на озере

ИЗ СБОРНИКА РАССКАЗОВ "МОЛИТВА НА РЖАНОМ ПОЛЕ"

С Федором Степановичем, истопником базы отдыха строителей, Максим познакомился в июле.  В строительном тресте у Максима завелась дружба с двумя инженерами, они-то и пригласили отдохнуть в выходные.  Ехать, сказали, километров пятьдесят. Озеро, вода хрустальная. лодка, рыбалка, пляжный песок…

У одного из приятелей был старый «Запорожец», который он заслуженно обзывал консервной банкой.  И судя по виду, не один сезон «пинали во дворе эту «банку» вместо мяча. Внешний вид авто гармонировал с внутренним: кресло было лишь под задницей водилы, а места рядом и сзади представляли собой пружины со сваленным на них тряпьем.

- Все-таки, свинья ты, Петька, - ворчал его друг. – Обещал же смастерить кресла. Чего тебе стоит сходить в слесарную? Дай размеры – они тебе на другой день все сделают.  И спинки из труб сварят.
Петька отговаривался:
- А потом покупай им бутылку?.. А то и две?

Друг не унимался:
- И как ты баб в этой «банке» возишь? И как …все остальное делаешь тут с ними?
- Они меня не за комфорт уважают, а за усердие.

Так доехали по асфальту до хребта, перевалили его уже по грунтовке, а в низине началась таежная дорога - с болотцами, кочками, ручьями. Тут и показала свои преимущества малолитражка. Раз десять вытаскивали ее из грязи.
- Кресла, трубы… - посмеивался Петька. – Теперь оценили мою предусмотрительность?  Тут каждый килограмм на счету.

Добрались до озера к полдню.

База отдыха представляла собой барак без единого лишнего завитка или какого-либо другого архитектурного излишества. Такие строили в тридцатые годы двадцатого века в социалистических городках: стены из посеревших досок, между ними шлак, сверху крыша, покрытая горбылем и толем. Похожими времянками застраивали поначалу и Байкало-Амурскую магистраль, только вместо шлака использовали утепленные щиты из дерева. Да разве спасут они от 30-40-градусных морозов? Максим насмотрелся на эти балки, и тут, на озере, попрекнул инженеров: что же это вы даже для самих себя ничего лучшего не придумали?

 - Э-э, от греха подальше, - махнул рукой Петька. – И от народного контроля тоже.
Стоял сильный запах расплавленной на солнце смолы сосен и лиственниц, от которого все вокруг млело; чудилось, сама природа упрекала себя за то, что устроила такое пекло. Сразу же заболела голова. А тут еще атаковали пауты, бесстрашные, наглые. Максим однажды увидел кожу подстреленной кабарги. Решето! Пауты выращивают потомство под кожей лесных обитателей – прокусывают и оставляют под ней свое семя. Так продолжают род. Что поделаешь, каждая живая тварь живет за счет другой.
Федора Степановича они застали в столярной, где тот выстругивал на верстаке доски для лестницы и деревянной дорожки к озеру. Крохотный котенок, беленький окромя черных лапок-сапожек, следя за рубанком, вертел туда-сюда головкой и пытался вцепиться коготками в рубанок. Федор Степанович ласково отстранял его, ворчал: «Да отстань ты!  Вот следит, вот сторожит…  Прям, прораб».

Гости выставили два картонных ящика с припасами, выданными из столовой треста: хлеб, крупы, картошка, консервы, чай, сахар, много соли – для засолки и копчения рыбы. Оживился Федор Степанович, когда гости лично от себя выложили на стол колбасу и водку. «Ишь, чуть не вскипела в пекле, - пожалел он водку. – Снесу в погреб, в нем, робята, еще не весь лед растаял. К ужину холодненькая будет. – Остановился. – А, может, и сейчас примите?» Гости отказались. Купаться, купаться! Максим же попросил лодку и спиннинг: не терпелось порыбачить.

Глубина озера в иных местах достигает двадцати метров, водятся в нем окуни, щуки, а у деревни, расположенной наискосок налево, километрах в десяти, и чебак. Слабосоленого десяток съешь, а если под водочку и побольше. Почему чебак выбрал именно то место, наверняка никто не знал, но деревенские говорили, что им иногда приходится в воду выливать прокисшее молоко (не на чем отвезти на молокозавод), вот и пристрастился чебак к нему.  А что, может, и правда.
 
Максим, отмахиваясь от паутов, отплыл метров триста, откуда одни из них благоразумно вернулись на берег, других прихлопнул. И стал высматривать заливчики с камышом: там должны быть щуки-травянки, небольшие, с руку длиной, но с мясом понежнее. Одна незадача в ловле травянок – блесна часто цепляется за траву.
Он уже отплыл от базы далековато, щука не клевала, и он решил поменять место, отплыть на противоположный берег. Из лодки-плоскодонки то и дело приходилось вычерпывать воду, видно, Федору Степановичу недосуг было просмолить ее, а она долго лежала на солнце и рассохлась.

И не сразу заметил Максим, как со стороны деревни, с низкого берега, выползла фиолетовая туча. Еще светило солнце, но слева часть неба взлохматилась, легкий прохладный ветерок прошелся рябью по воде, до того зеркально-ровной. Вскоре послышался отдаленный отзвук грома, будто кто-то потряс бочку с камнями, электрические разряды, сталкиваясь внутри тучи, пытались пробить ее толщу, но пока им это не удавалось: всполохи позволяли лишь различить контуры тучи. А она приближалась торопливо, давила на горячий воздух, выталкивала его грубо, желая поскорее исполнить порученное ей дело.  Ветер усиливался с каждой минутой, вот сил его уже хватало поднимать волну и бросать в лодку.
 
Вскоре ночной мрак покрыл озеро, молнии освещали бугры волн и пену на их гребнях, а дальше – не зги.  Полил дождь. «Кажется, влип, - подумал Максим. – Из этого ада не выплыть». Да и куда плыть, ничего не видно. Вокруг всё ворчало, грохотало. Плоскодонка то подпрыгивала вверх, то плюхалась вниз.

И тут вроде кто-то надоумил его; надо подставлять под волну угол кормы. Не всю корму, тем более, не борт, а именно угол кормы. Угол рассечет волну, поднимет плоскодонку, и она может удержаться на поверхности. Может, если с помощью весел держать лодку в таком положении. Это ободрило его и придало уверенности.
Выплыл Максим километрах в пяти от базы. Лодку оставил на берегу, а сам еще долго пробирался по бездорожью до места. Приятели спали. «Они после купания выпили и заснули, - пожал плечами Федор. – Будить я их не стал. А чего бы они сделали, чем помогли? Вон что творилось; я здесь три   года, ничего похожего не случалось. - Спущусь в погреб, там одна тебя дожидается.

 Возвратившись, кидал взгляды на Максима, дивился:
- Ну, ты, парень, в рубашке родился, В такой лодке выплыть при такой волне!  Ты глянь-ка завтра: десяток, а то и полтора лиственниц и сосен снесло, из ям корневища-бороды торчат. Гудело, будто тыща самолетов в небе. А тебя бог сохранил… Точно – он. Проживешь теперь долго, он, бог-то, рази стал бы сохранять тебя ради малых лет? Чего, сказал бы, мараться…

Максим отходил от пережитого. На озере сначала испугался, потом не просто успокоился, а даже азарт появился: ну, посмотрим кто кого! А теперь вновь представил лохматые волны, бросающие плоскодонку из стороны в сторону, и его затрясло.
- Давай-давай, выпей. «Полегчает», —говорил Федор Степанович. – Мне по половинке наливай, себе по полной. Я вить с ребятами уже выпил.
Он уловил состояние Максима, развернул разговор в сторону:
- Она, матушка-природа, чего только не придумает, какие только испытания не пошлет человеку. Вот, казалось бы, наша Воронежская область не Сибирь, а и там, бывает, так вспрыгнет, что диву даешься. Лет, может быть, десять назад такой ливень случился, что нашу речку – воробью по колено – разнесло так, что все село потонуло.
 
- А вы как тут оказались? – поинтересовался Максим. – Далеко от Воронежа…
- А ты пошто выкаешь? Зови просто, не привык я. – А как тут оказался – длинный разговор. Желаешь – расскажу. – Он помолчал, усмехнулся. – Наипервейшая причина: от бабы уехал. Глупая у меня баба, жадная. Над каждой копейкой трясется. Да хоть бы для дела какого берегла, а то …просто так. Еще и прятала от меня, будто я алкаш какой. А я никогда особенно не любил выпивать, ну, с мужиками, бывало, с получки выпьем поманеньку, на том и баста. И вот как-то говорю ей: «Давай, Клавдия, распаковывай мошну, к дочке посвиданькаться поеду. А дочка моя, Маша, укатила аж во Владивосток, на край земли получается. Это тоже своя история. Вернулся из армии сосед наш, Митька, но не на совсем, а на побывку. Объявил: во Владивостоке работу нашел, моряком. Ну, Маша и клюнула. Я отговаривал ее; парень мне не нравился – шебутной какой-то, вертлявый. Да подумал, что в армии из него шелуху-то, может, повыбили. Уехала. Два года прошло, соскучился я по ней не знаю как, снится и во сне вроде жалуется, зовет: приезжай. А тут эта моя кастрюля уперлась: нету у меня денег и никогда не было. Ох, как я разозлился, думал, может, убить ее, найти мошну и укатить к океану. Но это так, не серьезные мысли… Перестал я ей отдавать зарплату, столоваться стали отдельно. В одном чугунке она варит картошку, в другом я. И все остальное у каждого свое. Насилу собрал денежку на дорогу, на гостинцы, и поехал.
 
А там, во Владивостоке, тоже все неладно. Митька никакой не моряк, а в порту работает, сказывал - как его? – докером. А какой тебе докер – ящики огромные… забыл, как называют… - Контейнеры? – спросил Максим. – Во-во, к контейнерам этим крючки цепляет. Моряк… Но это еще ничего, пусть цепляет. Пить начал! Из санатория, вытрезвитель так называют, не вылезает, руку на жену поднимает.  А ей ведь родить хочется, вот-вот двадцать пять годков стукнет. А как тут родишь, с таким-то охломоном? Говорю ей: «Маша, уедем в село, там все же дом родной». А она: «Батя, а что я в селе делать буду? В доярки подамся?  И без мужика весь век куковать? Может, Митька образумится. Потерплю пока».
 
Насмотрелся на их жизнь и через месяц уехал. В плацкарту билет не стал брать, в общий - подешевле. На какой-то станции, не помню, какой, в Амурской области, в вагон ввалилась толпа ребят, девчонок. С гитарами, а один с собакой. Веселые, песни поют. «Куда это вы собрались?» —спрашиваю. Они: «На БАМ, дед. Поедем с нами». Шутят. А я подумал: а чего не поехать? К бабе возвращаться – мука одна. Пилить будет: зазря деньги потратил. Они, деньги-то, хотя и не ее, но ей и чужие жалко. Кремень, не баба. Ей и до дочки никакого дела.

До Сковородина доехали, а оттуда в Тынду. Прихожу в контору насчет работы узнать. Начальник в галстуке вылупил глаза: ты зачем, дед, приехал, у тебя вызов есть? Какой еще вызов, спрашиваю. Работать приехал. «А какая у тебя специальность? Плотник, бульдозерист?» Сельхозтехнику, говорю, зимой ремонтировал, за лошадьми ухаживал. Нет, говорит, у нас лошадей, возвращайся домой. Потом подумал и сказал: «Истопником в баню пойдешь? Там и каморка есть для житья. Работа такая: круглосуточно топить и прибираться в моечной, парной. Только далековато от станции база, одному придется неделями куковать. Оклад - сто двадцать рублей плюс северные семьдисить процентов».

А я таких денег за всю жизнь не видел, чего же не пойти.
- Что, так один и работал? Без подмены круглые сутки?
- А зачем подмена? Дрова есть, только в печь подкладывай. Предлагали и сменщика, да на кой ляд он мне? Они взяли и половину ставки мне прибавили. Эт что же выходит? Сто восемьдесят, а к ним еще семьдисить процентов. Скоко получается?
- Ну, сам знаешь, сколько…
- А то не знаю! За триста! Я там, в Воронежской области, за год таких денег не получал.
- И что, так и останешься здесь до конца жизни?
- Загадывать не стану. Скучаю, конечно, по родине, там родительский дом. Сад, правда, старенький, парочку яблонь подсадить бы, грушу, вишню. Малинку обновить бы… Но как подумаю, что рядом старуха, так хотелка пропадает. Начальство здесь меня уважает, они по выходным баньку для себя держат. Бывает, столько нанесут вина, пива, водки, закуся разного, что и за неделю не справляюсь с остатками.
- А ты, Степаныч, взял бы, да и пригласил к себе дочку. Она у тебя молодая, работа найдется. Глядишь, и мужем обзаведется. Тут вон сколько парней молодых и мужиков разведенных.

- Думал я об этом, Максим. Отправил ей письмо на этот счет. Коли согласится, тут и доживу свой век. С дочкой-то рядом как бы хорошо! Приезжала бы из поселка раза два в месяц. А то и четыре.

…Целый год Максим не наведывался к Федору Степановичу: был в заграничной командировке. Приехал, как и в прошлый раз, в июле. Все так же пахло смолой, Федор Степанович смолил плоскодонку, на берегу к двум металлическим трубам была приварена цепь для удержания еще двух лодок.

- Разбогатели, Степаныч? – кивнул головой на причал Максим.
- Побольше начальства стало приезжать, - пояснил Степаныч. – Эти легкие, надежные. не то, что плоскодонка. Но я рыбалю на старенькой. Привык.
- Порыбалить охота. Позволишь?

- Чего спрашиваешь, отстегивай любую. Вон к той те весла, а к той – те. Далеко-то не заплывай, она, щука-то везде водится, где рыбаля нет... А то как в прошлый раз… - Федор Степанович махнул рукой. - Все-таки повезло тебе тогда, Максим. Кому расскажешь, диву даются.

- Я ненадолго, Степаныч. В рюкзаке три «коленчатых вала». Охлади.
- А я чего сказать хотел тебе, Максим… Маша-то приехала весной, в столовой поваром устроилась. Завтра обещалась наведаться.
- Без мужа?
- Разошлись. Там еще, во Владивостоке. Так я рад, Максим, так рад. Прямо помолодел.

И весь вечер, пока выпивали и заедали малосоленым чебаком, Федор Степанович делился безмерной радостью, и готов был, кажется, всю ночь рассказывать и рассказывать о Маше. Но Максим сослался на усталость и ушел спать.
… А Маша и впрямь приехала на какой-то попутной машине. Не доехала до отца километра два, пришла пешком, нагруженная продуктами. Разохался Федор Степанович, до крайности огорченный, что не встретил. Маша успокаивала:
- Ладно, батя, не больная, да и недалеко. Сейчас бы искупаться. – Бросила взгляд на Максима. - А что ты, батя, не познакомишь с гостем? Не Максим ли, о котором рассказывал, что он чуть не потерпел кораблекрушение?
- Максим, - представился гость. – Федор Степанович, по-моему, преувеличивает мой подвиг.

Он, не отрываясь глядел на Машу. Такие девушки рождаются и предназначены жить в деревне в окружении васильков, ромашек, молодых зарослей лебеды, иван-чая. Вроде бы все простенькое: и лицо, и фигура, и ножки вроде бы немного толстоватые, а соединишь все вместе – наглядеться невозможно. Так бы, не касаясь земли, и летел над протоптанной лошадьми и колесами телег полевой дорогой, а по бокам от тебя рожь, колоски еще пока зеленоватые, еще не нагнувшиеся под своей тяжестью, обдуваемые легким ветерком. Как же хорошо, как спокойно; и ни откуда не ждешь подвоха!

Степаныч от радости суетился:
- Счас угощу тебя. Позавтракаешь. Начальники приезжали. Оставили. Приберег. Вот две баночки шпрот. Лимончик… - он бегал из угла в угол, и никак не мог сосредоточиться. – Есть и колбаска копченая, растворимый кофе. Я пробовал, вкусно со сгущенкой.
- Да остановись ты, батя. Я ведь не из голодного края приехала, завтракала уже. Давай кофе. Попью и пойду искупнусь – жара какая! – Максиму: - Вы как насчет кофе?
- Я, пожалуй, в лодку и на рыбалку.
- И я с вами. Можно? Я в тот раз таких пять окуней словила! Не рассказал, батя?
- Не рассказал, - огорчился Степаныч. – Таких окуней ни разу не видел. Он, окунь, рядом со щукой, как карась рядом с гольяном. По длине, конечно, меньше нашей щуки, однако шириной берет. Показал начальникам – они глаза вылупили. Ты, Степаныч, говорят, их, небось, из Европы завез.
 
Максим, рыболов-теоретик, предположил:
Наверное, было жарко, вот они и нашли ямку, где и корм есть и вода похолоднее. Вы, - обратился он к Маше, - не заметили место?
- Ну, примерно, помню… Там на мели камыша много. Густой, высокий.
Максим знал это место. Не погружая лопасти весел глубоко, он вел лодку ровно, без всплесков; она скользила по воде и, кажется, благодарна была бережному отношению к себе, наслаждалась умиротворенностью озера, небес, сосен и лиственниц на берегу.

Маша сидела на корме. На ней было короткое платьице в зеленый горошек, она откинулась, опершись руками на корму, чуть назад, и выжидательно, с усмешкой, глядела на Максима. Зачерпнула ладонью воду и брызнула на него.
- Ах, так! – воскликнул Максим. – Месть будет страшная! – И сильными гребками направил лодку в камыш. Лодка врезалась в заросли, стебли камыша шуршали, уступая ей место. Маша встала и наклонилась над Максимом…

После они разыскали небольшой прогал, свободный от камыша, и искупались. Затем молча сидели обнявшись. Вдруг Маша прыснула от смеха.
- Ты чего? – удивился Максим.
Маша засмеялась еще громче:
- Да когда все это происходило, я открыла глаза и увидала на камышинке стрекозу.
- Стрекозу? Ну, и что?
- Лодка-то двигается туда-сюда, камышинка то сгибается, то выпрямляется, а ей хоть бы что. Не улетает. Сидит, глаза вылупила…
Максим обнял Машу:
— Это не стрекоза была, а ты из прошлой жизни. Просто захотелось тебе прошлой поглядеть на себя нынешнюю.
- Как интересно ты сказал. - И озорно добавила: - Наверное, ей захочется полюбоваться еще разок.

Степаныч стоял на берегу и замахал руками, когда увидел лодку. В метрах ста от берега Маша в платье прыгнула с кормы и поплыла.  Степаныч помог Максиму вытащить лодку на песок, удивился тому, что в ней нет ни одной рыбки.
- Ну, и наловили вы, не знаю, куда и девать ваш улов. - Взглянул настороженно на дочь. – А ты вон вся светишься.

- Батя, есть хочется. Сварил уху?
- Да уху-то сварил, только не знаю, кормить ли вас.
- Ты, батя, не батя, а свёкор прямо.
Повечеряв, Маша ушла в свою комнату. Максим тоже хотел отдохнуть, но Степаныч остановил его:

- Ты, Максим, уезжай. Иди на базу геологов, я узнал, что через два часа от них пойдет автобус. Не серчай, но дочке нужен муж, а не гастроль, как ты.
Нагруженный рюкзаком Максим остановился попрощаться, но Степаныч отмахнулся:
- Иди, иди. И не приезжай, Максим, больше.