Такая короткая жизнь...

 
              Посвящается П. М. Кожемякиной

1. В зимнюю ночь, когда выпал первый снег

Запряжённая в сани-розвальни лошадь бежала по
первопутку легко и весело. Хотя снег выпал только с
вечера, к утру дорогу схватило морозцем, сухой снег
поскрипывал под полозьями, словно пел. Но Ми-
хайле Ступину не до песен. В полушубке из старой
овчины, в сбитой набекрень шапке, чтоб ухо получ-
ше ловило бытованье ночи, он вёз муку партизанам
в отдалённый лес. Мешки притрусил сеном, но кто
поверит, что сено из дому в лес везёт? Лишь бы ни с
кем не встретиться... В селе на дежурстве несколько
полицаев. К утру они обычно дрыхнут, напившись са-
могонки.

Михайло сторожко всматривался в дорогу, ко-
торая то взбиралась вверх, на пригорки, то спадала
вниз, по долам. Полная луна бежала над редкими и
тонкими облаками, поливая заснеженное простран-
ство обильным бледным светом. Позади, по насып-
ной дороге, тянулись ровные следы от полозьев. В
лунном свете даль хорошо просматривалась только
до очередного пригорка, а что там, меж складок зем-
ли, неизвестно. Не дай Бог немцы навстречу пока-
жутся. Никуда не свернёшь – поля вокруг, да и сан-
ный след выдаст. Постепенно тревога притупилась:
после мокрой и затяжной осени праздничная белиз-
на снега, тихая ночь с бегущей луной привнесли в
душу елейную радость, и неожиданно из Михайла,
словно из печной трубы перед вьюгой, негромко за-
гудело:

Нич така мисячна, зоряна, ясная,
Выдно, хоч голкы збырай…

И тотчас умолк, приметив, что дорога опять взби-
рается на пригорок. Впереди чисто: ещё несколько
таких пригорков, и можно будет вздохнуть спокойно.
Почему эта старинная украинская песня вырвалась
из его души? Может, оттого, что маманя когда-то
пела её? Возможно, покойная мама напоминает пес-
ней об опасности, чтоб не расслаблялся? И откуда
она знала эту песню? Хотя на Курской земле многие
петь умеют, а в их селе Ивановском украинские пес-
ни в почёте, да и некоторые слова в ходу. Когда-то
в Ивановском гетман Иван Мазепа держал имение –
царь пожаловал земли за особые заслуги перед От-
ечеством; как известно, потом всё боком царю же и
обернулось. Но память о Мазепе осталась в названи-
ях трёх сёл, расположенных рядышком: Ивановское,
Степановское, Мазеповка.
Тогда вместе с гетманом из Украины много слуг
прибыло. Фамилия Ступиных происходит от слова
«ступа». И непонятно уже теперь, то ли украинское,
то ли русское это слово. Нет, были в их роду задне-
провские крови, иначе откуда у него все дочери та-
кими красавицами слывут? Он стал вспоминать, пе-
речисляя детей по старшинству: Мария, Ксеня, Аня,
Валя, Поля. Да и ребята все хороши: Ваня, Паша,
Витя и Алёша. Мария, с одиннадцатого года, давно
замужем в ближайшем селе, а младшенькому Алёшке
всего-то три годика – не повезло: детство под немчу-
рой... Впрочем, под турками хуже бывало... М-да! Да
и Поленьке четырнадцать только исполнилось... Не
дай Бог с отцом что случится. Пропадёт ребятня. Эх,
скорее бы до места добраться, до спасительного леса...
А там партизанам – мука, а ему для отвода глаз – бе-
рёзовые поленья. Берёзовые дрова в зиму – самое то,
на растопку в печь пойдут. Евдокия не любит топить
берёзовыми, жалеет её, белоствольную. Что с бабы
возьмёшь? Даст Бог, всё обойдётся, как раньше. Не
впервой ему партизанам еду в лес отвозить. Рано
выехал, с первыми петухами, никто не заметил, как
он несколько мешков муки бросил в сани при отъез-
де. Не должны бы... Хотя показалось, у соседки, что
наискось от них через одну хату, в окне занавеска
дёрнулась... А не почудилось ли? Дотошная баба эта
Слободкина, и ночью ей не спится. Днём всё ходит,
вынюхивает, высматривает. И муж у неё непутёвый,
и сынок такой же: ленивые и вороватые они. Поза-
рится и в огород чужой залезет или у соседей с под-
ворья стащит, что плохо лежит. А сама Слободкина
соседских кур научилась привораживать, чтоб яйца в
её усадьбе откладывали.

Как-то Поля, любимая, остроглазенькая, ещё годков
не было ей и десяти, прибежала:

– Папаня! А наша Ряба в слободкинском огороде
куд-кудахтает. Наверно, яички там складывает...
– Ах ты, лапушка моя умненькая! Сейчас пойдём и
стребуем яички нашей Рябушки.
– И не вздумайте! – вмешалась Евдокия. – И ты,
Михайло, не учи Полю непотребному. На чьей терри-
тории кладка, того и яички. Чужое это.
– Да как же так, как же? – запричитала Поля. – Да-
ровать Рябушкины яички? У неё одной они жёлтень-
кие, да кругленькие, да большие. А остальные курочки
белые несут да мелкие.
– Т-сс, мелюзга! Маму слушайся.
– Ага... Мелюзга... Как с утра в огород, так сразу: «И
ты, Поля, собирайся...» А чуть что, так мелюзга...
– Ты, Михайло, не встревай!.. Мы с Поленькой
сами разберёмся. Наши это, женские дела. Правда,
Полюшка? – Евдокия поцеловала младшенькую в те-
мечко, смахнула тыльной стороной ладони слёзки со
щёчек.

Дорога опять стала взбираться на пригорок. Михай-
ло от тёплых воспоминаний потерял осторожность и,
забывшись, подстегнул лошадку. Но вдруг послышал-
ся шум моторов, и он резко осадил лошадь. Внутри всё
похолодело и будто оборвалось: «Немцы впереди?! И
откуда они в такую рань? Мотоциклисты».

Оставив лошадь и приклонясь к земле, побежал на
пригорок. Последний десяток метров прополз почти
по-пластунски. Осторожно выглянул, затаив дыхание.
Три мотоциклиста на большаке едут поперек его доро-
ги. В мотоциклах автоматчики, и передний, обернув-
шись, показал рукой в сторону Михайловского. Но с
перекрёстка они не свернули, а поехали дальше, прями-
ком по краю леса, и вскоре исчезли.
«Ух... Минула напасть, – стёр Михайло пот со лба. –
Никогда здесь не шныряли немцы...»
Вернулся к саням, выехал на пригорок и, убедив-
шись, что всё чисто, принялся настёгивать чалую, чтоб
поскорее преодолеть полкилометра до леса.
«Выручай, милая! На обратном пути отдохнёшь».

В лесу Ступина встретили партизаны. Старый зна-
комый Иван, лысоватый и большеносый, похлопал со-
чувственно по плечу:

– Видели всё, Михайло! Готовились помочь.
– Слава Богу, что обошлось. Чуть не намочил
штаны.
– Зато дров берёзовых целый воз! Мы покололи чур-
ки. А сбоку и сверху набросаем цельные стволы.
Домой кобылка бежала норовисто.

Рассвело. Луна растворилась в свинцовой выси. Не-
бо затягивалось, и солнца не видать. На востоке мрач-
ные тучи лезли одна на одну... «Ой, не к добру такое, не
к добру... Никогда небо в это время не затягивало та-
кими страшными тучами на востоке... С запада – да. С
запада зимой так и тянет... А чтоб с востока – не... Пло-
хой знак», – недобрые мысли вертелись в голове, как те
чёрные тучи в небе, которые ещё час назад освещались
чистым лунным светом.

В небе всё отражается, как в зеркале, – всё, что про-
исходит на грешной земле. Только человеку надо выу-
читься примечать знаки неба и распознавать их смысл.
Бывает, летом грянет гроза, в небе огни зигзагами лета-
ют, гром грохочет.

Помнится, в детстве так бывало страшно, что под
кровать хотелось запрятаться, а бабушка Мотря молит-
ся ласковым, тихим голосом: «Дай, Господи, дождик.
Дождик нам нужен, да и очищение гроза принесёт». И
страх уходит. А в другой раз и грозы нет, а в небе такое
покажется, что места себе не находишь.
Вот перед войной разные явления были в небе. Ста-
рики видели и предупреждали, а молодёжь смеялась
над ними. Да и он, Михайло, не верил. А зря...
Война пришла нежданно и страшно, несмотря на по-
бедные песни по радио, немцы вскоре докатились и до
курских окраин. Ивана, сына, призвали в солдаты, а его,
Михайлу, оставили как бы в резерве на конец войны,
когда молодых перебьют и закапывать в землю будет
некому. Пока наказали партизанам помогать, если со-
берутся в лесу. Вот и помогает с пониманием, что надо
помогать, и со страхом за семью.

Так, в тяжёлых рассуждениях, добрался до Иванов-
ского. Не стал заворачивать на краю села к куму, а по-
ехал дальше в немом и тревожном предчувствии. Над
селом клубились чёрные дымы. «Господи, неужели
смола горит, которую ещё с довоенных лет припас кры-
шу просмолить?» Понукая и хлеща кобылку вожжами,
добрался до дому – вмешиваться и спасать от горящей
смолы было нечего.

На месте деревянного дома дымилось кострище.
Лёгкий сарайчик тоже сгорел, тяжёлый и вонючий дым
тянулся шлейфом вверх и на запад. Вокруг пожарища
стояли полицейские и гоготали:

– Хорошо горел дом-то!.. Дерево сухое, старое.
– А сарайчик чадит, смола, видать, там была.
– Немец сказал: хозяина привести...
– А вот и он. Явился. С дровами.

Самый ретивый полицай Антип Блудилин заставил
Михайла выгрузить дрова и побросать в костёр чадяще-
го дома. Костёр разгорелся пуще, с громкими тресками
и всполохами огня, словно выстрелами.
Под эту канонаду стреляющих берёзовых дров
Михайла Ступина увезли на его же кобылке в упра-
ву. Рыжий полицай Петро со Степановки успел шеп-
нуть:

– Стерва Слободкина на тебя донесла. Твоих всех
родственники разобрали по хатам.
– Спасибо, Петро, – шепнул помертвевшими губами
Ступин.

И среди полицейских были люди, а с Петром они
учились когда-то в школе при церкви.
Целый месяц носила Анюта отцу передачи в немец-
кую тюрьму. Угрюмый охранник принимал передачи,
деловито сверяя содержимое, и потом тыкал жёстким
пальцем в грудь, приговаривая:

– Ещё раз появишься – и капут: заберут и тебя.
– Отцу передайте, – плакала Аня, – Михаилу Ступи-
ну, из села Ивановское...
А через месяц полицай Петро сказал тихонько Ев-
докии:

– Расстреляли твоего Михайлу. Не посылай детей с
передачами, а то и их загребут.
– Ой?.. – только выдохнула Евдокия и опустилась
на пол.

В долгую зиму детей спасли родственники и корова
Красуня, которая доилась ещё некоторое время перед
тем, как отелиться. В то страшное утро Красуню от по-
гибели спас тот же Петро: выгнал из хлева перед тем, как
стали зажигать хату с сараем. По весне же, когда Кра-
суню пустили на пастбище, пришла на луг Слободкина
и увела корову в свой хлев. Но всё кончается когда-то,
плохое тоже. Были тяжкие бои. Курская дуга, отступле-
ния немцев, когда они гнали на запад и скот, и людей.
Вернулись наши войска, прошли через село и погнали
немцев дальше и дальше.

Как-то Поля прибежала:

– Маманя, можно мы пойдём с Аней к Слободкиным
и нашу Красуню заберём? И Павлик с нами пойдёт.
– Не нужно, деточка. Сама взяла – сама и вернёт.

Однако не вернула корову соседка. Исчезла вся се-
мья Слободкиных вместе с Красуней в неизвестном
направлении. Пропали, как в воду канули. Хотя до-
ходили какие-то слухи. Говорили, что в отдалённом
селе во время весеннего паводка смыло и унесло по-
током дом вместе со всеми обитателями и со скарбом.
Приезжие в том доме жили. В селе их не особенно
знали, нелюдимыми были и ни с кем почти не обща-
лись. Только корова и спаслась: выбила рогами двери
сарая и ушла.

Услышав эту историю, Поленька опять прибежала к
мамане:

– А давайте поедем в то село. Может, это наша Кра-
суня спаслась? Найдём её и вернём домой.
– Если это наша Красуня, то пусть добрым людям
достанется. И помолимся за упокой душ тех несчаст-
ных, которых вода смыла. А мы не пропадём. У нас ведь
козочка появилась.

Солнце всходит и заходит, жизнь течёт или замер-
зает, как вода на речке. Вот и Евдокию Бог подбирает
к себе в чистоту холодных небесных сеней. И унесёт
тихая и всепрощающая мать семейства все тревоги и
печали покалеченной войной судьбы. До самой смер-
ти ни слова худого не скажет Евдокия ни о ком, ни с
кем не поругается, никого не осудит. Единственное,
чего не принимала она, – берёзовых дров. Берёзовые
дрова никогда при ней в печку не бросали, сколько бы
сырости ни надувало в комнатушку, где ютилась она с
детьми.

2. Встречи и расставания

С жалостью смотрела Поля на тяжело кашлявшую
маманю. Мается, сердешная, с той зимы, как не стало
отца. Чуть менее года прошло, а мама совсем сдала –
исхудала и кашляет кровью. Старшие ребята кто где:
братья воюют, Мария замужем далеко отсюда, Ксе-
нию с Валей мобилизовали на военные работы. А ма-
ленькие Витя с Алёшей находятся под полным при-
смотром Поли с Аней. Огород и всё домашнее хозяй-
ство тоже на сестричках. Правда, Витя неразлучен с
козой: и пасёт, и убирает, и корм на зиму заготавлива-
ет. А Алёша тоже за ним, как нитка за иголкой: то ве-
точку принесёт и бросит козе, то прутиком помогает
загонять в сарайчик.

Однажды, когда он в холщовой белой рубашонке
подобрался к козе на пастбище, та его взяла и под-
дела рогами, да так, что полетел вверх тормашками
в траву. Поля была как раз рядом и напугалась до
смерти. А Алёша ничего – поднялся, взял прутик и
козе: «А ты ещё и бодаешься? Уж я тебе покажу!»
Видимо, у них с козой игра такая – маленькие по-
тешные бои.

– Поль, подойди ко мне, разговор есть, – позвала ма-
маня.
– Слушаю, маманя.
– Совсем плоха я, Полюшка, стала. Недолго мне
уже осталось. Как вы тут без меня будете жить? Алёше
только четыре годика, и Виктор не помощник – только
восемь осенью исполнится.

Полина заплакала и стала вытирать полотенцем вы-
ступившую испарину на лице матери.

– Я вот что тебе скажу, Поля... Пришла разнаряд-
ка на Аню. Её мобилизуют на работы в шахте. А она,
считай, основная кормилица у нас – и шьёт, и вяжет, и
вышивает. Какую-никакую копейку в дом несёт. А тебе
шестнадцать скоро. Может, ты, Поленька, вместо неё на
шахту отправишься? Несовершеннолетняя ты. Может,
вниз, в шахту, и не отправят?
– Маменька, родненькая моя... Как скажете, так и бу-
дет... Поеду я, поеду... Ребят только жалко оставлять, а
так поеду.
– Вот и ладно. И тебя мне жалко. Да что же делать?
Я лёгкими болею. Все тифом переболели, кроме тебя.
Может, от тифа убережёшься. Да и кормить будут там.
Говорят, шахтёрам дополнительный паёк дают.

На том и сошлись. Через три дня Полина уезжала
вместе с такими же горемыками-девчатами в вагоне
для скота. Далеко на западе гремела война, а им – на
север, куда немецкие самолёты рвались бомбить уз-
ловые станции, не разбираясь, где военные грузы, где
что, – лишь бы наскоро размазать округу.
Поезд мчался в ночи, притормаживая на полу-
станках или пролетая мимо... Иногда останавли-
вались и подолгу стояли. Подсаживались солдаты,
разного складу гражданские. Стенки вагона – в дыр-
ках, щелястые от осколков и пуль. Поля с интересом
прилипала глазом к этим щелям, пытаясь увидеть,
что там происходит, в опасном и незнакомом мире.
А что увидишь, когда сплошная темень, ни единого
огонёчка? Вот опять падает скорость, и девчата на соломенных
подстилках зашевелились, зашуршали, зашептали друг
дружке:

– Ой, девоньки, к станции подъезжаем. Луна взош-
ла. Всё хорошо видно. Много цистерн вокруг. И ещё на
платформах ящики под брезентом.
– И солдаты бегают. Может, кипятку наберём на
станции.

С грохотом открылись раздвижные двери вагона, и
мужской голос снаружи прокричал:

– Граждане! Если начнётся бомбёжка, всем из вагона –
врассыпную. Ищите естественные укрытия.
– А когда начнётся? – наивно спросила Фроська, со-
седка Поли из Ивановского. Но голос исчез так же вне-
запно, как и появился. – А где эти естественные укры-
тия? – допытывалась неугомонная Фроська.
– Под вагоном. Где же им ещё быть?

Прошло ещё некоторое время. По секрету от сопро-
вождающего узнали, что стоят в Орле, паровоз заправ-
ляется топливом, пережидают, пока впереди отремон-
тируют повреждённые пути. Но недолго длилось спо-
койствие. Снаружи тот же зычный голос прокричал:
«Воздух! Всем из вагонов! Рассредоточиться!»
Пока выскакивали из вагона, темень вокруг громы-
хала и бухала с визгом и лязгом. Куда бежать? Где эти
естественные укрытия? Сбились кучкой под своим ваго-
ном и дрожали от страха, позакрывав головы руками да
подолами юбок. Никаких мыслей в голове не было, кро-
ме жуткого страха неминуемой гибели в огненном аду со
скрежетом металла. «Ой, мамонька, пропадаю! Ни шах-
ты не увижу, ни тебя, ни братиков маленьких», – причи-
тала мысленно Поля.

Но всё минуло. Сбросили бомбы немецкие самолё-
ты, зашли ещё на один круг, постреляли над станцией
из пулемётов и улетели. В последний момент раздался
оглушительный взрыв. Потом узнали, что зенитчики с
железнодорожных платформ подбили-таки один бом-
бардировщик, и он врезался в землю, взорвавшись не-
подалёку...

Ко всему привыкает человек, и к бомбардировкам
девчата привыкли. Повзрослев, Полина поняла, какая
опасность грозила им на станции Орёл. Если бы хоть
одна бомба попала в цистерны с топливом, ничего от их
«скотовоза» с девочками не осталось бы.
Бог уберёг на этот раз, не зря причитали под вагонами.
Война и Бог – два полюса жизни, между ними, те-
ми полюсами, – пустота сердец. У деревенских девочек
сердца, как у ваньки-встаньки, цепкие до жизни.
Надо ехать дальше! Стараясь позабыть про ночной
испуг и бомбёжку, опять забрались в вагон. К вечеру
того дня его потолок стал странно кружиться в глазах
Полины. Её то знобило, то бросало в жар. Нестерпимо
хотелось пить. Она начала бредить и в бреду звать ма-
маню.

Очнулась Полина дня через три, а может, и через
неделю. Как будто из глубокой водяной ямы стала вы-
плывать к сереющему пятну света. Затем с трудом при-
подняла тяжёлые веки и увидела рядом с собой чью-то
жёлтую и тонкую руку. «Где я? Чья это рука?» – ожи-
ла первая мысль, и снова наплывы белых пятен сквозь
слипшиеся веки.

Услышала голоса:
– А эта что? Жива ещё?
– Который день не шевелилась, а недавно глазки пы-
талась приоткрыть.
– Должна выкарабкаться. Молодой организм. Долж-
на сдюжить.

Голоса пропали, и Полину опять накрыла вязкая и
тягучая пелена забытья. Но через некоторое время она
очнулась от прикосновения к лицу.
– Пить. Что со мной?
– Сейчас, сейчас... Попей водички, попей, милень-
кая, – услышала Поля голос мамани.
– Маменька...
– Почудилось тебе, миленькая. Я – баба Маня, сани-
тарка.

Открылись глаза, и она увидела припухшее и доброе
лицо пожилой женщины.

– Что со мной? Чья эта рука, жёлтая?
– Слава Богу, вопросы задаёшь. Значит, жить бу-
дешь. Тиф у тебя был, сыпной тиф. А рука твоя, милая,
твоя. Не пугайся. Поправишься. И рука красивой ста-
нет. Ещё этой руки будут хлопцы домогаться. Примет-
ная ты, – засмеялась.

С этого дня жизнь стала возвращаться к Полине, как
весна возвращается в мир после тяжкой и промозглой
зимы. Хотелось есть. Скудная больничная пища только
дразнила.

Как-то утром Полина услышала стук в окошко, пря-
мо над кроватью. Увидела парня с чёрной копной волос.
Встретив её взгляд, парень осветился белозубой улыб-
кой и что-то сказал. Сквозь стекло не слышно голоса,
но она догадалась по движению его губ:

– Поля! Помнишь меня?
– Помню, – прошептала она, радостно закивала го-
ловой.

А на подоконнике – о чудо! – лежала на газетке
краюшка ржаная. Господи! Ведь она на полустанках
с ним всего несколько раз говорила. Он с матерью
пробирался ближе к Молдавии, чтоб там разыскать
отца. Васей назвался. И вот хлеб ей принёс. Вася
ушёл, а она с трудом открыла затворы окошка и, дро-
жа от нетерпения, стала откусывать тютелька в тю-
тельку на один зубок, еле-еле прожёвывая, чёрный,
чёрствый хлеб, почти сухарик. Никогда после она не
ела ничего вкуснее того военного чёрного хлеба по-
полам с мякиной. И запах, и его вкус сохранились
в её памяти на всю жизнь. Потом были муж, семья,
достаток, но та первая чёрная краюшка, как первая
любовь, не забывалась никогда. Наверно, именно
она стучалась в больничное окошко, первая любовь
в её жизни.

Вася приходил к окну ещё несколько раз и прино-
сил с собой хлеб, и она ждала этого прихода, но уже не
столько из-за хлеба – ей хотелось видеть Васю, слушать
его...

– Любила ли я своего покойного мужа? – как-то ра-
зоткровенничалась с внучкой Полина. – Конечно, лю-
била. Но если бы тогда Вася позвал меня замуж, я, не
задумываясь, вышла бы за него. С радостью вышла бы.
– А чего же он не позвал?
– Он позвал, только я не знала об этом. Исчез Вася в
один день. Исчез. И перестал ходить ко мне. Это потом
я узнала, что он прибегал в больничку, когда меня на
укол позвали. За ним с матерью отец приезжал на ма-
шине, чтоб забрать с собой. Вася и не застал меня. Ма-
шина-то у больнички стояла.
– А как же ты, бабушка, узнала, что Вася приходил?
– Соседка через неделю рассказала всё. Да поздно
уже было.
– И что? Он не мог письмо написать?
– Какое письмо? Выписали меня вскоре и отпра-
вили в тульские края, где я и проработала как моби-
лизованная полтора года в забое. Война. Мобилизо-
ванная – это как солдат. Встречались люди и теряли
друг друга. Всякое бывало. Теперь-то что жалеть о
том, чего не случилось? Да и Сергея встретила спу-
стя два года.

Полина подвинула к себе хлебницу и взяла кусок
чёрного хлеба:

– Да, горькая жизнь, но в ней и свет бывает! Ино-
гда мне снится та жизнь в виде чёрного, блестящего
22 | Александр Матвеев Такая короткая жизнь | 23
угля и чёрного хлеба. Вот такой маленький кусочек,
может быть, и спас меня. Жить не хотелось. Благо-
даря Васе и его краюшке чёрного хлебушка я подня-
лась после тифа. С тех пор никогда не выбрасываю
хлеб, даже если в поезде еду, оставшиеся кусочки со-
бираю и домой везу. Рука не поднимается выбросить
хлебушек.

3. Время цветения радуги

В степенном загородном доме, на веранде, обвитой
виноградной лозой, Полина Михайловна с внучкой
Олей пили чай. Бабушке – восемьдесят, а память та-
кая, что диву даёшься: помнит в мельчайших подроб-
ностях всё, что было с ней в фантастические времена
при Мазепе или при Соловье-разбойнике. Оля не пом-
нит, что вчера ела, а про кавалеров недавних умолчим.
Бабушка Васю-молдаванина помнит из-за краюшки
чёрного хлеба... Надо же! А сколько стихов помнит и
частушек! Полина Михайловна, ободрённая внимани-
ем внучки, продолжала свой рассказ из жизни уголь-
но-чёрной, одноцветной, как в каторжной шахте. Не
странно ли, выйдя из неё, из шахты, бабушка едва ли
не радуется тому, что её мобилизовала власть в забой
рубить кайлом уголь? «Невзгоды принимали молча, –
говорила Полина Михайловна, – а иначе будет хуже –
загонят в вагон и за колючую проволоку, на зону. Ког-
да жизнь человеческая обесценивалась, люди начина-
ли понимать: не для Родины всё, а для славы вождей...
Вопрос стоял, чтоб самому выжить, несмотря ни на
что и вопреки всему».

Смена в забое уже подходила к концу, когда пришла
тревожная весть. Прибежала Фроська и заголосила:

– Девоньки, Тоньку вагонеткой пополам перерезало!
Сошла вагонетка с колеи и на Тоньку наехала. Ужасть...
У-у-у!
– Ты сама видела?
– Не-е-е... Ребята сказали.
– Дура, а вдруг неправда всё? Или пошутили ребя-
та? Пойдём – посмотрим.
– Никто никуда не пойдёт! Всем оставаться на ме-
стах! Ещё час до конца смены! Под суд захотели? А ты,
Фроська, первая пойдёшь за распространение провока-
ционных слухов, – вмешался бригадир, сухонький Фе-
дотыч.

Какой суд-пересуд? Он принадлежал не им, а неви-
димым богам и кидал свои решения, как немецкие са-
молёты бросали бомбы.

Жаль, всё оказалось правдой: бедная Тонька по-
гибла под вагонеткой с углём, нагруженной из наше-
го забоя.

А я тогда подумала: «Оказаться бы на месте Тонь-
ки, и – конец. Сил у меня нет терпеть лишения и го-
лод. Да только Алешу жалко». Полгода назад мать
умерла, и я после похорон забрала пятилетнего Алё-
шу к себе на шахту. Немцев разбили, японцев шарах-
нули, уже сорок шестой год, а нас, мобилизованных
девчат, домой не отпускают. Дома так сложилось,
что за Алёшей некому присматривать. Витю с трудом
устроила в Курске в суворовское училище как сына
погибшего партизана. И то повезло: хотели отказать
на комиссии, но вмешался человек военный, нагнул-
ся, что-то шепнул председателю, и дело было решено.
Алеша же со мной, в общежитии, но жили так тяжело,
что всего не расскажешь. Смена длилась десять ча-
сов, а его оставляла одного. Паёк на него не давали.
Одна надежда – за превышение нормы выработки
к пайку получишь добавку. Вот я и старалась, чтоб
больше кайлом набить угля. Приду со смены, а Алёша
голодный ждёт – своё поел, что наготовила ему, и то,
что для себя оставляла, тоже съел. А вдобавок холод в
общежитии. Не топят и угля на растопку не привозят.
Приходится идти и уголь воровать, вёдрами девчата
носили, чтоб печки, стоящие в коридоре, натопить.
Сколько того угля перетаскали в вёдрах!.. Хорошо,
что никто не попался, а то загремели бы за хищение
социалистической собственности.

Полина Михайловна вздохнула и прервала свой рас-
сказ.

– Бабушка, что такое кайло? – спросила вниматель-
но слушавшая Оля.
– Лучше тебе этого не знать, деточка... Кирка такая.
Уголь пластами располагается. Стоишь перед стенкой
из угля и кайлом бьёшь по стенке, а бывало, согнувшись
приходилось работать, если лава меньше человеческо-
го роста. Уголь осыпается, его лопатами подбирают и
грузят в вагонетки. В вагонетках тянут уголь к стволу, а
там его на-гора выдают, подымают. Сложная это схема.
Надо видеть, а так разве расскажешь?
– Бабушка, ведь уголь пыльный. Как же ты там ды-
шала среди пыли?
– Когда сгружали уголь для нашей кочегарки, мимо
нельзя было пройти – такая чёрная пыль стояла стол-
бом. А в шахте сплошной ад был. Женщин, кто опаз-
дывал на работу или дисциплину нарушил из-за дети-
шек, суд направлял прямехонько в шахту. На трудовой
фронт. По судимости, считалось, приговорённых. На
всю жизнь остался в памяти посёлок Щёкино, где мы,
молодые шахтёрки, получали продукты по талонам.
Шахта № 9 треста «Тулауголь».

– Я бы, наверно, не смогла в шахте работать, – с со-
мнением посмотрела Оля на свои ухоженные ручки.
– Кто не смог, тот пропал. Не выжил. Как-то вызва-
ли меня и Фроську к кадровику. Стояли у двери и жда-
ли, когда выйдет очередной посетитель. И вышел му-
жик, такой красивый и упитанный. Когда он скрылся,
Фроська толкнула меня в бок:
– Что, не узнала? Так это же полицай Антип Блу-
дилин! Больше всех старался хату вашу спалить. Он и
отца твоего увозил в управу.
– А я не признала. Он как барин. Видно, начальни-
ком где-то пристроился.

Но тут нас позвал Иван Никифорович, отставной
военный, что кадрами заведовал. В кабинете подозри-
тельно посмотрел на хихикавшую Фроську:

– Что тебя развеселило?
– Да Антип Блудилин. Как пан приоделся!
– Какой Блудилин?

Я не успела голоса подать, как Фроська выпалила:

– Полицай из нашего села. Только что от вас вы-
шел.
– Подождите, девки. Я сейчас, – Иван Никифоро-
вич выбежал из кабинета.

Потом услышали его голос за
дверью: «Хорошо, что ты, Маринич, вернулся. Посиди
в коридоре. Сейчас я тебе справлю бумажку. Девок от-
пущу и справлю».

Вернулся и, не стесняясь меня с Фроськой, вызвал
наряд НКВД. Маринича, а точнее Антипа Блудилина,
бывшего полицая из села Ивановское, тут же в коридо-
ре арестовали и увезли. Больше его никто не видел. Я
потом выговаривала Фроське:

– Кто тебя за язык дёргал? Зачем сказала про Блу-
дилина?
– А что? Тебе жалко его? Он же твоего отца сдал
немцам. Самолично!
– Не нам судить, как оно было и что было. Вон поли-
цейский Петро не ушёл с немцами, поскольку никому
зла не сотворил, а его под общую гребёнку загребли. А
он помогал нам.
– А неча было в полицаи идти, ушёл бы в партизаны,
и ничего бы не было ему.
– В партизаны? Кто бы кормил всех, пахал и сеял?
Нас бы давно не было. Кого бы в шахту опустили?
Что взять с Фроськи? Блудилину, конечно, оправ-
дания нет. Но мать не велела никому мстить. Бог сам
накажет, кого нужно. А вдруг через глупую Фроську
Бог приблизил наказание предателю Блудилину?

Оля вдруг повернула разговор на другую тему:

– Бабушка, у тебя столько братьев и сестёр было! А
я никого не знаю.
– Как не знаешь, Оля?! А дядя Витя приезжал? Он
всю жизнь военным был. До полковника дослужился.
Сейчас на пенсии, в Харькове живёт.
– Помню. Он на учителя похож. Вы в карты с ним и
его женой всё время дулись.
– Оля, и откуда у тебя такое словечко – «дулись»?
Интеллигентная девочка, не идёт оно тебе.
– Дедушка Сергей так говорил.
– Да, заядлый был картёжник. Но за что ни брался,
старался делать на «отлично». Охота, грибы, огород.
Сухую ветку в горшок с землёй, бывало, ткнёт, и она у
него примется и зацветёт. Лёгкую руку им ел. А в карты
умел и любил играть, и в игре неуступчив был, Царство
ему Небесное. А ты, Оля, бери пример с хорошего, а эти
дедушкины словечки забудь, они мужицкие, не для де-
вочек.
– А другие твои братья и сёстры?
– Время всех унесло. Я вот да Витя остались. Вре-
мя-то, оно только в молодости медленно ползёт, позже
неумолимо летит. Оглянуться не успеешь, а жизнь ум-
чалась, как журавль в небе, тю-тю!
– Так Алёша у вас был самый маленький? Ты за ним
ухаживала. Сама только что рассказывала, что на шахту
с собой брала.
– Алёша – беда и горе нашей семьи. Слабым рос. И
выпить покойный любил. Все дети Михайла Ступина
умерли. Поветрие или война наложили печать? Порой
думаю: село невезучее, дух Мазепы гнетёт...

Взор Полины Михайловны затуманился, словно в
ожидании первого снегопада. Вспомнила, как некогда,
уже будучи замужем, забрала Алёшу к себе в Труска-
вец, где работала главбухом в санатории. И на работу
пристроила в тот же санаторий. Но ничего не получи-
лось: не умел он понять и принять город. Человек-то
был деревенский. Пришлось отправить братца к сестре
Валентине, на село, где надо поспевать за временами
года: то сад, то огород, топливо заготавливать на зиму.
Полина Михайловна посмотрела на присмиревшую
Олю и, лукаво улыбнувшись, спросила:

– А ты-то когда замуж собираешься, стрекоза?
– Что ты такое говоришь, бабушка?! Я только инсти-
тут окончила – и уже замуж? Я хочу мир посмотреть.
Возможно, ещё одно образование получу, где-нибудь за
границей.
– Далась тебе эта заграница! У нас у самих сейчас
заграница. Всё есть. Не то что в наше время. Туфли на
шпильках нельзя было купить, всё доставать приходи-
лось.
– Б-р-р-р... Туфли на шпильках. Немодно сейчас.
Старые девы в таких туфлях в театр ходят. А по мне,
так лучше кроссовок ничего нет. А насчёт заграницы ты
не права, бабушка. Ведь люди там лучше живут. Почему
бы не поучиться у них? Я хочу стать классным специ-
алистом, чтоб хорошо зарабатывать и материально от
мужа не зависеть. Вот так!
– За военного выходи. Да по любви.
– Ай, бабушка! Давай не будем про меня! Лучше рас-
скажи, как с дедушкой познакомилась.
– А это уже было через год, когда я с шахты домой
вернулась. В сорок восьмом году. Сергей на побывку
приехал из Германии – он там после войны оставался
служить. Жили они в самом центре села. Сергей в отца
пошёл, он, как и свёкор, жадный был до работы, ох, жад-
ный! За всё брался, и всё у него получалось. Да и краси-
вый был в молодости, а ещё в офицерской форме домой
приехал! Я его сразу на танцах приметила. А он – меня!
И пригласил на первый танец. Как в той песне поётся:

Мечтать я, гордая, не смела.
Чтоб он навеки полюбил.

В то время по радио пели. Я и запомнила. Хорошая
песня. Как будто про меня слова написали. В тот вечер
Сергей меня провожал и сразу предложил за него вы-
йти замуж. Я согласилась. На следующий день Сергей
уезжал на службу, забежал попрощаться. А потом уехал
и пропал: нет и нет. Я не знала, что думать. Почти год
прошел. Что делать? Я написала честно Сергею: если
пошутил, то ответь мне, и я буду свою судьбу дальше
строить сама. Через неделю Сергей примчался из Гер-
мании, перевода на Украину добился. Мы с ним поже-
нились, а через год твоя мама родилась. Уже в Дрогобы-
че. Натерпелись, детка, мы тогда там, ох, натерпелись
всего. Тяжёлое время.

Отец на службе и на службе, а я с твоей мамой на
руках. Не воровала, с людьми не ссорилась, на чужое
не зарилась. Так и жизнь прошла. А как мы жили здесь,
ты, Оленька, сама знаешь. Здесь радость – сад да ого-
род свой, ваш приезд на воскресенье. А ты бы, Оленька,
чаще приезжала, скучно мне одной, особенно зимними
вечерами: ветер гудит, снег вокруг по маковку. Дома
льнут друг к дружке, стоят рядом, а соседи в гости не
ходят. А почему не ходят? Потому что богатые и гор-
дые. Им никто не нужен. У кого старики живут, как я,
так те, может быть, и рады были бы общаться между со-
бой в нашем посёлке.

Ей хотелось сказать: «Вот как мой отец – твой праде-
душка Ступин», – но она осеклась. Что для внучки Ми-
хайло Ступин? Уплывший сизым облачком образ из
рассказов бабушки? Муку вёз партизанам – борцам за
Родину... Чью муку? Из своих закромов! Не селяне же
скинулись по воле подпольного обкома. Своим потом
вырастил зерно на земле. У своих детей отнял – отдал
партизанам, чья слава глуховата в мазеповских местах.
Для Родины! Михайло Ступин для своих детей старал-
ся, не спрашивая: кто, что? Против немцев – и хорошо!
Полина Михайловна решила для себя далеко и высо-
ко не ходить. Ступин – земля непознаваемая, пусть оста-
нется для внучки такой. Обидно, власть их позабыла, его
имени нет среди погибших сельчан... Он вёз муку. Он не
воевал, поэтому предан властями забвению. Получается,
что Антип Блудилин победил. Михайло Ступин пёкся о
своих детях, о русской земле, а вышло по-иному.

– А давай, бабушка, я с тобой буду жить? А на работу
в Москву буду на машине ездить? – внезапно предло-
жила Оля.
– Что ты? Что ты, миленькая моя? Пожалела бабуш-
ку. Я не жалуюсь, нет. Это я так, разворчалась. Хорошо
мне здесь. По утрам птички поют-заливаются весной и
летом. А зимой синичек кормлю семечками. Если за-
буду в кормушку семечек насыпать, они прилетают и
клювиками в окошко стучат.

Тяжёлые тучи к вечеру ушли с неба, и закатное
солнце осветило всё вокруг: берёзы в блестящих ка-
пельках влаги на листьях, шершавую зелень газона
перед домом, великолепие клумбы роз и георгинов
посередине и россыпь цветов в обрамлении – синих,
жёлтых, красных, но всё мелких, как будто с полей за-
несённых ветром. По соседству – два камня, постав-
ленные на попа то ли природой, то ли человеком в
угоду новой ландшафтной моде. Нежные цветы, как
символ хрупкости и кратковременности человеческой
жизни, и огромные валуны, как символ незыблемости
мироустройства и его законов.

Омыв цветы и камни, дождь прекратился. И Оле за-
хотелось, чтоб на небе проявилась семицветная радуга,
и не одна, а двойная, или чтоб радуг было много, как
однажды она подметила в рекламе лифчиков.
Глянув на бабушку, удивилась – такой её никогда не
видала: Полина Михайловна любовалась небом с ка-
кой-то восторженной грустью, её глаза блестели, то ли
от скопившейся в них влаги, то ли от совсем далёких и
потаённых мыслей. Продолжая улыбаться, она быстро
троекратно перекрестилась.Заметив взгляд внучки, сказала:
«Время цветения радуг..." – и, помолчав немного, добавила:

– Какой огромный и красивый этот созданный Богом мир! Но
какая неизмеримая и одновременно короткая земная жизнь.