Гладиатор. Гл. 12

   

            Гл. 12.
            Побег из Шушенко.

   В школе мне очень повезло с учителем литературы. В том смысле, что, к примеру, изучая роман классика Гончарова я твёрдо усвоил его название.
   Обломов в моей судьбе случалось много. Посему последующие события я воспринял без истерики.
   И опер Бараненко и Андрий Бабарыкин не оставили меня в покое.
   Эти мрачные типы пришли ко мне во сне.
    Я сижу на балконе. Лёгкий тремор мешает писать, но... Наверное так нужно. Нужно пройти этот путь до конца и ещё раз окунуться в мутные воды памяти.
   
    День миновал. Красный помидор солнца укатился за горизонт, отсекая день минувший от наступающей ночи как катана самурая отсекает голову друга, решившего совершить сеппуку.
   Я блаженно растянулся на плоском теле кровати. Постояв на спине не более пяти минут, я уже спал.
   Бараненко явился в мой сон требовательно и властно, совсем как в реальной жизни.
   Одет он был в пёстро украшенную вышиванку. В руках имел гусли и объёмистую бутыль самогона.
   Сначала потёк самогон, потом песня.  Раздался звучный аккорд и сочный, как у Баскова, рекламирующего чай "Золотая бляшка" баритон:
   - Эх, говори Москва, да разговаривай Россия!
   Слухай, человече, как всё было, да запоминай, да не упущай смысла слов моих, да на ус мотай в назидание...
   .....нутый оператор моего сновидения сменил ракурс. Монтажёр сна задвигал невидимыми рычажками...
   Андрей спал, как кутёнок поскуливая и подёргивая босой ногой.
   Дверь его закута, скрипнув, отворилась.
   Вошёл Микола. Он был пьян.
   - Андрий! Пийдэм до мэнэ! ! Я маю для тэбэ подарунок!
   Андрей снова дёрнулся. Неохотно размежил веки.
   - Мыкола? Шо тоби?
   - Пийдэм до менэ!
    Комната Мыколы по аскетичность мало отличалась от закута Андрея. Убогая кушетка, стол, стул, шкаф. Единственным предметом роскоши был телевизор.
   На столе, покрытом газетой, высилась бутыль бимбера. Рядом скромно притулился гранёный стакан, пучёк зелени и какая-то сиротски-надкусанная картофелина с горкой крупной соли.
   Трясущейся рукой Мыкола наполнил стакан. Выпил не закусывая, только занюхал рукавом.
   Наполнил снова.
   - На вот... Випэй теж!
   - Мыкола... Що тоби треба?
   - На вот! Подарунок визьми!
   - Шо це?
   - Оливец. Вродливий.
   - Навищо вин мэни?
   - Люблю я тоби, Андрий! Нэмае сечи як люблю!
   - Мыкола... Пани Хрыстына говорила, що пыдорасив туть вишають!
   - А мени плювати! Люблю я тебе!
   - Дай сюди оливець!
   - Даруй мне един поцилунок!
   - Дай оливець и роби що хош!
   - Не можно зараз, тильки писля...
   Горлышко бутыли удобно устроилось в ладони.  Удар. Падение тела.
   - Можно, Мыкола! Зараз можно!
   Карандаш вошёл в глаз как кортик в ножны. Брызнула юшка.
   Бежать! Теперь бежать!
   Горный велик стал билетом на волю. Хутор Шушенко остался позади, а он всё гнал и гнал по степи, не разбирая дороги. С рассветом, утопив железного коня, бежал, обходя населённые пункты. Ближе к вечеру повезло... Он вышел к железнодорожному полотну, влез в полувагон и по самое темя зарылся в уголь.
   
   Гусли майора заливисто тренькнули, издыхая. Струны лопнули. Сон и пение прервались. Опер досадливо крякнул:
   - ...дец. Приехали. Кина не будет. Электричество кончилось!

                Конец.