И лежит в медалях он упакованный

Таперича не то, что давеча. Таперича жизнь не кружит тем праздничным хороводом, как в мои юные годы. В то время в  каждом дворе нашего района имелась спортплощадка. И если не гоняли мяч в одном дворе, то нужно просто было зайти в соседний. Сейчас вместо этого асфальтового простора стоят гаражи и машины на автостоянках. Но я застал еще те благословенные годы, когда, если захочешь погонять мяч, легко находились желающие разделить это удовольствие.
 
Мои родители жили в особом, можно сказать, привилегированном на те годы районе.   Причиной возведения этих элитных домов, где были и батареи отопления и вода и канализация, послужила война. Этот приморский портовый город был разрушен до основания.  И порт был разрушен.  Люди сами по себе какие-нибудь мазанки построят.   Но порт сами по себе они не восстановят.  Нужны были специалисты.   Кузней специалистов был Одесский Институт Инженеров Морского флота. В те годы с направлением молодых инженеров на места не цацкались.  Восстанавливать порт послали многих выпускников. Почти по-военному. Шагом марш. Правда, параллельно специально для них строили дома. Там дали жилье и моим родителям.
 

На площадках между домами, где жили специалисты, мальчишки, не знавшие, что они дети местной элиты, гоняли мяч, как самые простые сорванцы. Но вот когда они приходили домой, на них смотрели не только глаза заботливых родителей, но и разноцветные корешки книг с полок. Вероятно, в этих квартирах было побольше книг, чем в иных других. И соответственно, дети были более начитанными. Молодые инженеры привезли с собой одесскую привычку поощрять чтение у своих детей. И уровень образования в этом районе был выше, чем в целом по городу. Поэтому в школе этого района и требования к знаниям были повыше, и качество преподавания.

Я, как и многие, учился в школе почти на все пятерки. Я получил в семье задел, позволяющий учиться без напряга, сочетая и мяч, и школу. Но мама была максималисткой:

- Леша, - ныла она то и дело, -  Что тебе стоит поднажать с русским? Выйдешь на медаль.


  Но чтобы поднажать требовалось нажать на себя. А это в пятнадцать лет подобно харакири. Между тем в нашем классе было человек пять явных харакирщиков. Они тяжко шагали тем тернистым путем, на который я и одной ногой стать не желал. Они шли на медаль.   Для медали мне нужна была пятерка по русскому и по литературе.  Но это та же добыча радия. Потому что я видел, что русачка Евгения Петровна исключила меня из касты отличников. 
 
Писал я грамотно, потому что читал немало. Домашняя библиотека, тщательно подобранная родителями, располагала к чтению.  Но русачку не проведешь. Она на нюх чувствовала во мне недостаточное благоговение перед ее предметом. Поэтому получить за домашнее сочинение пятерку - и не мечтай. А домашними сочинениями мы были облеплены, как жучка блохами. Таков был метод Евгении Петровны. Едва от одного сочинения передохнул – пиши следующее. Классики изощрились. Постарались столько насочинять, что нашими школьными сочинениями не перекроешь их сочинения.

 Я подозреваю, что перед тем, как нести к нам в класс стопку тетрадей с нашими сочинениями, Евгения Петровна дома вечером раскладывала тетради согласно обозначенным ею кастам.  Сверху лежали тетради тех, кто шел на медаль. Евгения Петровна брала из стопки одну тетрадь за другой и привычно нахваливала опусы будущих медалистов. Однако, ничего из их сочинений не зачитывала. Зато после этого отрывалась вволю. Зачитывала нам перлы из сочинений двоечников. Как она говорила, из рубрики нарочно не придумаешь. Моя тетрадь находила приют в массе середняков. И когда дело доходило до моего сочинения, Евгения Петровна, пробегала по строчкам с тоской в глазах и делала только одно замечание: такое впечатление, что это писано на бегу. Автор спешил в туалет.

 Я молчал.  Евгения Петровна по большому счету была права. Сочинение рождалось в муках. И не творческих. Я боролся сам с собой, чтобы не заснуть.

 На написание сочинения давался хороший срок. Но разве нормальный человек начинает писать про Онегина или Катерину, которая луч света, или про то, кому на Руси жить хорошо, едва дали задание? Нормальный ученик приступает к такой работе с толком и расстановкой. В последний день.  Но даже последний день нормальный школьник разбивает на часы. Делу время потехе час. Сначала час потехи, а потом и дело. таков закон природы. Солнце светит только днем. А вечером, по темноте мяча не видно. А вот для сочинения придумана настольная лампа. Она на то и создана, чтобы день организовать разумно.

И я решал, что успею до вечера сыграть в футбол. А когда наиграюсь, времени на сочинение останется достаточно. Три часа на типичных представителей, - Онегина или Печорина, - за глаза хватит. Но едва я садился писать, глаза начинали слипаться. Свежий воздух способствует здоровому сну. А я уже так надышался, что сон одолевал. 

Поэтому мои сочинения были прозрачны, как свежий воздух. Дальше того, что Онегин, Татьяна Ларина, Печорин являлись типичными представителями своего класса, далекими от народа, мои сочинения не заглядывали. Да и как я мог заглядывать дальше, если глаза слипались от усталости? И пусть кто-нибудь бросит в меня камень, если я не прав в оценке типичных представителей дворянства.
 
  Но заболтать этим Евгению Петровну, женщину с богатым жизненным опытом, собаку съевшей на типичных представителях, мне было не по силам. Она наотмашь лепила мне четверку, как оплеуху, сопровождая словами, что по правде она бы с удовольствием влепила неуд. Что сочинения, списанные с хрестоматии, достойны урны.  Она не наблюдает в моем труде ни духа и величия языка, ни авторской позиции. А я не печалился. Четверка так четверка. Зато без всякого напряжения. Как с куста.

 Но в моей школьной компании, были идущие на медаль. Когда уже в десятом классе мы компанией, - а в нашу компанию сбилась те, кто учился хорошо, - собирались на праздники или дни рождения, то будущие медалисты обязательно заводили наводящее тоску нытье об оценках. Я слушал их и радовался, что я не иду на медаль.  Будущий медалист вынужден соизмерять свои желания и долг на каждом шагу. Мне гораздо проще. Для поступления в институт нужно знание точных предметов.  Математика, физика и химия. С этим у меня нет проблем.  А стремиться к медали, дающей право пройти по квоте медалистов, - это игра в рулетку.  Это еще надо на первом экзамене пятерку получить.  Короче, медаль – морока. Так что, я дышал спокойно, полной грудью. И в том, что я почти засыпал над домашним сочинением, не видел ничего зазорного. Никакой трагедии, если вдруг в аттестате и выскочит еще одна четверка.    
 
 Одно давило: некоторые будущие медалисты были сыновьями наших близких знакомых. Не какой-то там Эйнштейн в далекой Америке, а тут, непосредственно, можно пощупать.  Либо мои ровесники, даже одноклассники, либо те, кто чуть старше меня. Легенды об их способностях и трудолюбии, писанные потом и кровью, служили катехизисом моей мамы.  Но вовсе не моим. Я допускал, что теоретически медалист может даже быть в некоторых проявлениях нормальным человеком. Но в учебе это были пришельцы из иного мира.
 
Один из них, сын знакомых моих родителей, Миша, которого моя мама вечно ставила мне в пример, был на два года старше меня. Вдобавок к золотой медали он имел успехи в плавании, которое, по рассуждениям моей мамы, было благородным видом спорта и способствовали умственному развитию. И кроме всего, как считали многие, Миша был таким красавчиком, что окрестные девчонки по нему с ума сходили. Но Миша учился, а не по девчонкам бегал. И за одно это ему медаль полагалась. Я с этим Мишей общался мало в силу разницы в возрасте. Когда я закончил восьмой класс, он как раз поступал. Миша поступал в тот год, когда получился совместный выпуск десятых классов и одиннадцатых классов. Конкуры сумасшедшие. Страсти шекспировские. Меня еще это не трогало. А вот моя мама глядела дальше. В эти дни тетя Оля, Мишина мама, - а жили они в двух шагах от нас, - зачастила к нам. Она обсуждала с моей мамой каждый Мишин шаг в далекой Москве. Взвешивались все за и против. Миша хоть был медалистом, но евреем. На первом экзамене он получил четверку и вынужден был сдавать все вступительные экзамены. И тетю Олю трясло.  В результате Миша поступил в свой московский мед. Лучше бы провалился. Потому что мама теперь меня Мишей задолбала, повторяя что терпение и труд все перетрут.  Разве что на стенке его портрет не повесила. И от упоминания о Мише меня начинало тошнить.
   
Но на медаль шел и мой самый близкий друг Саша. Он жил в доме напротив. И был сыном близких приятелей моих родителей. Его я знал прекрасно. Он был на год старше меня. И на следующий год после Миши пришел черед поступать и ему.  Сашин подъем к золотой вершине я наблюдал собственными глазами. Он по своим способностям и упорству был достоин золота. Не было школьной олимпиады, где бы он не участвовал.
 
Но главное заключалось в его характере, способности, как шахматист, все разумно взвесить, выбрать оптимальный вариант, отказаться от каких-то соблазнов и удовольствий ради победы. Причем отказ от соблазнов не приносил ему никакого дискомфорта. Великая цель была впереди, там откуда шел блеск золота. 

  Мы с Сашей учились в одной школе. Я знал многих ребят из его класса. Многие из них жили в рядом. Я с ними играл в футбол во дворе.  И вдруг после восьмого класса Саша перешел в параллельный. Объяснил мне, что в новом классе состав учителей лучше. А перемена класса не мешает ему продолжать общению с друзьями.
 
  Как-то, мне случилось увидеть ящик его рабочего стола. Я был поражен. Там все было распределено, как в аптеке. Аккуратной стопкой лежали тетради. Отдельно альбом. Линейки, стерки, лекала, готовальня, – каждому предмету было выделено место. Карандаши идеально заточены и аккуратно выложены, как солдаты в строю. На полках самоучители.  И время у Саши было расписано по минутам. Никакая сила не могла заставить его изменить график.

В начале десятого класса он встречался с девушкой. Симпатичной милой девушкой из его же класса. Но, как видно, при выборе девушки у него отключилась голова. Девушку он выбрал не по успеваемости. Она не шла на медаль.  Не готовилась так остервенело. И их встречи становились все реже. А после мартовских праздников Саша вовсе закопался в книги.   

 Его поступление на химфак МГУ оказалось немного драматическим.  На первом экзамене, письменной математике, он получил четверку. Хотя уверял, что все решил правильно. Но уверения к делу не пришьешь. Пришлось ему сдавать все следующие экзамены. Теперь моя мама бегала к Сашиной узнавать, как развиваются события. А потом долбала меня.

 Но не напрасно Саша готовился.  На всех остальных экзаменах он получил пятерки. И под конец кто-то надоумил его пойти пожаловаться на свою четверку в конфликтную комиссию. Он так и сделал. Комиссия признала, что проверявшие его работу неправы. Исправили ему оценку на пятерку. Извинились. Но он и без этого уже был зачислен. Однако это для него, и для моей мамы тоже, это был знак, что в некоторых случаях человек может отстоять свои права. 

 Саша и в МГУ учился на одни пятерки. А на следующий год поступил я. Тоже в Москве. Но в обычный технический ВУЗ. Жили мы на разных концах города. Но изредка я выбирался к нему. Съездить к Саше - почти подвиг. Никаких мобильников не было. Даже по проводной связи не созвонишься. Есть риск, что протащишься через всю Москву, а его нет в комнате. Или есть, но весь в делах. Тогда считай, что нет.  И такие обломы со мной случались. Приедешь, а он тебе – «когда в делах, я от веселий прячусь». Но имел место один эпизод, настолько мне запомнившийся, что именно к нему я подвел мою повесть. 

 Учился я тогда на третьем курсе. А Саша, следовательно, на четвертом.   Отгуляли мы   своей институтской группой Первомай. А на следующий день я решил навестить Любу.   Назвать ее своей девушкой - неверно. Отношения у нас пройдя разные фазы, попали в фазу нестабильности, неопределенности. Собственно, ни я, ни, как мне казалось, Люба и не стремились к определенности.

Красавица из небольшого уральского городка приехала покорять Москву в один год со мной.   Как большинство красивых девочек, мечтала стать актрисой, думала поступить в какой-нибудь театральный. Не поступила. А возвращаться, поджав хвост, не хотела. И устроилась вагоновожатой. Иногородних брали. Жила в общежитии около «Профсоюзной». Я с ней совершенно случайно познакомился в конце первого курса. И пока учился, периодически к ней наезжал.  Меня такое знакомство устраивало.  У Любы по сравнению с моей общагой был комфорт. Тем более, в комнате две женщины живут.  И занавески. И скатерть. Даже кровати деревянные. И очень удобно. Когда Любина соседка на первой смене с раннего утра до середины дня, Люба дома.  Они друг с другом почти не пересекаются.  Никто никому не мешает. Никто ни в чью личную жизнь не лезет.

Но Любина сменная изматывающая нервная работа не способствовала развитию настоящего романа. А ее зарплата, которая была в разы больше моей стипендии намекала мне: за ней ты мальчик не гонись.  Я и не гнался особо. Наши нечастые встречи от случая к случаю продолжались весь мой второй курс и уже почти весь третий, не отягощали ни Любу, ни меня, и не мешали каждому жить своей жизнью.

Но каждый раз, когда я ехал к ней, я думал: сегодня она меня пошлет колбаской. Слишком долго я не появлялся. Скажет, что ей надоела неопределенность. Но мои опасения были напрасны. Значит, Любу все устраивало.  Она мне и говорила, что свое тогдашнее состояние считает временным явлением. Она обязательно поступит в театральный. Летом я уезжал в стройотряды. А Люба снова пробовала поступить. И снова безуспешно.

 И вот в тот запомнившийся мне прекрасный теплый праздничный день второго мая приехал я к Любе. Застал ее дома с подругой. Предложил отметить праздник. Девушки согласились. Но Любиной подруге нужен кавалер. Я удивился. Подруга так красива, что только помани. Но манить в этот день выпадало мне. А кавалеры районе Профсоюзной на улице не валяются. И тут я вспоминаю про Сашу. МГУ не за сорок верст. Предлагаю девушкам вариант с МГУ. И они снова соглашаются.

Перед самым входом в Сашину общагу я стал сомневаться, пропустят ли меня с дамами. Уж слишком они яркие, привлекающие внимание. Я блеклый мимо вахтерши прошмыгну. Оставил я их перед входом, а сам поднялся.
 
Сашу я застал над учебниками. Второго мая??? Обрисовал ситуацию. А он замотал головой. Седьмого будет коллоквиум. Если получит пятерку, у него выйдет автоматически пятерка в семестре. Коллоквиум, конечно звучит солидно, но не второго же мая. Праздник как никак, и до седьмого еще пять дней.  А красотки ждут прямо сейчас. У входа в общагу. И без комплексов. Саша снова отрицательно покачал головой. Хотя, судя по амплитуде, мне показалось, что он немного колеблется. Я шагнул к окну, открыл настежь. Девушки стояли почти подо мной.  В лучах весеннего солнца, да еще на фоне газона за их спиной, они были сногсшибательны.

- Девушки, он колеблется, - сказал я в окно, -  Он у нас Менделеев. У него скоро коллоквиум.

- Коллоквиум?  -  скривив губы произнесла Люба. Как видно ей было непонятно, как можно коллоквиум предпочесть им.

- Вы бы его позвали, - предложил я.
 
Небольшая пауза внизу и девичий дуэт пропел.

 - Сашенька, Сашенька выгляни в окошко, дам тебе горошка.

 Саша словно не слышал. Даже не повернулся к окну. Однако замер и смотрел уже не в тетрадь, а в стену. Этакая скульптура Родена «Мыслитель». Правда, роденовский мыслитель почему-то был голым. Наверное, не о коллоквиуме размышлял.  Саша смотрел в стену, словно там был начертан ответ. Учить или не учить. Время шло. Саша думал. Все же по его позе мне показалось, что лед тронулся.

 - Шурик, коллоквиум не наш метод, - послышалось в окно.
 
  Саша выдавил вздох типа «ну что с вами, настырными, делать» и встал.  Осторожно, как сапер к мине, он начал приближаться к окну. К самому источнику искушения, он не приблизился. Застыл чуть поодаль, так, чтобы можно было краем глаза глянуть на запретный плод и тут же отвести взор. Подобно отходящей после испуга черепахе, он по миллиметру вытягивал шею. Я смотрел на него, надеясь, что, узрев красавиц, он растает. Красота - это страшная сила. Но лицо его осталось ледяным.  Он отвернулся к стене. Задумался на минуту. Потом снова посмотрел на девушек. Снова отвернулся, вздохнул и сказал, глядя в стену, что первым делом самолеты, ну а девушки потом. Я не отставал от Саши. И в тот момент, когда я сказал, что самолеты никуда не улетят, в комнату вошел Боря, Сашин сосед.

- Какие самолеты? -  спросил он.

- Да вот агитирую человека пойти культурно посидеть, - сказал я.

- Я и так культурно сижу, - Саша пытался убедить, скорее, себя, а не меня.

В это время снаружи донесся Любин голос.

 - Ну что, клиент созрел? -  Я повернулся к окну изобразил извиняющуюся улыбку и молча развел руками.

 - Серьезный товарищ. Я выпадаю в осадок, - сказала Люба.
 
  - А там кто? Самолеты, которые не улетят? -  спросил Боря.

- Там самолеты, которые, как раз, могут и улететь, - сказал я.
 
Боря двинулся к окну. И тут мы услышали целую речь.

- Ученье-вот чума, ученость — вот причина, что нынче пуще чем, когда безумных развелось людей и дел, и мнений - громко декламировала Любина подруга, - И впрямь с ума сойдешь от этих от одних. От пансионов, школ, лицеев, как бишь их, да от ланкарточных взаимных обучений. Нет, в Петербурге Институт Пе-да-го-гический, так, кажется, зовут. Там упражняются в расколах и в безверьи. Профессоры!! — у них учился наш родня. И вышел! хоть сейчас в аптеку, в подмастерье. От женщин бегает, и даже от меня! Чинов не хочет знать! Он химик, он ботаник, Князь Федор, мой племянник.

По этому спичу я догадался, что Любина подруга – такая же несостоявшаяся актриса.

- Ни фига себе, - сказал Боря, и выглянул в окно. И снова повторил, - Ни фига себе. 

И состоялась рокировка. Вместо Саши пошел Боря.  Я не очень был этому рад. Боря мне не очень нравился. И я боялся, что девушки рокировке не обрадуются. Но вечер прошел нормально. Этот вечер не изменил судьбы главных героев. Однако мне выпал случай увидеть на Сашином примере и изумиться, как могут люди гибнуть за металл. За золото. За красный диплом. Увидеть и выдохнуть с облегчением, что я не взвалил на себя эти вериги. Впрочем, смотря что считать веригами. Каждый сходи с ума по-своему.

 И теперь осталось рассказать, как у главных героев сложилась жизнь. Боря и Любину подруга посидели вечер в кафе, и, по-моему, разошлись как в море корабли. По крайней мере, ни о каком продолжении я не знаю. А Саша добился своего, получил красный дипломом, поступил в аспирантуру. Защитился прекрасно. Сделал карьеру как ученый. И уже много лет живет в Канаде. Все состоялось. Работа интересная. Получил какую-то медаль за исследования.  Жена его тоже чего-то добилась в науке. К чему стремился, к тому и пришел. Возможно. в чем-то он был прав, что не поддался искушению. Кто они для него, те красотки? Мотыльки.

Я, закончив институт, много лет трубил на заводах. С Сашей виделся редко. Жили мы друг от друга далеко. И теперь чаще перезваниваемся. Но как – то случилось, спустя много лет, что собрались мы семьями. Я с женой и Саша с женой. Сели, пропустили по маленькой. И я напомнил ему про тот старый случай второго мая. Услышав, Сашина жена хитро заулыбалась. Сказала, что она с Сашей познакомилась уже в аспирантуре. И, как выясняется, до сих пор обнаруживаются скелеты в его шкафу. Про этот эпизод муж ей не рассказывал. И вот тут выяснилось самое интересное. Саша и сам ничего такого не помнил. Словно и не было. Как видно, ненужное, мешающее идти к цели, стиралось из его памяти, как стирается лишняя информация из памяти компьютера. 
 
А что Люба? Мало знаю. Как-то, в начале четвертого курса приехал я к ней. Открыла ее соседка, и сказала, что Люба тут больше не живет. Она летом поступила во ВГИК. Но для меня оставила телефон. Это телефон ее подруги, через которую можно связаться. Я не сразу, но позвонил. Увы, все договоры через посредника оказались сложным делом.  И не срослось.  Так и остался я далек от кинематографии. Да и нужен ли я будущей киноактрисе. У нее новые друзья. Я ждал, вдруг, спустя годы, увижу Любу на экране. Но не увидел. И ничего о ней не знаю. А жалко.  Красавицей   она была - глаз не оторвешь. Вот кому бы медаль. За удивительную красоту. Но медали за красоту дают только собакам.