Военкомат - 9. Охотник за нацистами

Военкомат-9. Охотник за нацистами.
День 14 декабря 2000 года был четвергом. До конца этого тяжелого для меня года оставалась всего пара недель с днями, и, чтобы уложиться с текущими делами до новогоднего боя курантов на Спасской башне, я довольно бодро двигался в сторону военкомата. Время на часах было обычное – 8 утра. Я всегда, за исключением выходных и праздничных дней, в это время двигаюсь в ту сторону…
…Никогда не знаю, как начинать рассказы. Никогда. Брожу по кабинету, придумываю глаголы, лихие и яркие, зовущие за собой, потом их читаю и сам на себя удивляюсь, как можно было написать такую ерунду. Вот и сейчас, собрался поведать людям очередную главу из летописи нашего военкомата, относящуюся к декабрю 2000 года, а как разогнать рассказ, так чтобы читателя сразу захватил сюжет, понятия не имею. А ведь хочется, чтобы читатель от него глаз не отрывал, внемлил каждому слову.
Посмотрел, как маститые писатели начинают свои произведения, тоже не впечатлился. Заснешь, пока они закончат погоду описывать. С другой стороны, маститые, они, наверное, знают, что делают, а? Может, не должно быть так, что читаешь о чьих-то похождениях и понятия не имеешь, какая при этом погода? Можно ли понять логику поступков действующих в повествовании персонажей, не зная, идет ли там дождь или светит солнце? Я, пожалуй, не поверю автору, который отправит своего героя совершать подвиги, а на улице валит снег. В дождь еще туда-сюда, но в снег, не поверю. Так что, видимо, это правильно, начать с погоды, начну-ка и я с нее. Если кто-то уснет при этом, вопросы не ко мне.
Значит, решено, начнем с погоды в декабре 2000 года. Дадим общую метеосводку за декабрь, а потом приступим к погоде в тот день, с которого стартует эта небольшая история. Да, так и сделаю, хотя и понимаю, что читать про погоду давно минувших дней, так же скучно, как и писать про нее, но уж потерпите, когда распишусь, надеюсь, будет повеселей. А может и не будет. Может сводка погоды за 14 декабря 2000 года будет самой веселой частью моего рассказа. Всякое бывает.
Итак, погода. Метеорологические условия последнего в этом тысячелетии декабря были для наших широт несколько необычными. И довольно противными, как раз для болезней верхних дыхательных путей. И днем и ночью термометр показывал ноль. Иногда с неба что-то сыпалось, но чаще тишь да гладь. Даже ветер не так уж и кусался, хотя время от времени развлечения ради сдувал ненадежно закрепленную на чьей-либо голове шапку. В том числе, бывало, и мою. Сдует, полюбуется, как мы несемся вслед катящемуся по сырому тротуару головному убору, стараясь перехватить беглеца до того, как он выкатится на проезжую часть дороги, и опять затихнет. Весь декабрь был таким, около нуля градусов по Цельсию, иногда уходил в минус, иногда в плюс. Иногда ветреным, иногда тихим…
…О зависимости нашего настроения от погоды знают все, но замечали ли вы когда-нибудь, что и наши умственные способности также находятся в сильной зависимости от погоды. В ясную, солнечную погоду у нас появляется осанка, мы раскованы, легки в построении речевых оборотов, со знанием дела судим о новинках литературы, высказываемся о шансах отыскать снежного человека, и можем даже порассуждать об открытом недавно америкосами химическом элементе Ливермории. В основном с тем подтекстом, мол, а что же наши-то ученые…мышей не ловят.
Но стоит только солнцу скрыться за тучей, куда девается наше остроумие и мягкая ирония? Весь объем знаний куда девается? Какой там Ливерморий, из таблицы умножения сразу можем назвать только верхний ряд. Мы сердито оглядываемся, словно хотим увидеть и изобличить того, кто лишил нас всех тех замечательных качеств, которыми мы только что обладали. Мы горбимся, натягиваем воротник на затылок и хмуро бредем на работу, службу, в магазин и аптеку. И никакой снежный человек нас уже не отвлечет от маршрута, даже если он перебежит перед нами дорогу.
Вот и сегодня, сначала мне снова было двадцать лет, и я весело шагал, улыбаясь всем встречным и попутным людям, кивал знакомым, пожимал руки хорошо знакомым. Даже стянул с рук перчатки, чтобы ладони получали витамин Д в нужном количестве и качестве. И солнце не жадничало, посылало мне этот витамин и счет за это не выставляло. Сверкало и искрилось все, что могло сверкать и искриться. Даже лужи. За ночь лужи с вмерзшими в них листьями лип и кленов застыли и выглядели впаянными в асфальт зеркалами, внося свой вклад в праздничное настроение.
И вдруг, все закончилось. Я даже не сразу понял, почему вдруг люди, только улыбавшиеся мне радостными улыбками, по какой-то причине вместо улыбок стали корчить недовольные рожи. Что такого могло случиться с людьми? Да ничего и не случилось, просто солнце выключили.
Кто? Ну, вероятно, тот, кто может это сделать. Впрочем, не исключено, что солнце само решило, что столько светить в месяце декабре – перебор, так мы и избаловаться можем, и закатилось в какую-то пелену.
Чтобы не диссонировать с окружающей обстановкой, я тоже скорчил недовольную гримасу и зашел во двор военкомата.
Во дворе, рядом с урной у входа в накинутых на плечи бушлатах стояли подполковник Тимофеев и прапорщик Филиппов и курили. У нас в последнее время как-то ослабла борьба с неорганизованным курением, и курящие сотрудники военкомата курили там, где их настигла никотиновая жажда, в кабинетах, в туалетах, на лестнице, ведущей на второй этаж. Стоя и в движении. Везде.
Потом, спустя некоторое время, командование спохватывалось и курящих пыталось загнать в гетто, которое располагалось в глубине двора, у автомобильных боксов. Иногда такое место называют курилкой. Курящие сотрудники, понятное дело, ни в какую курилку не ходили, стойкий запах сигаретного дыма по всему военкомату достаточно ясно указывал на то, что они курят, где и раньше, просто с меньшей открытостью.
Подполковник Тимофеев Сергей Вячеславович заместитель военного комиссара, сам, в силу занимаемой должности должен был бы пресекать курение в неустановленных для этого местах, но не пресекал. Он придерживался мнения, что курение стимулирует мыслительные процессы в головах,… или где они там формируются.
 Кто же будет бороться с курением с такими взглядами? Точно, не Тимофеев. Военный комиссар полковник Марчак, сам не куривший, к этой пагубной привычке относился равнодушно, и борьбу с курильщиками начинал только когда женщины военкомата выражали против курительной вакханалии более решительный протест, чем обычно. Вроде такого, как однажды устроили наши две сотрудницы, Голубицкая и Цвилева. Они вышли в прокуренный коридор в противогазах и с плакатом, на котором было написано, что ежегодно от курения в мире умирает 7 миллионов людей. И что они не хотят быть в их числе. Целую неделю после этой акции полковник Марчак гонял курильщиков, как терьер енотов. По длительности противодействия курению это был рекорд.
Судя по сигарете, прилипшей к губам Тимофеева, борьба с курением в распорядок сегодняшнего дня не входила. Филиппов, впрочем, по привычке прятал сигарету в огромном кулаке. В его кулаке экскаватор можно прятать.
- Доброе утро, - я подошел к ним, пожал руки.
- Доброе, - отозвался Тимофеев, сэкономив на слове утро.
- Здравия желаю, - по-военному ответил прапорщик Филиппов, перепрятав сигарету в другой кулак.
- Вы в курсе, что курение все еще опасно для вашего здоровья? – спросил я. – Я не настаиваю, но минздрав, говорят, в этом убежден.
- Слушай его больше, минздрав свой, - ответил Тимофеев.
Ответив, он как-то странно посмотрел на меня, ловко выплюнул недокуренную сигарету в урну и зашел в военкомат. Я пошел за ним.
- Ты у комиссара не был? – спросил Сергей Вячеславович, поднимаясь по нашей крутой лестнице.
- Когда бы я успел, если только иду, - ответил я.
- А вчера?
- И вчера не был, я же облвоенкомат навещал. А что?
- Ничего, - Тимофеев дошел до своего отсека. – Просто так спросил. Для общего развития.
- Какой-то ты загадочный сегодня, - я посмотрел на него, но Тимофеев, не отвечая, скрылся за своей дверью.
Я пожал плечами и пошел к себе. В отделении никого из моих сотрудников не было, поэтому я зашел в каморку, которая числилась моим служебным кабинетом и, стащив с себя шинель, уселся за стол.
Зазвонил телефон. У меня стоял телефон с дисковым набором «Спектр» - ТА-1128, мощный аппарат в плане ударостойкости, но обладавший одним неприятным свойством. Он не любил звонить. Вот не любил и все. Хрюкнет тихонечко и считает, что звонок он издал, а дальше не его забота. Услыхал хозяин, то есть я - хорошо, не услыхал – его проблемы. За эти фокусы, я неоднократно бил трубкой по его корпусу, а ему хоть бы хны. Говорю же, ударостойкий.
Со временем я научился слышать его негромкое покашливание, даже если был сильно занят, и не только слышать, но и, вы не поверите, стал различать абонентов, пытавшихся установить со мной телефонную связь. Это сейчас, звонит у вас телефон, а на лицевой панели уже высвечивается номер, с которого поступает звонок, с подсказкой, что звонит мошенник. А тогда…
 Когда звонил городской абонент, телефон коротко всхлипывал, как малыш, потерявший маму из виду. Если звонок шел от дежурного по военкомату мой телефон тоже сначала всхлипывал, а потом несколько раз кашлял. Звонок от военкома сопровождался слабой вибрацией, а междугородный звонок поступал ко мне только вибрацией, без собственно звонка.
Имея перечисленные навыки общения с телефоном, я без труда установил, что звонит дежурный. Там, в дежурке сегодня нес службу подполковник Конев, начальник 2-го отделения.
- Зайди к военкому, - коротко сказал Сергей Анатольевич.
- Сейчас?
- Конечно, нет, - ухмыльнулся Конев. – Лучше часа через два, когда он забудет, зачем тебя звал.
Я положил трубку и пошел к военкому.
У нас в военкомате вышла из строя селекторная связь, по которой военком обычно нас выдергивал в свой кабинет. Она и до поломки работала так, что чтобы разобрать слова, доносящиеся из коробки, надо было обладать фантазией. А недавно, к нашему счастью, селектор даже хрипеть перестал и теперь о вызовах к военкому нас оповещали дежурные, которые не слишком радовались дополнительной работе. С другой стороны, а что еще дежурному делать целые сутки, кроссворды ведь тоже надоедают.
- Разрешите? – я проник через тамбур к проему, ведущему в кабинет военкома, и просунул голову в приоткрытую дверь.
Анатолий Петрович Марчак опустил очки, висевшие у него на лбу, на нос, и посмотрел, кто к нему просится. Опознав в просунутой голове меня, он на пару секунд задумался, но потом кивнул.
- Заходи, - сказал военком. – Спасибо, что нашел время. Как ни вызову кого, по времени идете, как из Забайкалья в Заполярье.
У полковника Марчака время от времени возникала мысль, что он излишне мягок с нами, что мы развинтились и что пора нас снова призвать в армию. Надо сказать, что во все времена образ идеального командира выглядел так: человек со стальной волей, ледяным взглядом, который в зависимости от ситуации может стать огнеметным, и лексикой, на три четверти состоящей из мата. Командир это тот, чьи приказы и распоряжения выполняются еще до того, как он выговорит последнюю букву, а подчиненные, если командир скажет, готовы отрезать себе ухо. Вот это командир. Любой другой тип командира это не командир, а размазня.
На самом деле полковник Марчак был отличным командиром. Не плакатным, а настоящим. Никогда никому из нас не хотелось его подводить. Это ли не самое важное для командира?
Но примерно раз в полгода Анатолий Петрович начинал подозревать, что он не Чингисхан, и растравливал себе душу. В эти периоды он цеплялся за любую возможность выказать нам свое неудовольствие. Особенно по срокам перемещения вызываемого из той точки, в коей его настиг вызов военкома, до появления оного перед грозными очами Анатолия Петровича. Военкому все время казалось, что мы никогда не идем к нему сразу, а получив вызов, сначала совершаем пешую прогулку вокруг города, потом ложимся поспать, а уж потом, если не забудем, ползем к нему. Чтобы не огорчать Анатолия Петровича нам надо было бы, позабыв о работе, целыми днями тесниться в тамбуре перед его кабинетом, прильнув ушами к двери и услыхав свою фамилию в то же мгновение представать пред военкомом. Вот тогда еще ничего.
- Присядь, - сказал военком, видя, что я не оспариваю свою нерасторопность, а безучастно разглядываю вид на город из окна его кабинета.
- Как вчера съездил? – спросил он. По голосу Анатолия Петровича было ясно, что ему до лампочки, как я съездил, но спросить обязан.
Вчера я целый день проторчал в военном комиссариате области на занятиях с начальниками 4-х отделений. Занятия вел полковник Зайцев Валерий Павлович, начальник 4-го отдела облвоенкомата и говорил в основном о контрактной службе.
Не успел я раскрыть рот для краткого пересказа вчерашних впечатлений, как зазвонил телефон. А телефон военкома марки Siemens, это вам не мой паралитик Спектр, он звонил хоть и не громко, но уши напрягать для приема исходящих от него звуковых волн не требовалось. Мягкий такой звонок, даже не хотелось, чтобы комиссар снимал трубку, так бы и слушал мелодию.
- Слушаю, - бархатно сказал военком в трубку. Ну, а как еще говорить с таким телефоном? Только бархатно, хотя бы сначала. Потом, когда телефон выплеснет все те вопросы, ради которых он позвонил, можно будет вернуться к обычному тембру голоса, а пока… анданте.
Несколько секунд он молчал, слушая невидимого мне собеседника, потом нормальным голосом, уже без бархата, ответил:
- Направь его к Семенову… Да мало ли чего он требует, мне некогда… У них всегда дела особой важности, без этого они к нам и не ходят. Семенов сейчас от меня выйдет и его примет… В каком смысле снял тебя с дежурства? Бобров снял? Так. А чем… аргументировал? Ах, дважды прошел мимо тебя, а ты его ни разу не остановил… Ну, тогда он прав.
Военком положил трубку и бросил на меня недовольный взгляд.
- Там ко мне рвется некий Бобров, ветеран из Нового Леушина… Знаешь такого?
- Бобров? – переспросил я. – Нет, такого не знаю.
- Свирепый дедок. Конева уже с дежурства снял. У него сообщение исключительной важности и срочности. 99%, что он либо потребует ремонт в квартире, либо направить внука служить поближе к дому.  Разберись с ним.
- Так он же к вам рвется.
- А ты привыкай, скоро, возможно, они будут к тебе рваться, - Анатолий Петрович проницательно посмотрел на меня.
- Меня ветераны и так стороной не обходят, - возразил я.
  Военком выбрался из кресла и прошелся по кабинету. Снял очки, протер их носовым платком и положил их на стол.
- Мне предложили должность в штабе округа, - задумчиво сказал он. Настолько задумчиво, что я не понял, хорошо это или плохо.
- А вы что? – спросил я.
- Ну, а как ты думаешь… Конечно, согласился. От таких предложений не отказываются.
- Жаль, - сказал я.
- Почему? – Анатолий Петрович живо обернулся.
- Привыкли мы к вам, товарищ полковник, - искренне сказал я, - теперь вы уйдете, нам к кому-то перепривыкать придется.
- Конечно, со мной вам комфортно, - нахмурился военком, - второго такого плюшевого медведя вам не найти. По-хорошему, чтобы заставить вас работать, сюда нужен дрессировщик тигров - людоедов Запашный.
Мы помолчали немного. О чем думал Анатолий Петрович, не знаю, а я невольно представил знаменитого дрессировщика в черном трико и высоких лакированных сапогах с хлыстом в кабинете военкома и нас, начальников отделений, рассевшихся на корточках по стульям. Эта картинка мне не понравилась.
- Не надо Запашного, - попросил я.
- Да он и не согласится.
Военкому надоело ходить по кабинету, и он уселся за приставной столик напротив меня.
- Сейчас еду к генералу, - сообщил Анатолий Петрович, - он пока не знает. Может, еще не отпустит.
  Марчак улыбнулся, показывая улыбкой, что он так шутит. У него бывали шутки и получше, но я тоже улыбнулся, понимая, что Анатолий Петрович наверняка нервничает.
- А какую должность вам предложили? – полюбопытствовал я.
- В управлении воспитательной работы, - ответил военком. – А должность… Тебе она ни о чем не скажет.
Я кивнул. Действительно, я небольшой знаток этого направления военной службы. Замполиты, политруки, а по-прежнему – комиссары, вот, пожалуй, и все, что всплывает в памяти из этого направления. Это, да еще то, что разогнали комиссаров после 1991 года за ненадобностью. Потом решили, что зря они так грубо с политработниками, и потихоньку стали возвращать их в армию. Нет, правда, а кто будет формировать у военнослужащих надлежащие морально-политические и психологические качества? Сами они, что-ли, сформируются? Нет, ребята, не сформируются, эти качества надо воспитывать в людях и желательно бы начать еще до того, как молодой человек придет в войска…
- Так вот, сейчас я поеду к облвоенкому, - продолжил Марчак. – Он мне назначил время на 12.00. Генерал меня обязательно спросит, кого я предлагаю на должность военкома города.
Какой-то холодок скользнул по моей спине. Уж не мою ли кандидатуру он собирается предложить генералу? Нет, конечно, начальники 4-х отделений не становятся военкомами городов и районов, это стезя начальников 1-х отделений, мобилизаторов.
- Как ты отнесешься, если я на должность военного комиссара города предложу генералу твою кандидатуру? – опроверг мои представления о кадровой политике военных комиссариатов Анатолий Петрович.
Я сглотнул пересохшим горлом. Мысли завертелись, как барабан стиральной машины. Ни одну из них поймать мне не удалось.
- За что? – я постарался сказать это шутливо, но Марчак на мою шутку не улыбнулся.
- Мне кажется, ты справишься, - военком впился в меня взглядом и даже чуть склонил голову, чтобы с другого ракурса верней оценить мои способности.
- Может, и справлюсь, - согласился я. – Только генерал с трудом меня терпит в качестве начальника 4 отделения, а уж военкомом…
- У тебя мания преследования, сросшаяся с манией величия, - Анатолий Петрович встал и вернулся в свое кресло. И правильно сделал, а то я уже начал посматривать на это кресло более пристально, чем прежде.
Выпрямившись, я произвел обзорный поворот головы, и вы знаете, многое в этом кабинете мне стало видеться в другом свете. Главное, конечно, размер кабинета. Так себе кабинетик, если честно. Не низок, теремок, и не высок. Еще утром кабинет военкома в сравнении с моей конурой начальника 4-го отделения представлялся, как Казанский вокзал против ларька с шаурмой, а сейчас как-то съежился. Я перевел взгляд на встроенный в стену стеклянный шкаф с книгами В.И. Ленина и вымпелом «75 лет обществу Динамо» и поморщился. Оглядел стены, обшитые полированными панелями темно-красного цвета, и покачал головой. Посмотрел на потолок, с подтеками в углу, возле окна и вздохнул.
- Тебе все время мерещится, что облвоенком только о тебе и думает, - продолжил Анатолий Петрович. – Спать не ложится, пока не узнает, какие из дел ты сегодня завалил. Утром кашу не съест, пока ему оперативный дежурный не доложит о тебе последние новости.
- Нет? – ухмыльнулся я.
- Пойми, наконец, мы все для него существуем только в качестве…
В каком качестве мы существуем для облвоенкома, я не узнал, потому что дверь отворилась, и в кабинете, как вызванный из лампы джин, возник обсуждаемый нами облвоенком генерал-майор Коноплев. Мы с Анатолием Петровичем катапультировались, я вместе со стулом, военком с креслом, причем мне показалось, что он ударился головой о потолок.
- Марчак, - рыкнул генерал. – Почем у тебя свинина идет?
Генерал-майор Коноплев Александр Николаевич был довольно тщедушного сложения, невысокого роста, но голосом обладал невероятного тембра. Иерихонская труба, а не человеческий голос. Услыхав эту трубу, те из нас, кто не свалился в обморок, покрывались гусиной кожей.
- Какая свинина? – потрясенно спросил Марчак.
- Вот ты мне и скажи, какая! Ты же из этого военкомата свинарник сделал! Как ни заеду к тебе, тут грязь, окурки и дежурный, который не знает ничего, кроме реки в Южной Америке, восемь букв на букву А.
Облвоенком рычал еще минут пятнадцать, в течение которых я никак не мог выбрать приемлемый для себя вариант спасения: выпрыгнуть в окно, выскочить в дверь или спрятаться под стол. Во всех вариантах были свои минусы и плюсы.
- Семенов, а ты чего тут пляшешь? – генерал обнаружил, что они с Марчаком не одни в кабинете и уставился на меня. – Марчак, он у тебя, кроме как в Нерли водку пить, что-нибудь вообще делает?
Генерал перевел свой чугунный взгляд с меня на Марчака.
- Делает, - мужественно возразил Анатолий Петрович. – Лучший мой начальник отделения.
- Этот лучший одного бойца в Югославию отправил, и тот дал себя убить, - прорычал генерал. Он прошел к военкомовскому креслу и уселся в него. – Если он лучший, то кто у тебя худший?
Ну вот, подумал я, а то мания величия, мания преследования…
- Отправили пятерых, - стал я защищаться. – Погиб один, Коршунов. При выполнении служебного долга. Посмертно награжден орденом Мужества.
Генерал мне не ответил, он откинулся в кресле и уставился на телефон. Я понял, что лучшей возможности исчезнуть у меня больше не будет.
- Товарищ генерал, разрешите идти? – тихо, чтобы он не расслышал, спросил я.
Генерал в это время снимал трубку телефона, и я решил, что это оно и есть, разрешение на уход. И улизнул из кабинета, тщательно прикрыв за собой обе двери.
Возвратившись в свое отделение, я обнаружил у дверей в свою коморку дедушку лет 80-ти в черном полушубке и цигейковой шапке, которую он нахлобучил на колено. Ниже колен ноги были в валенках с галошами.
- Дедушка к вам стремится, - сказала мне из своего окошка Наталья Шорина.
- Наталья Владимировна, передай по цепочке, в военкомат прибыл облвоенком. Сейчас Марчак пока удерживает его у себя в кабинете, но скоро генерал вырвется и пойдет по военкомату, убивая все живое. Начнет с тех, кто на работе занят посторонними делами.
Генерал никогда не ходил по отделениям и не разыскивал бездельников, но мне нравилась моя выдумка насчет его флибустьерского рейда.
- Понятно, - отозвалась Наталья. – Прячем вязальные спицы.
Наталья Шорина, мой помощник по учету рядового состава, человек с практичным взглядом на жизнь. Она знала, что генерал никуда не пойдет.
- Заходите, - сказал я дедушке, который с интересом слушал нашу с Натальей перекличку. По внешнему виду я его не узнал. Фамилия тоже вроде мне ничего не говорила. Бодров или Багров, кажется.
- Бабров Михаил Степанович, ветеран вайны и труда - отрекомендовался дедушка, когда расположился на одном из двух стульев, стоявших напротив моего стола. У него был необычный для наших мест говор, режущее слух твердое Р и сплошное аканье. Белорус, что-ли?
– Вы зауседа так гаварыте з падчиненными? – поинтересовался ветеран войны и труда.
- Как так?
- Запанибрата. Вы далжны у разгаворе з падчиненным личным саставам держать их на дыстанции.
- Они тогда хуже слышат.
- Удивительная безалаберность!
- Слушаю вас, Михаил Степанович, - сказал я ему, мысленно, правда, все еще продолжая диалог с генералом. Ох, какие слова я теперь находил для облвоенкома! Остроумные, колоритные, связанные железной цепью логики и здравым смыслом. Мы ведь всегда Цицероны, когда наше красноречие уже никому не надо.
- Мяне сдавацца, вы мяне саусем не слухаете, - разъярился дедушка. Он держал в руках какую-то газету и тыкал в нее пальцем.
- Нет, Степан Степанович, я слушаю вас внимательно, - усилием воли я вернулся в свой кабинет и придал своему лицу выражение внимания и сочувствия, готовясь вставить в разговор слова о том, что квартирный вопрос находится вне моих возможностей.
- Михаил Степанович, - поправил меня дедушка. – Так вот, на снимке у этай газете фатаграфия этага гада… Вот ен, справа. Я яго пачти адразу узнау, хатя ен и змянився за уременем.
- Какого гада? – не понял я.
- Слухайте, я полчаса вам распавядаю пра этага хвашиста, - упрекнул меня дедушка. – А вы пытаете, какога гада. Вот этага.
Он сунул мне в лицо газету.
- Уперад. Орган Лидскага гаркома и райкома КП(б) Беларуси, - прочитал я. – Студзеня 1946 г.
В том месте, где по моему представлению должна была быть дата, была дырка.
- Уперад это что такое? – спросил я.
- Вперед по-беларусски, - ответил Михаил Степанович. – А студзень значит январь.
- Понятно. А где, вы говорите, гад?
- Вот бачиць, - Михаил Степанович вырвал газету из моих рук, перевернул ее и протянул мне снова.
Я увидел снимок внизу газеты, под статьей, посвященной 27-й годовщине образования Белорусской Советской Социалистической республики. На снимке стояли двое мужчин. Один из них был в военной форме с сержантскими погонами и автоматом ППШ, другой в пальто с поднятым воротником и шляпе.
- Который из них гад? – спросил я.
- Ну, вы даете! – возмутился Михаил Степанович. – Ясна же хто. Вот ен справа, у шляпе. Эта немецкий офицер Вернер, якога наши органы контрразведки разаблачили и затрымали.
- А слева кто?
- Я, - скромно ответил Михаил Степанович. – Я у сорак шестам служиу у Лидскай камендатуре. Здесь, на хватаграфии я саправаждаю затрыманого ворага у атдел контрразведки. Яна тады еще контрразведка Смерш называлась.
- Это хорошо, - одобрил я. – Враг пойман и обезврежен.
- Харашо-та, харашо, - остудил мою радость Михаил Степанович. – Да не саусем. Этат гад живет у паселке Леушино. Прыпяваючы.
Я хотел было улыбнуться, как улыбаются люди на хорошую шутку, но взглянув на напряженное лицо ветерана, с улыбками решил повременить.
- Уважаемый Михаил Степанович, - торжественно сказал я. - Вам искренний почет и уважение за фронтовые годы и мирный послевоенный труд, но боюсь, здесь вы ошибаетесь. Прошло 55 лет после войны, столько же и этой фотографии в газете. Невозможно спустя столько лет опознать по ней человека без специальных средств. Вот вы говорите, что этот сержант с автоматом, это вы, и я вам верю. Но по этому снимку никогда бы вас не узнал. Разве уши, что на фото, это ваши уши?
- Вушы маи, - серьезно ответил Михаил Степанович. – Тольки шапка их адтапырвае. А насчет этага немца, будьте уверены, эта ен. Я эту морду на усю жизнь у памяти запечатлел. Кроме таго, у яго асабливая примета есць.
- Какая примета?
- А такая, что у яго мизинца на левой руке няма, - победно выпалил Михаил Степанович.
- Ну, хорошо, - терпеливо сказал я. – У него нет мизинца. Это, конечно, примета. Тогда возникает другой вопрос, Михаил Степанович.
- Який другий вапрос?
- Поселок Новое Леушино довольно небольшой по численности. От силы тысячи две с половиной жителей проживает. Как же так получилось, что с такими приметами вы его раньше не вычислили? За пятьдесят-то пять лет?
- Да от не выличиц, - горько признал Михаил Степанович. – Тольки наконт пятидесяти пяти гадоу мяне не упрякайте, я здесь живу тольки год. Дочь мяне из Беларуси прывезла на пастаянна места жительства. А до этага я у Гомели жыу. Приезжал сюды, конечно, к дочери и раней, но как-та з этим гадом не сталкивался. А тут раз встретился, другий, и припомниу, где мы з им раней видались. А нядауна узнау, что ен тут внедрился пад хвамилией Швец.
Я вздохнул.
- В милицию не обращались? С участковым не говорили?
- З участковым гавариу, но ен тольки смееца, дурань. Никакой бдительности. Удивительная безалаберность!
- Ладно, Михаил Степанович, - сдался я. – Будем проверять вашу информацию. Швец, да?
- Швец. Даржите мяне у курсе, – приказал Михаил Степанович, складывая газету «Уперад» и засовывая ее в карман полушубка. – Запишите мае адрас.
Я послушно записал на перекидном календаре его адрес, пожал Михаилу Степановичу сухую ладонь и он ушел.
Не успел я проводить ветерана, как в дверном проеме показался подполковник Тимофеев. Изо рта у него торчала незажженная сигарета. Он иногда целыми днями ходил с сигаретой в зубах, как малыш с пустышкой.
- Говорят, у нас тут по военкомату облвоенком рыщет, – сказал он, усаживаясь на тот же стул, на котором минутой ранее сидел Михаил Степанович.
- Пятнадцать минут назад он был в кабинете комиссара, - ответил я.
- Ну, бл…, началось в колхозе утро.
Усевшись, Сергей Вячеславович первым делом вытащил из кармана зажигалку, но увидев мой взгляд, спрятал ее обратно.
- Вызвал Марчака к себе на 12.00, но приехал лично. Чудны дела твои, Господи, - поделился своими мыслями Тимофеев. – Ты сам его видел?
- Как тебя сейчас, – ответил я. – Я как раз у комиссара был, когда он ворвался.
- Был, значит, у комиссара? – прищурившись, спросил Тимофеев.
- Был.
- Должность он тебе свою не предложил?
Я промолчал, ожидая продолжения, с которым Сергей Вячеславович не задержался.
- Он вчера ее мне совал, - пояснил Тимофеев. – Должность свою.
- Ну, а ты?
- Я отказался.
- Почему?
- Полторы тысячи причин. Могу тебе их все перечислить в алфавитном порядке и с комментариями. Как раз к новому году уложусь. Надо?
- Все не надо, озвучь главную и хватит.
- Главную, говоришь? – Тимофеев снова достал зажигалку и, не обращая больше внимания на мое недовольство, закурил. – Ну, вот тебе главная причина, в апреле следующего года мне стукнет сорок пять, предельный возраст для подполковника.
- Ну и что, продлишь сверх предельного.
- Не хочу. Я по-честному отслужил. Все, штыки в землю.
- Тогда да, тогда этой причины достаточно, - великодушно сказал я.
- Другая главная причина, Володя, - не обращая внимания на мое великодушие, продолжал Тимофеев. – Ждет меня хорошая должность на гражданке в славном городе Александров. Ждет, выглядывает меня в бинокль, чуть из окна не вываливается.
- Это здорово, - согласился. – А дождется? До апреля еще три месяца. С гаком. Слушай, Сергей Вячеславович, ежегодно от курения умирает семь миллионов людей…
- Дождется, - Тимофеев поискал глазами, обо что можно затушить сигарету.
Не нашел, послюнявил два пальца, большой и указательный, и быстрыми движениями этих пальцев сигарету законсервировал.
- А ты соглашайся, - посоветовал он и, кивнув, вышел из кабинета.
Я посидел немного за своим столом, перебирая в памяти утренние события, потом встал и пошел в комнату отделения.
- Ирина Дмитриевна, - сказал я Гавриловой. – Посмотрите по картотеке участников войны, что у нас есть на человека по фамилии Швец. Заодно проверьте, есть ли на учете Бобров Михаил Степанович, ветеран войны и труда. Оба проживают в Новом Леушине. Потом позвоните в Леушинскую администрацию, нет ли там какой дополнительной информации по этим людям.
- Как срочно это нужно сделать? – уточнила Гаврилова, - а то у меня отчет, вы же знаете.
- Как срочно? – задумался я. – Я думаю, совсем не срочно.
- Хорошо.
Ирина Дмитриевна Гаврилова, человек очень обязательный, поэтому я не удивился, когда через час она зашла ко мне в каморку с листком бумаги. Ирина Дмитриевна присела на стул и посмотрела на листок:
- Бобров Михаил Степанович, 1920 года рождения, состоит у нас на учете ветеранов Великой Отечественной Войны с прошлого года. Прибыл из города Гомель республики Беларусь. Имеет удостоверение участника войны, выданное…
- Ладно, с ним понятно, - прервал ее я. – Что по Швецу?
- Ничего, - Ирина Дмитриевна опустила листок. – У нас на него ничего нет. Позвонила в Леушино Овчинниковой Наталье Михайловне…
На этом месте мой телефон простужено кашлянул и завибрировал. Звонок от военкома.
- Подполковник Семенов, - произнес я в трубку.
- Зайди ко мне, - сказал голос Марчака.
Голос был безрадостным, как у человека, которому сейчас идти к стоматологу. Впрочем, Анатолия Петровича можно понять, не было еще случая, чтобы визит облвоенкома поднял кому-то настроение.
- Так что Овчинникова? – спросил я, поднимаясь со стула.
- Боброва знает вся администрация, он скучать им не дает, - ответила Ирина Дмитриевна. – Ежедневно вносит предложения по всем направлениям их деятельности. Приехал из Гомеля год назад, но за этот год развил в Леушине такую кипучую деятельность, что они готовы отдать свою месячную зарплату тому, кто отвезет его обратно в Гомель. В Гомеле, наверное, его отъезд отмечают, как день города…
- Да Бог с ним, с Бобровым, что по Швецу?
- Овчинникова его знает много лет, помнит еще девчонкой. Ему 78 лет. Тихий, покладистый старик. Живет поочередно, то у сына, то у дочери, там же в Леушине.
- А почему на ветеранском учете его нет? По возрасту, он либо воевал, либо трудился в тылу, - спросил я. – Странно.
- Да, - согласилась Ирина Дмитриевна, выходя со мной из кабинета. – Надо бы разобраться с этим вопросом, но только после сдачи отчета, хорошо?
- Конечно. Не вижу причин для спешки, - согласился я и быстрым шагом направился из Забайкалья в Заполярье.
Я ожидал увидеть некурящего Анатолия Петровича, докуривающим последнюю сигарету перед тем, как пустить себе пулю в лоб, его голос по телефону на это намекал, но увидел вполне довольного жизнью человека.
- А где генерал? – спросил я, когда уселся за приставной столик. – А то я им народ пугаю.
- Убыл в свою резиденцию в Нерли, - довольно сообщил военком. – Он, оказывается, уже с понедельника, как в отпуске.
- Для дежурных по нашему военкомату это плохая новость.
- Меньше спать будете… Я поставил генерала в известность насчет моего перевода в штаб округа, он дал добро.
- Это хорошо. Поздравляю.
- Рано пока. Но представление на следующей неделе пойдет в Москву и желательно, чтобы должность военного комиссара города не ушла налево, сразу и на тебя. Но тут не все от меня зависит, облвоенкомат должен собрать аттестационную комиссию по твою душу. А когда он ее соберет, одному Богу известно…
Я посмотрел на комиссара, ожидая пояснений к сказанному. Надо ли понимать так, что генерал дал добро на мое назначение военкомом города? После того, как он выразил твердую уверенность, что я развалил работу по контракту и выпил всю водку в Нерли? Нет, я не мог в это поверить.
- Генерал согласился со мной, что кроме тебя военкомат передать некому. Кто-то, чуть ранее, нашептывал ему про Тимофеева, но генерал даже слышать о нем не хочет.
- Так Тимофеев вроде и сам не горит. Дембель у него в апреле и, как будто, уже ждет его в Александрове работа - не бей лежачего. Все, как он любит.
- Никто его нигде не ждет, - поморщился Анатолий Петрович. – Вчера я с ним советовался насчет тебя, так Тимофеев заявил, что только он и может поднять военкомат с колен. Он полагает наш военкомат стоящим на коленях, как тебе нравится? Остальные офицеры, включая тебя, способны только исполнять исходящие от него приказы, и то, если эти приказы доступны вашему пониманию. В силу ваших слабых умственных возможностей.
- Понятно, - кивнул я. – Не очень лестного Сергей Вячеславович о нас мнения.
- На самом деле вы еще хуже, - доверительно сообщил полковник Марчак. – Только не Тимофееву это говорить, он такой же. Ладно, иди, работай. Я скажу Губницкому, чтобы он готовил на тебя представление. А ты, кроме аттестационной комиссии в облвоенкомате, готовься к поездке в штаб округа.
- Зачем?
- Затем, что теперь все офицеры, назначаемые на должности военных комиссаров, проходят аттестацию в штабе округа. Сначала ты там сдашь зачет по мобилизационной подготовке, а потом пойдешь беседовать за жизнь с начальником ОМУ штаба округа генерал-майором Сметаной. Не стерся он у тебя из памяти?
- Его сотрешь… Боюсь, что и он меня помнит.
- Это вряд ли. Если и помнит, то скорей кота Вируса.
Я поднялся и пошел к выходу, но на полдороге остановился.
- Товарищ полковник, насчет того ветерана, что к вам рвался… По фамилии Бобров…
- Скажи ему, что ремонтировать квартиры мы не беремся, а с внуком будем думать, - поморщился военком.
- Он по другому вопросу пришел.
- Да? Неожиданно. Ну, и что ему надо?
- Он разоблачил немецкого шпиона, который с войны скрывается в Леушине. Под фамилией Швец.
- А вот даже как. По виду этот Бобров сильно контужен?
- Не похоже, - уклончиво ответил я. – Мы на всякий случай проверили, что у нас есть по этому Швецу. И выяснили одну странность. Вроде бы он местный житель, Овчинникова из Леушинской администрации его с детства знает, а на ветеранском учете у нас его нет. Ни как фронтовика, ни как труженика тыла.
- По книге призванных по мобилизации проверили?
  - Пока нет. Проверим. Может съездить к нему в Леушино, поговорить?
- Тебе нечем заняться, что-ли? – упрекнул меня военком. – Если нечем, займись тогда подготовкой к поездке в округ. И учти, это будет сложный выезд. А по этому… Швецу, позвони в ФСБ, пусть они им занимаются. Это не наше дело, вылавливать шпионов.
- Смеяться будут, товарищ полковник, - возразил я. – Лучше самим разобраться, а уж потом, если что не понравится, можно и в ФСБ позвонить.
- Ладно, - Анатолий махнул рукой и я ушел. Понятно, что сейчас Анатолию Петровичу не до шпионов.
Прошло несколько дней, наполненных предновогодними делами. Не в том смысле, что мы уже украшали елки хлопушками, а в плане работы. Повседневная служебная деятельность, если официально. Всем известно, что конец года всегда сопровождается написанием всякого рода отчетов, донесений, ведомостей, итоговых докладов. В процесс сочинения этих важных документов был вовлечен весь военкомат, каждое отделение по своему направлению. Вот этим мы и занимались с утра до ночи, пока мозги не клинило. А как иначе? Никак иначе.
Трудно найти причину, которая бы взбесила командование больше, чем ошибка в годовом отчете, поэтому наше 4-е отделение корпело над книгами, журналами и ведомостями, проверяя и перепроверяя по многу раз каждую цифру. Но ошибка, хоть и считалась командованием страшным злодеянием, по тяжести содеянного ни в какое сравнение не шла с нарушением сроков представления отчетных документов в облвоенкомат. Эта беда шла на уровне преступления против человечества. За такое испепелят, и место солью посыпят.
Так что, ребята, если вас зачем-то принесло в военкомат в конце декабря, вы сунули голову в окошко, а оттуда услышали тигриное рычание, не обижайтесь и не судите строго. Приходите в военкомат в январе, и вы снова обнаружите там приветливых, отзывчивых людей, способных в рамках своих полномочий решать ваши проблемы…
Документы на полковника Марчака пошли в Москву. Следом ушли документы и на меня. Оставалось только ждать. Я использовал каждую свободную минуту для пополнения своего багажа знаний, особенно, конечно, налегал на те материалы, которые относились к мобилизационной подготовке. Читал, вникал, заучивал целые параграфы, памятуя, что генерал Сметана фигура серьезная и на кривой козе его не объехать.
Когда Москва позовет меня познакомиться поближе, я не знал, зато полковник Марчак мотался в столицу на своем «Ford Scorpio» чуть не через день.
- Остаешься на хозяйстве, - говорил он мне и уезжал.
Сказать, что он совсем утратил интерес к военкомату, я не могу, но в детали полковник Марчак уже не вникал. Почти не читая, подписывал бумаги, которых к концу декабря мы вырабатывали целые горы, ходил на заседания призывной комиссии, проводил ставшие чуть более короткими совещания. Кого-то хвалил, кого-то ругал, но было заметно, что душой он уже не с нами.
В пятницу, 22 декабря, в день, когда Анатолий Петрович в очередной раз уехал навестить город-герой Москву, мы с Шориной рванули в поселок Новое Леушино. Формально целью поездки была проверка работы местной администрации по использованию наглядной агитации по контрактной службе, и Шорина действительно для того и поехала, а я решил посвятить этот выезд человеку по фамилии Швец.
Поехали на моей машине ВАЗ-2106, потому что наш УАЗик к этому дню как раз развалился на куски и водитель Серега Мольков торжественно объявил, что на этот раз «лоханке капец». Все детали и составные части УАЗа состояли из деталей и составных частей, которые Марчак с Мольковым собирали по гаражам городских предприятий, из таких же павших УАЗов, поэтому рассчитывать на сколь-нибудь продолжительный срок их службы людям было наивно. Но по-другому разжиться запчастями в то время было просто неоткуда.
Я завез Наталью Владимировну Шорину в администрацию поселка и оставил ее там. Взамен я посадил в машину Наталью Михайловну Овчинникову, начальника военно-учетного стола администрации, и мы с ней поехали на поиски затаившегося шпиона Швеца. По-хорошему, Овчинниковой надо было бы показывать Шориной, что они там наработали по привлечению посельчан на контрактную службу, но ничего, Наталья и сама разберется, что к чему.
- Чем он вас так заинтересовал? – спросила Овчинникова, когда я отъехал от здания администрации. – Неделю назад мне Гаврилова звонила, теперь вы сами приехали. Уж не награда ли какая ему поступила?
- Про награды пока не слыхал, - ответил я. – Для начала разобраться бы, кто он вообще такой, ваш Швец.
- А чего с ним разбираться? Дедушка, как дедушка. Спокойный, порядочный старик.
- А почему не воевал? По возрасту он подлежал мобилизации.
- Не воевал? – удивилась Овчинникова. – Я всегда думала, что он фронтовик. У него и пальца на одной руке нет.
- Пальцы теряли не только на фронте, - сказал я. – А если фронтовик, то почему его на учете ветеранов войны нет?
- Так ведь он прописан-то не у нас, - ответила Наталья Михайловна. – У него Костромская регистрация.
- Ну и что, живет же у вас.
- У нас он временно зарегистрирован, - обиженно сказала Овчинникова. – Поэтому никаких льгот он здесь не получает.
- А 9-го мая вы как с ним? Чествуете, как других ветеранов или обходите стороной?
- Перед девятым мая Швец всегда уезжает к себе в Кострому, - неуверенно сказала Овчинникова. – Наверное, там его чествуют.
- Наталья Михайловна, вы сказали Гавриловой, что знаете Швеца с детства. Как долго он здесь живет с временной регистрацией?
- Надо будет посмотреть, - озабоченно ответила Наталья Михайловна. – Временная регистрация оформляется сроком до пяти лет.
- Это что же, если он тут живет двадцать лет…
- Вы мне льстите, Владимир Алексеевич, - грустно сказала Овчинникова. – Какие двадцать лет… Лет сорок, наверное…
- Не может же человек жить у вас по временной регистрации сорок лет? – не поверил я.
- Не может, - согласилась Овчинникова. – Но он живет. Мало ли, какие бывают обстоятельства. Может квартиру в Костроме имеет и не хочет терять. Сдает ее, допустим, и имеет прибавку к пенсии. Может такое быть?
- Но не сорок же лет! – не согласился я. – А пенсию он где получает?
- Пенсию у нас. Кстати, он не один у нас такой. Есть и другие ветераны, которых забрали к себе дети, без выписки с прежних мест жительства. Оформляют временную регистрацию и живут, пока не помрут.
- Лихо, - сказал я. – И много у вас таких временщиков?
- Может и немного, но есть. Таких, как Швец, правда, больше нет.
Мы подъехали к крепкому бревенчатому дому с палисадом, огороженным деревянным забором и я заглушил двигатель.
- Он сейчас дома? – спросил я, выбираясь из машины. – А то может, в Кострому укатил?
Овчинникова пожала плечами.
- Может и укатил, давно его не видела. Позвонить бы ему, да телефона у них нет.
- А дом чей? Сына?
- Сына. Сергей зовут
- А у Швеца как имя, отчество?
- Леонид Филиппович.
- Ну, пошли…
Мы открыли калитку, запиравшуюся изнутри на хилый засов, и по протоптанной в снегу дорожке прошли к дому. Двор был таким же, как большинство дворов в нашей средней полосе. В глубине двора располагались хозяйственные постройки, чуть в стороне стояло приземистое строение, по виду напоминающее баню, ближе к дому обнаружился колодец, с двускатной крышей и перевернутым ведром на цепи.
Сбоку двери, ведущей в дом, белела кнопка электрического звонка, и Наталья Михайловна ткнула в него пальцем. Подождала с минуту, потом нажала кнопку снова. Слышно было, как звонок звенел в глубине дома, но никто не выходил, не спрашивал, кто тут трезвонит, если дверь открыта.
Может, и правда открыта? Я потянул ручку двери на себя и она, легонько скрипнув, отворилась. Мы с Овчинниковой посмотрели друг на друга, и я впереди, она за мной, зашли в дом. Прошли небольшой коридор, который в литературных произведениях называют сени, и увидели еще две двери, одна была прямо перед нами, другая справа.
- Направо пойдешь, коня потеряешь, - сказал я.
- Налево пойдешь, в КПРФ вступишь, - отозвалась Наталья Михайловна. – Нам прямо.
Открыв эту дверь, мы оказались в доме.
- Кого там принесло? – спросил хриплый голос откуда-то из глубин дома.
- Швец, - шепнула мне Овчинникова и громко сказала:
- Леонид Филиппович, это я, Наталья Овчинникова из администрации.
- А это ты, Наташа. Заходи, - разрешил голос. – А с тобой кто?
Наверное, в глубине души я ожидал услышать в голосе предполагаемого врага резкий акцент с характерными вставками, вроде «Доннер веттер». И мне бы оставалось только подойти к нему и сказать, что его карта бита. Но хитер был враг, на такой мякине его не проведешь. Речь Швеца была обычной, говор такой, какой мы слышим двадцать четыре часа в сутки.
- Подполковник Семенов из военкомата, - объявил я.
- Подполковник? – переспросил голос. – Ну, заходите обои, только разбувайтесь, а то сноха Настасья сильно ругается, если кто в обуви ходит. Да вы не бойтесь, пол не холодный. А если кому тапки, там где-то, в сидушке лежат.
Тапками я не соблазнился, но чтобы не злить неведомую мне Настасью пришлось «разбуваться».
Мы прошли в небольшую комнату, в которой на диване лежал укрытый по пояс пледом дедуля и читал книгу. На полу у тахты лежала трость с изогнутой рукоятью. Лет ему на первый взгляд было никак не меньше 80-ти. Скорей больше, но я никогда не умел по внешнему виду определять возраст людей. У кого ни определю, все лет на десять больше. Обижаются.
Для начала я изучил внешность дедули, припоминая, что говорят антропологи про немцев. Кажется, высокие скулы, светлые волосы, тонкие губы и большой прямой нос. Уши – не помню, а вот подбородок должен быть квадратным. А у дедули что? Волос на голове нет никаких, ни светлых, ни темных. Широкое, не бритое дня три лицо, за очками мутновато-серые глаза, толстый курносый нос. Если это немец, то я испанский летчик. Но спешить с выводами пока не будем…
 Дедуля отложил книгу, снял очки, положил их на стоявший рядом с диваном столик и взял оттуда другие очки. Этими другими очками он внимательно оглядел нас.
- Вы, наверное, к Сереге, - на глаз определил Леонид Филиппович. - Так он на работе.
- Нет, Леонид Филиппович, мы к вам, - сказал я ему.
- Ко мне? – удивился Швец. – Ну, тогда садитеся, если найдете куда. Я, значит, все еще вызываю интерес у военкомата?
Мы с Натальей Михайловной огляделись и увидели у стены два табурета. На них мы и присели.
- Вы какого года рождения, Леонид Филиппович? – спросил я, когда убедился, что не свалюсь с этого табурета.
- Двадцать второго, на прошлой неделе 78 лет стукнуло, а что? – Швец не сводил с меня глаз. – Или совсем служить некому? Так ноги мне отремонтируй и можешь на меня рассчитывать.
- Есть кому служить, - успокоил я его. – А что с ногами, Леонид Филиппович?
- Да так, - поморщился Швец. – Ничего особенного, просто не ходят. Да и вообще сдавать стал. В обратную сторону.
- Ну, это уж вы зря так про себя! – бодро вмешалась Овчинникова. – Вы еще нам всем фору дадите!
- Да оно бы все ничего, - согласился Швец. – Но вот ноги, мать их… Хоть оторви и выбрось, разницы не будет. До сортира ковыляю полчаса. Совсем отказываются служить, собаки…
- Леонид Филиппович, а родом вы откуда? – не дал я ему углубиться в тему больных ног.
- Костромичи мы, - блеснул очками Швец. – Ты, подполковник, не городи огород, говори прямо, чего я тебе понадобился?
- Прямо, так прямо, - кивнул я. – В годы войны вы где были, Леонид Филиппович? В армии, в тылу? Или еще где?
- А, вон оно что, - прошептал Швец и снял очки. Потом откинул голову на подушку и закрыл глаза.
Я подождал минуту, но Леонид Филиппович молчал. Овчинникова переводила взгляд с меня на Швеца и обратно.
- Так что, насчет военных лет, Леонид Филиппович? – я напомнил ему вопрос. – Где вы были в те годы?
- Где я был, знаю, - не открывая глаз, ответил Швец. – Не знаю только, тебе что за дело, подполковник, где я был и что делал.
- Ну, раз спрашиваю, значит, есть мне дело, - ответил я. – А что, ваша жизнь в годы войны засекречена, что-ли? Вам на начало войны почти 19 лет было, где-то ведь вы были, что-то делали…
- Наталья, - Швец открыл глаза и повернул голову в нашу с Овчинниковой сторону. – Выдь-ка на минуту – другую, чаю нам сготовь, не сочти за труд… Чайник на плите стоит.
- А спинку вам не почесать, Леонид Филиппович? – вспыхнула Овчинникова.
- Не ярись, Наташа, - тихо попросил Швец. - Нам с подполковником потолковать надо.
Наталья Михайловна пожала плечами, встала с табурета и пошла на кухню.
- Дверь прикрой, подполковник, - приказал Швец.
Я поднялся, подошел к дверному проему и, улыбнувшись Наталье Михайловне, которая стояла посреди кухни с потерянным видом, закрыл дверь.
- Наталья к дверям ушами не прилипла? – настороженно спросил Швец.
- Перестаньте, Леонид Филиппович, - сказал я ему, вернувшись на свой табурет. – Что за тайны Бургундского двора?
Швец медленно, помогая себе руками, спустил ноги на пол и сел на диване прямо. На ногах у него были высокие, чуть не по колено, полосатые шерстяные носки.
- Теперь говори, почему ты задаешь такие вопросы, где я был, что я делал? – потребовал Швец. – Ведь не от нечего же делать ты пришел ко мне и в душу лезешь?
- Верно, - признал я. – Мне есть чем заняться, кроме как ходить по домам и донимать людей вопросами о военных годах. Времени на это нет.
- А на меня, значит, время нашел?
- Нашел. Появилась у нас информация, что вы не тот, за кого себя выдаете. Вот и пришлось мне ехать к вам, выяснять, так ли это на самом деле или чьи-то выдумки.
- А ты знаешь, подполковник, что я могу ничего тебе не говорить и просто послать тебя далеко-далече.
- Можете, Леонид Филиппович, можете, - согласился я. – только ведь если этот вопрос возник, его надо решать. Ну, не скажете мне, я уйду. Тогда придут другие люди, которым вы все расскажете.
- Не пугай, я свое отбоялся уже, - хмуро сказал Швец, после чего замолчал на несколько минут. Я не мешал ему, пусть подумает.
- Хорошо, - решился Швец. – Только у меня просьба, подполковник…
- Слушаю.
- То, что я тебе сейчас расскажу, пусть останется здесь.
- Там видно будет. Смотря, что расскажете, Леонид Филиппович.
- Даже не знаю, с чего начать, - раздраженно сказал Швец. – Ладно, начну с того, что моя фамилия не Швец, а…
- Вернер, - подсказал я ему, видя, что его опять заморозило.
- Что? – встрепенулся Леонид Филиппович. – Какой еще Вернер?
Он глухо, то ли покашлял, то ли засмеялся.
- Так кто же вы, Леонид Филиппович? – терпеливо спросил я. – Или вы не Леонид Филиппович?
- И Леонид и Филиппович, - ответил он. – А фамилия мне Захаров. До войны жил я в селе Матвеево Костромской области, работал механизатором в колхозе. Весной 43-го мне сняли броню… Бронь у меня была, и призвали на фронт. Сначала три месяца в запасном стрелковом полку, потом в июле 43-го узнали, что я работал в колхозе трактористом, посадили в Т-34 механиком – водителем и отправили под Курск. В конце июля танк мой подбили, и я попал в плен. Пока все понятно?
- Каким военкоматом вас призвали в 43-м? Район, область?
- Из Парфеньево Костромской области, тогда это село было районным центром. Сейчас, не знаю.
- Понятно. Ну, а дальше?
- А дальше попал я в плен. Вывезли нас в Германию, в лагерь под Гамбургом. Я контужен был, плохо соображал, и когда приехали вербовщики от Власова, смотрю, дружок мой, Николай, мы рядом на нарах кантовались, пошел записываться. Ну, и я за ним. Так я попал в РОА. Знаешь, подполковник, что такое РОА?
- Знаю. Дальше что?
- Оружия нам не давали. Занятия целый день. Тот же лагерь, только кормили получше. Так и сидели до 45-го года. А в апреле 45-го нас уже с оружием перебросили под город Линц в Австрию. Там мы американцам и сдались. А в 46-м американцы передали нас Советскому Союзу. Мне, как не участвовавшему в боевых действиях против Красной армии, дали шесть лет спецпоселения. Кому-то десять лет дали, кого-то расстреляли.
Он тяжело, с хрипом задышал, замолчал на минуту, потом продолжил:
 - Попал я в Прокопьевск Кемеровской области на угольную шахту. Вместо шести лет провел там восемь, пока в пятьдесят пятом году не вышел указ Хрущева об амнистии. Тогда действительно было большое послабление для таких, как я. Выдавали чистые паспорта, без судимости, разрешали даже сменить фамилию, чтобы, значит, с чистого листа… Я взял материну фамилию, она Швец была, и поехал в родные края. Запрещали ехать только в Москву и Ленинград, ну и в приграничные места, а так, ехай, куда хочешь. Обязывали, правда, регистрироваться в милиции, но жить не препятствовали…
- С этим понятно, - сказал я. – А как здесь в Леушино оказались?
- Как оказался? – прохрипел Швец – Захаров. – Так и оказался, что жена моя, Зинаида отсюдова произошла. Я приехал было в свою деревню, но там люди сильно злые на меня были, грозились убить, пришлось драпать в Кострому. Там с Зинаидой и познакомился, она в сельхозинституте училась. Поженились. Я на фанерный завод устроился. Стали жить. Но потом кто-то из моих земляков в Кострому приехал, про меня рассказал. Опять люди коситься стали, пальцем показывали. Пришлось сюда с женой перебираться. Жена десять лет назад померла, а я все живу.
- Жена знала правду о вас?
- Знала, - вздохнул Леонид Филиппович, и устало посмотрел на меня. – Но дети, ни Сергей, ни Катька, дочь, ничего не знают. Такие дела, подполковник.
Я молчал, переваривая услышанное. Швец – Захаров тоже затих.
- Ну что, будете чай пить? – спросил голос Овчинниковой за дверью.
- Нет, пожалуй, - ответил я и поднялся. – В целом, мне понятно все, что вы рассказали, но сами понимаете, сказанное вами нуждается в проверке.
- Проверяйте, -  зло сказал Леонид Филиппович и тяжело откинулся на подушку. – Но если здешний народ узнает, бежать мне больше некуда. Да и детям здесь несладко придется.
Какое-то неприятное чувство распирало меня к концу его рассказа. Как будто воздуха не хватало. Осуждал ли я его? Я не мог в себе разобраться. Вроде бы и нет, двигался человек по жизни, как по рельсам, а свернуть не хватило сил. Да и искупил он свою вину, если уж по всей строгости, но находиться с ним в одной комнате было неприятно.
- А почему Вернер? – вдруг спросил Швец – Захаров, когда я уже потянулся к дверной ручке.
Я оглянулся на него, но отвечать не стал.
- Бегает здесь по Леушину один… чекист доморощенный… по фамилии Бобров, - тяжело дыша, сказал Швец – Захаров. - Не с его ли доноса?… Прибегал он тут недавно ко мне, все руку у меня разглядывал. А уж на меня смотрел,… как Ленин на мавзолей…
- А где вы палец потеряли? – спросил я.
- В шахте в 47-м…

Усаживаясь в машину, Наталья Михайловна Овчинникова тяжело вздохнула.
- Не дай Бог никому такую судьбу, - сказала она.
- А вы что, слышали его рассказ?
- Все слышно было, - ответила она. – Не затыкать же уши.

26 декабря 2000 года, во вторник, я отправился в штаб округа. К 9.00 по московскому времени. Форма одежды – парадная.
Цель вызова - определить, гожусь ли я на должность военного комиссара небольшого города или нет. Мое соответствие требованиям к этой роли определяла аттестационная комиссия штаба округа, и делала это в два этапа: сдача зачетов и личная беседа с начальником ОМУ штаба округа генерал-майором Сметаной.
- Подойдите к этому со всей ответственностью, - напутствовал нас в облвоенкомате перед отъездом полковник Грачев, начальник 3-го отдела, будто по нашему виду мы собрались на пикник. – Округ каждый раз возвращает несколько кандидатов на командные должности обратно. На доработку. И за каждого такого возвращенного оттуда прилетает большой и горячий привет. Предупреждаю, если из-за вас привет прилетит по нашему адресу, я вам, товарищи офицеры, не позавидую.
Не скажу, чтобы эти слова нас сильно вдохновили. Нас, это я и еще два офицера, планируемых к назначению на должности военных комиссаров районов. Не знаю, как я, самого себя со стороны не увидишь, а мои товарищи - офицеры вибрировали, как отбойные молотки.
Представлять нас в Москве поехал заместитель облвоенкома – начальник 1 отдела полковник Белоголов. Долго не могли решить, на чем поедем в столицу, в машине или поездом. На поезде было удобнее, вечером выехали, ночь спим, рано утром приехали. К 9.00 гарантировано будем в штабе округа. Машиной, чтобы не опоздать, нужно выезжать не позднее двух-трех ночи и шесть часов трястись в битком набитом автомобиле. А если застрять в районе Балашихи, которая уже тогда формировала огромные пробки, то и того дольше. В общем, если бы спросили меня, я проголосовал бы за поезд Кинешма – Москва, но моим мнением никто не поинтересовался и мы поехали на генеральской волге.
 Отчасти я понимал, почему выбрали машину, а не поезд. Наверняка полковнику Белоголову нужно было, пока нас полощут в штабе округа, побывать еще в нескольких пунктах столицы. Не пешком же по Москве бегать.
Зачеты в штабе округа. По той обрывочной информации, что у нас была, это не зачеты были, а нечто другое. Получить там удовлетворительную оценку было все равно, что выиграть в лотерею автомобиль. Другое дело, что после зачетов всех все равно допускали до собеседования с начальником организационно – мобилизационного управления (ОМУ) штаба округа генерал – майором Сметаной. Зачем тогда валили на зачетах? А Бог их знает. Может, чтобы у генерала, если кто ему не глянулся, было законное основание отказать кандидату в назначении на вышестоящую должность? И послать большой и горячий привет тому областному военкомату, который думал, что тут в округе шутки шутят, и не присылал в будущем таких идиотов, как в этот раз.
Последний раз я так, остервенело, готовился к зачетам, когда в 94-м году учился в Саратове в 8-м ЦОК (Центральные Офицерские Курсы). Прочитал бездну мобилизационных документов, выучил кучу терминов и даже запомнил определение мобилизации. С подполковником Тимофеевым, который с усмешкой наблюдал за моими приготовлениями, я теперь о мобилизационной подготовке разговаривал почти на равных, используя в разговоре такие формулировки, что сам удивлялся. Потом бежал к своим записям, проверяя, что я такое ляпнул. В моей голове сидели десятки законов, постановлений, директив, потихоньку перемешиваясь между собой в кашу, но я знал, что так и будет. Так всегда и бывает. Главное, не забыть свое воинское звание и фамилию, и помнить, с какого придурочного военкомата я прибыл. Остальное на зачетах обязательно вспомню.
На зачеты мы опоздали. На въезде в Балашиху мы догнали длинную колонну машин, движущихся со скоростью улиток в сторону Москвы. В Балашихе мы провели около часа, а на самом выезде из этого славного города, когда мы уже думали, что спаслись, у нас закапризничал двигатель нашего транспортного средства. Водитель волги по имени Саша после небольшого обследования внутренностей капота машины диагностировал выход из строя карбюратора. Резервный карбюратор, к счастью, у него лежал в багажнике. Саша, не мешкая, приступил к ремонтным работам, которые и завершил около 8.30. Стало понятно, что на зачет мы опаздываем, и вопрос был только на сколько, на час, на два или можно уже совсем не ехать.
Опоздали мы на два часа, появившись в штабе округа в одиннадцать часов утра. По сравнению с офицерами других областей, похожих к нашему триумфальному появлению на выжатые лимоны, мы выглядели живчиками. Полковники штаба округа, выпившие к тому времени у прибывших кандидатов на вышестоящие должности всю кровь, поначалу от нашего явления впали в ступор и не сразу поняли, что с нами делать. Дело в том, что генералу Сметане они сначала доложили, что все кандидаты, включая ивановцев, прибыли своевременно и приступили к сдаче зачетов. Надеялись, что мы вот-вот появимся из-за угла. На это сообщение генерал благосклонно кивнул, мол, иного и не ожидал.
Но прошло полчаса, час, а нас как не было, так и нет. Мобильных телефонов тогда у нас не было, но обычные проводные аппараты стояли во всех кабинетах, и заместитель генерала полковник Чепурной приказал кому-то из своих подчиненных позвонить в Ивановский облвоенкомат, узнать, по каким извилистым тропам мы добираемся в Москву. В Иванове ответили в том смысле, что ничего о нас не знают, кроме того, что мы давно должны были быть в штабе округа.
- Может они вместо штаба округа по бабам поехали? – озабоченно предположил один из окружных полковников, фамилия которого осталась неизвестной.
- Ну, зачем вы сразу о плохом думаете? - возразил представлявший в этих переговорах Ивановский облвоенкомат полковник Грачев. – Может, они всего - навсего в аварию попали?
Время шло, на радарах мы не появлялись, и полковник Чепурной принял решение дальше не тянуть и доложить о пропаже ивановцев генералу Сметане. Как проходил их разговор достоверно неизвестно, но к нашему прибытию штаб округа представлял собой встревоженный улей. Все перемещения военнослужащих внутри ОМУ осуществлялись только бегом и с дико перекошенными лицами. Офицеры, прибывшие из десятка областей средней полосы России, сбились в кучу на площадке перед кабинетом генерала Сметаны и о назначении на вышестоящие должности даже не мечтали. При своих бы остаться…
…Когда офицеры ОМУ штаба округа устали нас пинать, они стали думать, что с нами делать. Генерал Сметана уже начал собеседовать с кандидатами, и на зачеты отдельно для ивановских скитальцев времени уже не было. Но и просто так, без выноса мозга, нас к собеседованию допустить они тоже не могли. Рушилась вся многолетняя отлаженная система отбора кандидатов на командные должности, создавался опасный прецедент. Не дай Бог узнают (а они узнают) входящие в состав Московского военного округа области, что так можно, опаздывать начнут все.
- Ивановцы будут сдавать зачеты после собеседования с начальником ОМУ! – наконец придумал полковник Чепурной. Простое и мудрое решение.
Присутствующие при этом офицеры других областей обрадовано заулыбались. Ну, как же, их на этих зачетах граблями причесали, а ивановцы лохматые ходят.
Я, было, открыл рот, спросить, а что будет, если генерал по итогам собеседования поздравит с предстоящим назначением на должность, а после этого мы зачет завалим, но сдержался. Зачем так далеко заглядывать?
К генералу заходили по одному. Офицер штаба округа, который находился вместе с начальником ОМУ в его кабинете, высовывал из кабинета нос и называл фамилию того, с кем генерал Сметана хочет поговорить. Беседа длилась от пяти до пятнадцати минут, в зависимости какой интерес кандидат на должность вызвал у генерала. Выходили офицеры от генерала на негнущихся ногах и некоторое время прохаживались по коридору, восстанавливая после психоэмоционального напряжения артериальное давление и пульс до приемлемых значений. А заодно память, речь и некоторые другие функции организма, которые в период общения с генералом Сметаной почему-то отключились.
Ивановцев стали выкликать довольно скоро, наверное, не мудрствуя лукаво, по алфавиту шли. Из ивановцев меня вызвали первым. Не ожидая, что нас, пропустивших зачет, вызовут на собеседование с генералом так быстро, я одернул китель, ладонью проверил, на месте ли медали и зашел в кабинет к генералу. Зачем медали проверил? Сразу у двух офицеров, вызванных к начальнику ОМУ передо мной, у самой двери сами собой расстегнулись крепления наград, и медали с мягким стуком свалились им под ноги. Один из офицеров начал судорожно крепить медали обратно на китель, другой просто сунул их в карман. Обоим настроения этот медалепад вряд ли прибавил, хотя лично мне ничего не известно о приметах, связанных с наградами. Вот, говорят, звездочки на погонах отваливаются перед получением очередного воинского звания, это есть, а про медали не слышал.
Я думал, кабинет у начальника ОМУ штаба округа размером, как киноконцертный зал « Россия», но он оказался не особенно большим. Площадью, примерно, с кабинет нашего облвоенкома генерала Коноплева, если не меньше. Стол начальника ОМУ был, правда, довольно большой, с множеством телефонов на приставной тумбе. В глубине кабинета стоял длинный совещательный стол со стульями. На полу паркет с ковровой дорожкой, ведущей к столу. К тому, что с телефонами…
- Товарищ генерал-майор, подполковник Семенов для прохождения аттестационной комиссии прибыл, - доложил я, остановившись, как нам было указано, перед длинным совещательным столом.
Генерал Сметана, сидевший, грузно откинувшись на спинку кресла, посмотрел на меня без интереса. Это сначала. Потом, нахмурившись, он опустил глаза и стал читать мой аттестационный лист.
- Тейковский военкомат? – спросил он непонятно кого, то ли меня, то ли своего секретаря, который в это время перелистывал мое личное дело. Я решил, что меня.
- Так точно! - браво ответил я.
Генерал задумчиво посмотрел в окно.
- Кажется, я был в вашем военкомате несколько лет назад, - сказал он.
- В марте 1998 года, – отрапортовал я.
Он посмотрел на меня с большим интересом.
- Постойте, это не там на меня собака напала?
- Кот по кличке Вирус, товарищ генерал.
- Точно, кот, - хмыкнул генерал. – Но здоровенный такой, как волкодав. Вы были тогда в военкомате?
- Нес дежурство по военкомату, - признался я. – Эпизод с нападением зверя видел лично.
- Помню, лестница в вашем военкомате практически вертикальная, - с удовольствием припомнил генерал. – Не лестница, а тренажер для подготовки альпинистов. Навернись я с нее, и все, мешок с костями.
Генерал несколько раз хохотнул, потом посерьезнел.
- Несмотря на наличие у вас в штате котов, военкомат ваш крепкий. Чтобы таким военкоматом командовать, надо ему соответствовать. Это тяжелая работа. Вы считаете себя готовым к этой работе?
…Люблю такие вопросы. Даже думать не надо. Конечно, готов, иначе, зачем бы я тут стоял? Может, генерал думает, что, услыхав его слова о тяжелой работе, я хлопну себя по лбу и скажу, нет, товарищ генерал, ну ее, тяжелую работу, не созрел еще. Обманом меня сюда заманили…
- Готов, товарищ генерал! – решительно сказал я.
И внутренне приготовился, что генерал примется сейчас забрасывать меня вопросами по знанию мобилизационных терминов. Начнет, конечно, с вопроса, а что такое мобилизация? Дословно, как в законе. И если я пропущу хоть запятую, скажет, нет, подполковник, не готов ты. Иди, с котами воюй!
- Ладно, - сказал генерал Сметана. – Раз готов, вперед, на мины. Приеду в ваш военкомат через год-полтора, посмотрю, что вы там наработали.
Я вышел в коридор с чувством, что переплыл бурное море в самом широком месте. Уселся на кожаный диван, стоявший напротив входа в кабинет генерала, и стал с сочувствием смотреть на тех, кто у него еще не был. Те, кто у генерала еще не был, сидеть не могли и броуновскими частицами носились по небольшой площадке.
- Что спрашивает? – спросил меня мой ивановский товарищ. И все вокруг замерли, стараясь не пропустить, что я отвечу.
  - Ничего такого. Под кожу не лез, - ответил я. – Работай, говорит, скоро заеду на тебя посмотреть.
- И все?
- Все.
- Повезло. Майора с Ярославля генерал заставил рассказать порядок построения картотеки предназначенных. Майор забыл, как маму его зовут, а тут картотеку…
Примерно через часа два все закончилось. Из кабинета генерала вышел его помощник и стал зачитывать фамилии. Мою зачитал.
- Офицерам, фамилии которых я назвал, зайти в кабинет начальника ОМУ, - объявил помощник. – Остальные пока свободны.
Из двадцати или чуть больше офицеров свободными оказались четверо. Они растерянно переглядывались, но уходить не спешили. Да и куда им спешить, все приехали группами, группами и уедут.
Мои земляки - ивановцы, с которыми приехал я, оказались в числе лиц, приглашенных в кабинет начальника ОМУ. Гуськом мы направились через распахнутую настежь дверь в кабинет и выстроились вдоль стены генеральского кабинета.
Генерал Сметана был краток, он сказал несколько выверенных фраз, соответствующих времени и месту, общий смысл которых состоял в том, что нам теперь все надо делать хорошо и не надо плохо. В завершении генерал поздравил нас с предстоящим назначением на должности, ради которых мы сюда прибыли и выразил надежду, что в чинах и званиях мы будем расти и дальше.
- Приказ командующего войсками округа о вашем назначении на новые должности будет подписан еще до нового года. Офицеры, назначаемые приказом министра обороны, приступят к своим новым обязанностям несколько позже, - завершил этими словами генерал Сметана свое обращение к нам.
Мы дружно закивали, как китайские болванчики.
- С соблюдением мер безопасности возвращайтесь в свои воинские части и военные комиссариаты. Желаю успеха, - генерал прошел вдоль стены и пожал руку каждому офицеру.
Пожав мне руку, он на секунду остановился, сдвинул косматые брови, но ничего не сказал, только глянул, словно хотел запомнить меня получше, и пошел дальше. 
Про сдачу зачетов ивановцами никто из окружных офицеров не заикнулся, ну, а мы были не такими уж идиотами, чтобы им напоминать. Хотя после того, как все стихло, мы еще часа два сидели в штабе округа и ждали полковника Белоголова. Можно было, конечно, пойти погулять по Москве, да только пропуска у нас были разовые и обратно на диван нас бы больше не пустили…
…Когда мы проехали опасную Балашиху, водитель Саша свернул на боковую дорогу и остановил машину на обочине. Постелил на капот волги одеяло, которое мы украсили продуктами: колбаса, сыр, соленые огурцы, хлеб, бананы. Выложив все, чем располагали из съестного, мы дружно посмотрели на полковника Белоголова. Он говорить ничего не стал, но нам и не надо ничего говорить, достаточно кивка. После этого на нашем дастархане появилась бутылка водки «Распутин». Следующие полчаса мы взахлеб рассказывали Белоголову, какие мы ловкие ребята, со смехом пересказывая коварные генеральские вопросы, и наши находчивые ответы. Каждый эпизод мы запивали стопкой Распутина. Когда один Распутин закончился, появилась другой. Мы бы и третьего достали, но полковник Белоголов сказал, что после третьей бутылки нас потянет на службу, а ему бы этого не хотелось.
- Слушайте лучше анекдот, - приказал полковник, и, делать нечего, мы стали слушать.
- Командир полка спрашивает старого прапорщика, - начал он старую байку, которую, не знаю, как ребята, а я слышал еще в полку. – Иваныч, ты можешь выжрать бутылку водки?
- Могу, - отвечает прапорщик.
- А работать после этого сможешь?
- Смогу.
- А две бутылки залудить сможешь? – снова спрашивает командир полка.
- И две смогу, - уверенно отвечает прапорщик.
- И работать сможешь? – удивляется командир полка.
- Ну, работаю же…
Мы добросовестно посмеялись и пошли грузиться в машину.

Утром чуть свет я пришел в военкомат и дремал в своей каморке до тех пор, пока дежурный прапорщик Филиппов не позвонил и не сообщил, что военком желает меня видеть. Я чуть было не ответил Филиппову, что военком тут я и видеть Марчака не хочу. Спохватившись, я ответил дежурному, что уже иду.
Анатолий Петрович был в благодушном настроении и встретил меня доброй улыбкой. Он подождал, пока я упаду на стул у приставного столика и нацепил на нос очки.
- Ну, что, Москва по-прежнему стоит на семи холмах? – спросил он. - Как съездил?
- Нормально.
- Я слышал, вас там потеряли?
- В Балашихе машина сломалась. Пока чинились, пока пробки, слегка задержались…
- Сметаной накормили?
- В меру. Лично я общался с ним несколько минут. Другие подольше.
- Ну, и как?
- Нас с вами он помнит, но хуже, чем кота.
- По тебе какое решение?
- Согласовал. Но сказал, что обязательно приедет к нам, если скучно станет.
- Приедет, встретим, - Марчак перестал улыбаться. – Только вот ведь какое дело, Владимир Алексеевич… Получается, зря ты съездил к Сметане в гости.
Я со скрипом повернул шею в сторону военкома и сделал вопросительное выражение лица.
- Не получилось у меня с переводом, - покачал головой Анатолий Петрович. – Перехватили должность, на которую я глаз положил.
Как ни странно, но при этих его словах я почувствовал облегчение, словно валун с плеч свалился.
- Значит, еще послужим вместе, - сказал я.
- Расстроился? – спросил военком.
- Нет, - ответил я. – Конечно, лучше бы вы мне об этом сказали на сутки раньше…
- Сам только вчера вечером узнал. Ладно, не горюй, придет еще твое время…
Возвращаясь обратно к себе, я завернул в финансово-хозяйственное отделение передать пакет, который вчера забрал для них в облвоенкомате. Начальник ФХО Селезнева Людмила Борисовна встретила меня так, будто я военком, а полковник Марчак самозванец.
- Когда будет приказ о вашем назначении? – спросила Селезнева, приняв у меня пакет.
- О каком назначении? – я сделал вид, что удивлен этим вопросом.
- Да бросьте, все знают, зачем вы вчера в Москву ездили, - упрекнула меня Людмила Борисовна.
- Не будет никакого приказа, - ответил я. – Все остаются на своих местах.
- Нет, - вдруг твердо сказала Селезнева. – Звезды говорят об обратном. Быть вам военкомом.
- Ну, раз звезды говорят… Им сверху виднее, - я кивнул Людмиле Борисовне и пошел в своей кабинет. Спорить с людьми, разбирающими указания звезд, бессмысленное занятие.
Зашел в свое отделение, поздоровался. Народ оценивающе оглядел меня, но по моему облику прямых указаний на предстоящие перемены не обнаружил.
- Что-то Владимир Алексеевич не слишком веселый, - поделилась наблюдениями Наталья Шорина.
- Москва, она такая. Все соки выжмет, - осудил Москву Винников Валерий Александрович, ставший с прошлого года нашим сотрудником. – Вот сколько раз я не бывал в Москве, ни разу не возвращался оттуда счастливым.
- Это Владимир Алексеевич еще не знает, что звонил Бобров Михаил Степанович, ветеран из Леушина, - сказала Ирина Дмитриевна Гаврилова.
Они беседовали так, будто меня тут нет.
- Что ветерану из Леушина понадобилось на этот раз? – спросил я.
- Не сказал, - пожала плечами Ирина Дмитриевна. - Заявил только, что скоро будет. У него дело государственной важности.
- Где он только находит эти дела государственной важности, - вставила Наталья Владимировна Шорина.
- А по Швецу чем все закончилось? – спросила Гаврилова.
- То, что Швец мне рассказал, подтвердилось, - ответил я. – Ладно, появится Бобров, запускайте.
- Уже появился, - глянув в свое окошко, сообщила Шорина. – Сидит у вашей двери.
Я вышел из отделения и увидел Боброва, в темном полушубке и валенках с галошами. На голове цигейковая шапка, на шапке горка снега.  Его вид обещал свежие неприятности.
Шапку этот дед Мороз мог бы на входе и отряхнуть, подумал я и пошел в свой кабинет.
- Доброе утро, Михаил Степанович, - сказал я ему по пути.
- Здравая желаю, таварищ падпалковник, - сурово ответил Бобров. – Распарадак работы атделения на увахадной двери замените.
- Да? – удивился я. – А что с ним не так?
- Ен не саатветствует установленным трабаванням.
Я подошел к двери, ведущей в отделение, и посмотрел на листок бумаги, вставленный в кармашек из прозрачного пластика. Ничего такого, что требовало бы замены, в нем не нашел и вопросительно посмотрел на Боброва.
- Дата зацвярждення этага дакумента камандирам леташняя, - уличил меня Бобров.
- Какая?
- Леташняя. Прашлагодня.
Я вздохнул и пошел в свой кабинет.
- Вы зайдете? – спросил я Боброва, проходя мимо него. - Или продолжите проверку отделения?
- Некали, - с сожалением ответил Бобров и зашел вслед за мной.
- З вражьим агентам, який называе себя Швец, разабралися? – строго спросил Михаил Степанович.
- Разобрались, - успокоил я его. – Спасибо, Михаил Степанович за сигнал. Ваша бдительность помогла нам установить прошлое этого человека. И настоящее. Еще раз спасибо.
- Не ради наград працаваем, - отмахнулся Бобров. – Як яго настаящее имя? Вернер?
- Настоящее имя Швеца – Швец, - ответил я.
- Не смешна! – отчеканил Бобров. – Бачу, что вы недастатачна глыбока изучили усе абстаятельства, звязанныя с затаившимся пративникам. Вам практически на спадачку падносят ворага, а вы… Тяпер даже не ведаю, казать вам, что збирався, цы не. Дела ж сурьезна.
- Тогда, может, не надо? – спросил я.
Он зорко обшарил меня взглядом и с сомнением покачал головой.
- Не ведаю. Не уверен. Но казать трэба, бо дела не терпит аткладу!
- Ну, раз так, говорите, - смирился я.
- Для пачатку пасматрите на этую хватаграфию, - приказал Бобров и протянул мне газету в развернутом виде.
Я взял газету в руки и глянул на верхнюю строку. На этот раз газета называлась «Литературная газета». На развороте была размещена фотография человека в немецком мундире времен войны. Безгубое лицо, хмурый взгляд, короткая стрижка.
- Посмотрел, - сказал я. – Что дальше?
- Узнали яго?
- Нет.
- Я так и думал, - кивнул Бобров. – Удивительная безалаберность.
- Ну, и кто это? – спросил я.
- Эта Генрих Мюллер, шеф гестапо, якога так блискуча сыграл у кино артыст Бранявый, - веско сказал Бобров.
Я еще раз глянул на фото и вернул газету Михаилу Степановичу.
- Броневой мне больше нравится, - сказал я. – Это все?
- Не усе! - рявкнул Бобров. – Вы, таварищ падпалковник, знаете, что группенфюрер СС Генрих Мюллер схавався от Нюрнбергскага працесса над ваенными преступниками нацистскай Германии, и никто не ведае, где ен хаваецца?
- Что-то такое слышал, - признался я.
- Слышал, - всплеснул руками Бобров. – Удивительная безалаберность! Ну, харашо, хать слышал! Дакладываю, Генрих Мюллер, начальник гестапо хаваецца у паселке Леушино. Казать вам, пад якой хвамылией?
- Нет, уважаемый Михаил Степанович, не надо. У меня нет соответствующей степени допуска к сведениям такого уровня секретности, - я выставил ладони перед собой, защищаясь от Боброва.
- Да? – недоверчиво спросил Михаил Степанович. – А что же делать?
Я задумался. Действительно, что-то надо с этим делать.
- Попробуйте поговорить с участковым, - предложил я, хотя и припомнил, что Бобров неважно отзывался о поселковом участковом.
- И з им гаварил, и з главой адмынистрацыи паселка. Удивительно безалаберные люди. Смеюцца.
- Ох, и досмеются они, - поддержал я охотника за нацистами. – Тогда пробейтесь на прием к начальнику милиции полковнику Белову Анатолию Ивановичу. Он человек серьезный.
- Вы думаете? – впился глазами в меня Бобров.
- Не думаю, а знаю, - решительно ответил я и мысленно попросил прощения у Анатолия Ивановича.
- Ну, вы таксама чта-нибудь прадпрымайце! – поднимаясь, потребовал Бобров.
- Со своей стороны военный комиссариат начнет проверку всех обстоятельств, связанных с появлением в наших краях нацистского преступника такого ранга.
Михаил Степанович, дошедший было до дверей, при этих словах остановился и подозрительно посмотрел на меня.
- Як жа вы будяте правярать абстаятельства, кали я вам хвамылию, пад якой хаваецца Мюллер, не сказау? – едко спросил Бобров.
Я почесал затылок, стараясь придумать правильный ответ.
- Для начала проверим весь списочный состав населения поселка Новое Леушино, прибывший туда на жительство после 1945 года, - зловеще сказал я.
- Вы, мяркуете, трэба? – потеплел Бобров. По его голосу было понятно, что это надо было сделать давным-давно.
- Трэба! – твердо ответил я. – Судя по всему, поселок просто кишит нацистами!
Михаил Степанович вернулся к моему столу, крепко пожал мне руку и ушел.
Я встал из-за стола и подошел к настенному календарю. Еще целых четыре дня, плюс половина этого, и этот трудный год уйдет. Может следующий, 2001 год будет хоть чуточку лучше?

2.11.2023 г.