Похорони меня, брат!
Эту странную эсэмэску он получил в субботу под вечер. В ней было всего три слова: "Похорони меня, брат!" Поскольку кроме шалопая Славки братьев у Ивана не
было, то он вполне резонно решил, что сообщение именно от него и ни от кого больше, тем более, что и номер мобильника тоже Славкин. Хм, похорони, брат... Ну,
хохмач, блин! Дал прочесть жёнке Оленьке. Та, наморщив лобик, долго вглядывалась в голубенький экран "сотика" и наконец выдохнула: "Ваня, надо ехать! Слышишь?"
- Куда ехать? Зачем ехать? - Взорвался Ваня.
- Как зачем - Славку похоронить, брата твоего, - пролепетала Оленька.
...Славка, он же Ольховский Вячеслав Матвеевич, человече сорока пяти лет от роду, жил-проживал в давно оставленной жизнью деревеньке Н, в родительской хате
жил. Один. Перебивался случайными заработками, а когда и тех не стало, затосковал, запил, крепко запил; а за что пил, за какие шиши -- бог весть.
- Ну, что молчишь? - наступала супруга.
Иван нервно заходил по комнате.
- Так, Оль, не пыли, давай разберёмся: сообщение отправил кто? Правильно - Славик; и, судя по тексту, набирал его уже мёртвым. Не удивляйся - именно так: с нами
пообщался покойник. Ну, как тебе? Мне - смешно и я смеюсь - на: Ха-ха-ха! Он разыграл нас, комедиант
долбаный; он просто решил поглумиться над нами... О-о, он ещё и не такой фортель выкинуть может...
- Иван, за что ты его так ненавидишь?
- Я его ненавижу?! - деланно изумился супруг. - Милая, как можно ненавидеть то, чего в природе нет; он для меня - ноль!
- А ты злопамятен... милый.
- Так, довольно, хватит о нём! Нам что, поговорить больше не о чем?
- Ванюша, надо ехать; вдруг и в самом деле...
- Дурочка! Он насмехается над нами, а ты...
- Ваня, ты меня слышишь?
Супруг не слышал.
Но, поскольку Оленька двоевластия в их семье и на дух не принимала, то её дражайший после недолгих препирательств таки сдался и уже через пару часов тряски по
дурной дороге они продирались сквозь буйные заросли крапивы к Славкиной "фазенде".
А вот и она: приземистая, под замшелым шифером, с давно некрашенными, ещё батькой сработанными, резными наличниками.
Со двора доносился приглушенный стук; там то-ли поленом о полено колотили, то-ли гвозди вбивали. Гомона слышно не было...
Иван ухмыльнулся:
- Кажется наш покойник решил поработать.
- Не ёрничай! - шикнула Оленька. - Может там ему гроб делают...
- Ага, саркофаг -- как фараону.
Во дворе закашлялись; глухо, надсадно.
- Однако и покойнички покашливают, может они вопреки утверждению ещё и потеют? Это сейчас мы и выясним. - Съязвил Иван.
Через расхлябанную дверь калитки вошли во двор. У угла покосившегося сарая, на корточках, к ним спиной, сидел высокий, худой, в замасленной фуражке с
выбивавшимися из-под неё давно не стриженными седыми космами человек. Человек что-то мастерил.
- Бог в помощь! - Наигранно весело окликнул его гость.
Мастер вздрогнул, обернулся...
- В...вы? Вы приехали?! - вымолвил заикаясь. Согбенный, небритый, он был невозможно жалок. - А я вот тут дровишки того...
- На похороны мы - на твои похороны - как просил.
- Кажется, я огорчил вас моей дурацкой эсэмэской...
- Напротив - обрадовал. Я даже в танец пустился; лезгинку с бубном... Ответь, Славик, ты зачем спектакль этот устроил, с какой такой высокой целью?
- Сказать честно?
- Да уж постарайся.
Славик глубоко вздохнул, перевёл взор на полуистлевший плетень, над которым плескался на ветру старый черёмуховый куст с уже набравшими силу тугими
чёрными гроздьями ягод, молвил:
- Плохо мне, брат, муторно мне. Картоха, вот, закончилась, а взять не у кого... Нехорошие мысли одолевают - словом не с кем перекинуться... Вам не докричишься...
Решил таким вот способом: будь, что будет! И написал... Ты уж не больно серчай, брат... - грязной ладонью вытер выскочившую из-под века слезу. - Мне бы это...
тысчонку-другую не одолжишь? Я верну, я обязательно верну, отдам при первой же возможности...
Словно укушенный, Иван резко отшатнулся.
- Что? Ты просишь тысчонку-другую? Зачем -- на пропой? Вот тебе!
Туго скрученный кукиш едва не коснулся Славкиного носа.
- Алкаш! - продолжал бушевать гость. - Ты и мать своей пьянкой в могилу вогнал, ты добил её, Славик-Славонька, ты, милок!
- А отчего же вы к не взяли её к себе, в город; там и тёплышко и больничка рядом?.. - Оборонялся несчастный. - Ах, да, от неё ведь нехорошо пахло; вы боялись
запачкаться. А я её по осени - в район к доктору, за десять километров, на повозке, в хлябь... Не довёз - в дороге она померла...
- Довольно, хватит! Наслушались твоих песен; во как наслушались! - Иван ребром ладони провёл себе по горлу. - Оленька, идём отсюда! Я больше не намерен
выслушивать бред моего полоумного братца. Идём, милая, идём скорее!
* * *
Участковый, капитан полиции к ним пожаловал на второй день по их возвращении из деревни. После недолгих распросов о родстве-кумовстве с жителем деревни Н.
Вячеславом Ольховским, сообщил, что через некоторое время после их визита тот лишил себя жизни - повесился в собственном сарае. Никакой записки не оставил. И
ещё полицейский сказал, что подле сарая возлежала дубовая колода с воткнутым в неё топором, а рядом свеженаколотая поленица дров; видно, покойный собирался
протопить печь, поскольку в тот день неожиданно задул сиверко и заметно похолодало.
Владимир ХОТИН, 25.05.2017
Свидетельство о публикации №223111101299