Конец високосного года 38

- Та самая? - спрашивает Леон с притворной небрежностью, но я вижу, что он напуган.
Ещё бы! Столько смертей было прошлой весной - как раз тогда, когда "зацепило" нашу "центральную окружную".
- Пневмония любая - не подарок,- хмыкает Хаус. И мне:
:- Запиши его на КТ.
На самом деле на наш компьютерный томограф никакой записи не существует, он и так работает с неполной нагрузкой. Мы же совсем небольшая больница, начинали как филиал "Принстон плейнсборо", и если бы не финансирование тех самых аббревиатур, там бы и остались. Просто Хаус говорит то, что хочет услышать Харт: во-первых, что к нему проявят внимание, во-вторых, что у него ничего страшного нет, можно обследоваться планово, записаться для исследования куда-то на будущее. Поэтому и я говорю: «Конечно»
- Если пневмония, почему мне не назначили вводить антибиотик? -  это всё тот же вопрос по сути, проверка.
Харт играет в медицинском сериале, и он наверняка знает, что банальную пневмонию лечат антибиотиками. И если их не назначили, значит пневмония у него «та самая». «Ты типа доктор?» - вот-вот скажет Хаус. Но вместо этого он  спрашивает, накручивая шнуры стетоскопа на ладонь:
- Ты себе хоть представляешь, сколько на свете вирусов? Не отвечай - знаю, что не представляешь. Что ты к одному прицепился? Их всех антибиотиками не лечат. У тебя мазки взяли?
- Взяли.
- Ну вот. Придёт результат - будем знать больше. И следи за тем, как писаешь, - снова мне: - Я бы поставил катетер.
- Зачем? – недоумевает Леон.
- Затем, что при олигурии мы узнаём о том, что твоя моча превратилась в «эликсир молодости» только часов через десять после того, как это произойдёт. А нам хочется раньше.
Харт, слава Богу, не знает подоплёки этой шутки, А я знаю и передёргиваюсь. Мы говорим о биологических жидкостях «эликсир молодости», когда их состав приближается к агональному. Почему так? Потому что Хаус пропустил слово. На самом деле мы говорим: "эликсир вечной молодости".  «У него не кровь, а эликсир вечный молодости» - означает, что парню осталось жить несколько часов.
Странно, но, выбрав самую гуманную профессию, мы все получили к ней в нагрузку махровый цинизм: кто-то прячет его за любезностью, как это всю жизнь делал я; кто-то выставляет напоказ, как Корвин или Чейз;  кто-то страдает от него, как Марта;   а кто-то,  как Хаус, живёт с ним в ладу и гармонии, не чувствуя ни малейшего неудобства. Он, видите ли,  из тех правдорезов, которые скорее зарежут эту самую правду до смерти, чем покривят душой в интересах спокойствия другого, и не от злонамеренности – генетика, к которой, снова вспоминаю я, Джон Хаус, оказывается,  отношения-то и  не имеет. В общем,  Хаус всех этих иносказаний не любит, даже морщится,  когда слышит.  А вот сейчас употребил – эрго, Харт для него не просто пациент, он ему небезразличен. А сам Харт  не унимается:
. Значит, у меня всё-таки вирусная пневмония?
- Ну, у тебя же нет гнойной мокроты, - неохотно объясняю  я. - Ты даже не кашляешь, температура не запредельная, и ты не младенец и не глубокий старик, чтобы заболеть бактериальной пневмонией  вот так, на ровном месте.
- Но вирусная же хуже бактериальной, так?
-  А ты по каким критериям сравниваешь? – заинтересованно уточняет Хаус. - Что хуже, несварение желудка или задолженность по кредиту?
- Бактериальная легче лечится, Леон, - говорю, - если угадаем возбудителя. Вирусная легче протекает, если нет осложнений.
- SARS. -  зловеще шипит Хаус. - Это называется SARS. Тебе просто перекрывают кислород,  и – оп - всё кончено. Но ты не трусь, - ободряюще подмигивает он, и от этого ободрения Харт совсем сникает.  - У нас есть и ИВЛ, и барокамера, и - на крайний случай - прекрасный морг.
- А вот и врёшь, - несколько оживляется Леон. - Морга у вас как раз нет, иначе зачем бы мы возили труп в «Принстон плейнсборо»?
- Подловил,- грозит ему пальцем Хаус. - Морга нет. А знаешь, почему?  -  и снова понижает голос.- У нас не принято умирать. Такпоступают только последние отморозки –ты же не такой, да? - и уже совершенно другим тоном, прекратив и издевательство, и игры:
Изолируй Орли до тех пор, пока не придёт ответ - они тесно общались -  и Рубинштейн, чтобы не вздумали тесно общаться. Назначай энокуляцию на завтра – я бы и ночью сделал, но, боюсь, что Варга будет против. Будем надеяться, там всё обойдётся - очень удачно, что их палаты не выходят в общей коридор. Да, и скажи сёстрам, чтобы заткнули уже как-нибудь этого дервиша. Реланиум, пропофол - годится, что угодно.
Сам хочу – библейское оборотное бормотание Айо мне уже на нервы действует. И, думаю, он об  этом знает – вот  и старается.
К Орли после контакта с Леоном мы не заходим - я спрашиваю через стекло: - Вы себя нормально чувствуете? Температуру мерили?
Как-то внезапно превратилось наше интерактивное шоу «за стеклом» в правду жизни – лишнее доказательство того, что в каждой шутке не больше доли шутки. И Орли, судя по его физиономии, это   понимает, а вот  как другие? Бич, Крейфиш, Джес, Кэт? У меня совсем не было времени даже поговорить с ними – очень надеюсь, что это хоть кто-то сделал. Видел мельком через  стекло,  как Бич быстро набирает что-то на  клавиатуре ноутбука, он поднял голову и помахал мне рукой -  не призывно – приветственно. Так чтоя просто  помахал  в ответ и прошёл мимо.
- Температура нормальная, - говорит Орли. - И мазки у меня уже взяли.  А что там с Леоном? «То самое» ?
- Новая нозологическая единица: "то самое", -  злится Хаус. - В МКБ её пока ещё не внесли.
- Мы не можем это с вами обсуждать, Орли, - говорю я извиняющимся тоном. - Правила врачебной этики.
Он не спорит, но остаётся тревожно озабоченным.
А перед заходом к Рубинштейн мы всё-таки  проходим фильтр, и Хаус смешно жмурится и приоткрывает рот в воздушном потоке дезинфектора.
В палате Рубинштейн тоже работает телевизор. Она сидит на кровати, поджав под себя ноги и кутаясь в яркий, какой-то прямо цыганский, платок, выгодно оттеняющий её тёмные вьющиеся волосы и глаза неясного цвета - серо-зелёно-карие, изменчивые. С содроганием вспоминаю, что одного из них скоро не будет .
- Как вы? Насчёт операции не передумали?
- А у меня есть выбор ? - в голосе жалобный вызов.
Жалко, что Харт заболел - он, насколько я понимаю в их отношениях, мог бы подбодрить её.
И тут она снова спрашивает, словно прочла мои мысли:
- Леона перевели в отдельную  палату. Это то самое у него?
- Да тьфу ты! - в сердцах сплёвывает Хаус. -  С ума вы посходили с «этим самым». 
- Простуда или вирус, - говорю. - Вам тоже нужно сдать мазки и дождаться ответа.
- У меня уже взяли,-  говорит Лайза, закутываясь в  свой платок ещё плотнее -  это меня настораживает
- А у вас температуры нет? Не знобит?
Она качает головой отрицательно и признаётся:
- Это страх. Элементарно, правда? Боюсь операции. Боюсь ослепнуть совсем. Боюсь,  что всё равно не поможет. Боюсь, что с одним глазом жизнь не покажется мне достаточно привлекательной.
Она смотрит с надеждой на то, что мы возьмёмся её подбадривать и разубеждать,  но мы этого не делаем.
-  Жизнь – дерьмо  в любом случае, - вместо этого мрачно  изрекает Хаус. - И в пони-радуги не превратится даже если мы не удалим вам глаз, а вставим ещё пару, даже фасеточных. Но каким бы дерьмом она ни была, променять её на смерть добровольно не соглашаются даже религиозные фанатики.
 - А самоубийства? - чуть приподнимает брови Лайза.
- Самоубийства -  чаще всего плохо рассчитанная доза воздействия при попытке привлечь внимание к своим проблемам или шантажировать.
- И что, все самоубийцы лицемеры?
- Лицемеры или психи.
- И Катнер? -  вдруг вспоминаю я.
 Хаус вздрагивает и оборачивается ко мне. Катнер его застарелая боль. Не потому, что он так уж любил этого парня.  Хотя,  может, и любил  - любовь Хауса предмет таинственный и тёмный,  но всё же не поэтому, а потому, что был рядом и не предвидел, потому что стал практически свидетелем - и не понял.
У самоубийства может вообще не быть видимой причины, -  задумчиво говорит Лайза. – Вот вам случалось когда-нибудь стоять на краю крыши, доктор Хаус?
-  Ему даже на перилах балкона случалось стоять, -  сдаю я не без тайного злорадства, потому что насчёт лицемеров и психов к той истории его классификация тоже подходит.
- Стоишь на краю на такой высоте, -  говорит Лайза, - что точно разобьёшься,  а тебя так и подмывает шагнуть туда. Что это, как ни жажда смерти?
- Это не жажда смерти, -  возражает Хаус. -  Это непреодолимая жажда любопытства к неизведанному, своего рода азарт.
- О! - говорит Лайза с горькой насмешкой. - Оказаться без глаза - ведь тоже новое ощущение, я буду культивировать в себе любопытство.
- С утра не завтракайте, - говорю, и пока мы идём по коридору из зоны изолятора к выходу в жилую зону, к эскалатору, я не могу отделаться от настойчивого видения…
У Катнера была полная квартира оружия. Жизнерадостный парень, больше всего похожий  на полувзрослого щенка, с нестандартным мышлением, он живёт один, окружённый электроникой, трансформерами, коллекциями разных убойных штучек от первой мировой до наших дней.  В какой-то момент его настигает смятение чувств, без которого даже самому жизнерадостному щенку не прожить,  и вот он сидит на кровати с экспонатом своей коллекции  в руке, вертит его, взводит и примеривает к виску или груди. Не потому, что хочет покончить с собой, а просто потому что в его голове сутолока мыслей, а в руках заряженное оружие. И эта самая неуёмная жажда новых неизведанных ощущений – как это бывает , когда…
- Хаус?
- Ну?
Я подумал:  а не мог ли Катнер застрелиться нечаянно? Крутил пистолет в руках, примеривался, можно сказать, играл, чисто машинально. Отвлёкся от действительности, загруженный мыслями – может быть, даже очень мрачными мыслями,  и вдруг в какой-то момент он забыл, что у него в руках, или руку свела судорога или... И выстрел. И всё.
- Перестань, -  морщится Хаус. -  Ты так не думаешь.
- Я так  не думал. До сегодняшнего дня.