de omnibus dubitandum 7. 232

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ (1590-1592)

ГЛАВА 7.232. ЛЕГЕНДЫ ОБ «ИЗБАВИТЕЛЯХ»

    Начало XVII в. открывает новый период в истории борьбы народа с феодальными порядками, ознаменованный серией казачье-крестьянских войн. Целью их было ограничение или ликвидация крепостного права и помещичьего землевладения.

    Естественно, что и легенды о «возвращающихся царях-избавителях», появление которых исторически совпадает с началом этого этапа, не могут быть объяснены без установления характера и степени их связи с народными движениями этой эпохи.

    По-видимому, какие-то мотивы будущей легенды о Дмитрии-«избавителе» начали складываться еще при жизни царевича, сосланного в Углич в 1584 г., т.е. в год смерти его отца (Симеона-Ивана Бекбулатовича – Л.С.) а не Ивана «Грозного».

    По свидетельству современников, между 1584 и 1591 гг. циркулировали слухи о том, что готовится покушение на царевича, его пытаются отравить, подменить и т.д. После статьи А.А. Рудакова «Развитие легенды о смерти царевича Дмитрия в Угличе» {«Исторические записки», т. 12, 1941, стр. 254-283}, показавшей, как в процессе сложения житийной повести, связанной с церковной канонизацией Дмитрия, развивался рассказ о причинах и обстоятельствах его смерти, нельзя не относиться настороженно к свидетельствам более поздних письменных источников.

    А.А. Рудаков убедительно продемонстрировал зависимость большинства из них от «Известительной грамоты царя Василия Ивановича «Шуйского» (2 июня 1606 г.), в которой впервые официально объявлялось, что царевич убит по приказу Бориса Федоровича (получившего фантазиями немецких горе-историков прозвище «Годунов» - Л.С.). Однако в своей критике источников А.А. Рудаков зашел чрезмерно далеко.

    Как бы ни тенденциозны были грамоты бояр, Марии Нагих и самого «Шуйского», сочиненные в 1606 г. после свержения Дмитрия Ивановича «Лжедмитрия I» сына Симеона-Ивана Бекбулатовича, как бы ни следовали за ними авторы произведений о «смутном времени», возникших в первой и даже второй половине XVII в., нельзя любую деталь постепенно развивавшегося рассказа объявлять «позднейшими наслоениями», которые, как пишет А.А. Рудаков, «всецело обязаны своим происхождением фантазии авторов» {«Исторические записки», 1941, т. 12, стр. 283}.

    Сочинители «Сказания и повести, еже содеялося в царствующем граде Москве» и «Нового летописца», Катырев-Ростовский и другие авторы, жившие в первые десятилетия XVII в., вполне могли пополнять рассказ об убийстве царевича деталями, заимствованными и из устной традиции, и из, не дошедших до нас письменных источников.

    Все они принадлежали к поколению, пережившему события начала XVII века, и в высшей степени странно считать «Известительную грамоту» единственным возможным источником их сведений о событии, вызвавшем столь многочисленные толки современников. Кроме того, существуют свидетельства, безусловно, не зависящие от грамоты царя Василия Ивановича «Шуйского», зафиксированные задолго до ее возникновения.

    Таково, например, известное сочинение Д. Флетчера «О государстве русском», написанное в 1588-1589 гг., т.е. за два-три года до убийства Дмитрия Ивановича (сына Симеона-Ивана Бекбулатовича – Л.С.).

    В пятой главе этой книги говорится о том, что Дмитрий Иванович (сын Симеона-Ивана Бекбулатовича – Л.С.) живет далеко от Москвы под охраной матери и родных, но находится в постоянной опасности.

    Флетчеру даже известно, что Дмитрия Ивановича (сына Симеона-Ивана Бекбулатовича – Л.С.) хотели извести ядом, и он предсказывает, что если с Дмитрием Ивановичем (сыном Симеона-Ивана Бекбулатовича – Л.С.) что-нибудь случится, это может привести к междоусобным столкновениям {Д. Флетчер. О государстве русском. СПб., 1906, стр. 20-21}.

    Свидетельство Д. Флетчера, использованное еще в 1899 г. С.Ф. Платоновым {С.Ф. Платонов. Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI-XVII вв. Опыт изучения общественного строя и сословных отношений в Смутное время. Переиздание. М., 1937, стр. 94-95}, почему-то выпало из поля зрения А.А. Рудакова.

    Он считает, что эпизод, связанный с попыткой отравить царевича ядом, — выдумка автора «Иного сказания». Между тем сообщение Флетчера заслуживает безусловного доверия, так как он не знал еще ни об убийстве царевича, ни тем более, о всей дальнейшей борьбе, развернувшейся вокруг его имени.

    Разумеется, нельзя доказать, действительно ли «Годунов» (кавычки мои – Л.С.) еще до 1591 г. предпринимал попытки отравить Дмитрия Ивановича (сына Симеона-Ивана Бекбулатовича – Л.С.) или это приписывала ему народная молва. Однако нас равно интересуют и слухи, отражающие действительные события, и слухи вымышленные, так как и те и другие были источниками и элементами формировавшейся легенды. Важно и то, что слухи, возникшие еще до 1591 г., повторялись в определенных вариантах и во многих позднейших документах. Так, в «Ином сказании» тоже говорится о попытке «Годунова» (кавычки мои – Л.С.) отравить Дмитрия Ивановича (сына Симеона-Ивана Бекбулатовича – Л.С.) ядом или «спортить» с помощью «жоночки уродливой».

    В своих грамотах сын Ивана V Ивановича "Молодого", внук Ивана IV "Грозного" Дмитрий Иванович «Лжедмитрий II»=Сигизмунд III «Ваза», опираясь на этот слух, писал: «Изменники... присылали многих воров и велели нас портити и убити» {«Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографическою экспедициею имп. Академии наук», т. II. СПб., 1836, № 34. стр. 89}.

    Историки расходятся в истолковании угличских событий 15 мая 1591 г. Нам представляются наиболее убедительными выводы, к которым пришел И.И. Полосин, вслед за В.К. Клейном обратившийся к внимательному рассмотрению сохранившихся бумаг следственного дела.

    И.И. Полосин считает, что «Годунов» (кавычки мои – Л.С.) стремился изолировать малый угличский двор и пристально наблюдал за Нагими, рассматривавшими Углич как родовой удел, однако он вовсе не заинтересован был в устранении царевича эпилептика.

    Политический скандал, который мог объединить его противников, был опаснее, чем девятилетний мальчик и его не очень ловкая и не искушенная в политических интригах родня.

    И.И. Полосин не находит в сохранившихся бумагах следов фальсификации, в которой упрекали «Годунова» (кавычки мои – Л.С.) многие историки, включая С.М. Соловьева и В.О. Ключевского.

    За несколько дней следствия было допрошено, по крайней мере, 140 человек и зафиксировано шесть вариантов объяснения обстоятельств гибели царевича, что было бы явно излишним, если бы комиссия имела предварительные инструкции и «Годунову» (кавычки мои – Л.С.) были бы заранее известны ход и смысл событий.

    Вполне вероятно, что «Годунова» (кавычки мои – Л.С.) волновала не столько смерть Дмитрия Ивановича (сына Симеона-Ивана Бекбулатовича – Л.С.), сколько «измена Нагих» и бунт посадских людей, убивших государева дьяка Михаила Битяговского, разгромивших дьячий двор и уничтоживших кабальные документы.

    Было признано, что царевич стал жертвой несчастного случая, Нагие наказаны, а посадские высланы в Сибирь. Характерно, что вместе с ними был сослан и угличский набатный колокол. После 1591 г. Углич захирел {И.И. Полосин. Угличское следственное дело 1591 г. (в его книге «Социально-политическая история России XVI-XVII вв. Сборник статей». М., 1963, стр. 218-245); см. также: В.К. Клейн. Угличское следственное дело о смерти царевича Димитрия 15 мая 1591 г. М., 1913; Я.С. Лурье. Письма Джерома Горсея. «Ученые записки ЛГУ», т. 73. Серия истор. наук, № П. 8, 1941, стр. 200 и др.}.

    О деле 1591 г. высказывались и иные мнения. Однако кто бы ни был в действительности повинен в смерти Дмитрия Ивановича (сына Симеона-Ивана Бекбулатовича – Л.С.), нам важно, что слухи, распространявшиеся до 1591 г., могли способствовать формированию совершенно определенного объяснения событий — убийство было приписано «Годунову» (кавычки мои – Л.С.)(В2).

    С другой стороны, в мае 1591 г. версия о спасении Дмитрия Ивановича (сына Симеона-Ивана Бекбулатовича – Л.С.) (С), видимо, еще не существовала, так как в волнениях в Угличе и вслед за этим в Москве определенную роль сыграло возмущение «Годуновым» (кавычки мои – Л.С.), якобы убившим царевича, т.е. популярным было объяснение событий, исключавшее возможность спасения Дмитрия Ивановича (сына Симеона-Ивана Бекбулатовича – Л.С.).

    Легенда, если она даже и существовала, не могла еще приобрести социально-утопический характер. На Дмитрия Ивановича (сына Симеона-Ивана Бекбулатовича – Л.С.) еще не возлагались какие-либо политические надежды {Характерно, что в устной традиции неизвестны самостоятельные песни ни об убийстве Дмитрия Ивановича (сына Симеона-Ивана Бекбулатовича – Л.С.), ни о его спасении.

    Об убийстве царевича упоминается в песнях о Борисе Годунове и в песнях о Григории Отрепьеве=Лжедмитрии II (ср. наблюдения, высказанные комментаторами этих песен в сб.: «Исторические песни XVII в». М.- Л., 1966, стр. 334)}.

    В сознании современников Дмитрий Иванович (сын Симеона-Ивана Бекбулатовича – Л.С.)  был мальчиком. Его возраст мог только преуменьшаться — из отрока он превратился, как свидетельствуют позднейшие документы, в «невинно убиенного младенца»; этот мотив усиливал характеристику злодея-Годунова. Здесь можно усмотреть связь с будущей легендой о Дмитрии-избавителе только в общем антигодуновском характере осмысления событий. Для того чтобы легенда о Дмитрие Ивановиче (сыне Симеона-Ивана Бекбулатовича – Л.С.) стала социально-утопической, царевич должен был превратиться во взрослого человека, способного к самостоятельным политическим действиям в действительности или в воображении создателей легенды. 

    Это необходимое и вместе с тем воображаемое время могло развиваться быстрее реального {Предположения о возможном возрасте героя легенды должны учитывать политическую практику XVII-XVIII вв.: Михаил Романов стал царем в 16 лет, его сын Алексей — в 15, его внук Федор Алексеевич — в 15, настоящий Петр Алексеевич в 16, а клон лжеПетра [Исаакий (Фридрих Петер Гогенцоллерн)] I и Петр II — (согласно Традиционной истории, читай вымышленной - Л.С.) в 10 лет и т.д.}. Такого препятствия не было, например, в процессе формирования легенды о Петре III — первый самозванец, назвавшийся его именем, появляется уже через два года после убийства 1762 г.