некоторое время. Оказывается, на мои выступления съезжались еще и странствующие торговцы, изрядно оживляя торговлю деревни и обогащая ее жителей. Я хотела отказаться, но Ида отчитала меня.
- Госпожа, вы бестолковая и непрактичная, - отчеканила рабыня, - нам надо насобирать денег для вашего класса, а потом и школы. Откуда мы их возьмем? Даже если вы меня продадите, ну выручите десять-пятнадцать серебряных, не больше. Вы танцуете для души, для людей, вот дальше и танцуйте, о деньгах подумаю я, не беспокойтесь. Еще и со своей шляпой не забуду пройтись, нам даже медяки не помешают.
Я вздыхала про себя. Ида – чрезвычайно деловая девушка, каждую монетку подберет. У нас уже скопилась немаленькая сумма, я так прикинула, не меньше сотни золотых. Можно начинать поиск помещения для класса, договариться об аренде, нанимать рабов и рабынь для обслуги, договариваться с хорошим оркестром и вообще еще куча дел, одно разрешение от магистрата попробуй получи. Но Ида складывает все монеты в разные кувшинчики и старательно прячет их в тайнике в ближайшей роще, дома деньги она держать не хочет, вполне резонно полагая, что любой вор или разбойник сможет легко их найти. А так брать у нас совершенно нечего, разве что мои яркие костюмы и украшения.
Еще Ида купила ослика. Точнее, разыграла целый спектакль, когда мы пошли на местный рынок, и там она заприметила серого небольшого, явно молодого, небольшого ослика с большими ушами, худого, неухоженного, грустно стоящего на привязи. У рабыни загорелись глаза.
- Госпожа, давайте купим, - запричитала она, - такая покупка… Так дешево. И он нам так пригодится.
- Да зачем он нам?
- Барабаны и другие инструменты возить раз, два – возить вас, вы же меня не слышите, не хотите обуваться, не понимаете, что ваши ноги это ваш капитал. Вот вы порежете ножку или ушибете ее, много вы натанцуете? С рынка продукты возить – три. Фрукты можно будет возить на продажу. Купим здесь, в деревне подешевле, в Венне на рынке я подороже продам. Да и просто, он такой миленький… Ну, пожалуйста, купите, госпожа.
- Где мы его держать будем? Кто за ним будет ухаживать? И посмотри, какой он тощий и слабосильный, еще и маленький. – слабо отбиваюсь я.
- Пожалуйста-пожалуйста, дорогая госпожа, - продолжила канючить Ида.
И я сдалась, ослика мы купили. Крестьянин, продававший его, сказал, что его зовут Роло, рассказал, чем лучше его кормить и как содержать. Счастливая Ида потащила его домой, ослик радостно потрусил за ней. В полном восторге Ида оборудовала для него стойло в маленьком сарае, таскала туда солому, сбегала за кормом на рынок, тщательно вымыла и вычесала его. Через месяц Роло заметно округлился в боках, повеселел, жизнерадостно хрумкал лакомствами, которые ему таскала рабыня, его серая шерсть уже просто блестела и лоснилась. Я не возражала.
На последнем осеннем выступлении, уже под резким ветром с моря, я простудилась и заболела. Слегла я надолго, почти на месяц, Ида не отходила от меня, без конца и края бегая за деревенским лекарем, снадобьями, бережно кормя и поя меня. Через месяц я почувствовала себя здоровой, но полностью силы вернулись ко мне только к весне. Зато было безумно приятно, что рабыня то и дело находила перед дверью скромные крестьянские дары, чахлые букетики осенних цветов, мясо, овощи, сыры, вино, теплый хлеб, редкие записки, грамотных в деревне было немного. Все они были об одном, пожелания выздоровления, счастья, успехов, слов благодарности. Ида торжественно читает мне их вслух, в такие моменты я отворачиваюсь, чтобы скрыть выступившие слезы. Цветы я велела расставить и развесить по стенам в доме, долго любовалась усыхающими букетами. Один раз, правда, Иде перепало плеткой пониже спины, когда я обнаружила, что она скармливает один из букетиков своему ненаглядному ослику.
Одним словом, до конца весны мы жили тихой и спокойной жизнью, собираясь вскоре вернуться в Венну. Я совсем ожила, немного потренировалась, почувствовала, что я снова в привычной форме, и начала опять танцевать. Но я уже скучала за городом, хотелось большой толпы, ярких огней, громкой музыки на площади. Да и за дела пора было приниматься, все-таки озадачиться открытием класса, денег должно было хватить.
Но в одну отнюдь не прекрасную ночь к нам в дом вломились, вышибив хлипкую дверь и такие же хлипкие ставни на окнах, несколько вооруженных, в живописных шкурах и ярких одеждах, черных женщин-пантер. Не успели мы пикнуть, протереть глаза и понять, что вообще происходит, как мы с Идой были связаны по рукам и ногам, а наши рты были заткнуты кляпами. Разбойницы молча, в тусклом свете домашнего светильника, деловито обшарили наш домик, наведя полный разгром. Потом, все, вчетвером, собрались возле нас, лежащих на полу и тихо мычавших сквозь кляпы. Веревки немилосердно впивались в тело, связали нас на совесть. Женщины, сильные, мускулистые, вооруженные, в золотых украшениях, деловито осмотрели нас.
- Одна свободная, другая рабыня, - вынесла вердикт одна из них, - давайте, хватайте их и сносите на площадь, там Шира решит, что с ними делать.
Правда, никто нас не потащил, нам развязали ноги и тычками копий в спины погнали на деревенскую площадь. Вокруг творился сущий ад. Деревню немилосердно грабили, казалось, черные разбойницы везде, они безжалостно сгоняли на площадь связанных пленников и пленниц, не разбирая рабов и свободных, там валили на землю, опять связывали ноги. Расхаживали среди ворочающихся, плачущих, мычащих пленников, успокаивали их ударами древками копий. Несколько домов горело, свет пожаров так и прыгал по этой картине, давая причудливые отблески. Разбойницы казались выходцами из ада. Очень скоро в деревне появились и черные мужчины, тоже увешанные оружием, в причудливых украшениях, легких доспехах. Мы с Идой лежим на земле, связанные по рукам и ногам, с заткнутыми ртами и можем только беспомощно переглядываться и стонать, когда охранницы еще туже подтягивают веревки у нас на руках и ногах. Как могу, оглядываюсь. И содрогаюсь от ужаса. В центре площади идет своеобразное судилище, точнее, грязный допрос жителей деревни. Наиболее зажиточных и уважаемых жителей деревни вытаскивают из лежащей на земле толпы крестьян, подтягивают к сидящей в кресле здоровой негритянке и быстро допрашивают, выведывая, куда они припрятали еще ненайденные богатства. Упирающихся и молчащих просто пытают, жгут раскаленным железом, порют плетьми, бьют древками копий. Когда несчастные сдаются, группа разбойниц бегом следует в указанное место. В негритянке-главаре я узнаю ту самую Ширу, которая когда-то сидела с белой амазонкой в клетке у Луция. На ее шее по-прежнему заклепанный рабский ошейник, на плече выжжено клеймо. Но сама она сейчас вся в золоте, драгоценностях, в ярких одеждах, вооруженная до зубов, надменная и высокомерная, брезгливо цедит слова сквозь белые зубы, допрашивая пленников. А совсем рядом с ней ее подручные уже прикладывают раскаленный железный прут к спине жены владельца единственной таверны, женщина бьется и орет, как резанная, под руками мучительниц. Ее муж без сознания лежит рядом, его отливают водой. Меня передергивает от отвращения. Оказывается, я многого не знаю о жизни.
Негритянка замечает мой взгляд, вглядывается в меня, улыбается и кивает своим подручным. Меня выволакивают, ставят на колени перед предводительницей, вытаскивают мокрый от слюны кляп изо рта.
- Я узнала тебя, - говорит Шира, - и ты тоже узнала меня. Ты Лена, танцовщица из Венны, правильно? Это ты отказалась плясать для потехи скотов, когда мы с Верой были в плену. А потом тебя привезли в рабской клетке и все же силой заставили танцевать, верно?
- Ты была в рабстве, - уточняю я, - ошейник и клеймо до сих пор на тебе, ты рабыня по закону.
- Да, на мне. Ношу на долгую память, - соглашается разбойница, - видишь, как получилось. Мы сбежали и привели своих воинов и воительниц и тысячи воинов из Гарака, надо же долги отдавать. Но вот с тобой что делать? За все те месяцы моего заключения в клетке, ты одна не помогла мне, нет, но хотя бы попыталась отказаться от безобразных выходок богатых мерзавцев.
Демонстративно показываю ей свои связанные за спиной руки.
- Я пленная, - пожимаю я плечами, - как ты решишь, так и будет, сопротивляться я все равно не могу.
- Мы отсортируем этот местный скот, - говорит Шира, - бесполезных убьем, остальных погрузим на наши корабли, обратим в рабство и быстро распродадим. Уберите эту девку и ее рабыню, - добавляет она.
Но убрать нас не успевают, просто ударом ноги валят на землю. На деревню еще один набег. Из темноты летят стрелы, разбойники и разбойницы так и валятся на землю. А потом слитный топот множества ног, и очень скоро площадь заполнена легионерами. Они ударили слитно, с разных сторон, сгоняют на площадь уже плененных разбойников и разбойниц, быстро вяжут их. Шира ранена в плечо, стонет сквозь зубы от боли. Солдаты без затей проталкивают ей стрелу сквозь рану, обламывают и достают ее, заливают рану какой-то мазью, перевязывают тряпкой и вяжут разбойницу. На площадь на взмыленном коне влетает незнакомый мне командир, в сопровождении охраны, знаменосцев, ординарцев и посыльных, целой кавалькады.
- Седьмой! – громко кричит он. – На Раву, скорым маршем, строиться, пошли-пошли, парни.
- Командир, эта уже третья группа десанта за ночь, - ворчит кто-то из его свиты.
- Оставить манипулу, пусть разберутся с пленными и местными жителями! Основной десант в Раве! Сигнал! Строиться! Темп максимальный!
И под резкие, оглушающие звуки труб он уносится в темноту. Когда меня развязывают сильные руки солдат, долго еще лежу на земле, потом растираю руки и ноги, и тут меня находит плачущая Ида и бросается мне на шею.
- Госпожа, - она смеется и плачет, - все обошлось, госпожа.