Исповедь дилетанта. Жёны, часть 2, глава 3

     Мужчина и женщина не властны над своей природой. Они могут быть растеряны, напуганы, обижены, но всегда будут в лапах этой святой бестии. Мы с Ирой тоже почувствовали её приближение. Меня и Иру почти ничего не сдерживало. Мы осмелели.
Нам не мешали ни мои родные, ни голоса в квартире, ни раскрытая в комнату дверь.

     Был солнечный январский день. От солнца в комнате становилось тесно. Разговор не клеился. Ира то хмурилась, то молчала, то чего-то ждала.

     - Что с тобой?

     Она ответила именно то, что говорят женщины от имени природы, уже готовые к тайному и желанному:

     - Я не знаю.

     - Тебе плохо?

     - Нет.

     - Я же вижу!

     Секунда тишины перед горной лавиной. Бледный висок, голый глаз, губы с узким капканом-трещинкой.

     - Я устала спать одна.

     Всего одна фраза, и мужчина оказывается под лавиной женского камнепада, невысказанных обещаний, полуслов, полужестов, полувзглядов, запахов, почв, природ. Я забыл, что калечен. В ноги, поясницу, под лопатки и в грудь полез мужчина. Мой, смелый, грубоватый. Он хотел свою женщину.

     Она в ответ - его.

     Всё было решено.

     Мучиться можно и счастьем. Для нас с Ирой оно стало каскадом ежедневных созвонов, переговоров почти ни о чём, переписки без смысла и цели. Цепочки и воронки вордовских букв душили и засасывали нас, голодные и бездонные.

     Через короткое время я стал называть Иру Ивой. То есть демонстрировал тем самым, что буду только с ней и её новое имя – моя личная, никого не касающаяся и неприкосновенная мужская добыча.
 
     Она поняла. Ей были по душе такая интимность и негрубая близость.

     Ира писала мне:
 
     «А я тоже придумала для тебя своё имя. Можно, попробую? Ёжик... У тебя вчера была такая небритость, еле удержалась, чтобы не дотронуться, мягкая ли?.. Ты спросил, не случилось ли у меня чего? По сравнению с нашим знакомством, всё остальное – фигня».

     Я стремглав ей отвечал:

     «Ивочка, привет. В театре-студии друзья называли меня Ёжиком. Потому что я был не сдержан на острое словцо и резкие поступки. Вдруг всё вернулось. Теперь мы должны быть рядом. Вместе с нашими именами и тайнами».

     Наверное, мы не скрывали жажду близости. Чуть стеснялись её, но стыдность уже передоверили мобильнику, компу, коду многоточий, смайликов, пауз, дефисов.

     Содержание нашей переписки становилось всё более интимным. Иногда это напоминало ночной разговор остывающих после купания в лаве любовников. Слова ничего по существу не значили. Важно было их сцепление, вспышка, ожёг, догорание и долго хранившееся тепло. Любовь – всегда чуть детство. Беззаботность, лёгкость, безответственность. В мейлах кружили «Серёжик», «Ирочка», «умненький», «смелая», «желанный», «озорница», «сумасшедший», «колдовская» и прочее, прочее, прочее. Я откладывал в сторону свой роман. Она строчила джульеттинские многостраничности на работе. Мы заболевали всё опаснее, безнадёжнее и неизлечимее. 

     Ива багаж семейного 18-летия сменила в 2007 году 8-летним одиночеством. Я в 1994 году 12-летие супружества обменял на 7-летие холостой жизни. Мы хорошо знали цену потерь и ценность редкого, почти выдуманного, розового коллекционного алмаза встречи.

     А он уже поблёскивал на люблинско-алексеевской чёрной бархотке.

     Москва окуналась в весну. В доме и на улице ничто не походило друг на друга. Было очевидно вне наук и учебников, что Земной шар вращается. Ночью он шелестел, а утром показывал, куда залетел и чем не скупо богат.

     В апреле в нашей с Ивой жизни началась такая круговерть, что мы с одной стороны растерялись, а с другой впали в счастливый экстаз ездоков по американским горкам.

     Ива сказала:

     - Давай будем жить вместе?

     Мне это понравилось и я, не задумываясь, согласился:

     - Давай. Мне здесь уже осточертело!

     Это была правда, похожая на кусок свинца в лёгких и удавку толстой верёвки на ногах и руках.

     На самом деле, я молодечествовал. Женщина тонким ногтем надрезала мой скафандр. Лопнув, он сполз на пол. Я ничего не понимал и был уже голым в невесомости.

     Труднее всего избавиться от лжи, которую сам считаешь правдой. Делу мешает растущее чувство покоя, сытости, равнодушного сибаритства. Мне было удобно лежать камнем. Окаменелость мнилась мне столпничеством. Атрофия мной овладела как-то естественно и привычно, как давно не навещавший любимый родственник. То есть я узнавал его и признавал, не собираясь ни возражать ему, ни совестить его, ни тем более оскорблять или, вспыхнув, гнать вон.

     Женщина же, заручившись моим согласием на переезд, взвалила на свои плечи гору под названием созидание. Это была ажурная и кропотливая работа. Ива умела из частичек конструировать целое. Сил для этого ей было не занимать. Умений хватало. Дом, работа, выращенные три ребёнка доказывали: Ива может многое. Женщина этого хотела и ей всё это было нужно. Я же этого до конца не понимал и принимал за нечто сезонное, преходящее.
 
     В общем, я был глуп. То есть мне ещё предстояло умнеть, крепнуть и много чему у женщины учиться.

     Конкретно Иву ждал в мае двухнедельный отпуск. Тогда должен был совершиться мой переезд. К нему она всё подготовила. В частной службе подобрала мне женщину-сиделку, которая подменит её в будни, навела комфорт в квартире, продумала моё рабочее место, позаботилась об интимном двуспальном гнезде и – как бы в одном потоке – решила чёртову проблему моей пересадки с дивана на стул и обратно.

     Один из её знакомых, художник Олег, тоже жертва MS, посоветовал ей приобрести американскую доску «бизи транс» для пересаживания инвалидов. Ива нашла её в интернет-магазине за 218 долларов. Метровая дугообразная пластиковая доска стала нашим спасением. Ива, несмотря на мой 100-килограммовый вес, справлялась с транзитом неходячего инвалида с одного места на другое. 

     Для моего купания в квартире она заказала двухметровый квадратный поддон, стул на колёсиках, дачный компакт-душ и условилась с санитаркой Зоей из горбольницы №11 о помощи нам раз в неделю в наши банные дни.

     Естественно, я ничего об этом не знал. Труд влюблённой в меня женщины мне ничего не стоил. Пеликан сидел на берегу и держал раскрытый клюв наготове. Май далеко, новая семья пока за дальними горами, спешить некуда, да и незачем.

     Quod licet Iovi, non licet bovi*.

     В контексте данной ситуации это значило, что юпитеры и быки рано или поздно столкнутся лбами. Гладко было на бумаге, да забыли про овраги. У меня зубастый характер. Иногда весьма нелёгкий. Я считал, что мои первые жёны меня предали.
Значит, это могло повториться. Я мечтал о счастье рядом с Ивой, но внутри порой шевелился червячок сомнения. Посему я гнал машину вперёд, держа на всякий случай боковую дверцу приоткрытой. Если что, выпрыгну! Только меня и видели!

     То есть я был на всё согласен, но… Но червячок внутри не дремал.

     Тем самым я наносил обиду женщине, считая себя несправедливо обиженным другими женщинами.

     Рано или поздно пороховой бочонок должен был рвануть. 
    
     Было часов девять вечера. Мы с Ивой вели беседу в скайпе. Всё было обычно, всё было решено, требовалась только решающая отмашка на старте. 

     - На следующей неделе можно переезжать ко мне, - предложила мне женщина. – Будем вместе по-настоящему.  – Ива чуть помедлила, словно сбилась дыханием. – Мы нужны друг другу. Согласен?

     И я вдруг растерялся. Стал нащупывать почву под ногами. Сердце замерло, йокнуло в конвульсии и скользким голышом вывалилось мне на язык.

     - Так сразу? – голоса своего я не узнал.

     - Ну да, - Ива феей смотрела на меня с экрана монитора. – Зачем тянуть? Сам увидишь, как у меня здорово. Пятый этаж, без лифта, но это ерунда. Захочешь, будем вместе гулять. Рядом Сокольники, тишина, почти Булонский лес. Поедем.

     - Когда?

     - На майские праздники. Если честно, я тебя уже заждалась. Хватит сомневаться. Давай действовать. Слово за тобой, Серёжа!

     И тут я совершил подлость.   

     - Нет, - сказал я сквозь зубы. - Я боюсь. Это будет моей тюрьмой, откуда я никогда не выберусь.

     Экран погас. Чёрный прямоугольник. чёрная тишина, чёрная пустота.

     Я оцепенел. Сравнивать собственную смерть мне пока было не с чем…

     Вдруг монитор включился, и я опять увидел Иву. Вряд ли она только что плакала. Не тот характер. Но лицо у неё было словно минуту назад оттаявшая льдинка. То есть живое, но совсем не то, к какому я привык за последние халявные, шалостные полгода.

     - Серёжа, чудак! – господи, какой она была редчайшей женщиной! – Чего ты боишься? По-моему, всё самое страшное у тебя позади. Нам будет хорошо вместе. Разве нет?

     Надо было чем-то прикрыть свою трусость. Я заговорил про свою маму, про её боязнь за меня, про то, что ей непонятна Ива, что мама нам не поверит и не решится выпустить меня из своих рук.

     - Ясно, - сказала Ива. – Тогда поговори по-мужски с мамой. Постарайся убедить её в том, что ты прав насчёт переезда ко мне. Если хочешь, я тебе помогу. Но лучше, если ты сделаешь это сам. Хорошо? Молодец. Когда будешь готов, созвонимся.

     Она могла бы разорвать тонкую плёнку контакта навсегда. Повод к этому я создал сам. Допускаю, что моё обиженное самолюбие – липовая, фальшивая штука. В сущности, бесчеловечная. Дешёвый вой плаксивого недопёска. И в который раз - эта моя показушная невинность. Ты, ты, ты во всём виновата! Как у тебя духу хватило?!
А я ни при чём! Я же хотел как лучше. Вот ты сама всё и погубила.

     Секунды лопались как мыльные пузырьки. Мы были на самом краю последней пропасти.

     - Ну ничего, - Ива улыбнулась. – Моё предложение остаётся в силе. Хочешь – будем вместе. Только не тяни, пожалуйста, с решением.

     Я услышал стук сердца в ушах.

     - Дай мне один день.

     - Хорошо.

     - Я позвоню тебе обязательно. Как только всё улажу.

     - Конечно. Я спокойна. И ты будь молодцом. Скажи своей маме, что она во всём права и мы будем её всегда слушаться!    

     Ночью я спал крепко и назавтра нашёл в себе твёрдые мужские силы, чтобы заставить маму полюбить меня не в беде и в сострадании, а в новом качестве везунчика, несломленного мужика и счастливчика.

     Я сказал родной маме: «Я люблю Иру. Она должна быть моей. Не переступай мне дорогу. Ты спасла меня, теперь дай начать новую жизнь по моему выбору».

     Мама, так и не согласившись со мной, строгая, неуступчивая, упрямая, сама приняла за меня решение. Как своё личное. Сорокалетний педагогический стаж действовал безотказно.

     - Поезжай куда хочешь, - мама была строга. – Думаю, это правильно.

     Я тут же позвонил Иве:

     - Я свободен.

     - Завтра я у тебя. Заказывай перевозку. И скажи мне что-нибудь хорошее… Ещё раз… По-настоящему?..  Я тебя тоже…

     В выходной 3 мая мы с Ивой собрали мои вещи, книги, бельё, компьютер и уехали на Алексеевскую. Прощаясь, я расцеловался с мамой и с сестрой. Отец почему-то из своей комнаты не вышел. В последнее время он вообще стал странен. Жил в квартире незаметно, замкнуто, наособь. То ли был сердит на всех, то ли сам хотел кого-нибудь рассердить. А возможно, так переживал свой мужской неяркий финал. Больше я с ним никогда не виделся. Даже не созванивался. Через год он умер. Я, сын, встретил это событие холодно. Прошлого больше не было, настоящее не состоялось, а о будущем ни я, ни отец думать толком не умели. 

     Шурин и племянник спустили меня на коляске во двор, санитары посадили в перевозку, Ива села за руль своей «хёндай», и мы покатили. Я три года не был на улице. Кругом мелькал свет, дышал воздух, что-то стучало, тонко выло, кренилось, качалось, неслось и тащило за собой.

     Это был Солярис. Пугающий, но такой опьяняющий и магический.

     Меня подняли на пятый этаж. В каменном коридоре было холодно и гулко. Ива открыла ключом квартиру и сказала:

     - Приехали. Слава богу. Я боялась, что не угонюсь за вами следом.

     Внутри мы быстро друг к другу привыкли. Ива экскурсоводила. Тут ванна, тут кухня, тут балкон. В дальней комнате гардероб, в смежной пианино старшей дочери. Это была обычная московская трёхкомнатная квартира. С одной стороны вместительная, а с другой тесноватая и как бы недоделанная. Странный, случайный уют по-московски.

     То и дело к нам в большую комнату выходили чёрные кот и кошка и золотистый ретривер. Беззвучно оценивали нас и решали, куда нас пристроить.

     - Кажется, я им не очень нравлюсь, - заметил я.

     - Ничего, привыкнут, - кивнула Ива. – Они понятливые и добрые. И главное, послушные. Так что вы быстро освоитесь.

     - А где твои дети?

     - Лена у своего будущего мужа, а Нюся и Женя у папы. Так что эта квартира за нами, я её хозяйка.

     Потом вспыхнул закат, он золотил стены и зеркалил окно тёплыми бликами.
Хотелось молчать и совсем ни о чём не думать.      

     Ночью в постели мы обнимались и целовались. Были мужем и женой. Мне запомнились мои руки, ноги, её рот, податливые плечи, прохладная спина и ко всему готовая грудь, да вообще всё, к чему я три года не прикасался. Ива льнула ко мне, беспокоила мои пальцы, искала губы, лоб, щёки, подбородок, коротко вздыхала и почти неслышно вскрикивала.

     Нам было хорошо. Нам было достаточно друг друга. Мы были наконец там, куда двигались в течение многих-многих заряженных высоковольтным ожиданием лет. Теперь мы вспоминали то, что называется любовью.

     Ничего лучше этого мы не хотели. Судьба решила вновь сделать нас счастливыми.


*Что позволено Юпитеру, не позволено быку (лат.)
               

                *   *   *


Продолжение следует