Олегыч

Мерзкое холодное утро. Ноябрь не щадит: грубо треплет порывами ветра длинные волосы, закручивает гнилые ржавые листья и сырые полиэтиленовые пакеты в безобразном танце, швыряет их в лицо, и в целом ведет себя, как неожиданно приехавший погостить двоюродный дядя, который пережрал самогонки и уже порядком достал всю семью удушливой любвеобильностью, выражающейся в щипании племянниц за зад и нечленораздельных признаниях в невероятном уважении к отцу семейства.

Настроение еще хуже погоды, как это всегда бывает осенью и по будням. Я опускаю голову, заглушаю свой раздраженный вой колючей манишкой и ускоряю шаг, чтобы как можно меньше времени провести вне, пусть и ненавистных, но хотя бы теплых рабочих стен. На площади Павших Борцов я прохожу мимо церкви Свидетелей Стабильности - древнего безобразного здания, похожего на несколько сросшихся между собой пузатых грибов из терракотового кирпича с золотыми шляпками. Это архитектурное недоразумение, выросшее посреди Центрального района в прошлом столетии, совершенно не вписывается в величественный неоампир высоток, подсвеченных алым неоном. Однако, все же этого уродца было принято сохранить, как храм, составляющий культурное наследие Города. И теперь молочные колонны, пышные, как руки генеральской жены, и надменные белоснежные пилястры с выправкой кавалериста, вынуждены сосуществовать рядом с убогим карликом, не выказывая ни малейшего неудовольствия и брезгливости.

Мимо меня спешат рассеянные полусонные люди. По краям площади боязливо озираются по сторонам нелегальные торговцы всяким хламом – выглядывают полицейские дроны, чтобы успеть дать деру. Я заворачиваю на улицу Мира – тут, зевая, начинают разворачивать свои жидкокристаллические этюдники уличные художники. Загримированная белилами живая статуя, замершая для развлечения прохожих на чемодане в неестественной позе, едва заметно шевелит губами, переговариваясь с тучной женщиной в грязно-зеленой фуфайке, которая держит в руках табличку «фото – три публя». На ее голове горделиво восседает живой черный коршун, грозно впивающийся глазами-бусинками в прохожих и явно демонстрирующий нежелание фотографироваться ни за три, ни за десять публей. Интересно, откуда у нее такая диковинка – украла или взяла кредит? Впрочем...

В пешеходном переходе кто-то отвратительно поет – скрипучий механический голос безэмоционально вытягивает: «Сееелаааа. Бааатааарейкааа. Ооой. Ооой. Ооой. Бааатааарейкааа». К моему удивлению, голос принадлежит ржавому бело-синему роботу «Промобот» - одному из тех, что сейчас обслуживают клиентов в Объединенном Банке, только это, видимо, какая-то старая версия. На полу перед гусеницами робота замечаю картонную коробку с косой надписью «НА МАсЛО ВЕтЕрАНУ тРУДА». Пустая.

- О чем песня? - Поинтересовалась я. Конечно же, мне был знаком текст, но в завываниях этой железяки я явственно ощутила потребность с кем-то поговорить, и нужно было с чего-то начать.

Робот поднял на меня дисплей. Помедлил пару секунд, как будто решая, стоит ли со мной разговаривать, но все же ответил:
- О смерти.

Я усмехнулась:
- Она ведь о любви, точнее, ее окончании. Где ж тут смерть?

На «лице» машины появилась недовольная пиксельная гримаса.
- И чего спрашиваешь тогда, если умная такая?

Я пожала плечами:
- Просто. И все же?

Андроид воспроизвел по-стариковски усталый вздох.
- Узко мыслишь. Когда батарейка садится – это человеку все равно. А роботу — это смерть.

Я удивлённо вскинула брови:
- Так это же метафора, и не о том вовсе…

- Ху**фора, - перебил робот. – В искусстве каждый находит что-то свое. Я вот нашел.

- Дерзкий ты. - Присвистнула я.

- Зато прав, - проскрипел андроид, — это, во-первых. А во-вторых - не «ты», а «вы», я тебя на век старше, и керосин мы на брудершафт не пили.

- Сдаюсь и извиняюсь. - Я подняла ладони вверх, принимая поражение. – А вы же банковский консультант, чего в переходе горланите?

Робот сменил гнев на милость и со скрежетом развел механическими руками:
- Устарел я. Комплектующие на меня уже не делают. SSD барахлит, стал многое забывать. Еще и какой-то муд*к мне софт на хамство подгрузил, чтоб посмеяться. Клиенты стали жаловаться, да так и списали на пенсию. А я! Больше ста лет этому ОбъеБанку, шредер его дери! Всеми микросхемами! И вот так меня отблагодарили за службу. А в переплавку не берут – ИИ уничтожать негуманно. Оставить ржаветь-то, видимо, нормально. Вот и обнищало величайшее творение цивилизации, хожу теперь, побираюсь.

Я вздохнула. Нашарила кошелек, вынула несколько монет, кинула в коробку:
- На масло. А как вас зовут?

- Имя-то? Олегыч я. По создателю - Олегу Кривокурцеву, был такой, когда еще существовал институт «Сколково». Да вы, молодежь, не знаете уже такого, конечно, – на дисплее робота засветилась голубым цветом печальная улыбка. – А ты заходи иногда. Нам старикам и поговорить-то не с кем. Послушаешь как я пою. Знаю, что плохо, но подгружать автотюн не хочу. Я ж от всего аккумулятора. Как это… От всего сердца, по-вашему, во.

- Приду. – Честно улыбнулась я. – Меня Катя зовут. Будем знакомы.

- Ка-тя… - будто пробуя слово на вкус, протянул Олегыч, – будем, значится. Рад, очень рад.

Я поняла, что опаздываю. Извинившись перед роботом, я побежала на свой завод. Девять долгих часов с перерывом на обед я замешивала пшеничную муку, пальмовое масло, модифицированный крахмал, соль, клейковину, эмульгатор-загуститель, краситель Бета-каротин, гуаровую камедь, рибофлавин, карбонат натрия, полифосфат натрия, сорбат калия, бензоат натрия, аскорбиновую кислоту, мальтодекстрин, соевый текстурат и витаминный комплекс, чтобы на выходе получился сносный человеческий корм эконом-класса.

После работы стало совсем грустно. Вдобавок ко всему, небо разразилось мелким острым градом, который тотчас же заключил комплот с ветром и стал остервенело бросаться на незащищенные участки кожи, оставляя микроскопические ожоги. И тут обнаружился, пожалуй, единственный плюс моей миопии – глаза отлично защищены от непогоды толстыми стеклами очков. Всё же хорошо, что для меня в этой пятилетке не хватило квоты на установку интраокулярных имплантов.

Я иду домой тем же путем, что и утром. Олегыча в переходе уже нет. Наверху суетятся художники, сворачивая свои инструменты. Прохожие забегали еще быстрее – никому не хочется промокнуть и после неделю чесать противные высыпания. В спешке кто-то резко толкает меня в плечо, едва не сбив с ног. Я взмахиваю руками, чудом удерживая равновесие и стискиваю зубы, сдерживая готовое сорваться с губ матерное слово, характеризующее виновника столкновения. Усталость, накопившаяся за день, щелкает в голове, разжимает какую-то раскаленную злую пружину, толкая меня обернуться и решительно выплеснуть ее на обидчика. Я повинуюсь этому порыву, но уже никого, разумеется, не нахожу. Зато я обращаю внимание на людей, что я встретила утром. Бедная «статуя» слезла со своего чемодана и дрожит от холода. Рядом стоит женщина с коршуном на голове и греет ее ладони в своих. А птица спрятала голову под крыло и ждет.